«…Есть хорошие рассказчики – им рады в любой компании, их выступлений ждут, предвкушая: сейчас будет нечто… «Запиши», – говорят такому счастливцу, – сделай книгу!» Увы, на письме истории блекнут, подобно вытащенным из моря на сушу разноцветным камням.

Есть авторы-профи, знающие, как сделать крепкий рассказ. Смотришь – нигде ничего не шатается, не торчит… И – не цепляет. Сел, прочёл. Встал и дальше пошёл.

Есть, разумеется, классики жанра, в том числе – среди современников.

Но изредка встречаются граждане – не классики вроде и даже не вполне литераторы, – в ком природный талант к написанию рассказов клокочет, родником выходит на свет, и ничего тут поделать нельзя. И не надо. Ну, разве подправить немного русло, чтоб не попала муть.

Александр Пономарёв – как раз из этой редкой породы. В текстах его сочетаются живость и юмор устных историй с чётким построением фразы, с грамотным ведением сюжета. «Делали бы свое дело как положено, со вкусом и фантазией», – сетует один из пономарёвских героев. Вкус и фантазия – две опоры настоящего творчества, и важно развивать в себе первое, не теряя второе.

С фантазией у автора полный порядок – Александр Пономарёв идеально соблюдает баланс между правдой и выдумкой. Ясно, что без вымысла нет настоящего текста, но высосанный из пальца герой не интересен – у него нет точек соприкосновения с состоящим из плоти и крови читателем.

Александр Пономарёв обладает дефицитным умением сделать не просто зарисовку с натуры, а образ – прищурясь, отходит от быта на дистанцию, годную для обобщений. Он пишет не байки, а рассказы – по всем правилам жанра, придумывая и сюжет, и героя.

При этом герой у него – настоящий: непростой, многомерный, объёмный. Полон слабостей, колебаний, сомнений. Суеверен, наделён лишним весом, подвержен чревоугодию и пьянству. Окружающий мир не слишком к нему расположен: давит ипотекой, удручает непониманием, угнетает несправедливостью, пугает потерей здоровья, предъявляет множество диких претензий…

Мы читаем рассказы Пономарёва и вдруг понимаем, что вместе с автором смотрим на человека взглядом почти божественным – ироничным, но тёплым и любящим. Любящим – не жалеющим, а направляющим к росту.

«Будучи не в силах смириться со своим постылым бытием» (рассказ «Вкус к жизни»), пономарёвский герой начинает действовать. С ним происходят события – в полном литературном смысле. То есть Пономарёв умеет закрутить пружину сюжета – поставить героя в такие обстоятельства, что тому приходится менять и себя, и окружающий мир. Не важно, что к этим переменам толкает: картина ли манящего благополучия, угроза здоровью, ущемлённая гордость или навязчивый вещий сон.

Поначалу герой упирается, втайне надеясь на чудо. Например: «Если не произойдет чудо, и за оставшиеся два часа сюда не наведается женская сборная по волейболу, то день можно будет считать прожитым напрасно» (рассказ «Перебор»), – думает продавец в курортной лавчонке. Но, повздыхав, герой начинает действовать.

И – абсолютно как в жизни! – чудо-таки происходит: находится выход, рассеиваются тучи, добро торжествует. «Унылая атмосфера пошлости и безвкусия» испаряется.

Но главное чудо происходит с читателем – приходит понимание чудесности неуютного и страшного мира, чудесности заурядного человека, чудесности незамысловатого быта. Понимание того, как прекрасно иметь возможность всего лишь выпить рюмашку, обнять пышнотелую дамочку, залечь на диван, включив телевизор. А уж если получится вырваться вдруг на море… Торжествует вкус к жизни, безошибочно названный автором «фундаментальное чувство».

Слово «вкус» не случайно разбросано по рассказам Пономарёва. Вкус – то, что автор, безусловно, ценит в других, и чем по заслугам может гордиться сам. Александр Пономарёв – и в создании героев, и в построении квеста для них, и в языке – обладает удивительным чувством меры.

