Весёна. Гудолдфейри

Корректор Валерий Санников

© Рина Кострома, 2021

ISBN 978-5-0055-0995-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Леса наши северные, тяжёлые. Чужому

здесь смерть, да и свои-то ходят с оглядкой.

Иван

Случилось это давно, в Елисавет-царицыны времена, а то и ранее. Жили-были в нашем царстве, в православном государстве, в одном глухом селе старик со старухой. Не то чтобы уж совсем старые, да от присказки никуда не денешься. И было у них, как и положено, три сына.

Старшие, Степан да Митрофан, давно своими семьями обзавелись, съехали с отцовского двора, хоть и недалеко, да всё ж сами себе хозяева.

А младший, Иван, при родителях. Молод ещё в отруб идти, вот и был до поры до времени, пока в силу не вошёл, батюшке первый помощник, а матушке и радость и слёзы.

До любого дела был Иван охоч да сноровист, хватку мужицкую не по годам показывал. И в кузне с молотом не робел, и в лес не по грибы хаживал, и в стенке на льду не плошал – стоял до последнего.

Старых Иванушка уважал. А уж слово коли дал кому – держал крепко. И малых не обижал: настругает, бывало, братьёвым и соседским ребятишкам потешек разных, лошадок да свистулек и ну веселить детвору.

А уж для души-то дельце Иван от батюшки перенял – любил тот резные саночки с узорочьем налаживать, баловство с виду, а на поверку – ходовой товар, и не только к празднику. Вот и наш Ванятка загорелся, его работой любуясь. Поначалу-то, конечно, учился у родителя, советам внимал да мастерства набирался – как полоз вывести да как планочку поставить. А там всё сам да сам.

И пошло изделие, поехало из умелых рук, одно другого краше. Да такое порой срабатывал, что тятька лишь руками разводил – не саночки, а сказка с колокольчиками. Скрипели отцовы санки аж до самой Костромы, а Ивановы-то, не гляди, что молод, и под Вологдой зазвенели. Вот как!

Кругом хорош был Иван, и делом, и телом. Посматривали на молодца с дальним расчётом сельские мужички, у кого дочки невестятся. Складен да мастеровит Ванюша – что ещё надо доброй девушке за таким парнем? С этаким-то зятем горы свернуть можно. Крякали задумавшись, почёсывали бороды, а то и в заклад бились, кому достанется самородок.

Ан вышло-то совсем по-другому…

Синичка

Пришлось как-то Ивану по первым морозцам прокатиться на дальние луга – наказал ему батюшка привезти стожок для Бурёнки. В полдня спроворил Ваня нехитрое дело и ходко двинулся домой. А на самом краю леса прямо под копыта гривастому Сивке упала с еловой ветки пичуга. Парень едва успел подтянуть вожжи. Поднял он птаху – лежит на ладони комочек ледяной, не шевелится.

– Эх, ты, тварь божья! Отлеталась…

Однако ж не выбросил Иван замёрзшую птичку, а сунул её в рукавицу, да под тулуп. Бог милостив, авось и отогреет…

До дому приехал, бросил рукавицы на печь и за новыми заботами позабыл про лесную оказию. А вечером, как сели всей семьёй за стол ужинать, подпрыгнула Настюшка, Иванова племянница, в радостном удивлении:

– Ой, глядите-ка! Синичка!

Оттаяла, видно, пичуга, зашевелилась да и высунулась посмотреть, кто там ложками гремит…

Поутру состроил Иван кормушку, подвесил у печки так, чтоб Васька когтями не достал, а уж труд присматривать за птичкой взяла на себя глазастая Настюшка.

И смешно же было, когда Иван налаживался в уголке что-нибудь мастерить, а Настя рядышком и синичка на жёрдочке, да обе головками то влево, то вправо – гадают, что там у него получается?

Два воскресенья длилось Настюшкино счастье, а там и горе вселенское наступило – не углядела, дотянулся-таки Васька до кормушки, опрокинул её на половицы. Синичка выпорхнула и пропала.

– Что ты, свет Степановна? – успокаивал Иван зарёванную девочку. – Ведь она ж лесная. Не курочка и даже не воробей. Хоть пшеничными булками её корми, хоть золотыми зёрнышками – не удержишь.

– Знаю, а всё-равно жалко, – сопела носиком Настюшка. – Хорошенькая она…

Лисичка

Места наши малопашенны, река да бор вековой. Они и кормят, и греют, и одевают. Как-то под Святки снарядился Иван в чащу по хорошему снегу, побелковать да силки проверить, а заодно и ладное дерево на поделки присмотреть. Подхватил отцово ружьишко, кликнул верного Полкана и навострил лыжи прямо вдоль реки.

Долго ли, коротко ли, с удачей или нет охотился Иван, а с пяток хвостов к поясу подвесил.

Вот дело к вечеру, пора на заимку править, а только стал вдруг Ваня примечать едва заметный лисий следок. То слева из молодого ельничка выскочит тот следок, то справа у овражка покажется да пропадёт, словно шалит-играется. Тут уж и Полкан почуял добычу, носом закрутил, к снегу прижался. Видно совсем рядом где-то лисичка, балуется, не таится. Так ведь и солнышко зимнее с неба катится, не остановишь…

– Эх, прокачусь за горку да и делу конец, – решил Иван. – Не сегодня-завтра, а лисичка моей будет.

И только он завернул, а Полкан уж залаял, увидел лесную попрыгунью. Да не в радость Ивану показалась такая добыча. Лежит бедная в силке, не шолохнётся. То ли от страха, то ли от бессилия еле дышит, глазки прикрыла. И лапка-то правая в кровь перебита.

