Свадебное платье жениха

Текст
137
Отзывы
Читать фрагмент
Отметить прочитанной
Как читать книгу после покупки
Свадебное платье жениха
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

Pierre Lemaitre

Robe de marié

© Calmann-Lévy, 2009

© Р.Генкина, перевод на русский язык, 2012

© А.Бондаренко, оформление, 2013

© ООО “Издательская Группа “Азбука-Аттикус”, 2013 Издательство Иностранка®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Разумеется, Паскатине, без которой ничего из этого…


Софи

Задыхаясь, она сидит на полу, прислонившись спиной к стене и вытянув ноги.

Неподвижный Лео прижимается к ней, его голова лежит у нее на коленях. Одной рукой она гладит его волосы, другой пытается вытереть себе глаза, но руки ее не слушаются. Она плачет. Рыдания порой переходят в крик, она принимается выть, все громче и громче. Голова ее раскачивается из стороны в сторону. Временами горе становится столь острым, что она бьется затылком о стену. Боль ненадолго приносит облегчение, но вскоре у нее внутри все вновь обрывается. Лео очень тих и совсем не шевелится. Она опускает на него глаза, вглядывается, прижимает его голову к своему животу и плачет. Никто и представить себе не может, до чего она несчастна.

1

То утро ничем не отличалось от многих других: она проснулась в слезах и с комом в горле, хотя никаких особых причин для переживаний у нее не было. В ее жизни слезы не являлись чем-то особенным: она плакала все ночи напролет с тех пор, как сошла с ума. Если утром щеки не были мокрыми, она могла бы даже вообразить, что ночи ее покойны, а сон глубок. Если же слезы заливали лицо, а горло сжималось, это просто следовало принять к сведению. С каких пор? После несчастного случая с Венсаном? После его смерти? После первой смерти, намного раньше?

Она приподнялась на локте, утерла уголком простыни глаза, пошарила в поисках сигарет, не нашла и внезапно осознала, где она. Все всплыло – вчерашние события, нескончаемый вечер… Она мгновенно вспомнила, что нужно уходить, бежать прочь из этого дома. Встать и уйти… но осталась на месте, словно прикованная к кровати, не в состоянии шевельнуться. Без сил.

Когда она выбралась наконец из постели и дошла до гостиной, мадам Жерве сидела на диване, спокойно склонившись над клавиатурой.

– Все в порядке? Выспались?

– Да. Выспалась.

– Вид у вас неважный.

– По утрам я всегда такая.

Мадам Жерве сохранила файл и захлопнула крышку ноутбука.

– Лео еще спит, – сообщила она, уверенным шагом направляясь к вешалке. – Я не стала заходить к нему, боялась разбудить. В школу ему сегодня не идти, так пусть лучше поспит, да и вы передохнете…

Сегодня уроков нет. Софи что-то смутно припоминает. Что-то насчет педсовета. Стоя у входной двери, мадам Жерве уже надевала пальто.

– Мне пора…

Она чувствовала, что ей не хватит мужества объявить о своем решении. Кстати, уже и не в мужестве дело: времени тоже не осталось. Мадам Жерве захлопнула за собой дверь.

Вечером…

Софи слышала, как на лестнице гулко отдаются ее шаги. Кристина Жерве никогда не пользовалась лифтом.

Воцарилась тишина. Впервые за все время работы здесь она закурила сигарету прямо в гостиной. Побродила из угла в угол. Все, что попадалось на глаза, казалось ей пустым и ничтожным, словно она смотрела глазами выжившего после катастрофы. Пора уходить. Но спешка отступила – теперь, когда она осталась одна, стояла на ногах и держала сигарету. Правда, из-за Лео к уходу следовало подготовиться. Чтобы собраться с мыслями, она дошла до кухни и включила чайник.

Лео. Шесть лет.

Он сразу показался ей красивым, едва она его увидела. Дело было четыре месяца назад, в этой самой гостиной на улице Мольера. Он вбежал, остановился прямо перед ней и уставился, слегка склонив голову, – у него это служило признаком глубокой задумчивости. Мать сказала просто:

– Лео, это Софи, я тебе о ней говорила.

