Твари Распада

"Единственный способ избавиться от искушения – это поддаться ему", – Оскар Уайлд

"Точно?" – Роман Сидоркин

ДАННАЯ КНИГА СОДЕРЖИТ СЦЕНЫ НАСИЛИЯ, МАТ, А ТАКЖЕ ОПИСАНИЯ ПОСТУПКОВ ПСИХИЧЕСКИ НЕЗДОРОВЫХ ЛЮДЕЙ. ТАКИЕ ОПИСАНИЯ НОСЯТ СТРОГО НЕГАТИВНЫЙ ХАРАКТЕР И НЕ ПРЕСЛЕДУЮТ ЦЕЛИ ВЫРАБОТАТЬ У ЧИТАТЕЛЯ ПОЗИТИВНОГО ОТНОШЕНИЯ К ТАКИМ ПОСТУПКАМ.

НАРУШЕНИЕ ЗАКОНОВ И НОРМ МОРАЛИ, ОПИСАННЫЕ В ДАННОЙ КНИГЕ, НЕ ОДОБРЯЮТСЯ АВТОРОМ В РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ.

ДАННАЯ КНИГА ЯВЛЯЕТСЯ ХУДОЖЕСТВЕННЫМ ПРОИЗВЕДЕНИЕМ. ВСЕ ПЕРСОНАЖИ И СОБЫТИЯ ВЫДУМАНЫ, СОВПАДЕНИЯ С РЕАЛЬНОСТЬЮ СЛУЧАЙНЫ.

ПРОДОЛЖАЯ ЧТЕНИЕ ВЫ СОГЛАШАЕТЕСЬ С НАЛИЧИЕМ УПОМЯНУТЫХ СЦЕН И ОТКАЗЫВАЕТЕСЬ ОТ ПРЕТЕНЗИЙ К АВТОРУ И ПЛОЩАДКЕ-РАСПРОСТРАНИТЕЛЮ.

Начало

Это началось как-то странно. В потоках информации не было ничего особенного, но главное – молчали все официальные каналы. Не сказать, что вообще никакой информации не было, но и чувства общественного единения перед лицом угрозы – тоже. Просто ясным августовским днём по Петербургу стало опасно ходить.

Я, как большинство моих ровесников, не смотрел телевизор, а черпал знания о мире в Интернете в виде кем-то субъективно осмысленных блоков. Будь это новостные сайты или видеоблогеры – все они боролись за внимание и просмотры, так что информация имела эмоциональный налёт, искажающий саму суть сообщения. Люди читали и смотрели новости не ради фактов, а ради эмоций самих ведущих. Это было шоу. Никто не умел пользоваться информацией. Люди паталогически не были готовы к случившемуся.

Дня три это были просто нападения на прохожих. На стенах домов стали появляться надписи про чурок, сопровождаемые традиционными в таких случаях свастиками, конспирологическим бредом про заговор жидомасонов в правительстве и инопланетян, а также религиозные концепции на любой вкус.

Я – магистр философии и как раз за три дня до начала, получил диплом Санкт-Петербургского Государственного Университета. Никто не пришёл меня поздравить: родители давно умерли, а друзьями я был не богат.

События, приведшие меня туда, где я пишу эти строки, начались между 13-м и 15-м августа.

В нашем сыром городе эпидемии всяких инфекций случались чаще, чем в среднем по стране, да и в целом заболеть элементарной простудой в Питере куда проще.

Если ты выживший и читаешь это, то возможно, ты поймёшь о чём я говорю, потому что если ты умеешь читать, то, скорее всего, ты из ушедшего, пропавшего мира.

Первое нападение случилось 10 августа. Может быть оно не было первым, но после него о происходящем заговорили. Потом всё пошло по нарастающей, за несколько дней превратившись в лавину смерти.

