Экономическая теория в Санкт-Петербургском университете. Путь в 200 лет

© Санкт-Петербургский государственный университет, 2019

© Коллектив авторов, 2019

Предисловие

В Санкт-Петербургском университете активная научно-образовательная деятельность в сфере экономики началась с его возрождением в 1819 г. Тогда кафедра политической экономии в числе первых вошла в состав университета под названием «кафедра энциклопедии юридических и политических наук и политической экономии». К тому времени она уже имела свою предысторию в Педагогическом институте, учрежденном в 1804 г. и переименованном в 1816 г. в Главный педагогический институт, на базе которого с привлечением его преподавателей создавался Императорский Санкт-Петербургский университет.

Последующее развитие экономического образования в университете было связано с двумя началами в экономической науке – политической экономией и статистикой. Такое их исходное сочетание вполне оправданно и объяснимо. Оно определяет главное содержание и предназначение экономической науки – служить раскрытию природы и особенностей хозяйственной деятельности людей в соединении ее качественной и количественной сторон, теоретического и практического значения. Обществу всегда важно знать о том, почему и как осуществляется хозяйственная деятельность людей, что ими движет и что определяет их интересы. Не менее существенны и те реальные результаты, которыми она сопровождается и по которым можно судить об ее успешности, а это требует умения оценивать и сопоставлять.

Чем сложнее и многообразнее становилось народное хозяйство, тем сильнее происходила дифференциация научных направлений и тем чаще возникали новые экономические школы, посредством которых развивалась наука об экономике. Все это находило отражение в сфере преподавания, способствуя расширению набора учебных дисциплин по экономике, необходимых для ее освоения. Именно так продвигалась экономическая наука в Санкт-Петербургском университете, отражая общую тенденцию. Постепенно появлялись новые кафедры, рождались новые научные дисциплины и возникали новые специальности. Такой процесс развития науки закономерен и имеет свое продолжение.

Политическая экономия и статистика как учебные дисциплины на этапе своего становления находились в тесной взаимосвязи и даже в неразрывном единстве. Не случайно многие профессора и преподаватели двух кафедр параллельно читали курсы по политической экономии и статистике, нередко в их научных интересах органично сочетались эти два направления. Многие преподаватели внесли свой творческий вклад в становление политической экономии как науки и в разработку теории статистики. Своеобразным апогеем единения стало возникновение общей кафедры политической экономии и статистики в 1835 г., когда после очередной реорганизации ее сотрудники оказались вначале на философском, а затем на юридическом факультете университета. В объединенном составе они просуществовали до 1917 г. Так что у двух кафедр общая история, но неодинаковые результаты.

История кафедры политической экономии, начавшаяся 200 лет назад, была непростой, со взлетами, падениями и трагическими страницами. Тогда в стране свершались эпохальные перемены, радикально преобразующие облик страны и устройство ее экономики. Достаточно напомнить о революционных событиях 1917 и 1991 гг. Россия стала полигоном для грандиозных социально-экономических экспериментов, что отражалось на работе кафедры. Кафедра не стояла в стороне от экспериментов, активно в них участвуя. Безусловно, все это не могло не влиять на место и роль политической экономии, а в более широком плане на место и роль и самой экономической науки в университетской научно-образовательной деятельности.

Политическая экономия в данном отношении особенно уязвима и подвержена административному давлению, поскольку ее предназначение не ограничивается абстрактно понимаемой научно-практической ролью. Сама нацеленность науки на поиск истины требует раскрытия экономических интересов и противоречий, содержащихся в хозяйственных процессах, поэтому политическая экономия, обладая потенциалом содержательной критики, способна оппонировать власти. Ведь власть по своей природе заинтересована в использовании науки для своих прагматичных целей, а они в немалой степени связаны с идеологическим подкреплением проводимой политики и поддержанием ее авторитета. Этим определяется значение политического и идеологического векторов в развитии политэкономического знания в сфере экономики, с которым связан жесткий контроль за ее представителями, так же как и стремление заместить одни научные школы другими, менее опасными для власти. Не случайно уже первая «чистка» на кафедре политической экономии произошла через два года после ее образования (в 1821 г.), когда были уволены неугодные преподаватели. В ее истории подобные эпизоды, к сожалению, случались неоднократно и по разным поводам.