Язык его рассказов лаконичен и одновременно расцвечен яркими красками. Он по-настоящему вкусен – им хочется наслаждаться…»

Светлана Чураева

Заместитель главного редактора журнала «Бельские просторы»

Бездарь

В кабинете у главного редактора журнала «Наш век» сидел известный во всем городе литератор Гарниров Лев Николаевич и пил чай с сушеными финиками, когда в дверь робко постучали, а в ее проеме блеснула залысинами голова мужичка средних лет.

– Кого еще нелегкая, – буркнул редактор, – ну заходите, что ли, раз вы и так наполовину уже здесь, не создавайте сквозняк. Извините, мэтр, я тут прервусь на секундочку, – кивнул он своему, развалившемуся в кресле, именитому собеседнику.

Внезапный гость, не замешкавшись, проскользнул внутрь помещения и, смущенно теребя нос, произнес:

– Я, так сказать, насчет рукописи своей побеспокоить. Пьеса «К черту на кулички», помните? Уже третий месяц пошел, как вы ответ дать обещались.

– Раз обещали – значит, дадим. Кто вы тут у нас, освежитесь-ка в памяти.

Посетитель с надеждой в голосе отрапортовал:

– Мухин я, Мухин Платон Иванович.

– Те-ак’с, – редактор потер ладоши и начал озираться по сторонам в поисках рукописи. – Куда ж она задевалась, проклятущая?

Затем он пошарил взглядом по полкам, прошелся по стеллажам.

– Ума не приложу, хоть убей, а вы точно нам ее передавали? Может, в какое другое место отнесли?

– Не, куда раньше отнес, отовсюду вернули уже, – ответил мужик, простодушно улыбаясь, – вы последние. Посмотрите повнимательней, прозрачная такая папочка с желтым корешком.

Наконец искомая папка была найдена на подоконнике под электрочайником.

– Ваша?

Мухин кивнул.

– Ну тогда забирайте ее, макулатуру свою, Бога ради.

Редактор брезгливо смахнул пыль с папки и передал ее визитеру, стараясь держать рукопись таким образом, чтобы в глаза не бросалось сальное пятно в нижнем углу титульной страницы.

Мужик, осознав, что ему только что дали от ворот поворот, безвольно опустил глаза и ссутулился.

– И примите дружеский совет профессионала, – добавил редактор, горько усмехнувшись, – не пишите уже больше. Займитесь чем-нибудь стоящим. Резьбой по дереву там, макраме, йогой. Можете также смело прыгать с парашютом, играть на гитаре, плести корзины. В общем, занимайтесь чем угодно. Но только окажите любезность себе и окружающим – не пишите.

Мужик, все так же уныло сутулясь, медленно вышел.

– Так, на чем мы с вами остановились? – повернулся редактор к литератору, когда за несчастным автором захлопнулась дверь. – Ах да. Вот уже третий месяц пошел, как все мы с нетерпением ждем вашу новую работу. Но воз, как говорится, и ныне там. Что же мешает вам сдать рукопись, наконец? Разве мы не перечислили вам аванс? Перечислили. Причем дважды даже. Мы трижды напрасно резервировали под вас полосы в нашем издании, а в прошлом месяце так вообще выпуск тиража задержали. Читатели в недоумении. Спонсоры волнуются. Поэтому в данной связи у меня к вам только один вопрос – Когда?

Гарниров отставил кружку и прочистил горло.

– Пьеса покамест в работе.

– Мы это уже слышали.

– Остались последние штрихи.

– И это нам тоже известно. Вы мне, пожалуйста, конкретику, конкретику дайте.

– На следующей неделе предполагаю приступить к контрольной вычитке пьесы…

Литератор блефовал. На самом деле он вовсе не собирался вычитывать пьесу. Потому как вычитать там возможно было всего четыре слова: «Акт первый, действие первое».

Но это была еще только половина беды. Вся же беда заключалась в том, что автор твердо знал нечто, о чем не подозревал больше никто на свете – маститый мэтр напрочь исписался. Ни единой мысли, за последние полгода, ни единой строчки, ни одной паршивенькой буквы. Ничего!

– …И можете даже не сомневаться, что через месяц все увидят ее на страницах вашего уважаемого издания, – добавил Лев Николаевич убедительным тоном.

"Повеситься, что ли?" – мелькнула у него шальная мысль, когда он, галантно раскланиваясь, выходил из кабинета.

