“Death is no more, you can fall asleep.

When you wake up, you'll continue the trip

Before your dreams

were also a decease.

Pacify your breath!

Sleep is a little death!

Bye-bye, rather die!”

lullaby from XXII century

«В оформлении обложки использованы иллюстрации с сайта https://ru.depositphotos.com/297892204/stock-photo-dark-space-abstract-wallpaper-shine.html по стандартной лицензии».

1.

Я думал, что перехитрил их, что удачно избежал наказания, оставил своих мучителей с носом, и, когда меня вновь схватили, нашёл в себе силы умертвить своё тело. Но мой хитроумный план был нарушен, мой дьявольский финт, гениальный пассаж раскусили так быстро, что я не успел, как следует умереть. Напрасны оказались мечтания о загробном мире – они нашли меня даже там, за порогом смерти. В тот момент, когда свет моей прежней жизни померк, яркий луч вспорол сетчатку глаза острым скальпелем бытия, и скользкие перчатки резурекциониста вытащили мое новое тело из сероводородной ванны, словно филе кальмара из холодного маринада.

Воскреснув, или как теперь говорили «проснувшись», я был полон решимости повторить свой маневр снова, выдать прежний пассаж, отколоть тот же финт, но мне сказали, что смерти больше нет, есть только сон, который ещё предстоит заслужить.

Смерть больше не была наказанием. Да и как может попытка вздремнуть, пробудить хоть в ком-либо страх возмездия! После исполнения приговора заключенный-смертник мог воскреснуть в новом теле с той же легкостью, что и прежде пробуждался ото сна. «Смертный приговор» теперь звучало подобно «освобождению».

Волна самоубийств прокатилась по тюрьмам. Осужденные прибегали к коллективному суициду, чтобы, скоротав свой срок в состоянии небытия, избежать всех тягот тюремной жизни. Пенитенциарная система трещала по швам, и обществу требовалось немедленно отреагировать на происходящее. Тогда впервые и появился этот странный закон, согласно которому заключенный должен отбыть свой срок полностью и воплоти.

«Что ж, с таким замечательным телом можно и потерпеть!» – размышлял я, разглядывая себя в зеркале. Оно и правда было не в пример лучше того, что досталось мне от рождения: сильным, выносливыми, невосприимчивыми к болезням. Но и здесь мои мучители не забыли швырнуть ложку дёгтя, в бочку с мёдом, сказав, что новая плоть дана мне авансом, и ее еще предстоит отработать. «Пускай даже так, – примирялся я с неизбежным. – Будет, чем занять себя до конца срока».

Прибыв на станцию, что занималась добычей аргона на дальнем конце Энцелада, я сразу заподозрил, что с её обитателями что-то не так. На вид это были обычные люди, но какие-то слишком правильные, словно персонажи из новой утопии. Только спустя некоторое время я понял, что жители этого века лишили себя сознания.

2.

– Ты спрашиваешь почему они странные такие, – начал, ухмыляясь Клэб – худощавый высоколобый парень из наших, из резуректов. Его оживили раньше моего, и считалось естественным, прислушиваться к его мнению. – Тут пока нас не было, целое вторжение и захват человеческой расы произошли!

Говоря подобное, он всегда краем глаза следил за пустоголовами, расхаживающими в стороне, – так мы окрестили местных за их исключительно странную манеру общения. В разговоре пустоголов никогда не использовал личных местоимений, таких как «я» или «меня». Сам себя он как личность и вовсе не признавал, а обо всех остальных отзывался, как о части некой великой общности.

– Хочешь сказать эти умники, – я махнул в туже же сторону, куда указывал его взгляд, – пришельцы?

С первого взгляда пустоголовы были неотличимы от нас: те же две руки, две ноги, голова – все как у обычного человека, но пообщавшись с ними хоть раз, становилось понятно, что это и не люди вовсе.

– Не… – произнёс мой собеседник, ухмыляясь, и тем самым разрушая мою догадку. – Вторжение здесь скорее метафора!

– Так, что же случилось, Клэб? – в тот момент я преисполнился любопытства.

Клэб принял хмуро насторожённый вид, который он относил к разряду философских и выдал примерно следующее:

– Я значит, брат, до того, как дошёл до жизни такой, – он поморщился и презрительно сплюнул, однозначно выражая свое отношение, и к здешнему образу жизни, и месту, где нас содержали, – кодером был! Хорошим таким кодером! – мой собеседник мечтательно прищурил глаза. – С пифоном работал, на си два плюса колдовал… и вот угораздило же меня с сетями связаться! – брови его напряжённо сгрудились у переносицы, обнажая всю палитру переживаний. – Впрочем, тогда в наших кругах все ими увлекались. Только и разговоров было, что о нейросетях об этих…

Он вдруг вопросительно на меня посмотрел, а затем про, между прочим, поинтересовался, застал ли я подобное или раньше откинулся.

– Вроде застал, – произнес я не слишком решительно.