Возможность экономической теории определяется не только собственной логикой развития науки. Она зависит от того, какой получит статус и в каком качестве, как будет сформулирован общественный заказ, насколько она окажется подверженной административному влиянию.

Становление кафедры политической экономии происходило параллельно с формированием университетской школы экономической науки в России. Можно считать, что первые 100 лет в ее истории проходили под влиянием ведущих экономических школ, появлявшихся в Европе. Вначале была английская школа классической политической экономии, затем наступил черед немецкой исторической школы. Значительным было воздействие экономического учения К. Маркса, но и у него были свои оппоненты, и уже обнаруживались истоки зарождающейся неоклассической школы. Такая смена теоретических парадигм не являлась простым следованием научной моде, продиктованной зарубежной экономической мыслью. Это был поиск своего места в науке с ориентацией на практическое применение в условиях российской специфики, и в некоторых ее областях он характеризовался достижениями отечественной экономической школы. В конце ХIХ в. в университете работали выдающиеся российские экономисты А. А. Кауфман, Ю. Э. Янсон, М. И. Туган-Барановский, С. И. Солнцев, А. И. Буковецкий и др. Их последователи и ученики достойно продолжили восхождение экономической науки России. Достаточно привести имена В. В. Леонтьева, ставшего лауреатом Нобелевской премии по экономике, и Н. Д. Кондратьева, разработавшего теории больших циклов в экономике.

Если звездный час в развитии политической экономии как науки пришелся на предреволюционный период, то в организационном отношении ее ведущая роль проявилась при создании факультета в составе Ленинградского государственного университета. Хорошо известно, что в 1940 г. он образовался фактически на основании кафедры политической экономии и до 1949 г. назывался политико-экономическим факультетом. Так сложилось, что первый заведующий кафедрой политической экономии М. А. Балугьянский и первый декан политико-экономического факультета А. А. Вознесенский впоследствии стали ректорами нашего университета.

Политическая экономия не только получила новую жизнь, но и смогла сохранить преемственность во многом за счет того, что инициатор возникновения факультета и первый его декан А. А. Вознесенский пригласил известных экономистов-теоретиков. Некоторые из них снискали известность еще в дореволюционной России.

В советский период значение марксистской политической экономии как теоретической базы в подготовке экономистов было решающим. При этом данная дисциплина в стране была обязательной во всех направлениях образовательной деятельности.

Конечно, такой статус политической экономии, опирающийся на административную поддержку, был не безупречен и таил в себе риски и угрозы. В полной мере они проявились в 1990-х гг., когда произошла смена политического режима в стране и необходимость в данной версии теоретического знания отпала. Хотя сама потребность в экономико-теоретическом знании не исчезла, ее ведущая роль заметно ослабла и сузилась, что особенно отразилось на падении в образовательном процессе интереса к теоретическому знанию. Наступило непростое время для экономической теории и экономистов-теоретиков. Сегодня это реальность, с которой приходится считаться.

Данное издание не является полноценным описанием истории развития политэкономического (теоретического) знания в университете. Историю становления и развития политической экономии в Санкт-Петербургском университете в разных ее версиях во всей полноте и неоднозначности еще предстоит создать. Тем более что уже есть достойные работы наших коллег из школы статистики и финансовой школы, подобную задачу уже успешно осуществивших, а их публикации могут служить примером^[1]. Что касается предпринятой нами работы, то ее результатом стал сборник, посвященный двухсотлетию кафедры политической экономии (экономической теории), соединивший материалы, обращенные к некоторым страницам из жизни кафедры, и статьи ее нынешних преподавателей по актуальным экономическим проблемам.

История всегда поучительна, даже когда она ничему не учит. Ее надо знать и применительно к истории экономической науки в нашем университете, чтобы лучше понимать то, свидетелями чего мы становимся. Когда вникаешь в историю, еще больше осознаешь, что многое из ныне происходящего уже было. Осмысление исторического опыта важно как для того, чтобы отдать должное нашим предшественникам, продолжая и развивая заложенные ими научные традиции; так и для того, чтобы понимать противоречивость происходивших событий и неоднозначность их участников, а это, вполне вероятно, поможет нам извлечь из прошлого надлежащие уроки.