Расставшись с редактором, Гарниров, мрачнее тучи, направил свои стопы прямиком к двери с табличкой «WC». В животе у него пронзительно урчало. То ли на нервной почве, то ли финики оказались несвежие.

Исполнив свое дело, он озаботился тем, о чем было бы уместней подумать еще накануне, но что он в своем потерянном состоянии как-то упустил из виду: «Есть ли вообще туалетная бумага в этой дыре?»

Гарниров растерянно оглянулся в поисках хотя бы завалящей газетенки, а еще лучше экземплярчика журнала «Наш век».

Но тут его блуждающий взгляд ненароком упал на урну, из которой торчал желтенький сальный корешок: «Опаньки, да это ж пьеса того никчемного писюка! Так вот где, значит, нашло свой последний приют графоманство. Очень символично. Ну что ж, за неимением гербовой…»

Литератор вытащил двумя пальцами папку. Внезапно в нем проснулся профессиональный интерес или, если хотите, профессиональная ревность, и тогда он, устроившись поудобнее, углубился в чтение.

Так незаметно пролетели полчаса. Желудочное расстройство у Гарнирова давно закончилось, в дверцу кабины уже раз десять требовательно стучали, а он все никак не мог заставить себя оторваться от чтива, которое захватило его с головой. Мэтр уже больше не помышлял о том, чтобы наложить на себя руки. Перед ним забрезжили более привлекательные перспективы. И какие, надо сказать, перспективы!

…Ровно через месяц, как и было предсказано мэтром, в журнале «Наш век» вышла пьеса, которая произвела настоящий фурор в областной литературной среде. Все сошлись во мнении, что это, безусловно, лучшее творение Гарнирова, так сказать, вершина его творческой мысли. В мэрии по этому поводу закатили большой прием, на котором присутствовал весь культурный бомонд. Ах да, пьеса называлась «К бесу на каравай».

Пока именинник скромно принимал поздравления, редактор, светясь от блаженства, трубил со сцены в микрофон, что за последние двадцать лет он не то чтобы не издавал – не читал более яркого и самобытного произведения, чем «К бесу на каравай». Ему рукоплескал зал. Аплодисменты изредка прерывались хлопками, которые издавали откупориваемые бутылки шампанского.

А в это же самое время в своей малогабаритной квартире, затерявшейся где-то на окраине города, сидел, обхватив руками плешь, невостребованный драматург Мухин и в поисках вдохновения, а может быть, тщетно пытаясь уйти от гнетущей его действительности, пил горькую. Рядом с ним на кушетке, держа в руках последний выпуск «Нашего века», прикорнула г-жа Мухина и тыкала в строчки своим худым длинным пальцем.

– Читал уже новую пьесу Гарнирова? Нет еще? Ознакомься, не поленись. Заодно поучись у классика, как писать следует. А еще лучше, вообще заканчивай эту бодягу, озаботься чем-нибудь общественно полезным, наконец, карьерой займись, ремонт вон на кухне сделай. Гарниров – настоящий талант. Подумай, кто ты рядом с ним? Жалкий бездарь, без – дарь. Бросай ты это дело, не твое оно вовсе. Себя вон истрепал, меня всю измучил. Горе ты мое луковое, – всхлипнула она и прижала понурую голову бездаря к своей груди.

Тургеневская девушка

Их знакомство состоялось в театральной среде, точнее, в театральной кассе.

Сначала он решил переждать там первый весенний дождь, который, по обыкновению, обрушился на Москву тропическим ливнем из ниоткуда (хотя еще пять минут назад ничто не предвещало ничего подобного) и так же быстро исчез в никуда. Заскочил, по-кобелиному отряхиваясь, щедро разбрасывая вокруг себя небесную влагу. А потом вдруг увидел ее, а увидев – застыл. А застыв – остался.

Она сиротливо стояла рядом с кассовым окошком, с виду настоящая тургеневская барышня, разве что гораздо интереснее. На ней было строгое, почти в пол, перехваченное тонким ремешком в талии, платье. Волосы убраны в пучок, лицо бледное и одухотворённое. Глаза влажные, точно небо над Таганкой. Того и гляди, выплеснутся сейчас наружу. В нервных пальцах зажаты два билета.

