Конец Айдахара. Сказка-фантазия

© Райхан Алдабергенова, 2023

ISBN 978-5-4490-1052-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аннотация

Мифология кочевых тюрков так же своеобразна и впечатляюща, как и мифы древних скандинавов, славян, греков, индусов или египтян. Но про ее удивительные персонажи современный читатель слышал до обидного мало.

В сказке-фантазии «Конец Айдахара» сделана попытка оживить почти забытые, с трудом пробившиеся сквозь века образы, собрать вместе обрывки необыкновенных, древних преданий. Приглашаем вас познакомиться с ними!

Предисловие

Тенгри, Умай, Эрлик – древнейшие боги кочевых народов Евразии, чьи сказания из тысячелетия в тысячелетие, из века в век, от поколения к поколению передавались в устной форме. Их истинная вера – тенгрианство постепенно уступала место другим религиям, ибо оседлая цивилизация медленно, но верно брала верх над кочевой. Со сменой веры изменились и мифы, утеряв свою первозданность. Поэтому образы богов и героев почти было канули в Лету, точнее в реку забвения Тоймадым.

«Конец Айдахара» повествует о далеких временах, когда миром правил Вседержитель и владыка Неба Тенгри, а под землей, в обители вечного покоя безраздельно властвовал бог мертвых Эрлик. Земля кишела сонмом враждебных человеку злых существ, в борьбе с которыми последнюю точку ставит батыр, волею Небес рожденный с горстями, полными густой крови. На крылатом тулпаре, с волшебным мечом в руке он приносит народу счастье и освобождение от пут зла.

Конец Айдахара¹
Сказка-фантазия на темы древнетюркской мифологии

Вступление

Случилось это в очень далекие, канувшие в забвенье времена, когда народ почитал владыку Неба, великого бога Тенгри². «О Жараткан³! – с трепетом шептали люди, протягивая в горячей мольбе руки к Небу, – Услышь глас детей своих! Да будут благословенны духи предков наших, да будет благословенна Земля, твердыня наша! И воды Тенгиз, дарующие жизнь! Благословенно Небо, Тенгри, создатель наш! Мы избрали путь следовать Твоему велению, Дай нам сил соблюдать закон Твой и хранить его всем сердцем! Тенгри – меч, научающий руки наши битве и щит, ограждающий от беззакония. Преклони Небеса Твои и сойди к нам, блесни молнией и рассей огненными стрелами⁴ врагов наших, несущих погибель. Счастлив народ, у которого есть Твой закон. Счастлив народ, у которого Небо есть Бог!»

И Тенгри слышал их. В дар детям своим он поднес огромные пространства на земле, где были и моря, и горы, и реки, и озера, степи и леса. Даровал им бессчетные табуны коней и отары овец. Но главным его даром были свобода и честь, в согласии с которыми каждый отмерял свою жизнь на земле. Правил народом, сверяя с Небом каждый свой шаг, великий Бумын каган⁵, избранник Творца и судьбы. Он был воинственным, грозным, мудрым и дальновидным правителем многочисленного людского племени и пользовался огромным уважением своего народа.

Но мир, по замыслу Творца был создан многоликим и противоречивым. В нем было место и живительному свету солнца, и непроглядному мраку ночи, и добру, и злу, которые порой было трудно отличить друг от друга. Всем было известно, что у Великого бога Неба Тенгри был своевольный и грозный младший брат Эрлик⁶, страж мрачных врат преисподней, владыка Подземного мира. Много веков он безраздельно властвовал в обители вечного покоя. Тесно было ему в своих владениях, в чем он не мог признаться даже самому себе. Давно уже ему стали немилы безмолвие и тишина, царившие в Подземном мире, которым он правил суровой и твердой рукой. В тайных мечтах ему грезился мир живых людей, где в безоблачном небе сияло ослепительное солнце, где жизнь бурлила и била ключом. Мир, в котором ковром стелилась зеленая трава, а ветер гнал по голубому небу белоснежные облака. Но не по нутру ему были свобода, и жизнь, полная людских страстей, которые так неосмотрительно, по его мнению, даровал живым его старший брат. Особенно невыносимо было ему слышать радостный и беспечный смех детей и взрослых. Чтобы омрачить людям существование, Эрлик решил послать на землю своего верного слугу – надменного и жестокого трехглавого дракона Айдахара. Змей был старым, немощным и дряхлым, однако, в этом был особый умысел Эрлика. Айдахар должен был творить на земле зло под его пристальным приглядом, но так, чтобы, однажды ощутив свою мощь, он не посмел восстать против самого Эрлика. А для поддержания его быстро тающих сил, Эрлик дал в подмогу дракону четырех кровных сестёр, четырех опытных и опасных своими злыми деяниями колдуний.