В. Т. Рязанов

Раздел 1
Кафедра политической экономии: история в лицах и событиях

Л. Д. Широкорад
Политическая экономия в Санкт-Петербургском университете (начало XIX в. – 1939 г.)^[2]

Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9

Для цитирования: Широкорад Л. Д. Политическая экономия в Санкт-Петербургском университете (начало XIX в. – 1939 г.) // Экономическая теория в Санкт-Петербургском университете: Путь в 200 лет. Сб. статей, посвященный 200-летию кафедры политической экономии (экономической теории) СПбГУ / под ред. В. Т. Рязанова. СПб., 2019. С. 9–31.

В статье анализируются особенности процесса становления и развития политической экономии в Санкт-Петербургском (Ленинградском) университете до начала Великой Отечественной войны. Выделяются основные этапы этого процесса, характеризуется влияние на развитие политической экономии в вузе особенностей политической и экономической ситуации в стране и европейской экономической науки, рассматривается кадровая политика царского правительства, отношение профессорско-преподавательского корпуса и студенчества к марксизму.

Ключевые слова: Санкт-Петербургский университет, М. А. Балугьянский, камеральное отделение юридического факультета, Дерптский университет, И. Я. Горлов, В. С. Порошин, Э. Р. Вреден, П. И. Георгиевский, М. И. Туган-Барановский, экономическое отделение факультета общественных наук, Н. Д. Кондратьев, А. А. Вознесенский.

Политическая экономия преподавалась в отдельных учебных заведениях России еще в конце XVIII – начале XIX в. Однако включение этого курса в учебный план столичного Императорского Санкт-Петербургского университета создавало новые, более широкие возможности для развития данной науки, так как именно этот университет находился под особым патронатом верховной власти. Впрочем, указанное обстоятельство зачастую оборачивалось бóльшим ограничением университетской автономии и, соответственно, творческой свободы университетских ученых, нежели в других вузах. Попробуем рассмотреть влияние каждого из этих двух факторов на развитие политэкономии в Санкт-Петербургском университете, охарактеризовать теоретические взгляды ведущих ученых, их вклад в политэкономию и возникавшие между ними дискуссии. Особое внимание уделим при этом анализу коренных, принципиальных изменений в постановке преподавания политэкономии в Петроградском (Ленинградском) университете после революционного 1917 г.

Преподавание политической экономии в Санкт-Петербургском университете в первой половине XIX в. имеет не только свою историю, но и предысторию. Идея создания Санкт-Петербургского университета родилась задолго до ее оглашения министром духовных дел и народного просвещения князем А. Н. Голицыным в 1819 г. и воплощалась в жизнь поэтапно. В «Похвальном слове Петру Великому…», прочитанном в торжественном собрании в день открытия Санкт-Петербургского университета 25 марта 1838 г. экстраординарным профессором А. Никитенко, который, кстати, первые 19 лет своей жизни был крепостным графа Шереметева, отмечалось, что «первый русский университет существовал уже в уме Петра. До времени он слил две формы высшего образования в одну, потому что того требовали современные ему нужды государственные» [Слова и речи…, 1838, с. 9–10].

Активное продвижение в решении выдвинутой Петром I задачи создания университета в столице началось после восшествия на престол Александра I. Государство в то время остро нуждалось в высококвалифицированных кадрах управленцев, хозяйственников, ученых, без активного участия которых осуществить реформы, намеченные в различных сферах общественной жизни, было бы невозможно. Однако для образования полноценного университета в начале XIX в. необходимых условий еще не было, поэтому начали с преобразования в апреле 1804 г. существовавшей в Петербурге учительской гимназии в Педагогический институт.