Ощутив, что привлекла внимание вымокшего до нитки мужчины, девушка застенчиво ему улыбнулась, то ли даря сочувствие, то ли, наоборот, к нему призывая.

– Он не пришел, а я уже билеты взяла. И куда я с ними теперь? Ведь он не пришел, и не придет совсем, – словно бы оправдываясь, лепетала она. – Звонок уже скоро, а у меня билеты на руках.

Его удивило в этой ситуации то, что в обычной жизни все происходит с точностью до наоборот. А тут – на тебе. И кто только посмел?

– Он – это ваш молодой человек?

Девушка не ответила. Неожиданно для себя он сказал, точнее, выпалил:

– Давайте-ка билеты сюда – я их покупаю.

– Серьезно? – Барышня с готовностью протянула ему бумажки. – Надеюсь, что эти пять тысяч не сильно ударят по вашему карману. Я, понимаете ли, не очень хорошо вижу и поэтому беру билеты только в партер, на первые места. Тем более, только там можно ощутить живую энергетику действа, понимаете. Постановка же, судя по-всему, обещает быть замечательной, так что берите – не пожалеете.

– Один из них оставьте себе, прошу вас.

Сердце его забилось громче: «Интересно, возьмет или не возьмет?»

– Неудобно как-то получается после всего, – растерялась девушка, пряча пятитысячную купюру в клатч, – право, не знаю даже.

– Придумаете тоже – неудобно, будем считать, что я вас пригласил, тем более, все равно второй девать некуда. А неудобно знаете, когда бывает?

Она, видимо, знала, потому что добавила в бледность щек немного краски, и, не дожидаясь продолжения сентенции, поспешным кивком подтвердила свое согласие.

– Хорошо, ну разве если так только. Ася, – представилась она, чуть согнув ноги в коленях и склонив свою очаровательную головку, как если бы присела в реверансе.

"Надо же, имя-то какое тургеневское… Ася".

– Анатолий Петрович… Анатолий… Толя.

Постановку они смотрели вместе, сидя плечом к плечу. Точнее, смотрела ее только Ася. Анатолий же – Толя – все акты вкупе с антрактами не сводил восхищенных глаз со своей соседки.

По дороге к метро они уже, словно старые знакомые, вовсю делились впечатлениями:

– Нет, ну вы представляете, каков талант, хотя я в этой роли всегда видела только Безрукова.

– А она, она, мне показалось, здорово переигрывала.

Толик был на седьмом небе от того, что девушка столь быстро освоилась в его обществе. Сейчас ее лицо не отражало и тени той печали, которая бросилась ему в глаза у билетных касс: «Вот что значит магия театра и теплая дружеская атмосфера».

– А не желаете ли завтра сходить на «Сон в летнюю ночь», у меня тут еще пара билетов имеется? – предложила Ася, протягивая ему руку для прощания. – С вами так здорово сегодня было вместе… смотреть.

Разумеется, он желал.

– Значит, до завтра?

– Значит, до завтра.

И так они сходили завтра, потом было послезавтра, а еще был четверг. Сначала он удивлялся: что она в нем нашла? Ей от силы двадцать три, она почти красавица. Ему уже скоро сорок, хотя, со слов знакомых, выглядит он несколько моложе. Холостяцкий образ жизни, помноженный на возраст, пока не наложил на него своего прощального отпечатка. Он даже мог бы еще иметь успех у женщин, если б не пивной живот, двойной подбородок и невесть откуда-то взявшаяся плешь. Недостаток волос на темени он, правда, компенсировал дополнительной растительностью на лице в виде интеллигентных усов и бородки, что придавало ему определенное портретное сходство с царским премьером Столыпиным.

"Наверное, все-таки духовная близость. Именно, духовная близость и любовь к театральному искусству", – убеждал себя Толя, забыв, что в последний раз он был в театре весьма давно, тогда еще вроде бы давали «Малыш и Карлсон».

Не прошло и недели, как между ними, несмотря на духовную близость, возникла первая напряжённость. Он вдруг решил проявить активность, и, по совету знакомых, добыл билеты на какой-то очень модный мюзикл.