Сначала мёртвый человек при мне напал на красивую девушку на Сенной. Я это хорошо запомнил потому, что она олицетворяла русскую красоту северного типа: высокий рост, сильные длинные ноги, объёмная грудь, аккуратный прямой нос, достаточно широко расставленные голубые глаза, белая кожа с матовой структурой, длинные русо-золотистые волосы, собранные в косу. Конечно же, я запомнил тот момент благодаря её прелестной внешности, а не из-за вида того, как землистого цвета человекообразное существо отгрызло ей сосок, а потом разорвало горло, добравшись зубами сквозь мягкие ткани до шейных позвонков. В моё время это называли иронией.

Есть такое явление: «Двоемыслие», его сформулировал один человек, который тоже писал, как и я, он жил за океаном, на континенте Северная Америка. Двоемыслие – это образ мышления, при котором, когда ты знаешь что-то, со знанием чего ты не можешь жить, ты просто загоняешь это на подкорку, но при этом действуешь с учётом этого знания. То есть явление есть и о нём известно, но оно нигде не обсуждается, и даже в своей голове ты о нём не мыслишь. Обычно двоемыслие возникает в тоталитарных государствах из-за угрозы наказания за инакомыслие, но в свете начавшихся событий наказанием было самое настоящее сумасшествие. То, что я увидел на Сенной, просто не могло ужиться в голове со всем, что я знал. Признать увиденное за факт значило немедленно перейти к действиям: нужно было идти на площадь, собирать людей и требовать от властей информации, собирать дружину и вооружаться. Ни к чему из этого жизнь меня не готовила. То, что прежде называлось жизнью. Я был смертельно испуган.

Не помню, написал я это уже или нет, проверять нет времени: в тот день я просто вышел за хлебом… А купил целый мешок гречки и сахара. Это было единственной реакцией на начало апокалипсиса с моей стороны. Большинство настолько было не готово поверить в произошедшее, что даже из подкорки эту картину выдавили. Цена этой добровольной слепоты – смерть.

Смерть. Поднимая тела, смерть распространяла всюду смрад разлагающихся трупов, она распространяла саму себя.

Все, я в том числе, пытались сохранить свой комфорт нетронутым, сделать вид, что ничего не происходит, пока мёртвые не начали врываться в дома.

Три дня: пятница, суббота, воскресенье и весь Петербург был измазан запёкшейся кровью и кишками.

До апокалипсиса люди в эти дни уходили на долгожданный отдых. А теперь им вообще не нужны дни недели: какая разница понедельник или среда – главное ты ещё жив.

На следующее утро после происшествия с девушкой я вышел на улицу. По субботам города пустели, люди уезжали в пригороды. Питер в этот день тоже был пустым, и очень хотелось верить, что ничего особенного не происходит. Однако ощущение опасности и в особенности запах подтухшего мяса, тонкой атмосферой скользящий по ущельям между крышами домов, не давали расслабиться. Не знаю, зачем я тогда вышел. Может, хотел проткнуть пузырь двоемыслия, повторно увидев что-то жуткое. На удивление, тогда мне удалось проходить по улицам очень долго. Похожее чувство испытываешь, когда выходишь из дома без зонта и, видя приближающийся шторм, надеешься успеть туда и обратно.

Хотя ты, вероятно, вообще не знаешь, что такое зонт.

Когда в глаза бросились первые потёки крови на тротуаре, я не повернул назад: я всё ещё не хотел отпускать привычный мне мир. Тащась по улице, я прислушивался к всё усиливающейся дрожи в теле. Не вспомню сейчас, в какой момент я решил повернуть назад. Просто вдруг с разума упала пелена, и меня наконец охватил животный ужас.

Ситуация вокруг изменилась, как будто отреагировав на то, что я вынул голову из выгребной ямы. Хотя изменилось скорее моё мироощущение. Я понял в какой заднице нахожусь. Мой личный апокалипсис начался в субботу 14-го августа в два часа после полудня.

Ну, а дальше, мой случайный читатель, началось моё странствие. А также странствие тех идей, что остались в моём мозгу по завершении философского факультета.

Дорога домой была страшной. Чем ближе я был к дому, тем больше мертвецов попадало в поле зрения. Некоторые, судя по их виду, были просто укушенными: видимо с первой партией поднявшихся трупов люди ещё боролись сообща: не давали зубам добраться до жизненно важных участков. Что достаточно и одного укуса, все поняли слишком поздно. «НЕЛЬЗЯ ДАТЬ СЕБЯ УКУСИТЬ», – загорелась аксиома в моём мозгу.