Старше всех была ведьма по имени Жалмауыз кемпир⁷. Это была очень и очень древняя старуха, хитрая и нелюдимая. Жила она в глуши, среди забытых богом и людьми болот в ветхой землянке, скрытой в густых зарослях камыша. В кругу своих сестер она слыла самой мудрой и самой злобной. Широкие ноздри ее хищного, крючковатого носа распластались над огромной пастью, растянувшейся от уха до уха. Во лбу, над самой переносицей неистово сверкал единственный глаз старухи, над которым нависала длинная, пересекающая широкий лоб вдоль, лохматая, седая бровь. Когда она пристальным и осторожным взглядом окидывала округу, зрачок ее, словно капля ртути, не находя себе места, буквально пускался в пляс. Ряды некогда крепких и острых, а теперь стертых почти до основания передних серо-желтых зубов заканчивались двумя парами торчавших наружу желтых, изъеденных временем клыков, которые растянув губы, складывали их в хищный оскал. Время согнуло ей спину, соорудив на ней большой, уродливый горб. Поверх бурого латаного платья она носила вышитый когда-то гладью, ветхий плюшевый жилет. На голову был надет серый кимешек⁸, а поверх него был намотан цвета жухлой степной травы высокий шылауыш⁹, что позволяло ей легко затеряться среди сухих зарослей тростника. Дряхлая злодейка была намного старше самого Айдахара. Сколько веков прожила на этом свете, она и сама уже давно позабыла. Единственное, что помнила Жалмауыз, на месте Великой степи когда-то плескалось бурное море, а воды в руслах могучих рек текли совсем в другую сторону. И еще она помнила, что на месте такыров, сверкавших на солнце в летний зной, когда-то высились дремучие, непроходимые леса.

Старая ведьма питалась только человечиной и на охоту выходила лишь ночной порой. Старуха была ненасытной и отличалась необычайным чревоугодием. Потому-то люди и прозвали ее Жалмауыз кемпир. Она, конечно, предпочитала юную плоть, которая давала ей дополнительную силу, однако, если случалось напасть на след, поедала и стариков. Словом, глотала, всех, кто попадался ей на пути. Ее неразлучным и преданным спутником в ночной охоте был болотный злобный дух Обыр¹⁰. Он ходил за ней, словно тень и служил подручным во всех темных делах. Это был кривоногий, нескладный, тощий и лохматый маленький упырь, слывший истинным дикарем. Ходил он медленно и неуклюже, расставив свои костлявые руки, с трудом таская на худом тулове, свисающее мешком тугое брюхо. Его вечно высунутый наружу длинный и пугающе синюшный язык выступал меж острых реденьких зубов, расположенных на воспаленных красных деснах. Сквозь заплывшие, раскосые глаза еле проглядывали жадные, бегающие туда-сюда в поисках добычи зрачки. Угодливый и суетливый Обыр был готов выполнить любое, самое дикое желание своей хозяйки, поэтому она предпочитала всегда держать его рядом с собой. По сравнению со старухой Обыр, можно сказать, был весьма молод, ибо прожил на этом свете всего каких-то два века. Весь покрытый склизкой тиной упырь был совсем не брезглив и всегда доедал за ведьмой остатки ее пиршества. Когда он жадно догладывал кости жертвы, над ним роем витали мухи, от которых он то и дело отмахивался костлявой рукой с длинными острыми когтями. В отличие от ведьмы, его влекло и к мертвечине. Частенько, после совместной охоты, он отставал от своей хозяйки и убегал к могильникам, чтобы вволю попировать наедине. Вот почему его брюхо всегда, или почти всегда было набито до отказа. Беспрестанно бегающие глазки то и дело обшаривали округу, замечая все что там происходит. Насытившись, он возвращался в землянку и на досуге нашептывал своей хозяйке все последние новости. А когда после тяжелого дня та, зевая, ложилась спать, Обыр превращался в раскаленный ком и прыгал к ней в раскрытую пасть. Сидя в ее бездонном чреве, он старался донести ей все, что приметил за день. А когда одолевала усталость, тут же, лишенный сил, впадал в глубокий сон. И в ночной тиши можно было из старухиной пасти слышать двойной надсадный и тяжелый храп.