– Взяли уже? – сухо переспросила Ася, – а сложно было со мной посоветоваться насчет репертуара? Может, я современное театральное искусство на дух не переношу. К тому же у меня на сегодня имеются планы.

– Я думал, что это будет такой сюрприз, – промямлил он в ответ на бесстрастные гудки, раздававшиеся в трубке.

"Ну вот и не угодил", – раскис Толя и поклялся себе больше никогда не проявлять инициативу в таком деликатном вопросе. Билеты он выкинул в окно, сделав из них самолетик.

Казалось бы, мелочи жизни. А по спине все равно холодок пробежал. Вдруг это все. Занавес. Разрыв на почве несовпадения взглядов на жизнь, в частности, на театральное искусство. А что? Вокруг такое сплошь и рядом происходит.

Но на следующий день она ему опять позвонила. Сама!

– Вы не обиделись на меня вчера? – как ни в чем не бывало, прощебетала Ася.

– На вас? Помилуйте, разве такое возможно.

– Значит, вы не откажетесь сходить со мной в театр Маяковского? Вечером там дают потрясающую драму.

– Спрашиваете.

– Тогда в шесть. Только я буду с подругой, если не возражаете.

«А кузнец-то нам зачем?» – вспомнилась ему фраза из одного старого доброго фильма.

– Буду только рад, – сказал он с поспешностью, но осознав, что получилось несколько двусмысленно, добавил первое, что пришло на ум: – За вас.

Подруга показалась ему бойкой, если не сказать вульгарной особой, тем более на фоне его избранницы. К тому же она была намного старше ее, скорее ближе к нему по возрасту.

"Какие они все-таки разные, – подумалось в тот вечер Анатолию, – но друзей не выбирают, равно как и театральные постановки подчас".

Все первое действие, сидя в партере между Асей и ее спутницей, он решал – удобно ли попросить у Асиной подруги три тысячи за билет, или это будет выглядеть с его стороны ужасным неприличием, моветоном. Но потом он увлекся пьесой и забыл об этом щекотливом обстоятельстве.

Так незаметно пролетели две недели. Жизнь Анатолия обрела новые краски – «Театр Сатиры», «На досках», «Эрмитаж»… «Дядя Ваня», «Ричард III», «Евгений Онегин»… Он уже привык, что каждое утро его ожидал новый звонок, а вечером новые приключения.

Единственное, что немного его угнетало, это осознание того, что за все прошедшее время их отношения с Асей не стали менее платоническими. Пока он мог похвастаться лишь тем, что они перешли с ней на «ты» и провели как-то аж целый вечер в кафе после отмены «Риголетто». Ася тогда долго, с упоением рассказывала ему о традициях русского театрального жанра, о дореволюционных постановках Александринского театра и Мариинки, а на десерт удивила его замечательным знанием подробностей биографий Веры Комиссаржевской и Немировича-Данченко.

Когда они, держась за руки, прощались на троллейбусной остановке, Толя впервые не устоял. После двух бокалов вина у него приятно шумело в голове, а духовная жажда сменилась иной, более приземленной. В какой – то момент он инстинктивно прижал Асю к себе и, зажмурив глаза, потянулся к ее лицу, но сумел поцеловать лишь указательный палец, который та прислонила к его губам.

– Не сейчас, не время, – прошептала она, мягко выскользнув из Толиных объятий, и упорхнула в открывший двери троллейбус. Оттуда она послала ему воздушный поцелуй, прислонив ладонь к боковому стеклу. В ее глазах он прочел то ли смущение, то ли сожаление.

И тогда он смиренно пустил все на самотек. А разве могло быть иначе? Театральная жизнь захватила его, затянула в свой волшебный водоворот, не оставив ему даже маленького шанса: «С интимными же отношениями в моем возрасте можно и потерпеть, чай, не прыщавый недоросль уже. В конце концов, она тургеневская девушка, чего от нее еще было ожидать. Такие, как Ася, нынче редкость. Этим, можно сказать, меня и взяла. Самое же главное сейчас то, что они вместе, что он может держать ее за руку, смотреть в ее глаза, слушать ее рассуждения о великом и высоком театральном служении… или еще о чем-нибудь.».