Переходя через один из многочисленных мостов моего потерянного города, я заметил, что вода кишит этими, бывшими когда-то людьми, существами. В какой-то момент, интуитивно уловив опасность впереди, я оторвал взгляд от канала, шевелящегося от судорожных движений тел в нём, и посмотрел вперёд. Несколько разрубленных пополам трупов ползло в мою сторону. Судя по переломанным конечностям и даже не разрубленному, а раздавленному посередине туловищу, они были сбиты большим автомобилем, а потом нарочно перееханы колёсами. Но меня парализовало не от ужаса перед обезображенным человеческим телом – таким же, как моё, а перед тем, что эти создания, впервые с момента начала всего этого, шли именно за мной. Они ползли в мою сторону, поднимая кверху свои белёсые мутные глаза, выворачивая свои переломанные конечности, извивая половинки тел, подобно уродливым змеям.

Засмотревшись на гипнотическое зрелище приближающейся опасности, как застывший на дороге человек смотрит на несущийся к нему грузовик, я едва не попал в объятия огромной туши – мёртвого мужика за 120 килограмм веса. Обернулся я не от звуков: туша их не издавала, а скорее от колебания воздуха из-за огромной площади тела. Если бы не необходимость спасаться, меня бы вывернуло прямо там. Обглоданные щёки отвратительно скалились, высохшими на воздухе зубами, у корней которых ещё сохранились остатки слюны. Мои ноги, даром, что я спортом не занимался, сработали как пружины: земля бросилась мне навстречу, и я пополз, желая проскользнуть между ног огромной мёртвой туши. Мертвец с молниеносной скоростью перегнулся и синими пальцами схватил меня за ногу, причём с такой силой, что мне показалось, что кость вот-вот переломится.

Мне тогда просто повезло: к моменту, когда эта дохлятина меня ухватила, я уже был почти за её спиной, так что, схватив меня, мертвяк согнулся в поясе и, из-за своей огромной массы, переломил себе хребет. За эти мгновения подползли другие. Это придало мне ещё сил, я рванул ногу, и в мёртвой кисти остались мой носок и кроссовок.

Наступать босиком на камни, по которым ползали, бродили и пускали свои гнилые слюни восставшие из мёртвых, было противно. К тому же меня беспокоила мысль, что их яд может впитываться через поры, но прыгая на одной ноге, я бы не дошёл до своей парадной¹.

Идти по открытому пространству я счёл слишком рискованным, поэтому свернул на узкую набережную, где в обозримом пространстве не было ни одного неупокоившегося трупа, и побежал вдоль высоких гранитных поребриков², очень желая, чтобы за поворотом, ведущим на другую улицу никого не было. Впереди был ещё один мост – что на нём творится было не разглядеть – только сливающиеся в единое чёрное месиво чугунные прутья перил. Опасность могла появиться откуда угодно: у этих безмозглых порождений только один инстинкт, и они ему безоговорочно следуют. Не известно только: хотели ли они лакомиться плотью или, да простят меня биологи, теологи и прочие, кто хоть как-то связан с изучением сущности жизни, в их природу было заложено обратить как можно больше живых.

Меня ждало разочарование: за поворотом, прямо посередине улицы, идущей от моста, было два мёртвых тела: одно лежало с раскинутыми в разные стороны конечностями: второе пожирало его внутренности. Меня парализовало от отвращения: окровавленная голова, вынырнув из живота несчастного, держала в зубах какой-то сизый орган, похожий на селезёнку. Моё состояние усугубил порыв ветра с их стороны – он бросил мне в лицо сырой запах свежей крови и затхлость человеческой утробы.

Мертвяк опустил голову и стал пожирать тело дальше. Я много сил потратил, чтобы справиться с рвотным позывом, чтобы остаться незамеченным.