Вторую ведьму звали Мыстан¹¹. Именно ей было поручено Эрликом готовить Айдахару напиток бессмертия. На берегу усыхающего степного озера в огромном казане с сорока ушками эта старуха каждую ночь варила зелье, замешанное на человеческой крови и костях, на степных травах, земном прахе, змеином яде и барсучьем жире, горном мумие и меде диких пчел, перьях мудрого ворона и слюне степной черепахи… Этот список можно было бы продолжать до бесконечности, однако, тайну приготовления зелья, способного встряхнуть и оживить самое дряхлое тело, говорят, старуха когда-то унесла с собой, когда пришел ее черед покинуть Срединный мир¹². Но не будем торопиться и забегать вперед. Так вот, ежедневно, ранним утром Мыстан подносила владыке змею свой взвар. Айдахар, жадно глотнув из чаши снадобье, вновь обретал былую мощь, на время позабыв о старости и одолевавших его хворях. Обновленная кровь с гулом бежала по его жилам и взгляд дракона вновь становился надменным и властным. Исполненный бодрящей силы змей приносил людям немало зла. Он сжигал своим огненным дыханием их жилища, губил стада и табуны, доселе мирно пасшиеся на степных просторах. Многоголовый змей не щадил ни детей, ни женщин, ни стариков. Снова и снова он совершал набеги на аулы, охотно забирая в плен самых юных и красивых девушек, превращая их в своих наложниц. В этом скверном деле старый нечестивец, как видно, знал толк. После каждого его набега лились слезы матерей и отцов по загубленным злодеем юным душам их дочерей.

Вернувшись в свой дворец с очередной удачной охоты, змей, сверкая гладкой чешуей, устало и лениво дыша, возлежал на троне, обитом бархатом и парчой. Его длинный хвост, скользя, утопал во множестве цветных шелковых подушек. Сквозь дряблые веки он, как бы нехотя, наблюдал за тем, как под звуки песен, еле сдерживая свой страх, пленницы с горячечным и густым румянцем на щеках кружили в изящном танце, с поклоном поднося ему всевозможные яства. В иные дни, когда его дряхлое тело одолевали застарелые хвори, он начинал лютовать и безумствовать. Исторгая из всех трех пастей огонь, порой сжигал всех, кто оказывался рядом с ним, а иногда, не сумев совладать с напавшим на него мучительным голодом, даже поедал некоторых своих невольниц. Никто не мог понять причину его внезапного гнева: то ли ему не угодили или надоели наложницы, то ли настолько досадили старость и немощь, что никого видеть было невмоготу.

– Хватит! Хватит! Довольно! – со стоном раздраженно махал он лапами. И тотчас же к подножию трона с гулким свистом прилетал целый рой зловещих и услужливых кермезов¹³. Это были духи подземелий, верно и преданно служившие своему хозяину. Трепещущих от страха наложниц они, тут же объяв косматым туманом, заглушив их крики и стоны монотонным и протяжным гулом, вихрем уносили прочь в подземелья дворца. В наступившей тишине ослабший и уязвимый дракон наедине то вздыхал, то ярился, кляня свои недомогания. Его гладкая чешуя покрывалась вздутиями и рытвинами, из темно-бурого превращаясь в нечто блекло-серое, напоминающее шкуру мертвенно-бледной нежити. К рассвету, смирившись со своей немощью, змей с тяжелым храпом впадал в тревожный сон. В эти часы полного изнурения и упадка сил никто не должен был видеть его, ибо держать в страхе Срединный мир было его главной задачей, и ни одна живая душа не должна была усомниться в его мощи и всесилии. Дожидаясь бодрящей смеси, которую утром должна была принести ему Мыстан, злодей дряхлел час от часу. Он вынужден был подчиняться воле Эрлика, поэтому оставалось только втайне радоваться тому, что по сей день жив.