В утвержденных 16 апреля 1804 г. «Предварительных правилах народного просвещения» указывалось, что Педагогический институт следует рассматривать как «отделение имеющего учредиться в Санкт-Петербурге университета» (цит. по: [Рождественский (ред.), 1919, с. IX]). Профессор Е. Ф. Зябловский, сменивший 31 октября 1821 г. М. А. Балугьянского на посту ректора Санкт-Петербургского университета, отмечал, что в то время в России педагогические институты должны были существовать при каждом российском университете (см.: [Зябловский, 1833, с. 38]). Указанные «Правила» предполагали, в частности, что в педагогическом институте должна изучаться политическая экономия (см.: [Рождественский (ред.), 1919, с. IX]). Поскольку преподавать в учебном заведении университетского типа в России было практически некому, многие профессора были приглашены из-за границы. В Санкт-Петербургский пединститут были приглашены «карпато-россы» из Австрии. Среди них был и М. А. Балугьянский, который приехал в столицу 4 февраля 1804 г. Еще 1 августа 1803 г. он был назначен ординарным профессором по кафедре политической экономии в учительской гимназии. В должности ординарного профессора он оставался и после ее преобразования в Педагогический институт (16 апреля 1804 г.), а затемв Главный педагогический институт (23 декабря 1816 г.). Интересно, что в официальных бумагах, подписанных министром духовных дел и народного просвещения в 1819 г., говорилось о «бывшем Главном педагогическом институте, что ныне Санкт-Петербургский университет» [О дозволении студентам…, 1822, с. 26].

Балугьянский Михаил Андреевич (1769–1847)

Источник: https://bioslovhist.spbu.ru/histschool/1198-balugyanskiy-balugjanski-mikhail-andreyevich.html

Михаил Андреевич Балугьянский был воспитан на работах немецких представителей теории естественного права С. Пуфендорфа, Г. В. Лейбница, Х. Вольфа и Х. Томазия, а в области политической экономии – на идеях А. Смита. В России, будучи профессором столичного Педагогического института, он не только выступил талантливейшим пропагандистом этих идей, но и перенес их «в организацию финансов русского государства» [Фатеев, 1931, с. 14].

М. А. Балугьянский не заботился о публикации своих работ. В основном это было связано с тем, что у него просто не было времени на это. «Лишь в последние месяцы своей жизни он собирался пересмотреть и привести в порядок свои сочинения о финансах и свои лекции по предметам прав и политической экономии» [Старчевский (ред.), 1849, с. 86–87]. Осуществить это намерение Михаил Андреевич не успел, поэтому из его огромного творческого наследия мало что сохранилось.

Некоторые современники Балугьянского были знакомы с его рукописями. Относительно сочинения «Изображение различных хозяйственных систем» бытовало мнение, что именно оно «создало существующую в нашей литературе терминологию политической экономии» [Д. Б., 1890, с. 80–83]. С уверенностью можно сказать и то, что именно М. А. Балугьянский заложил основы преподавания политической экономии в Педагогическом институте, а следовательно и в Санкт-Петербургском университете. Отмечая особую роль Балугьянского в формировании лучших университетских традиций, один из авторов писал в 1891 г., что он «проводил приемы чисто академические просвещенного германского ученого, посеял ту простоту и товарищеские отношения, которые шли вразрез с политикою Магницких» [Первое двадцатипятилетие…, 1844, с. 833]. Интересен тот факт, что в Педагогическом институте М. А. Балугьянский читал лекции не только по политической экономии, но получал жалование он исключительно за этот курс. Можно предполагать поэтому, что преподаванию политэкономии он уделял особое внимание (см.: [Баранов, 1882, с. 12]).

Михаил Андреевич был, пожалуй, самой яркой и совершенно незаурядной фигурой не только среди профессоров Педагогического института. Его уникальные, всеобъемлющие знания, благодаря которым в России его называли кладезем наук (см.: [Фатеев, 1931, с. 16]), высокий профессионализм, огромное трудолюбие сразу обратили внимание российских реформаторов во главе с Александром I. «Созидательное направление, охватившее наших юных русских преобразователей, – писал директор сенатского архива П. И. Баранов, – заставляло их, пользуясь появлением такой энциклопедической личности, черпать в М. А. Балугьянском все те глубоко научные сведения, которые столь тщательно были уже разработаны европейской цивилизацией… Сколько русских государственных деятелей прошло… школу этого ученейшего наставника» [Баранов, 1882, с. 6, 8]. В частности, Михаил Андреевич был ближайшим сотрудником М. М. Сперанского и министра финансов Д. А. Гурьева. Небезынтересно отметить и то, что именно Балугьянский был избран императрицей Марией Федоровной для преподавания политической экономии великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам. Один из учеников М. А. Балугьянского Иван Петрович Шульгин, учившийся в Петербургском педагогическом институте в 1810–1813 гг., а в 1834 г. ставший ректором Санкт-Петербургского университета, отмечал, что в составление полного свода российских законов огромный вклад внесли бывшие студенты Педагогического института, которые выполняли эту работу под руководством Михаила Андреевича. «С каким прежде жадным вниманием и любопытством теснились они вместе с бывшими товарищами вокруг кафедры, с которой раздавался светлый и увлекательный глагол профессора Балугьянского, с такою же тогда готовностью и усердием окружили они своего прежнего любимого наставника; были верными товарищами и соучастниками его трудов и бдений» [Слова и речи…, 1838, с. 22].