Заставить себя идти пешком было едва ли не сложнее, чем поверить во всё происходящее. Когда я поравнялся с жрущим мёртвого человека созданием, я заметил, что оно дёргается, как будто хочет побежать в мою сторону. Это отвратное чувство – когда на голову как будто надевают колокол, и она тяжелеет, тупеет и перестаёт отдавать приказы телу. Это страх. Тошнотный животный страх, разрушающий сознание. Но оказалось, что несмотря на него, я продолжал идти и ушёл на такое расстояние, что существо потеряло ко мне интерес.

Перед тем, как свернуть за угол, я увидел, что пожираемый зашевелился.

У двери парадной, когда я наконец до неё добрался, закрыв голову руками, рыдала девушка. Я открыл дверь и затащил её внутрь. Это было что-то из ряда вон выходящее, я как будто освободился от всех оков, как будто лопнул пузырь, разделявший меня и остальной мир. Словно я получил право жить и действовать. В парадной я её изнасиловал, почти не отдавая себе отчёта в своих действиях.

Кровь играла в моих артериях, в голове стоял гул, и я готов поспорить, что на губах была улыбка.

В моё время была легенда, что люди интеллектуальных профессий не могут продавливать свои интересы в жизни, в том числе не могут быть настойчивыми в отношениях. По большей части, я согласен с этой легендой: сублимация либидо в интеллектуальный аппарат иссушает энергию инстинктов. Тогда я понял, что всё это не так. Инстинкты наоборот придают силу интеллекту, а инфантилизм «интеллектуалов» связан с тем, что они, запираясь в своей профессии, отказываются от контактов с внешним миром, и со временем это обращается в привычку.

Впервые я действовал инстинктивно. Та девушка, ставшая жертвой, пузырившегося в моей крови адреналина, с каким-то сосредоточенным лицом поднялась со мной в квартиру. Пока я был в ванной – отмывал запёкшуюся кровь, и грязь с босой ноги, она взрезала себе вены кухонным ножом.

Мне было не особо жалко её: такой материал не годится для будущего. Только лишние хлопоты по избавлению от тела.

Суждение

Большой палец прокручивал список контактов на прямоугольнике экрана, надежды позвонить кому-то не было: в тот самый день, как я во всём воочию убедился, выключили связь. Но привычка тыкать в экран смартфона поглощала внимание, давая нервам передышку.

Выходить из квартиры особой необходимости не было. Конечно, употреблять в пищу одно и то же больше пары дней подряд надоедает (как я был наивен и избалован!), но человек быстро адаптируется, к тому же что-то подсказывало, что произошедшее – это всерьёз и надолго. Это новая реальность, в которой придётся жить. С какого-то момента гречка со сладким чаем даже стали доставлять удовольствие, особенно после взгляда в окно. Большая часть витрин была разворочена – значит у тех, у кого в самом начале всего этого не сработал блокадный инстинкт, скоро закончится пища. И у меня могут появиться непрошенные гости. Если сами не станут едой на улице, конечно.

Чтобы кто-то из чудовищ ходил по лестничным пролётам, я не слышал, голосов людей тоже.

Происходящее очень нервировало, но в то же время я ощущал радость. Мне было весело! В крови бурлил адреналин, хотелось прыгать и беситься. Теперь можно действовать на полную, никаких полутонов. Не нужно притворяться и сдерживать себя. Цель одна – выживание, а все решения, способствующие её достижению, исходят только от меня.

Раздумывая о будущем, я неизменно натыкался на мысль о человеческой популяции. Что будет с людьми и каков будет облик человечества в будущем? Что если никто не выживет? Что будет, если каким-то чудом уцелевшие люди, не смогут организовать хоть сколько-нибудь приемлемое общество? Кто будет приглядывать за ними? Эти вопросы метались, перебивая мысли о насущном – о том, как выживать.

В это же время я осознал, что моё первоклассное философское образование – это то, что даёт мне право и инструменты для постройки нового: правильного и справедливого общества.

Шатающихся за окном покойников становилось всё больше. Видимо легко доступной пищи не осталось – большинство нерасторопных горожан, ну или таких, как я, которые долго не могли поверить в происходящее, уже бродило по городу с вываленными наружу внутренностями.