Никто не смел своевольно войти в пугающий мраком и безмолвием дворец Айдахара. Лишь одной Мыстан было дозволено приходить по утрам в условленное время и, не дожидаясь приглашения, заходить в покои владыки. Каждое утро, замерев от страха, Мыстан стояла перед входом во дворец, похожим на разинутую пасть дикого и злобного существа. Частые ряды каменных зубьев со скрипом погружались в недра этой пасти, впуская ведьму вовнутрь. Стоило ей переступить этот ужасающий рубеж и войти, как зубья, щелкнув, вновь выдвигались и вставали на место, давая понять, что любого, кто посмеет явиться сюда без спросу, ждет неминуемый конец.

Мыстан медленно ступала по каменным ступеням, со всей осторожностью держа перед собой обеими руками медную чашу, до краев наполненную приготовленным ею зельем. Она слышала, как гулко отдавался каждый ее шаг под этими мрачными сводами и, всеми силами пытаясь заглушить накатывающий страх, робко входила в покои хозяина. Обессилевший за ночь змей ждал ее с нетерпением, лежа на своем огромном ложе.

– А ты, старуха, молодец! – истратив весь прежний жар, шептал он дрожащими губами, испуская из пастей жалкие клубы дыма. Боясь пролить хоть каплю зелья, старуха низко кланялась и протягивала ему чашу.

Рождение батыра

В один из дней, покинув свою нору, к сестрам явился Конаяк¹⁴. Сгибая костлявую спину и подобострастно улыбаясь, затараторил:

– Вы слышали новость? Барсай, сын бека¹⁵ Тюргеша женился и родил мальчонку. Там целый курултай¹⁶ из провидцев и аксакалов собрался, чтобы благословить новорожденного. Это было в ту самую ночь, если вы помните, когда грохотал гром, сверкали молнии и был ужасающий ливень. Говорят, в этом их мудрецы узрели большое пророчество…

Конаяк прервал рассказ, увидев в глазах ведьм тревожное ожидание, отчего еще больше испугавшись, продолжил:

– Кроме того, говорят, что это самое дитя крепко сжимало кулачки. А когда повитуха раскрыла ему ладони, оказалось, что в них было по горсти густой крови. А это, по их людскому поверью, знак свыше, от самого создателя Тенгри, что малой родился под его благословением и вырастет батыром, посланцем мира, защитником своей земли и всякое такое.

– Только этого нам не хватало, – буркнула Мыстан, помешивая варево в казане, – а может быть, дружок, ты все это выдумал от безделья?

– Если хотите, могу Эрликом поклясться, что все это правда! Ребенка Арланом назвали. Вчера на краю болот Обыр шепнул мне по секрету новость. Он сам в ужасе от этого. Спрашивал: как нам быть? Я тоже хочу спросить у вас: что будем теперь делать?

– Постой, постой… Что за бред ты несешь? – уткнулась в него взглядом Мыстан, до которой только теперь стал доходить истинный смысл сказанного, – Так недолго и беду накликать. А, может, это пары моего зелья ударили в твою пустую голову?

– Да как вы не понимаете? – взвыл Конаяк, переставляя свои длинные, похожие на сыромятные ремни ноги с места на место, – Нам смерть грозит из этой колыбели! Клянусь Эрликом, не вру!

– Да-а! Как случилось, что мы упустили эту новость? – задумчиво спросила нежным, как журчание родника голосом самая младшая ведьма Жезтырнак¹⁷, поправляя густые и рыжие локоны тонкими, изящными пальцами, которые заканчивались длинными и острыми, словно лезвие клинка медными когтями.

Конаяк испуганно переводил взгляд своих круглых, выпученных, с красными прожилками глаз с одной ведьмы на другую, затем, облизнувшись, добавил:

– Мать новорожденного мальца зовут Кунекей. Я слышал, что сама богиня Умай¹⁸ поднесла ей чашу парного молока, на дне которой плавал чистый и невинный кут¹⁹. А что, если этот будущий батыр добудет волшебный меч?

