Урок ловиласки

Иллюстратор Владислав Мухаметгареев

© Петр Ингвин, 2019

© Владислав Мухаметгареев, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-4493-7933-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эпиграф

«Книга, не стоящая того, чтобы ее прочли два раза, не стоит, чтоб ее прочли и один раз». Карл Вебер

Пролог

Варвара еще выискивала наилучшую кандидатуру, как вдруг…

– Я хочу!

Все оглянулись на вскочившую с моей руки Клару. Потрясенная собственной дерзостью, она конфузливо топталась у всех на виду, сжавшееся тельце исходило пупырышками, а главную девичью драгоценность прикрывали белые от напряжения ладони. Прикрывали от меня. Боже ж мой, опять. После всего, что творилось буквально только что, после разговоров глазами и телами – настолько откровенных, что в прошлые века в конце прозвучало бы «Теперь я должен на ней жениться»…

Сидевшая на моих ногах Варвара осведомилась с видом бывалого перестраховщика:

– Ты серьезно?

Еще бы. В это не верилось никому. Самой Кларе тоже не верилось. Поспешно выпихнутое «да» попыталось развеять свои и чужие сомнения. Мысли и тело поплыли, и, механически переставляя ноги, царевна выдвинулась на позицию.

Варвара приподнялась на коленях, ее лицо оказалось вровень с лицом вставшей рядом миниатюрной практикантки. Никто не сказал бы, что они учились на одном потоке, а в преподавательницы более рослая и ненамного перегнавшая возрастом соученица произвела себя самостоятельно. Разницу в сложении и мировоззрении подчеркивали выпиравшие особенности. Одни – мило маленькие, упругие, застенчиво и доверчиво выставленные – ежились под привлеченным вниманием, другие нагло попирали пространство и замахивались на время, не желая терять его в одиночестве. На те и другие со всей гаммой чувств, от флегматичной отрешенности до восторженного любопытства, многоглазо косились такие же элементы организмов прочих царевен. И чем больше размер, тем грустнее был взор, опускавшийся все ниже и ниже.

А я смотрел глазами. И не мог оторваться. Так жертва безропотно глядит на палача, даже превосходя его в силе. Палач не воспринимается как человек, которого можно побить и от которого можно сбежать, он – рука судьбы, финальная черта. За чертой – небытие, страшное и сладкое, оно манит, но одновременно намекает: за точкой невозврата станешь другим, и прошлого не вернешь.

Жаль, что понимание этого приходит только к переступившим черту.

Где-то на периферии мыслительных процессов возник вопрос – до одури логичный и оттого неуместный из-за ухода в обобщающие сферы от происходившего конкретно со мной: почему взгляд упорно зависал на мягких выпуклостях – любых, что оказывались в поле зрения? Что именно заставляло взор останавливать бег и впадать в гипнотический транс? И неважно, с пипками округлости или с центральной ложбинкой, то есть передние они или задние. Лишь бы спелые и сочные. Впрочем, какая разница? Любые, вплоть до нулевых, лишь бы противоположнополые. Не играли роли ни диаметр пипок, ни форма, ни цвет, ни острота или ее полное отсутствие. Ни глубина ложбинки, ни длина, ни крутизна и красота окрестностей. Лишь бы ландшафт имелся и хоть немного освещался, чтобы его находил взгляд. На этом требования обезьяны, просыпавшейся в таких случаях в мозгу, исчерпывались. Огромные и мелкие, вздернувшие носы или, наоборот, с довольной усталостью поникшие, казавшиеся как невесомыми, так и неподъемными, белые, смуглые, загорелые, как только эти визуальные раздражители появлялись рядом – конец работе, физической и умственной. Мышцы и мысли останавливались, и глаза с упрямством истинного осла, на уровне генов сидящего в каждом мужчине вместе с упомянутой обезьяной, фокусировались на обнаруженном предмете. В мире миллиарды людей, у половины из них имеются такие вот, как перед глазами, особенности, которые, если судить трезво, вовсе не особенности, а норма. Мужчины же при их появлении спотыкались на ровном месте, спотыкаются и спотыкаться будут. Где тут логика? Почему эти круглые штучки, которых у меня нет, не дают покоя одним своим присутствием в пределах досягаемости (или недосягаемости)? Это потому, что их нет у меня?