Природа произошедшего была совершенно не ясна: был это какой-то вирус, передаваемый через укус, или библейский апокалипсис, предсказавший воскрешение мёртвых, я не знаю. Большинство бродящих по улицам мертвецов не имело внутренностей, чтобы переваривать пожираемое: они просто заполняли свою утробу человеческим мясом, которое вываливалось через дыры в животе или скапливалось в нефункционирующем желудке. Но одно было очевидно: нужно избегать контакта с их зубами.

Я постарался переключиться на насущное – проблему собственного выживания. Отправной точкой стали ограниченное пространство городских улиц и гигантская масса человеческого материала для создания разлагающихся безумных существ. Из города надо убираться.

Простому городскому жителю выжить в условиях дикости крайне сложно, а в городе ещё оставались точки с продовольствием и питьевой водой, но они бессмысленны, если не можешь выйти на улицу. Электричество и вода перестали поступать на четвёртый день, так что последняя радость – горячий чай был теперь недоступен. Экран смартфона догорел последние секунды и потух, теперь не было даже гипотетической возможности созвониться со знакомыми сокурсниками.

Нужно было думать быстрее.

В то время помимо светящихся кирпичиков смартфонов у нас были иные аппараты для мгновенной передачи информации на огромные расстояния, через них правительство оповещало население об опасных ситуациях. В обстоятельствах вроде этих, хотя я сомневаюсь, что нашествие мертвецов учитывалось при планировании спасательных операций, в дело должны были вступать сразу несколько правительственных организаций, которые помогали гражданам. Но, как я написал, света не было, вся электротехника была выключена, и старые громкоговорители на улицах, если они где-то остались, хранили молчание.

Как-то раз ночью я услышал отдалённые звуки, похожие на искажённый аппаратурой голос и вроде бы даже стрельбу, но они быстро стихли.

Было ощущение, что я остался один.

По ночам я прислушивался к тяжёлой тишине на лестничной площадке. Я присаживался на тумбу, которая на всякий случай подпирала стальную дверь в квартиру, сгибался в поясе и прикладывал ухо к замочной скважине. Одновременные желание и страх услышать чьи-то шаги – вещи, которые могут спровоцировать пограничное расстройство личности. Думаю, я с рождения был склонен к расслоению психики, удивительно, как мне удалось сохранить достаточно самоконтроля, чтобы описывать всё это.

На шестой день я понял, что не могу больше сидеть. Это было сродни птичьему зову при наступлении сезона отлёта: нужно выдвигаться. Как любое чувство, это вызвало во мне поднимающее на ноги беспокойство и раздражающую тревогу, которая, я по опыту знал, никак не уймётся, пока я не обнаружу её причин.

Я сел на кухне, в полузадушенном сумраке задёрнутой шторы. Иногда выглядывал за неё, чтобы убедиться, что кошмар не кончился. Табуретка скрипнула ножками о плитку, я выругался от испуга. Взглянул за штору. На меня смотрело несколько мутных мёртвых глаз в паре метров от входа в парадную. Я задёрнул штору.

Нервозность была такой силы, что я дал себе несколько пощёчин – никак не получалось сосредоточиться.

«Думай, бестолковая голова!»

Первое. В квартире банально заканчивались припасы. У меня всегда хранилось несколько канистр на случай отключения воды, одна из них была прикончена. Вся скоропортящаяся еда тоже ушла в расход, оставались только крупы, но без горячей воды они прикончат меня, превратившись в кирпич у меня в кишках.

Второе. Я мог бы попробовать добраться до супермаркета, который был внизу в соседнем доме, но мёртвых стало слишком много. Я даже не был уверен, что увидевшие меня носители белёсых глаз прямо в эту секунду не ломятся в дверь парадной. К тому же, туда уже наверняка наведались другие выжившие.

Третье. У меня не было оружия. Опасность в городе может исходить и сверху, и снизу, в каждой канаве, за каждым поворотом, за каждой дверью. Город – трёхмерное пространство в отличие от диких мест. И здесь выше риск стать жертвой бандитов, которые со временем начнут планомерно зачищать дома, забирая всё, что можно съесть и как-то использовать.