От услышанного все три сестры пришли в ужас.

– Волдырь тебе на язык! – испуганно махнула рукой в его сторону Мыстан.

– Ишь ты… Говоришь, кровь была зажата в ладошках этого мальчишки? Да-а… Нехороший для нас знак. Он же нам все житье-бытье разрушит. Это дите надо бы со свету сжить, – прокашлявшись, просипела средняя сестра Албасты²⁰.

– Не так-то просто сделать это, – уныло произнес Конаяк, скукожившись и сплетя вместе тощие руки и ноги. – Обыр сказал, что нам ребенка никак не достать, пока не вырастет. Рядом с его колыбелью лежат лук и стрелы – дар богини Умай… Знаете, с какой целью? Чтобы охранять жизнь этого юнца, вот. Сильнейший оберег. Да к тому же, Обыр говорит, что богиня Умай денно и нощно находится рядом с ребенком, кружит возле колыбели, ласкает его и поет ему свои странные песенки.

Мыстан сунула в кипящий казан вилы, чтобы еще раз помешать варево, да так и застыла на месте. Вдруг, словно очнувшись, почти выдохнула шепотом:

– Мы, к сожалению, бессильны перед волей богов… Неужели этот мальчуган уничтожит нас, превратит в могильный прах? – затем невольно вздрогнув от своих же слов, добавила, – Но ведь должен быть какой-то выход?

Вынув из котла вилы, старуха быстренько прикрыла казан огромной деревянной крышкой и заявила сестрам:

– Пошли. Надо срочно донести новость до Жалмауыз. Как ни верти, только ей может быть известен способ избавления от такого кошмара. Спросим ее, как нам избежать этой напасти.

Две младшие сестры, Албасты и Жезтырнак, вскочив с места, быстрым шагом двинулись вслед за ней. Перескакивая с кочки на кочку, они дошли до самых глухих болотистых мест, где среди высоких зарослей тростника спряталась покосившаяся землянка старухи Жалмауыз. В ответ на стук дверь им открыл Обыр. Увидев всех трех ведьм кряду, он испуганно отскочил в сторону и мгновенно втянул в себя синий язык. Старая Жалмауыз лежала на своей продавленной лежанке и непрерывно скребла длиннющими когтями неопрятную голову с редкими седыми прядями. Увидев своих сестер, охая и вздыхая села и уставилась на них своим единственным глазом:

– Что это с вами? Вижу, не забыли дорогу к моей землянке… Случилось чего?

– Случилось, – ответила запыхавшимся голосом Мыстан и выложила ей все, что узнала от Конаяка.

Старейшую колдунью эта новость вспугнула не на шутку.

– Вот и случилась, знать, беда! – почти прошипела она. Зловещим огнем загорелся ее единственный глаз. Старуха посерела и, невольно поддавшись вперед, впилась когтями в голову, сдирая до крови кожу с волосами. Пытаясь подавить накативший страх, принялась яростно скрежетать клыками. Забыв о своих хворях, вскочила с лежанки, вплотную подошла к Обыру, нагнулась и заглянула ему прямо в его выпученные от страха глаза:

– А ты, задира и всезнайка, скажи-ка мне, куда смотрел, а? Земля полнится тревожными слухами, но я о том ничего и не ведаю. От таких вот глупых увальней, как ты, никакого толку. Ей-богу, за всем, что творится вокруг, я должна следить сама. – а затем, схватив Обыра за его тонкую шею, взвыла страшным голосом, – всего, всего лишу, бездельник! Заставлю кровь твою литься рекой! Мигом задушу, пустобрех!