Помню они появились впервые, когда я еще учился на электротехническом. В то время машинное обучение – так тогда называли тренировку нейросетей – воспринималось, как секс в старших классах. Все о нем говорили, единицы понимали, а занимался только препод. Работая с электроникой, я оказался неплохо осведомлён о принципах подобного рода соития, но вот в детали, как подобает вечному девственнику, так и не погрузился. Впрочем, был у нас один на курсе, кажется, мрачный Пин его звали, – хоть до препода и не дорос, но хорошо поднаторел с подобным. Только неприятным он был человеком, и поэтому сети эти в конечном итоге сделались для мне тоже чем-то таким неприятным и отталкивающим.

– Значит ты должен помнить, как все с ума посходили от этой новой заразы! – резюмировал Клэб, довольно скалясь, – А случилось это потому, брат, что мы тогда впервые столкнулись с чем-то совершенно чужим и в то же время очень на нас похожим! Казалось, что ещё чуть-чуть, и внутри одной из бесчисленных нейронных конструкций непременно зародится сознание, и вот тогда мы наконец узрим сущность, и подобную нам, и порождённую нами!

Говоря это, Клэб внезапно вскинул на меня свои пронзительные голубые глаза – единственное, что на его угловатом и не пропорциональном лице казалось правильным и одухотворенным.

– А знаешь, Макс, хорошие тогда времена были! – придвинулся он ко мне поближе, пытаясь как следует погрузить в атмосферу ностальгии. – Как сейчас помню это тревожное ощущение саспиенса разливавшееся в воздухе словно электричество и наполнявшее все вокруг магическим смыслом!

Он мечтательно прикрыл глаза, сделал глоток чая и замолчал. В холодном свете лампы дневного света его волосы загадочно топорщились, и мне воочию представился тот наэлектризованный воздух предчувствия чего-то, одновременно манящего и пугающего.

– И что же? что было дальше? – произнес я в полной тишине.

– А то! – лицо собеседника внезапно сделалось хмурым, а в голосе послышались злые ноты. – Ожидания наши оказались напрасны… Мы ждали нечто великое, а явилось… – не закончив фразу, собеседник разочарованно махнул рукой, прервал повествование и увлёкся поиском сигарет.

Только Клэб мог легко замолкать на самых интересных местах, и именно такого отвратительного рассказчика судьба подсунула мне в качестве товарища в этом богом забытом месте.

– Кто явился? – мое нетерпение перерастало всякие пределы.

– Да, по большому счету никто не явился. Все действующие лица этой злой комедии и так уже были здесь! – на лице Клэба теперь читалось раздражение, постепенно переходящее в безразличие. – Короче вот, что я тебе скажу, Макс, – он уселся рядом и нервно закурил, – когда мы поняли, что не они будут похожи на нас, а мы на них, было уже поздно…

***

– Так что-произошло-то!? – мне показалось, что я практически кричу на него, так сильно зазвенело в ушах эхо собственного голоса. Но Клэб, не только не удосужил меня ответом, а со свойской ему непринужденностью человека вульгарного и непосредственного легко переключился на другую тему. Меня сильно разозлила эта его манера общения, поскольку в тот момент я ещё не догадывался, что подобными отступлениями собеседник готовит благоприятную почву для своего великого откровения, с разных сторон подводя рассказ к ошеломляющему финалу.

– А теперь подумай вот о чем, – он лениво растянулся на своей койке расслабленно прикрыв глаза и отправляя в темноту сизые клубы дыма, – и учти, то, что я сейчас скажу, между прочим, не какая-то дурацкая гипотеза из двадцать первого века, а вполне себе современная медицинская догма! – Клэб закинул одну руку за голову так, что стала видна его волосатая подмышка и, устремив взгляд полный меланхолии в потолок камеры, вновь принял свой нарочито философский вид: – Человек, всегда был существом иррациональным, поэтому абсолютно все, что удалось нам выдумать гениального накрепко связано с интуицией! Ты согласен с этим утверждением, Макс?

Он вперился в меня так, будто от одного моего ответа зависела судьба его рассказа. Впрочем, у меня не было причин возражать. Я покорно кивнул, и он, оглядев меня снисходительно, продолжил оглашать свою великую тайну современности.

– Итак, согласно этой догме, достижения писателей, деятелей искусства, учёных и прочил людей не тривиальных по своей натуре, следует относить не к каким-то там логическим умозаключениям, как принято было считать раньше, а к совершенно непредсказуемым, хаотичным интуитивным прозрениям! Ты помнишь, как придумали таблицу химических элементов, или формулу бензола, пенициллин, или в конце концов закон тяготения? – Клэб смотрел на меня настойчиво и пронзительно. – Правильно! – произнёс он, даже не пытаясь дождаться ответа. – Внезапно! Неожиданно! Случайно! По причине, таящейся в нас иррациональности, порою неграмотный шаман или знахарь способен подобраться ближе к ответу, чем дюжина академиков и докторов наук, и все потому, мой друг, – Клэб понизил голос до шёпота, – что иррационалы и мистики – настоящие интуисты, они сердцем чувствуют, что надо делать!