В своей записке на имя министра финансов Д. А. Гурьева от 22 ноября 1816 г. М. А. Балугьянский отметил: «Под моим руководством образовано и выпущено до 300 воспитанников, из числа которых многие заняли уже профессорские кафедры в различных учебных заведениях Министерства народного просвещения» [цит. по: Д. Б., 1890, с. 12]. Это было написано за восемь лет до конца профессорской карьеры Михаила Андреевича.

В 1808 г. состоялся первый выпуск студентов Педагогического института. 12 лучших выпускников были отправлены за границу для приготовления к профессорскому званию (см.: [Рождественский (ред.), 1919, с. XIII]). Среди них был ученик Балугьянского Плисов.

В 1816 г. Педагогический институт был преобразован в Главный педагогический институт. Различие состояло не только в названии: Главный педагогический институт был наделен целым рядом прав и обязанностей, которыми ранее могли пользоваться лишь университеты (например, право возведения в ученые степени и звания, обязанность готовить профессоров для высшей школы и др.). При этом «на содержание преобразованного института назначалась сумма вдвое больше определенной на первоначальное образование Педагогического института» [Рождественский (ред.), 1919, с. X–XI]. В 1844 г. тогдашний ректор Санкт-Петербургского университета профессор П. А. Плетнев отмечал, что Главный педагогический институт, существовавший всего два года, представлял «в себе полноту и гармонию университета» [Первое двадцатипятилетие…, 1844, с. 11].

И все же Главный педагогический институт еще не был полноценным университетом. Например, он не выполнял функцию центра по управлению Санкт-Петербургским учебным округом и некоторые другие функции, которые могли быть прерогативой лишь университета. Как отмечал в своем докладе Александру I в феврале 1821 г. министр духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицын, «многолетние опыты показали необходимость учреждения в здешней столице университета вместо Главного педагогического института…» [Об открытии Санкт-Петербургского университета, 1821, с. 428].

В феврале 1819 г. Главный педагогический институт был преобразован в Санкт-Петербургский университет. Сюда перешли студенты и весь личный состав преподавателей Главного педагогического института (см.: [Рождественский (ред.), 1919, с. XIV]). Число преподававшихся дисциплин и деление на три факультета также были оставлены без изменения (см.: [Первое двадцатипятилетие…, 1844, с. 15]).

Вначале университетский курс был рассчитан на три года. Политэкономию изучали на втором курсе философско-юридического факультета, деканом которого с 1817 г., когда это был еще факультет Главного педагогического института, был Балугьянский. Вскоре он был назначен ректором университета, поэтому чтение курса политической экономии с мая 1820 г. было закреплено за М. Г. Плисовым (см.: [Давидович, 1905, с. 122]).

В первой половине царствования Александра I, когда формировался профессорский корпус Педагогического института, его внутриполитический курс был весьма либеральным. Профессорами института стали действительно выдающиеся ученые. В 1819 г. именно они автоматически стали профессорами Санкт-Петербургского университета. Однако, как известно, пожар Москвы в 1812 г. потряс императора настолько, что у него произошел серьезный душевный перелом. Он все глубже проникался религиозно-мистическими настроениями и окружал себя такими мистиками, как Жозеф де Местр, с которым любил беседовать, в частности, об ордене иезуитов, а также баронесса Крюденель, прославившаяся своими экстатическими пророчествами и, как некоторые полагали, внушившая Александру I идею Священного Союза. Мистическая литература, которой зачитывался император, вдохновляемый своими новыми друзьями, побуждала его направить усилия на то, чтобы жить и править в строгом соответствии со Священным Писанием, игнорируя при этом существующие церкви. Естественно, эти увлечения самодержца не могли не оказать сильнейшего влияния на политику в области народного просвещения. Уже в 1817 г. Министерство народного просвещения было преобразовано в Министерство духовных дел и народного просвещения. Изменилось не только название министерства, но и общее направление его политики. Суть этого изменения состояла в том, чтобы «сорвать едва окрепшую систему высшего образования, утвержденную университетскими уставами 1804 г., с глубоких корней философского Просвещения XVIII века и перестроить ее на началах политической реакции и мистического обскурантизма» [Рождественский (ред.), 1919, с. XXXVII].