Побледневший Обыр вжался в стену, прикрывшись от брызжущей слюнями разъярившейся карги тощей рукой. Затем, от ужаса втянув в себя вислый язык, зажмурился и стал визжащим голосом просить прощения:

– Госпожа… госпожа, клянусь Эрликом… вчера… вчера только об этом сказал мне Уббе²¹, что ходит какая-то смутная молва. Хотел прежде удостовериться, проверить, так это или нет, и уже потом донести вам, как на самом деле все обстоит, – затем, обмякнув от пережитого ужаса, сел на землю и, опустив глаза, робко прошептал, – прошу вас, поверьте, ведь я сам в этом сомневался…

Услышав имя Уббе, старуха тут же ослабила хватку. «Этот молчун ничего просто так говорить не станет», – подумала она и представила хитрого Уббе, живущего на дне озер и рек, его мрачные повадки и проделки. Этот злобный дух тихих водоемов с прозрачным, как вода телом, прячущийся в затонах, в воронках омутов или в тихом ручейке, всегда знал, о чем говорит. Обычно Уббе, булькая, кружил в воде, заманивая на дно прохожих путников. Сметливый хитрец, притаившись на каменистом дне, любого мог назвать точно по имени, и было очень непросто миновать смертельных объятий этого студня. Бывало, заглянет в глаза путнику своими водянисто-голубыми, блуждающими глазами, из которых, журча, вечно сочится слеза, и зовет его ласковым голосом к себе. Услышав свое имя, человек невольно идет навстречу неминуемой гибели. Затем Уббе схватит своей студеной пятерней бедолагу, затащит его в воду и съест его себе в удовольствие, мигом обглодав до самых костей. Пока водяной икает от сытости, все съеденное им постепенно становится столь же прозрачным, как и он сам. Поэтому, пока не переварит свою жертву, он прячется в каком-нибудь укромном месте. И только когда струящееся тело вновь станет просвечивать насквозь, он выплывает на поверхность воды. Если заглянуть в места его обитания, то на дне столько костей лежит, что и не сосчитать. Надо сказать, еще об одной особенности Уббе. Поедая свою жертву, он не только выпивал его кровь до последней капли, но и становился обладателем всех мыслей своей жертвы. Вот и на этот раз в его сети попался прохожий, посетивший праздник по случаю рождения младенца в семье бека Тюргеша. Уббе всей кожей ощутил радость этого человека. Умяв его, водяной узнал о том, какой бедой грозит им рождение вещего ребенка. Лежа на берегу в тревожных раздумьях, он увидел Обыра, бегущего куда-то по своим делам. Обычно нелюдимый и молчаливый Уббе на этот раз не мог совладать со своим страхом и, окликнув, схватил его изгибистой пястью и ну давай трясти. От неожиданности Обыр даже опешил. Никогда прежде этот тихоня Уббе не окликал его, а тут на тебе. Взглянув в его водянистые, обманчиво квелые глаза, он увидел в них страх, отчего ему самому стало не по себе. Притянув Обыра ближе, Уббе прожурчал ему на ухо, то попискивая, то издавая хриплый бас, новость о младенце и о том, чем это грозит им всем. Затем с плеском слился обратно в реку и скрылся на самом дне под огромной, узловатой корягой. Долго еще стоял Обыр на берегу, надеясь, что Уббе всплывет и поведает ему еще какие-нибудь подробности дела. Однако смурной отшельник Уббе более в нем не нуждался, поэтому, удобно устроившись на дне, продолжил обдумывать свою горестную думу.

Не на шутку перепуганный Обыр решил хозяйку свою пока не тревожить, а самому удостовериться во всем. «Быть может все не столь и ужасно. Как-нибудь, да утрясем», – утешал он себя, пробегая по кочкам на самом краю болот, но вдруг навстречу из кустов, вихляя и дрыгая длинными руками и ногами, вышел Конаяк. Взволнованный Обыр тут же пролепетал ему новость, которая также чрезвычайно встревожила и Конаяка. Болтливый хват и прохиндей Конаяк, конечно же, молчать об услышанном не стал. Тут же, развернувшись, решил наведаться к Мыстан. На деле он искал повод тайком вдохнуть пары ее зелья, кипящего в казане с сорока ушками, чтобы набраться сил, которые в последнее время заметно оскудели.

– Вот кто виновник и балабол! – почти криком взвыл Обыр, вспомнив про Конаяка и попеременно наводя взгляд на разозлившихся ведьм. – Это он разносит слухи, толком в них не разобравшись!

– Такого со мной еще не бывало, – сипя от волнения, сказала Жалмауыз. Чего я только не видала на этом свете, а тут вот вам, пожалуйста… Видимо, за дело взялись сами боги, а значит с младенцем нам никак не совладать. Надо будет рассказать дракону. Пусть он решает, как теперь быть. – Затем, взглянув на Мыстан, добавила:

– Свари-ка побольше своего зелья. Сама снесу змею-владыке. Глядишь, и подскажет, что делать.