Вздор. У меня и хвоста нет, но на хвосты смотреть не хочется. И окруживших меня царевен мужское отличие не вводит в ступор, его изучают с интересом и легким будоражащим недоумением, не более. Так смотрят на инструмент, необходимый для полезного дела, или на любимый гаджет – без трепета и обезволивающего смятения. Когда будет нужен – взволнует, в другое время пусть лежит в сторонке и ждет очереди. Надо – позовут. Почему так не получается у меня и вообще у всех мужчин в отношении женских прелестей?!

– Помнишь обо всем, что здесь говорилось? – Брови Варвары сурово сошлись и выпрямились в линию, точно ладонь у полицейского, который отдает честь перед тем, как обвинить в свершенных непотребствах.

Клара кивнула:

– И хочу, чтобы все произошло как можно скорее.

А виноват во всем – я. Именно мои невидимые посторонним развлечения нарушили спокойствие царевны, именно они поменяли знак ее желаний на противоположный. Интересно, предусмотрен ли у Варвары такой поворот? Если да, то – нет слов, одни междометья. Даже страшновато: что еще содержалось в том сценарии? Что если это действие – не последнее, и по окончании неуемная компания не перейдет еще к чему-то? Хотя – к чему? Куда дальше-то?!

Думаю, эти найдут куда. Вспомнилось мелькнувшее недавно среди прочего:

– …тело каждой женщины, – объясняла Варвара, – не похоже на другие, поэтому единых правил не существует, задаются лишь направления. Не только внутрь, – последовал укоризненный ответ что-то изобразившей жестами Ярославе. – Если упрощенный до безобразия мужской организм имеет единственную зону удовольствия, то у нас их неимоверно много, они разбросаны и по поверхности тела, и внутри. Шея, грудь, живот, внутренняя поверхность локтей, коленей и бедер, запястья, поясница, ступни, пальцы ног… У некоторых даже макушка!

– А вот это? – Ладони Феофании постучали по налитой упругости тыла.

Звуки разнеслись звонкие и веселые, как сама вызвавшая их к жизни царевна.

– И это, причем по-разному: у одних поглаживанием, у других поцелуями, у третьих – похлопыванием или поркой.

– Что?! – Руки Феофании отдернулись, будто ошпаренные. Она даже зачем-то подула на них.

– Существуют люди, которым это нравится, – с усмешкой подтвердила Варвара.

– И когда нас наказывают плетьми, им это как нежданная порция десерта? – возмутилась Феофания несправедливостью жизни.

– Только в другом месте, – хохотнула Любава.

Антонина угрюмо осведомилась:

– А среди нас есть такие?

Девичьи головы повертелись, старательно выискивая что-то глазами, извилины загудели, прокручивая известные факты и стараясь припомнить неправильную особь по каким-то случайным деталям прошлого.

– Что мешает нам попробовать? – нежданно принеслось от Любавы – задумчиво и одновременно задорно.

– Я бы доверила проверку нашему пособию, – заявила Ярослава. – Если некое удовольствие существует, думаю, мужская рука обнаружит его у нас быстрее. Кто «за»?

Осторожно потянулась вверх рука Александры. Ее отважно поддержала Майя. Со страхом приподнялись руки Любавы и Феофании, а Кристина совершила подобный подвиг без сомнений:

– У нас замечательное пособие, этим нужно воспользоваться по всем направлениям!..

Вот, а я сомневался, возможно ли «куда дальше». Фантазиям царевен стоило не столько завидовать, сколько опасаться их, особенно последствий, когда подвинувшиеся на почве свалившейся свободы создания окажутся среди родителей и святых сестер, а меня, случайно вознесшегося до руководства, вернут в статус имущества.