И четвёртое: не было связи с окружающим миром. Сколько бы я тут просидел даже с припасами и оружием? Рано или поздно даже самый большой запас иссякнет.

Нервяк отпустил. Я решил покинуть город, как только представится подходящий момент.

Но предстояло ещё кое-что найти и захватить оттуда.

Маленькая находка

Мой нафаршированный книгами и лекциями мозг – вещь очень специфическая. Сколько угодно размышлять об идеальном устройстве общества, как любой русский человек – это пожалуйста, а вот в вопросах реальных дел он включается только при непосредственном столкновении с проблемой. То есть нужно, чтобы на меня неслась толпа мертвяков, чтобы я начал думать, как уйти от них.

Чтобы проверить обстановку на улице, а заодно лучше понять повадки восставших, я вышел. И через три секунды вошёл. Глупая была затея.

Из наблюдений за ними через окно я понял, что они могут действовать как поодиночке, так и группами, правда был неясен способ взаимодействия. По правде сказать, их поведение даже в группах, не выглядело как совместные действия – их «коллективность» была чисто внешней, следствием физической близости тел, занятых охотой. Когда я бросил ложку из окна, они среагировали лишь поворотом головы, значит они видят и определяют съедобность раздражителя. Но они не делились информацией друг с другом – просто каждый услышал звук и повернул голову. Несколько раз я наблюдал их погоню за человеком. Поведение во время «охоты» подтвердило мои первоначальные наблюдения: это не было охотой с разделением ролей – в толпе мёртвых каждый стремился лишь достичь зубами плоти. Они могли наваливаться друг на друга и наступать на себе подобных. Единственная причина, по которой со стороны они выглядели одной стаей – это то, что каждый воспринимал другого как твёрдое препятствие, тело, занимающее какое-то место в пространстве и чисто механически старался не столкнуться с ним как с фонарным столбом.

Да, их органы чувств вполне функционируют. С какой остротой сказать сложно и теперь, но они точно дают им представление о мире вокруг.

Я решил сходить на разведку по своей парадной. Это тоже было рискованно, но рассудив, что раз за эту неделю отсюда не раздалось ни звука, скорее всего, тут никого нет. Если только тут не завис труп, который успел добраться до квартиры до обращения.

Разобрав баррикаду у двери, я случайно кинул взгляд на зеркало в прихожей. Оттуда смотрело серое щетинистое лицо с огненными, карими глазами, обрамлённое закрывающими уши волосами. Я улыбнулся ему.

Помню, мой дед, орудовал при мне разными инструментами на импровизированном станке в своей подвальной мастерской. Он был весьма толковым, помнил блокаду Санкт-Петербурга германскими войсками и мог сделать своими руками всё, что угодно, вплоть до мелкой электроники. До эры массового распространения компьютеров он не дожил, но уверен, что он справился бы и с ними. В части работы руками он был гением.

Мне ничего из этого не досталось.

Я никогда не любил работать руками, но кое-какие воспоминания фотографически застыли у меня в памяти, поэтому я вооружился старыми инструментами: ржавым молотком с высохшей ручкой и долотом с осыпающимися ржавыми хлопьями на металлическом теле. Массовые нападения и поедание живых началось в пятницу до обеда, значит большинство людей в этот день были на работе, и их квартиры были заперты. Они-то мне и были нужны.

Переодевшись в старую футболку, я вышел на лестничную площадку, спустился на первый этаж и остановился перед стальной с бронзовым отливом дверью. Когда долото было приставлено к замочной скважине, а плоская сторона молотка смотрела ровно на его шляпку, в голове прожектором высветилась мысль: «Да кого я обманываю?» Я понятия не имел как надо выламывать замок, тем более, что грохот от ударов мог привлечь такую толпу мёртвых, что даже крепкая дверь парадной, которая была ровно за моей спиной, не выдержит.

Я переложил инструменты в одну руку и, на всякий случай, дёрнув ручку двери, которая, конечно, оказалась закрытой, пошёл обратно в свою квартиру.