Через неделю у него на службе выдавали аванс. Данное обстоятельство пришлось очень кстати, потому как он уже порядком издержался. Он себе и не представлял раньше, до чего, оказывается, накладно вести театральную жизнь. Но что поделаешь, коль скоро его девушка, а он уже считал Асю своей девушкой, театральная маньячка: «Надо бы как-нибудь с ней переговорить, что ли. Намекнуть ей, что в жизни есть еще много разных, не менее приятных, но менее затратных удовольствий».

А еще через неделю Ася пропала. Не позвонила ему, как обычно, с утра. Ее номер тоже оказался вне зоны действия сети. Весь день он не находил себе места. Может, с ней что-то ужасное произошло, может быть, Асе нужна его помощь. Решено, надо срочно начинать поисковую операцию. Впрочем, что ему, собственно, о ней известно? Только то, что у нее тургеневское имя, и то, что она снимает комнату где-то на Юго-Западной.

Он взрыл весь интернет в поисках ее виртуальных следов, все выходные он прошлялся по разным театрам и кассам в надежде на случайную встречу. Но куда уж там.

В понедельник Толя с трудом заставил себя побриться и отправиться на работу.

Уже ближе к обеду к ним в НИИ ворвались три жизнерадостные и громкие грации. Шелестя яркими юбками, словно цыганки, они прошлись по этажам, облепляя на пути каждого встречного сотрудника и, игриво прося позолотить ручку, обещали тому взамен восторг прикосновения к прекрасному.

– Двенадцатая ночь, Эдип, Женщины без границ… – чирикали искусительницы. Короче говоря, предлагали театральные билеты на весенний сезон.

Толик стоял и мрачно курил на лестнице, когда женщины, словно цветастое торнадо, пронеслись мимо него. Лицо одной из них показалось ему удивительно знакомым. Неужели ее подруга? Точно, она, та самая подруга Аси, которую он выгуливал вместе с ней на позапрошлой неделе в театр Маяковского. Нет, это не просто удача – это судьба!

Он в три прыжка настиг подругу возле туалетов и с таким азартом схватил за руку, что дама слегка испугалась.

– Тебе чего надо, алле.

– Ася, – только и смог произнести, задыхаясь, Толя.

– Я не Ася, – вырвала руку с усилием она.

– При чем тут вы, я про подругу вашу! Мы еще вместе в позапрошлую среду в театре, помните…

– Ах… вот оно что, – начала успокаиваться та, еще спустя мгновение складки у ее рта разгладились, а взгляд снова стал игривым. – Помню, помню. Только она мне никакая не подруга. Работаем мы с ней вместе. Она в нашей группе лучший театральный агент. Самые большие сборы у нее в этом месяце получились.

"Лучший, а как же иначе", – мелькнула у него довольная мысль, Ася ведь действительно лучшая, во всех отношениях.

– А я, я могу с ней как-нибудь связаться, а то у нее телефон третий день уже молчит?

– Так и немудрено, на Кипре она сейчас, путешествует по Пафосу со своим парнем, то есть с мужем, стало быть, теперь.

Если бы дама сказала, что Ася улетела на Марс искать следы внеземных театральных цивилизаций, то это, пожалуй, произвело бы на него меньшее впечатление. На Анатолия сейчас невозможно было смотреть без слез. Почему-то сейчас ему вспомнилось, что последняя постановка, на которую они ходили с Асей, была пьеса Карла Гоцци – «Король – олень».

– С мужем, вы уверены? А то ведь я, то есть мы, понимаете, в театр с ней собирались, – начал он мямлить какую-то несуразицу, чтобы вдруг не разрыдаться.

Его собеседница уже совсем отошла от шока и, с любопытством прищурившись, созерцала эту душещипательную мизансцену.

– А знаете, – вскинув брови, предложила она вдруг, – если дело в этом только, то в театр можете и меня сводить. Тут у нас такая чумовая премьера с Машковым, представляете?

Потом, достав из сумочки помятую программку, бойко затараторила, сев на своего привычного конька:

– А если еще возьмете два билета на «Садко», то вам выйдет скидка в десять процентов. Невероятно выгодное предложение…