У девушек в их нынешнем состоянии понимание причин и следствий не нашло общего языка с желаниями и, фыркнув презрительно, отправилось почивать. Оно ушло далеко и надолго и, видимо, просило больше не беспокоить. Пример – стушевавшаяся фигурка Клары, которая старалась истончиться до полной прозрачности, чтобы вместо нее видели шумевшие кроны и темневшую за плечами кардиограмму горного массива. Кончики русых волос, спускавшихся на плечи, закруглялись к петлицам ключиц и щекотали их, отстриженная челка превращала лицо в окошко, откуда выглядывали недавно миндалевидные глаза, теперь округлившиеся от предстоявшей жути. Чувствовалось, как царевну корежит от события, на которое зачем-то решилась. Никто не заставлял. Зачем же?!

Решительное «я хочу!» контрастировало с последующим «хочу, чтобы все произошло как можно скорее». В финале – завуалированная просьба о помощи, причем с любой стороны: можно ускорить, а можно отказать, и в обоих случаях Клара вздохнет с облегчением. Но чего она хочет больше? Слова – ложь. Любые. До тех пор, пока не превратятся в поступки. Даже ясновидящие не знают, принесут ли им завтра денег, или пора идти работать по основной специальности. Ни один прорицатель не готов отдать жизнь или хотя бы зуб за свои высказывания. Даже дельфийский оракул, от одного слова которого рушились империи, всегда оставлял возможность трактовать выдаваемые пифиями откровения двояко.

– Варвара, – подал я голос, и бурунчики разноцветных любопытных голов всколыхнулись над океаном белых волн. – Если человек боится передумать, то не готов.

– Я готова! – выпалила Клара.

И покраснела.

– Почему вдруг? – задала Варвара простой вопрос. – После того, как отказалась от прочего…

Варваре тоже не нравилось происходящее. Выбившись в руководительницы, она отвечала за нас. Проблем ей не хотелось. То, чего хотелось, она уже получила. Или еще получит. Никто не знает, сколько пунктов содержал план в ее голове, когда нынешний урок замышлялся, и в конце скольких строчек галочки о выполнении еще не проставлены.

– Я хочу. – Упорства Кларе было не занимать. – И хочу именно сейчас.

Ищущий поддержки взгляд обвел учениц, наупражнявшихся в других дисциплинах. Большинство одобряли ее выбор. Работало стадное чувство: пусть она тоже, а то чего вдруг не как все? Лучше нас, что ли?

– Это твое право, – вздохнула Варвара. – Надеюсь, не пожалеешь.

Природа сказала женщине: «Будь прекрасной, если можешь, мудрой, если хочешь, но благоразумной ты должна быть непременно». По окружавшим меня царевнам я делал вывод, что природа зря болтала языком или чем там она это делает. В воздухе пахло свежестью, полынью и шизофренией, но только не благоразумием.

Тугая стать соткалась надо мной пушистой тучкой, готовой вот-вот пролиться дождем. Девичьи руки с трудом сняли навес со скромной золотистой лужайки – смысла и дальше соблюдать видимость приличий больше не видела даже хозяйка окрестных дюн и ущелий. Игры закончились.

За перипетиями с боровшейся с собой главной героиней я едва заметил, как Ефросинья прикарманила мою освободившуюся конечность по другую сторону от Феофании – у моих пальцев вновь отобрали свободу. Еще минуту назад меня бы взорвало. Сейчас это стало неважно, сознание целиком концентрировалось на главном действии.

– Чувствую себя мишенью на копейном турнире. – Клара мужественно перешагнула мои бедра. Напряженные губы попытались выдавить улыбку, но получилось нечто невнятное.

– Но готовой ли принять удар? – повторно удостоверилась преподавательница.

– Да. – Веки у Клары судорожно сомкнулись. Затем поднялись и упали еще раз – для пущей убедительности. Скорее всего, чтоб окончательно убедить себя. – Готовой.

Взгляду и словам многократно поддакнуло пулеметной трелью выпрыгивавшее из клетки сердечко – не желавшее спорить с окончательно для себя решенным и жутко теснившееся в ставшей вдруг невозможно маленькой клетке.

Замерев надо мной на прошедших в тревожном ожидании полминуты, Клара снова прикрылась.

– Нет, не могу. Можно, я развернусь?

– Зачем? – не поняла Варвара.

– Стесняюсь.