Там меня ждал сюрприз.

Старая кочерга в цветастом махровом халате лазила по полкам на кухне, а на столе были составлены продукты, которые эта сука уже смогла найти.

Бабка была глуховата, так что не услышала моего прихода. Интересно, как она узнала, что меня нет дома? Я покосился на орудия в своей руке.

– Что вы тут делаете? – задал я риторический вопрос.

Бабка дёрнулась, отскочила от полки с крупами и, не выпуская из руки пакет с гречкой, морщась – видимо что-то болело, повернула ко мне морщинистое лицо.

Не знаю, что означал её продолжительный взгляд – я никогда особо не разбирался в людях. Наверно думала, что ответить.

– У меня еда заканчивается, а у тебя тут много! Вон, здоровый какой! – тараторя подобную чушь, чтобы заболтать меня, курва схватила несколько пакетов съестного и, опустив голову, понеслась мимо меня.

Ну точнее попыталась, коридор из кухни в прихожую был узкий.

– Поставьте еду на место, – сглатывая спазм ярости, сказал я – я разберусь сколько мне и чего нужно.

– Ты можешь ещё себе найти, а я – нет! – взвизгнула бабка.

– Ну, судя по тому, что вы сейчас делаете, вы можете.

Я всё ещё стоял с инструментами в руках. Старуха посмотрела на меня снизу вверх и бросила пакеты на пол.

– Дай пройти!

– Подождите, – сказал я примирительно.

У меня тогда возникло желание как-то успокоить её. Во-первых, хоть она была и противной, она была человеком, а, во-вторых, у неё могла быть какая-то информация.

– Давайте присядем и поговорим.

– Поговорили уже.

Она снова сделала движение, чтобы пройти сквозь меня.

Я молча стоял и смотрел.

– Ну что тебе?! – с крайним раздражением, подняв свои блёклые мутно-голубые глаза, спросила она.

– Сами видите ситуация какая, – ответил я и кивнул в сторону окна – найдём о чём пообщаться.

– Да не хочу я общаться, мне и без этих, – она тоже качнула головой – жить осталось мало.

– Зачем же вы тогда у меня еду воровали? Я ещё поживу.

– Если не сожрут!

Я понял, что пытаться разговорить её бесполезно и посторонился. Бабка проскользнула мимо меня как мелкий, противный клоп.

Когда она была уже на лестничной площадке, я громко спросил:

– В этом подъезде ещё кто-нибудь живой есть?

– А откуда мне знать, что я тут со всеми общаюсь, что ли?! – огрызнулась бабка – На шестом этаже старая женщина недавно въехала, к ней внучку привезли – противная такая. Старая куда-то вышла, а молодая вернулась, я видела, – и она куда-то заковыляла.

На всякий случай, я проследил где она живёт. Следить, правда, долго не пришлось: бабка жила этажом выше. Видимо, она была в пролёте между этажами, когда я выходил.

Тут я почувствовал, что руки всё ещё сжимают орудия неудавшегося взлома. Положив инструменты в кладовку, я отправился на шестой этаж. В какой квартире живёт та девочка, бабка не сказала – пришлось звонить во все. Через пять минут продавливания всех кнопок, я осознал тупость своих действий: электричества не было. Привычки надолго остаются с нами.

В какой-то момент меня пробрал липкий страх, что какой-нибудь мертвяк, пользуясь остаточными воспоминаниями, сможет открыть щеколду и пригласит меня на вальс с чашкой чая и миской моих внутренностей. Моё воображение подкармливало страх встретить врага за дверью, но несмотря на это мой кулак всё же опустился на первую дверь, затем, по очереди, на другие. Пошли долгие секунды. Старуха также не сказала возраст девчонки, но раз она уже сама ходила в школу, значит была в уме. Что-то подсказывало, что в осаждённой мёртвыми крепости, которой являлся мой дом, никто просто так дверь не откроет.

– Если ты слышишь меня, открой дверь! – шипящим криком попытался я привлечь внимание обитательницы этого этажа – Я не мёртвый – я…

Тут до меня дошло, что это могла быть уловка старой ведьмы, а я опять не закрыл дверь.

