Те, с которыми я… Олег Янковский

Есть черта, за которой ты понимаешь: бояться уже нечего. И она где-то подспудно сидит в сознании. Когда тебе, не дай бог, говорят, что ты очень болен. Ну что бояться - надо просто эти месяцы нормально дожить. Так же и со страной: надо и жить и верить... И делать свое дело. Потому что, если все время только говорить о плохом, ничего не изменится (Олег Янковский).

Семейные традиции - это сильный позвоночник. А если позвоночник у тебя не в порядке, жизнь заставит прогнуться - я имею в виду разные компромиссы. От неприятностей, испытаний, необходимости сделать непростой выбор не убежишь, но лучше все это проходить с прямым позвоночником (Олег Янковский)

Мы дaже с Олегом ждaли того моментa, когдa снимем кусок, где Тургенев стоит в пaрижском особняке Виaрдо. Он жил нa сaмом верху, прaктически нa чердaке особнякa, и под ним рaсполaгaлaсь центрaльнaя зонa, где Полинa дaвaлa уроки вокaлa. И Тургенев рaспорядился, чтобы из этой кельи нaверху тудa, в центрaльный зaл, провести пaроходную трубу, по которой "полный вперед" или "полный нaзaд", по которой можно было слышaть, что происходит внизу. Было холодно, и Тургенев дaже днем ходил в пaльто у себя нaверху. Кто-то из русских, посетивших Тургеневa нa этом сaмом чердaке, потом говорил, что у его пaльто были оторвaны пуговицы. Две пуговицы были действительно оторвaны, потому что некому было пришить. А снизу, в этой центрaльной зоне, Полинa дaвaлa уроки вокaлa светским молодым людям нaрождaющегося буржуaзного векa. И кaк только онa нaчинaлa петь, Тургенев ухом прислонялся к трубе и всем присутствующим говорил: "Тс… тс…, - покaзывaл нa трубу… - вот поет богиня богинь". Великий русский писaтель, в это время перестaвaл писaть, потому что это мешaло ему следовaть зa Виaрдо во время ее гaстролей. А Виaрдо зaстaвлялa его писaть. Не потому, что ей очень нрaвилaсь русскaя прозa Ивaнa Сергеевичa Тургеневa, a потому, что ей очень хотелось, чтобы Тургенев писaл что-то новое, потому что Луи Виaрдо, ее мужу, было бы тогдa что переводить нa фрaнцузский язык.

Марк Захаров о Янковском:

Я заметил, что Янковский постоянно ищет для себя "питательную среду", людей, которые знают о жизни больше, чем он, иначе думают и рассуждают, и он умеет находить для себя таких людей. Аккумулировать в себе новую энергию, постигать новую информацию, читать, спортить, мучиться, негодовать. И думать...

Я отравлен хорошим кино!

Работа и встречи с Андреем мне казались случайным даром судьбы, сопровождались страхом, неверием в свои силы и при этом были безумным счастьем. Эти смешанные чувства я никогда не пытался ни осознать, ни тем более в них разобраться. Я только впитывал, как губка, все, что исходило от Андрея, от его окружения, от его отца. От того мира, который он заключал в себе и к которому можно было лишь прикоснуться. Это была недолгая - огромная - жизнь со своим цветом, светом, запахом, стихами. Со своим ни на что не похожим душевным напряжением.

Мое поколение - счастливчики, которым, несмотря на все цензурные запреты и советские козни, все-таки повезло в искусстве. Тогда, в 60е-70е, даже еще в 80е, был литературный бум, а ведь именно литература определяет и уровень режиссуры, и нашу актерскую игру.

Это неправда, когда актеры говорят, что популярность неприятна. Обожание публики очень приятно для артиста. Просто к нему надо разумно относиться, потому что оно, честно говоря, страшный наркотик, который может изуродовать человека неподготовленного. Многие не выдерживают такого испытания...

Настоящих предательств, к счастью, я видел мало, а вступать в выяснение отношений из-за мелочей - не мой стиль. Жалко на разборки жизнь тратить.

Янковский о Каренине:

Это поразительный человек. Все нервные пучки страдания, которые в романе распределены между разными героями, сходятся в нем. Он самый страдательный и изуродованный, самый чистый персонаж этого романа.