Все страньше и страньше (или как это ощущение правильно произносится, когда у произносящего голова работает?) звучало слово «стесняюсь» в сумасшествии происходящего. Лица и не лица зашлись в приступе сдерживаемых смешков. Судорожно выгнувшаяся Феофания подмигнула Ефросинье, оседлавшей мою вторую руку, та покровительственно усмехнулась и нарочно поерзала с немыслимой амплитудой.

Варвара тоже улыбнулась:

– Как хочешь.

Клара развернулась – опрометью, будто за ней гнались с вилами, и острия уже покалывали пятую точку. Так дети спасаются от проблем: не вижу, значит, и меня не видят. Узкая спинка заняла половину кругозора. Вся внутренняя часть ног, от щиколотки до, скажем, другой щиколотки, схватилась за меня, как утопающий за все, что не позволит сгинуть в бездне – страшной, обезволивающей, затягивающей. Царевна явно тонула, но тонула странно – спасения она ждала не от окружающих, а от меня, своего противника и мучителя, того, кто сделает будущую утопленницу если не счастливой, то хотя бы умной. Пусть даже задним числом.

Если разворотом Клара пыталась что-то скрыть, то ошиблась, причем жестоко. В новой позиции все подробности оказались как на ладони, вид получился, будто в театре из первого ряда. Спутанные волосы частично прилипли к плечам, остальные свесились в сторону опущенного лица, открыв беззащитный затылок. Шейка (никак не шея, к царевне это грубое слово не подходило) грациозно согнулась, и в длинной впадинке, гораздо ниже через перевал копчика переходившей в другую впадинку, проявился трогательный пунктир позвонков. Плечи и лопатки покрывали родинки в неисчислимом количестве – счастливая, сказали бы те, кто верит в приметы. Верила ли в них обладательница такого количества счастья?

Она верила в то, что делает, и в меня. Стыдилась, отвлекала внимание, но мне, как достойному противнику, который ее решением превратился в соратника, доверяла больше, чем подругам и новоявленной преподавательнице. Кто знает, как она поступила бы, окажись на моем месте другой?

Скажу честно – я рад, что на моем месте не другой. Я не хотел того, что случилось, но оно случилось. Смыслы в произошедшее можно вложить самые разные, от «хо-хо» до «ох, ох». В общем…

Уважаемые дамы и господа, наш лайнер, совершающий полет по маршруту рождение-смерть, попал в воздушную яму инстинкта и падает. Просьба мыслям не бродить по салону и соблюдать спокойствие. Запасной мозг находится в хвосте самолета, но сейчас он занят приключениями и просит не беспокоить. Высота – несусветная, температура за бортом накаляется. В течение падения вам будут предложены горячительные ощущения для плоти и пища для души. Ручное управление сознанием отключено, идем на автопилоте. Экипаж прощается с вами, приятного полета.

***

К этому пришло, так сложились обстоятельства. А если докопаться до истины, то их сложили. Я не оправдываюсь, просто хочется донести правду. Мою правду. Допускаю, что в пересказе Варвары, Антонины или Ефросиньи правда окажется иной, и не факт, что благовидной. А со слов Майи, Любавы или Кристины – третьей: восторженно-слащавой и столь же необъективной. И все эти правды, как любые другие, имеют право на существование.

Впрочем, лучше рассказать обо всем по порядку.

Включение первое
Марианна

Угораздило же оказаться во главе такого гарема. Наверное, так ощущают себя женщины в мужском коллективе: всеобщее восхищение, местами ревность, периодические подкаты… Пятнадцать девок, один я. Вспомнилось, как некто Сухов вел нечто похожее через пустыню. Я вел через горы. Суть одна: отвечал за кучу доверившихся неопытных баб. Прошу прощения за грубость, вношу поправку: молодых и чрезвычайно молодых женщин. Но по уму – баб, где логика и рядом не ночевала, а самомнения – хоть половником хлебай. Ничего не знают, ничего не умеют, зато – царевны. Или: царевны – потому и. Возраст у всех примерно как я у меня – из детства ушедший, но до истинной взрослости еще не дохромавший. Варвара обгоняла меня не менее чем на год, Клара примерно на столько же отставала, остальные рассредоточились внутри этих рамок. Доспехи после освобождения остались у единиц, но каждая царевна несла меч, а одеждой всем служила обычная для этих мест школьная форма – домотканные штаны, рубаха и кожаные тапки вроде мокасинов. А мне, помимо перевязи с мечом и ножом, удалось разжиться у разбойников гнуком, как здесь называют лук, и отличными сапогами. Правда, вместо штанов приходилось щеголять в юбке, но это – местный колорит, издержки менталитета.