От радости, что завтра не ей придется идти в логово змея, Мыстан облегченно вздохнула. Проснувшись спозаранку, добавила в огромный кипящий казан костей, горсть каких-то сушеных трав, заячью лапку, целый ворох птичьих перьев, щепоть земли, змеиную кожу, которую, видно, ее обладательница только недавно сбросила под деревом в тогае²², где ее Мыстан и подобрала. Варево вспучилось и забурлило с новой силой, испуская клубы мутного пара. Затем, встала на специальную подставку, поднялась на цыпочки и произвела ворожбу, отчего зелье вначале покраснело, затем, клокоча и пенясь, выкинуло вверх окутанные туманом капли и, оседая, превратилось в бурую массу. Довольная Мыстан макнула в казан черпак и налила полную чашу зелья, затем лизнув по краешку, молча подала ее Жалмауыз. Та, опираясь дрожащей рукой на палку, взяла чашу другой и, боясь расплескать бурлящую жидкость, медленным шагом, переваливаясь с боку на бок, направилась к логову змея. Всю дорогу она тщательно обдумывала предстоящий разговор, тая в мерклом взоре тревогу.

Войдя в покои дракона, она, как могла, склонилась перед владыкой, пытаясь согнуть посильней свою и без того горбатую спину. Поминая ее почтенный возраст, Айдахар встал и сам пошел навстречу. Лицо ведьмы, искаженное старческими хворями, указывало на то, что жизнь в ней еле теплится. Тряслись и голова, и руки, в которых трость ходила ходуном. Змей, глядя на жалкую, согбенную фигуру ведьмы, сказал с усмешкой на всех трех устах:

– Ну, здравствуй, старуха! Как поживаешь? Давно мы с тобой не виделись. От тебя ни вести, ни слуха. Не тяжело одной в глуши?

– Здравствуй, мой повелитель, – еще больше склонилась старуха, – мне бы свой остаток дней коротать подальше от всех и не знать никаких тревог. Но что поделаешь, если так устроен белый свет. Слышал ли ты, владыка, что земля полнится зловещим слухом о том, что грозит нам бедой новорожденный младенец. Будь он проклят, этот человечий род! Он всем нашим бедам виной. Никак не дадут дожить в покое. Вот, пришла с тобой поговорить, как нам теперь справиться с этой бедой, – затем, приблизившись, просипела ему прямо в ухо, – Должно быть, сам знаешь, как и ты, мы все желаем мести. Нет другого выхода, придется сообща решать вопрос.

– Знаю, знаю… Ничего хорошего это дело нам не сулит. Слушай, старая, а ведь ты намного старше всех нас и твой мудрый взор должен видеть дальше и больше. Так что нас ждет: победа или крушение? Ну, давай, я жду ответа! – устрашающий голос змея прогремел, отражаясь эхом от высоких каменных стен дворца, – затем, обессилевший после внезапной вспышки гнева Айдахар, устало прикрыл глаза и уже, тяжко вздыхая, тихим голосом заметил, – Ты ведь сюда не просто так пришла? Говори!

– О мой владыка! – зашелестела Жалмауыз, – Дело-то непростое. Позволь объяснить. Ты видишь, с каким трудом я таскаю свои кости. Подумай сам, найдутся ли у дряхлой силы, чтобы погубить этого ребенка? Давно уже я прокляла старость. Мне ведь намного ближе к могиле, чем тебе. Не скрою, что пожила я всласть, все видела, все перепробовала. Но такой пугающей угрозы мне вовек не доводилось знать. Наш с тобой главный враг – это человек! Поэтому на борьбу с ним мы должны употребить все наши силы…

Змей бросил на ведьму недовольный взгляд и выхватил из ее рук чашу с бурлящим зельем. Залив поочередно взвар во все три глотки, он тут же ощутил прилив животворных сил. По жилам побежал пожар, изгоняя многочисленные хвори из его дряхлеющего тела. Еще мгновение назад мутные, измученные недомоганием глаза сверкнули лютым гневом. Рытвины и бугры на теле таяли на глазах, превращаясь в гладкую и блестящую чешую. Змей вскочил и, ввергнув старую колдунью в смертный страх, взмахнул перепончатыми крыльями и взлетел под самые своды дворца, изрыгая из всех трех пастей бурные языки пламени. Затем, угомонившись, плавно опустился на свой трон, рассыпая вокруг себя целые снопы искр. Так затухала в нем ярость. Чуть не сожженная огнем, боясь даже вздохнуть или пошевелиться, ведьма пала перед ним ниц.