– Нет, не хорошо так-то, не по-нашему, – сказал Иван то ли себе, то ли Полкану. Вызволил он лисичку из плена, перевязал ей лапку чистой тряпицей и, осторожно пристроив страдалицу за пазухой, двинулся напрямки к займищу.

Трое дён отлёживалась лесная гостья в избушке. По вечерам, вернувшись с охоты, выкармливал парень лисичку с рук, отпаивал еловым отваром, наново смазывал выправленную лапку барсучьим жиром.

– Взял бы тебя до дому, сердешная, – гладил Иван лисью пушистую шёрстку. – Так ведь собаки деревенские не мой Полкан, им не прикажешь, раскидают клочки по закоулочкам.

Свернувшись калачиком, укрывала лиска раненую лапку хвостиком и глядела на Иванушку долгим взглядом немигающим.

На четвёртый день пришёл Иван на заимку, а лисички и нет. Выбралась как-то да и ухромала.

За рекой

Вернулся Иванушка домой – в доме светлее стало. Матушке радость, что жив-здоров сынок объявился, до Святых вечеров управился, а отцу угода, что не с пустыми руками из лесу вышел.

Тут и праздники подоспели. Отстояли, как предками заведено, всем миром Всенощную. Пришёл срок гуляниям.

Уж и повеселились молодцы на славу, наплясались, наколядовали да песен попели всласть. И девушек в ночи попугали, чтоб тем шибче гадалось. Да с ними же, разлюбезными, на посиделках и женихались, удальство своё до первых петухов выказывали.

Так-то славно и первая неделька пролетела.

А какое ж веселье без конфуза – ни свет, ни заря нагрянули в Иваново село три зареченских ухаря, здоровенные, хмельные. И давай до всех подряд задираться – то честную вдову закружат да на поленницу закинут, то мальчонку из тулупчика вытряхнут да ноги в рукава засунут. Деду старому калитку высадили, всё бражки требовали. Никого не пропустили, окаянные.

На шум девушки сбежались. Пристыдила разбойников румяная молодайка да и сама в переплёт попала – повалили бедную на сани словно куль какой и с хохотом к себе увезли.

Бросились девушки за подмогой. Тут и настало времечко Ивану с дружками вдогон пуститься, прокатиться в соседнее сельцо на кулачный разбор. А как же без этого?

Только вот закончилась погоня, не разогнавшись. Приняли соседи парней наших с поклонами, как самолучших гостей, извинялись всем селом за негодников. Провели в избу к накрытому столу, где молодайке-то обиженной допрежде княжье место нашлось.

Похмурились Митяй с Гурьяном и Иван с Северьяном для приличия, поводили носами да и ударили по рукам с условием – после Крещения изловить таки ухарей да намять бока по полной. А пока от медовухи не отказываться и уважить хозяев.

Незаметно вечер подошёл, пора и честь знать, до дому собираться. А молодцы наши уж и лыка не вяжут. Попадали в сани кто сами, а кого и под белы ручки вывели. Пока прощались с миром да с поцелуями, пока в путь тронулись – совсем стемнело.

Ехали вполтиха, посапывали, намаявшись, бутыли откупные под рогожей гладили. Так под скрип полозьев и поснули все – авось лошадки до околицы без вожжей дотянут.

Ночной звон

Очнулся Иван давно за полночь – темень белёсая вокруг, рядом ни души и куда заехал, неведомо. Позади путь едва намечен, впереди – холмы снежные, непроглядные.

– Эка и угораздило же меня, – подивился Иван. – До дому два шага пешком, а я в трёх соснах заблудился.

Еле-еле развернул он каурого да по своему следу в обрат поехал. Споро побежал конёк, замелькали справа и слева еловые ветки. Трясёт лошадушко головой, перебирает копытами. Шуршат сани, и на душе у Иванушки веселей становится.

Только дороги-то наезженной всё нет и нет, опять незадача выходит. Видит парень, что месяц на небе кружить начал, стало быть и след санный колечком завернулся. Испугался молодец:

– Не иначе как леший меня запутать хочет. Не с руки мне с нечистой-то силой в прятки играть.

Однако делать нечего.

– Свят, свят, свят, – трижды окрестил себя Ваня да столькожды плюнул через левое плечо. Привстал он с саней, огляделся во все стороны позорчее, покрепче прислушался. Тут с восточной стороны и показался ему тихий мерный звон.

– То-то же, бабушка с коромыслом, – рассмеялся Иван, по сугробам направляя конька на восход.

И только вытянул Сивко дровенки с Иваном на поляну, как навстречь им из-под старой разлапистой ели вынырнула белая кобылка, запряженная в лёгкий возок. Сивко всхрапнул, вмиг окутавшись морозным паром. Кобылица испуганно фыркнула и стремглав понеслась прочь. Зазвенели, затихая, бубенцы.

– Вот те и звон! – воскликнул Иван да сгоряча чуть не отправился в погоню – уж так неожиданна оказалась встреча. Однако поразмыслив, придержал своего конька:

– Стой-ко, братец! Хороша кобылка, не скрою. И возок резной на загляденье, согласен. А где ж хозяин? Не стряслась ли тут беда?

И помчал парень Сивку по лёгкому следу прямо под старую ель. Напетляла белая кобылка изрядно – с холма на холм через овраг да с горки на горку. То волною вокруг сосен след провьётся, то сквозь стену бурелома меж двух ёлочек – велики глаза у страха.

Подхрапывает конёк, чует недоброе. Хмурится Иван, всматривается в предутреннюю серость.