Ничего не имею ни против женщин, ни против царевен, особенно таких симпатичных, но когда я один, а их столько, и у каждой собственные тараканы в голове и своя игра… В общем, как уже заметно по моему настрою, допекли.

В свое время Гомер придумал игру типа современной компьютерной и резался в нее с наслаждением: осаждал и громил Трою, затем с трудностями вел главного героя домой… Думалось ли мне когда-нибудь, что окажусь в роли героя игры-бродилки? Местами – стрелялки. А также стратегии. Всю жизнь мечтал быть не пешкой, а игроком, и вот, получите – участник квеста.

Первую ночевку в небольшом леске на склоне горе мы пережили без приключений. Скажем так: без особых приключений. Настало время второй. Ночью идти опасно, в этом мире ночь – понятие почти сакральное, природа и люди сделали ее невозможной для путешествий. И зачем куда-то идти? Апельсиновая рощица давала еду, неподалеку манил прохладой чудесный водоемчик – лучшего места для лагеря не найти. Мы расположились на поляне, вокруг костра соорудили огромный лежак из листьев и сушилку для одежды. Затем ночь преподнесла несколько сюрпризов, и после одного из них – высвобождения дозорной из ямы – я отправился отмываться на озеро (в мире, куда меня закинуло, так громко называют лужи десяти метров в диаметре и глубиной по пояс).

Чтоб добраться до воды, пришлось спуститься по заросшему травой крутому склону. Словно в воронку снаряда. Местами под ногами хлюпала и жадно чавкала липкая противная грязь, зато озерцо во впадине сияло ровной гладью. Вода блестела, в ней отражались звезды – единственный свет в окружавшей тьме.

Бодрящие объятия озера приняли меня, как ведро сползшую с бортика тряпку. Шаг, еще шаг, резкое погружение…

Дно обжигало холодом из бьющего ключа. Руки терли и скребли, с невыразимым восторгом освобождая тело от грязи и пота, и я быстро превращался обратно в белого человека.

Вскоре на берег прибыло и сконфуженное олицетворение невезения. Когда царевны типично женским оружием – коварством – заставили постираться и меня, проводника, который стал командиром исключительно от их неумения выживать в дикой природе, прикрытыми у нас остались только дозорные. Они передавали друг другу три комплекта доспехов; соответственно, если ушла с поста – будь добра, сливайся с природой.

– Меня отправили мыться, – робко сообщила Марьяна.

– Мойся. – Я равнодушно пожал плечами.

Она не двинулась с места.

Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать, время плакать и время смеяться. Как выяснилось, та же ерунда со стыдом.

– Марьяна, – громко позвал я.

– Что? – Она отпрянула на шаг.

– Какой у тебя приказ?

– Мыться.

– Почему не выполняешь?

– Но… ведь это…

– Я командир?

– Да.

– Приказываю подойти.

Ослушаться она не решилась. Раздались шлепки, плавно перешедшие в плеск, и передо мной вырисовалось в темноте прикрывавшееся мягко-хрупкое создание, чумазое, как свинка в луже. Оно застыло в метре от меня.

На полголовы ниже. Вдвое тоньше. Вдесятеро симпатичнее. Лицо пряталось за челкой, свидетельства нашей разности – под ладонями. По плечам клубком спящих змей разметались перепачканные землей волосы. Марьяна даже в плену не решилась их подрезать, как, например, Амалия. Но когда будут отмыты и уложены, думаю, моральное удовлетворение стократно перекроет трудозатраты и былые муки.

– Как стоишь перед командиром?! – рявкнул я.