Чтобы создать благоприятные условия для реализации этого курса, новый министр князь А. Н. Голицын, по словам историка А. А. Корнилова, «окружил себя подходящим личным составом “Главного правления училищ”, при котором открыт был еще “Ученый комитет”, а в него попали лица вроде известного Стурдзы, издавшего за границей памфлет против германских университетов, послуживший там в 1818 г. сигналом гонения на них. Рядом со Стурдзою введены были ханжи и изуверы, вроде Магницкого и Рунича, которые сделались попечителями учебных округов и произвели полный погром только что пущенного в ход при помощи иностранных профессоров дела просвещения» [Корнилов, 1993, с. 115].

К чести тогдашнего попечителя Санкт-Петербургского учебного округа Уварова, он не поддержал новый курс министерской политики. В письме к своему другу Карлу фон Штейну – прусскому государственному деятелю и советнику Александра I, осуществившему глубокие реформы в различных сферах общественной жизни Германии, в частности отменившему крепостное право в этой стране, Уваров писал: «Состояние умов теперь таково, что путаница мысли не имеет пределов. Одни хотят просвещения безопасного, то есть огня, который бы не жег; другие (а их всего более) кидают в одну кучу Наполеона и Монтескье, французские армии и французские книги… бредни Шишкова и открытия Лейбница; словом, это такой хаос криков, страстей, партий, ожесточенных одна против другой, всяких преувеличений, что долго присутствовать при этом зрелище невыносимо; религия в опасности, потрясение нравственности, поборник иностранных идей, иллюминат, философ, франмасон, фанатик и т. п.; словом – полное безумие. Каждую минуту рискуешь компрометироваться или сделаться исполнительным орудием самых преувеличенных страстей» (цит. по: [Рождественский (ред.), 1919, с. XXXVIII]).

Жизнь показала, что Уваров шел против течения и потому терпел одно поражение за другим. Именно он открыто выступил против нового попечителя Казанского учебного округа М. Л. Магницкого, осуществившего разгром Казанского университета. В этой борьбе, однако, победил М. Л. Магницкий. Его идея о закрытии Казанского университета была поддержана министром Голицыным, но Александр I все же не решился утвердить этот план. В свою очередь, проект нового устава Санкт-Петербургского университета, разработанный Уваровым в 1820 г. без учета нового курса политики министерства, был заблокирован стараниями Магницкого, а также архиепископа Филарета и Рунича. В результате Устав Санкт-Петербургского университета так и не был утвержден.

В начале 1821 г. директор Санкт-Петербургского университета Д. А. Кавелин, отец известного публициста и общественного деятеля К. Д. Кавелина, воспользовался тем, что учащиеся Благородного пансиона при Санкт-Петербургском университете совершили небольшое нарушение дисциплины и написал письмо Уварову, в котором утверждал, что данный инцидент свидетельствует о грубых просчетах в организации учебного процесса и в преподавании общественных наук. В частности, в письме указывалось на необходимость составить для пансиона такие курсы философии, естественного права, истории и политической экономии, «кои бы не только не противоречили учению Откровения, но, не закрывая мраком лжемудрия, по истине его подтверждали», а «всех ненадежных по совести в сем смысле преподавателей» он предлагал заменить другими по выбору директора, то есть его самого (цит. по: [Рождественский (ред.), 1919, с. XLI]).

Уваров весьма критически отнесся к этим предложениям. В частности, он писал министру Голицыну: «Что же касается до того, чтобы основать политическую экономию на Откровении, то я сию мысль не постигаю» (цит. по: [Рождественский (ред.), 1919, c. XLII]).