Я помчался вниз. Оказавшись на своём этаже, я аккуратно, потянул дверную ручку. Внутри было пусто. Видимо старушка не была такой плохой. А может, просто еды у неё было достаточно, и первый раз она рискнула так, на всякий случай. Я закрыл дверь на ключ и снова отправился на шестой этаж.

Когда я поднимался, послышался металлический щелчок. Кто хоть раз в жизни пользовался замком, не может не узнать этот звук.

Я спокойно, давая понять, что не мародёр, вышел на площадку этажа и уже твёрдым голосом позвал её.

Ответом была тишина.

– Слушай, если ты хочешь жить, открой дверь. Я человек – теперь это важно. И я твой сосед, хоть мы не были знакомы. Может быть мы даже как-то видели друг друга.

Никто не отвечал.

– Я не могу этого обещать, но может вместе мы сможем узнать, что с твоими родителями, – эти слова были произнесены с точным расчётом: чего ещё может желать ребёнок во время нашествия мёртвых, как не найти своих родителей – я их не знал, но возможно они ещё живы и также сидят, запертые в помещении. Связи нет, но при малейшей возможности, обещаю, я попытаюсь найти какую-нибудь информацию.

Давление на чувства подростка дало нужный эффект. За одной из дверей раздался щелчок. Дверь приоткрылась, оттуда высунулось прелестнейшее личико с бледной кожей, лёгкими конопушками вверху переносицы и под яркими, синими глазами, алыми пухлыми губками и каштановыми волосами до пояса.

– Молодец, – сказал я – не бойся, мы на одной стороне – на стороне живых.

Девочка открыла дверь шире. Она была в синих тренировочных штанах, обтягивающих ещё тонкие длинные ноги и белой футболке с обрезанными на середине плеч рукавами. Корявая прелесть её фигуры до сих пор жжёт мне что-то в душе и там, где уже ничего нет.

– Как тебя зовут?

– Жанна, – тонким голосом ответила она.

– Разрешишь войти?

Она секунду помедлила, пытаясь просканировать меня испуганным взглядом, затем впустила.

Внутри всё было отделано монументально, но со вкусом: тяжёлая, явно из прошлого века мебель, тканевые обои, раритетные напольные часы высотой 2 метра и прочие атрибуты зажиточного, пожилого человека.

Мы прошли на кухню. Пристально всё осматривать я не стал, чтобы не пугать девочку. Спокойно сел на тяжёлую табуретку и подвинул одну ей. Жанна с неуверенностью посмотрела на меня, потом опустилась на твёрдую поверхность.

– Я думаю, описывать ситуацию тебе не нужно. Сколько тебе лет, кстати?

– Тринадцать.

– Сама всё видишь, – я сделал паузу, чтобы изучить её взгляд.

Она достаточно ясно всё понимала.

– Связи нет уже несколько дней, так что не могу сказать, что творится в мире. Только ли это в России или другие страны тоже пали жертвами этого ужаса, я тоже не знаю. Но я знаю, что мы с тобой сейчас и здесь, и нам надо как-то выживать. Поэтому, если ты хоть что-нибудь по поводу этого всего знаешь, расскажи сейчас.

Жанна какое-то время молча и растерянно смотрела на меня. Она явно ждала, что говорить буду я. Но увы, всё, что я мог ей рассказать – это повадки гниющих двуногих существ, бродящих за окном.

– Ну… – начала она – я была на танцах. Было видно, что все преподаватели и администрация нервничают – им было что-то известно, я думаю. В Интернете ничего особенного не было. Был в группе парень – Саша, он любил всякие паблики про монстров, инопланетян там… Он говорил, что в городе появились восставшие мертвецы, что они убивают людей. Ну, вы сами понимаете, как к таким чудакам относятся.

Было видно, что девочка успокоилась, углубившись в безвозвратно потерянное светлое прошлое.

– Преподаватели даже ругались между собой.

– Возможно, некоторые хотели отпустить вас домой, другие были против, чтобы не поднимать панику, – сказал я.