Руки царевны испуганно уронились по швам. Плечи расправились. Но лицо так и не поднялось.

– Ты же невестор… – только и выговорила она.

За эти слова я готов был расцеловать, но вместо этого отбрил доводами тех, кто женихался ко мне ранее:

– Неофициальный. Можешь расслабиться.

Она не расслабилась. Только мелкая рябь от ее дрожи пошла по водной поверхности.

– Вольно, говорю.

Ее плечи чуть сдвинулись. Тонкие нервные пальцы попали в плен ломающих ладоней. Беспокойная пауза затянулась.

– Марьяна…

– Вообще-то я Марианна, – проговорила царевна, не поднимая глаз. – Просто все привыкли.

– Марианна, – с чувством поправился я, – в жизни бывают моменты, когда нужно выкинуть из головы лишнее.

– Понимаю, – робко послышалось от собеседницы. – Как при изображении стаи: ты не стеснялся нас, мы не стеснялись тебя. Так было надо.

– Почему же стеснялась в яме?

– Мы там были одни.

– Как же одни, – воскликнул я. – Сверху на нас глядела куча народу!

– Они ничего не видели.

– Какая разница! – не удержался я. – У нас была задача – выбраться. Невзирая на.

– Взирая.

– Это ты взирала, как я лез. Я не взирал!

Она не согласилась:

– Но ты хотел. Нарочно вел к этому. И сейчас ищешь повода глазеть на меня. А я не могу отказать, потому что ты командир.

– Это не т…

Это так, перебил усмехнувшийся мозг. Царевна права. Ты прячешься за завесой слов, подменяя смыслы. Ты хочешь смотреть. Тебе нравится смотреть. Ты наслаждаешься свалившейся властью, как сделал бы любой на твоем месте. Но разве ты – любой?!

– Прости, Марианна. – Мой голос снизился до неуклюжего повинного рокота. – Спасибо, что сказала мне это. Давно кто-то должен был сказать. Поставить на место. Спасибо за урок. Иди, ты свободна. И если вдруг я снова… не робей, говори, ладно?

На меня впервые вскинулись блеснувшие глазки:

– Ты не шутишь? Такому командиру я согласна подчиняться. Приказывай.

– Что? – немного обалдел я от поворота.

– Что хочешь.

– Кру-угом! – скомандовал я.

Она мгновенно развернулась. Грязные лопатки торчали печальными крылышками. Я зачерпнул воды и принялся бережно их отмывать.

Марианна вздрогнула, но не отстранилась.

– Если, конечно, не возражаешь, – поспешно выпалил я.

– Это никак не повлияет на твои отношения с Томой?

– Совершенно.

– Даешь слово?

– Даю.

Еще бы не дать, если это чистая правда.

– Почему-то я тебе верю. – Марианна снова повернулась ко мне.

Глаза – вниз, челка – на глаза, чтоб намертво, чтоб ни одного шанса. Отгораживаясь, прячась, убегая в себя.

– Знаешь, – почему-то рискнул я раскрыть секрет, – невестором меня объявили для спасения жизни.

Противно получилось. Словно женатый кобель втирает лакомой фифочке, что никогда не планировавшийся развод состоится со дня на день. Но громом небесным раздалось:

– Это меняет дело.

Долго опущенное лицо вскинулось, и на меня взглянули два пронзительных глаза, что резали душу не хуже скальпеля хирурга. Они глядели в неясном ожидании.

Я положил руки на воду вверх ладонями. Если катал Антонину, то Марианна достойна этого как никто.

– Ложись.

– Зачем? – не поняла она.

– Увидишь.

Этого оказалось достаточно. Марианна послушно опустилась животом на мои запястья.

– Руки вперед, – продолжал я командовать. – Или в стороны, как удобней. Полетели!

Это действительно был полет. Марианна парила, взбивая в пену встречную воду, взлетала над создаваемыми ею же волнами и ненадолго погружалась в них. Я катал ее большими кругами, пока она сама не сказала:

– Ты, наверное, закружился.

Мы остановились, но она не вставала.

– Хочешь, перевернусь? – обожгло разум.

Я потупился:

– Если хочешь.