В этом противостоянии Голицын принял сторону противников Уварова, и последний вынужден был уйти в отставку в июле 1821 г. Кавелин же, одержавший победу, начал искоренять сложившийся в университете порядок и систему образования. Как отмечал один из лучших знатоков истории Санкт-Петербургского университета профессор С. В. Рождественский, «построенный на началах рационалистической философии XVIII века, этот порядок изображался теперь руководителями Министерства духовных дел и народного просвещения как воплощение самого князя тьмы, “с трактатами философии и с хартиями конституции в руке поставившего престол свой на Западе и желающего быть равным Богу”. Такого порядка нельзя было преобразовывать; его надлежало вырвать с корнем» [Рождественский (ред.), 1919, с. XLIII].

После отставки графа Уварова исполняющим должность попечителя Санкт-Петербургского университета и Петербургского учебного округа был назначен член Главного правления училищ Д. П. Рунич. Вскоре после вступления в должность он поручил директору Петербургского университета и состоявшего при нем Благородного пансиона Д. А. Кавелину взять тайно у отдельных студентов конспекты лекций некоторых профессоров и преподавателей. Конспекты поступили в Главное правление училищ, которое, как уже отмечалось, было укомплектовано соответствующими кадрами. Это Правление обвинило профессоров университета Германа, Раупаха, Галича и адъюнкт-профессора Арсеньева в атеизме, маратизме и робеспьеризме и отстранило их от чтения лекций. В ноябре 1821 г. состоялось три заседания университетского суда, на которых председательствовал тот же Рунич и где присутствовали Кавелин и Балугьянский. Вся четверка ведущих ученых была признана виновной и уволена из университета. Вслед за ними добровольно ушли из университета некоторые другие профессора. Балугьянскому пришлось подать в отставку с ректорского поста, а в 1824 г. он уволился и с должности профессора.

Эта катастрофа, конечно, была бы невозможна без молчаливой поддержки Александра I. Великий князь и будущий император Николай Павлович, видимо, хорошо понимал всю нелепость этой истории и вред, который она принесла. В феврале 1824 г., встретив Рунича, он не без сарказма стал благодарить его от себя, от матери и от великого князя Михаила Павловича за то, что в результате травли, организованной Руничем, уволенных профессоров приняли на службу в патронируемые августейшими особами учебные заведения. «Сделайте одолжение, – заявил он ему, – нам очень нужны такие люди, – пожалуйста, выгоняйте их побольше из университета, у нас для всех найдутся места» (цит. по: [Корсакова, 1918, с. 598]).

История с университетским судом сделала Рунича притчей во языцех. Издевался над ним не только Николай Павлович, но и литераторы. Так, А. Ф. Воейков, в своей знаменитой сатире «Дом сумасшедших» писал:

 
Други, признаюсь: из кельи,
Уши я, зажав, бежал…
Рядом с ней на новосельи
Рунич бегло бормотал:
«Вижу бесов пред собою;
От ученья сгибнул свет…
Этой тьме Ньютон виною
И безбожник Боссюэт!
Локк запутал ум наш в сети,
Геллерт сердце обольстил;
Кантом бредят даже дети,
Дрекслер нравы развратил!»
 

(цит. по: [Корсакова, 1918, с. 596]).

За свои заслуги в борьбе с инакомыслием Рунич был назначен попечителем Петербургского учебного округа, но проявил себя как совершенно бездарный администратор. Решения, которые он принимал единолично, без консультаций с профессорским корпусом, были весьма непопулярными и в конечном счете привели университет к тяжелому финансовому кризису. Одно из таких решений, на реализацию которого ушло много средств, состояло в том, что в 1822 г. университет был переведен из здания Двенадцати коллегий на Семеновский плац (напротив казарм Семеновского полка), куда было тяжело добираться и студентам, и профессорам, жившим на Васильевском острове. В 1826 г. Николай I отстраняет Рунича от должности попечителя и отдает распоряжение о начале следствия над ним. В «Обозрении состояния Императорского Санкт-Петербургского университета и его округа по хозяйственной и учебной части за 1826 г.» указывалось, что в результате деятельности Рунича на посту попечителя «университет лишился одиннадцати профессоров, из коих одни, принужденные обстоятельствами, сами оставили оный, а другие были отставлены» [Рождественский (ред.), 1919, с. 603].