Отдышавшись и пронзая старуху воспаленным, колючим взглядом, змей прошипел:

– Даю тебе срок до завтра. Принесешь мне двойное по силе зелье! Поняла?

Глядя на шесть глаз, горящих зловещим огнем, старуха в ужасе попятилась назад. Ползком добралась до тех самых кошмарных врат. Когда каменная пасть распахнулась и зубья с щелчком исчезли в ее недрах, довольно прытко вскочила на ноги и, зажав посох под мышкой, выскочила из змеиного логова. Затем услышала за спиной, как с клацаньем сомкнулись каменные ряды, охраняя покой хозяина.

***

А в ауле бека Тюргеша в этот день кипели котлы на очагах. Готовилось угощение для многочисленных гостей, прибывающих, чтобы отпраздновать вместе с ним рождение его внука Арлана. Для них в степи было разбито девяносто белых, как снег юрт. Дастарханы ломились от яств, акыны²³ наперебой складывали песни во славу новорожденного, которому провидцы предвещали великое будущее. Всадники на быстроногих скакунах готовились к предстоящим скачкам.

В стороне от праздничного шума, на холме стояла белая юрта, крытая ярким узором. В ней находились юная Кунекей и ее маленький сын Арлан. Бесик²⁴ из резного дерева, инкрустированный серебром и перламутром, был накрыт тонким полупрозрачным покрывалом с изящной шелковой вышивкой. Внутри колыбели лежал маленький ребенок с не по годам смышленым взором и, агукая, слушал колыбельную, которую пела ему мать. Постепенно глаза малыша сомкнулись и Кунекей неслышными шагами покинула юрту. В этот миг у изголовья бесика возникло теплое, струящееся свечение и мальчик, открыв глаза, увидел богиню Умай с нежной улыбкой на лице. Ее янтарные волосы обрамляла золотая трехрогая корона, а мягкие, белые руки вместе с широкими рукавами белоснежного платья напоминали лебединые крылья. В пухлых пальцах она держала маленький лук из степной березы, на изгибах скрепленный дужками из рогов горного козла, с перевитой, туго натянутой тетивой из сухожилий бычка и маленький, но прочный колчан из куланьей кожи, тисненый затейливым орнаментом и полный столь же маленьких стрел с серебряными наконечниками и опереньем из пушинок, снятых с перьев горного орла. Она положила свой дар-оберег на сундук у изголовья колыбели и нагнулась над ребенком.

– Умай-апа²⁵! – пролепетал несмысленыш на неведомом языке младенческими губами.

– Здравствуй, малыш! – еще шире улыбнулась богиня. На ее голове трехрогая корона излучала какое-то неземное, зыбкое сияние. Внимая ее вышнему шепоту, мальчик замер с раскрытыми глазами.

– Вот что, малыш, я скажу тебе, – ласково шепнула склонившаяся над колыбелью богиня, – Нас сейчас никто не слышит, потому что мы говорим на языке, которым там, на небе дышит Всесущий Дух. Этот язык называется языком богов. Когда вырастешь и заговоришь на языке людей, ты позабудешь его навсегда. Из памяти сотрутся все слова, которые я скажу тебе, но их запомнит твоя душа. Именно она поведет тебя по правильной стезе. Тебе предстоит прожить большую жизнь, которая будет полна ратных подвигов. Когда стальные твои мышцы нальются молодой силой, движимый единственной целью – возвратить родной земле мир, ты одолеешь всех своих врагов и станешь непревзойденным героем, которым будет гордиться твой народ. Память человеческая ненадежна, поэтому твоя душа – сильная, смелая и добрая, будет тебя вести через все невзгоды и испытания к счастью…