– Только если ты хочешь.

Ну что ты будешь с ней делать. Из горла сипло выдавилось:

– Хочу.

Марианна перекрутилась у меня в руках. Ее глубокие глаза помутнели, заволоклись мечтательной пеленой… и конвульсивно захлопнулись. Царевну снова пронзил стыд. Но теперь она не желала идти у него на поводу. Стала его хозяйкой.

Вроде бы все, как с Антониной, но какая разница! Там мы использовали друг друга, тайком ловя запретные удовольствия. Словно воровали что-то. Вместе, но каждый для себя. Здесь хотелось дарить.

Придерживая Марианну под поясницу, я высвободил одну руку и осторожно провел по кусавшемуся пупырышками животу. Царевна вздрогнула, но не открыла глаз. Я понял это как желание продолжения. Моя ладонь принялась нежно смывать оставшуюся грязь, пальцы мелькали быстро, ласково, невесомо – впитывая ощущения, вызывая ответную дрожь, удаляя последние песчинки, находя их в самых неожиданных местах. Или не находя, если быть до конца честным. Быть нечестным с Марианной не хотелось.

– Тебе нравится? – одновременно спросили мы.

Тела дернулись от синхронно задавленного смешка. Вода колыхнулась, и взбитой волной обожгло пару сантиметров кожи на пояснице – ниже все давно привыкло и не замечало холода.

– Я все-таки первая спросила! – настояла царевна.

Наши глаза встретились. Я смотрел на нее так, как ни на кого в жизни. Просто не было таких моментов. И таких глаз. И ответа не требовалось. Мое лицо рассказало все. Больше, чем хотелось.

– Да, тебе нравится. Вижу. – Ее лицо заострилось. Темные глаза не мигали. Зрачки стали больше небосвода и глубже Вселенной. – И чувствую.

– А тебе? – глупо выхрипела моя гортань.

– И мне нравится, – с гипнотизирующей серьезностью констатировала Марианна. – Что теперь с этим делать?

Вопрос, к которому я оказался не готов. Вместо ответа руки напряглись в попытке прижать к себе сообщницу по сумасшествию, как недавно Антонину.

Марианна не позволила. Соскользнув, она встала ногами на дно.

– Теперь я тебя, – объявила царевна.

Что меня? Погладит? Покатает? Потрогает? Выгнанное с места жительства здравомыслие отказывалось подниматься в мозг.

– Помою.

– Кхм, – кашлянул я. – Уверена?

– А ты?

Я отчаянно выдохнул:

– Давай рискнем.

– Ты замерз. Отойди к берегу, где мелко.

У меня даже мысли не возникло ослушаться. Я выполнил указание с покорностью, с какой она подчинялась мне.

Пронесся перед глазами весь фильм моей жизни. До сих пор зов плоти звучал в нем лишь фоном, как музыка за кадром, пока герои мутузят друг дружку. Беспокоящий, но второстепенный фактор, придаток… нет, скорее слабенький конкурент сознания, он знал свое место. Вдруг все изменилось. Животный зов вырвался из-под присмотра и загрохотал, раскалывая царь-колокол разума. В ушах звенело так, что барабанные перепонки отказывались выполнять прямые обязанности, лишь барабаня и истошно перепоня. Иногда в мозг залетали смыслы слов, которые, оказывается, произносил рот – в ответ на другие слова, трехмерные, кривлявшиеся и разбегавшиеся при сосредоточении на них.

– …Можно?.. – спрашивало меня бездонное мироздание напрягшимся грудным голосом.

Звуки бессмысленно витали, порхали, колыхались и переплетались, на глазах перерождаясь из левого в зимнее, а из вертикального в фиолетовое. Поверженное подсознание отвечало безо всякого моего участия:

– …Да…

– …Не больно?.. – продолжало оно через много веков-мгновений, оставшихся в памяти лишь вспышками длиною в жизнь: чарующими, ослепительными, выкручивающими. Острее иглы. Жарче пламени. Волшебнее чуда.

– …Приятно…

Что со мной делали, как, зачем – не знаю. Если это называется помыть, то я на небесах. А я на небесах.

– …А так?.. – звучало настолько ласково, заботливо и пушисто, словно котик, мурлыча, терся о ногу.

– …Тоже…

Касания были более, чем касаниями. Ночь – более, чем ночью. Чужие пальцы – вообще всем, что было, есть и будет.

Не сразу отметилось, что все кончилось, и мы с минуту стоим друг напротив друга в полной тишине и растерянности.

– Спасибо, – слетело с уст Марианны.

Мне?! Я словно очнулся:

– Мне-то за что? Тебе спасибо.

– Скоро вы там наспасибкаетесь? – Над берегом появился силуэт Варвары.

Марианну как подменили – съежилась, напряглась, но пронзительный взгляд не оторвался от моего лица. Заподозрилось, что на языке у нее вертится что-то насчет возможного невесторства…

Она промолчала.

– Иди первым. – Замерзшая царевна прикрылась руками. – Я стесняюсь.

Варвара ревниво проследила, чтоб Марианна отправилась в дозор, а я в койку.

Заснуть получилось не сразу. Бурливший организм взбрыкивал, отказываясь принимать реальность.

Глаза закрылись, уставившись на внутренний экран. Там прокручивался последний ролик, поставленный на бесконечное повторение. Чудесный ролик. Волшебный ролик. Прямо-таки колдовской…

Назвал же папа Ваня сына Васей, вот и стал я для всех Чапаевым, Василь Иванычем из анекдотов. Потом – Чапаем. Потом одноклассники, как водится, вовсе укоротили. Но лучше уж Чапой быть, иначе – Муха, все-таки Мухин я по классному журналу и прочим документам прежнего мира. Средний ученик выпускного класса весьма средней школы. И выглядел до некоторых пор весьма средне: нечто усредненно-невзрачное и нескладное. И мозги работали также. И вообще. И жизнь – средняя до оскомины. Была. Пока не произошло Это.

Нечто бултыхнуло меня в другую реальность, как пельмень в кастрюлю. Местная школа, куда определили по ошибке, со знакомыми мне учебными заведениями не имела ничего общего. Учеба там напоминала смесь службы в армии с занятиями в институте благородных девиц. Затем, после отправки в Крепость и связанных с этим приключений, долгое время пришлось жить в стае человолков – полулюдей-полузверей, стечением обстоятельств принявших меня за своего. Потом воевать на разных сторонах, но каждый раз за справедливость, как я ее понимал. Об этом подробно расписано в других историях, повторяться не буду. Да и речь не о том. Сегодня рассказ пойдет о единственном дне, только о нем, и для понимания произошедшего совершенно неважно, каким образом попала сюда наша четверка, и что один находится в плену, второй подался в разбойники, а третья делает карьеру, часто наступая на горло собственной песне.

Меня судьбе угодно было окунуть в аристократический инфантильный террариум – в наказание за что-то (несомненно, мелкое, поскольку крупных грешков за мной, насколько знал, не водилось) или в порядке назидания, чтобы понял, что почем в этой жизни. Не знаю, что задумала судьба или те, кто в ее роли спланировал цепочку событий, но разыгранная, как по нотам, комбинация прокатила меня по всем ступенькам моральной лестницы – от подкрепленного принципами жесткого отказа до согласия бесхребетного слизняка. И даже – стыдно сказать – до проявления инициативы.

Царевны-тинейджерки, которых сопровождал из плена домой, вели себя, как положено в этом возрасте: озорничали, дерзили, смущались и старались понравиться – то есть ничем не отличались от ровесниц в моем мире. Не имевшие ни интернета, ни телевизора, ни даже книг, они большей частью отличались невероятной наивностью, а об отношении полов судили исключительно по слухам и религиозным предписаниям. Закон не позволял бравировать собственными похождениями, ибо «обличи ближнюю свою, и не понесешь греха». Семейный кодекс отличался оригинальностью, но был строг. Не пошалишь. Но возраст, как я уже сказал, брал свое. В ситуациях опасных и бескомпромиссных царевны казались больше девчонками, чем состоявшимися мадмуазелями – невзирая на то, на что взирать можно было долго и с удовольствием.