Он долго ее разглядывал. Потом так же просто сказал «Хорошо» и потянулся поцеловать ее.

Лео – милый ребенок, немного капризный, умный и ужасно непоседливый. Обязанности Софи заключались в том, чтобы отвести его утром в школу, забрать в полдень, потом вечером, и сидеть с ним до того непредсказуемого часа, когда мадам Жерве или ее муж вернутся домой. Рабочий день ее мог закончиться в любой момент от пяти часов пополудни до двух часов ночи. Неограниченное свободное время сыграло решающую роль при приеме на работу: с первого же собеседования стало очевидным отсутствие у нее личной жизни. Мадам Жерве старалась этим свободным временем не злоупотреблять, но повседневность неизменно торжествует над принципами, и не прошло и двух месяцев, как Софи стала незаменимым колесиком в жизни семьи. Потому что всегда была на месте, всегда готова помочь, всегда свободна.

Отец Лео, долговязый сорокалетний мужчина, сухой и резковатый в обращении, был начальником отдела в Министерстве иностранных дел. Что до его супруги, высокой элегантной дамы с невероятно привлекательной улыбкой, она пыталась совмещать служебные обязанности статистика в аудиторской фирме с обязанностями матери Лео и жены будущего госсекретаря. Оба прекрасно зарабатывали. Софи хватило осмотрительности не злоупотребить этим в момент обсуждения ее будущей зарплаты. На самом деле она об этом даже не подумала, поскольку то, что ей предложили, вполне соответствовало ее запросам. Мадам Жерве увеличила ей жалованье с конца второго месяца.

А Лео просто молился на нее. Только ей удавалось без всяких усилий добиться от него того, на что матери требовалось несколько часов. Вопреки ее опасениям он оказался не избалованным до крайности ребенком с тираническими наклонностями, а спокойным мальчуганом, умеющим слушать. Конечно, он иногда дулся, но Софи занимала очень выигрышное место в его личной иерархии. На самом верху.

Каждый вечер около шести Кристина Жерве звонила узнать, как идут дела, и не без неловкости сообщить о времени своего возвращения. Она всегда несколько минут беседовала по телефону с сыном, а затем с Софи, с которой неизменно старалась обменяться парой слов скорее личного свойства.

Подобные попытки особого успеха не имели: Софи почти бессознательно придерживалась только общих мест, главным из которых был отчет о прошедшем дне.

Лео каждый вечер укладывался спать ровно в восемь. Неукоснительно. У Софи не было детей, но были принципы. Почитав ему очередную книжку, она устраивалась на весь остаток вечера перед огромной сверхплоской плазмой, способной принимать почти все, что только существует в области спутниковых программ, – скрытый подарок, преподнесенный ей на второй месяц работы мадам Жерве, обнаружившей, что, в каком бы часу она ни пришла, неизменно застает Софи перед экраном. Раз за разом мадам Жерве поражалась тому обстоятельству, что тридцатилетняя и явно образованная женщина довольствуется столь скромной работой и проводит все вечера у маленького экрана, пусть даже впоследствии ставшего большим. Во время их первой беседы Софи рассказала, что была специалистом по общественным связям. Поскольку мадам Жерве пожелала узнать подробности, Софи упомянула свой университетский диплом, сказала, что работала в одной английской фирме, но не уточнила, на какой должности, добавила, что была замужем, но более в браке не состоит. Кристину Жерве эти сведения удовлетворили. Софи была ей рекомендована одной из подруг детства, директрисой агентства по найму временных работников, которая по какой-то загадочной причине прониклась к Софи симпатией во время их единственного собеседования. Да и дело не терпело отлагательств: предыдущая няня Лео уволилась без предупреждения, даже не отработав положенного срока. Спокойное и серьезное лицо Софи внушало доверие.

На протяжении первых недель мадам Жерве запускала пробные шары, пытаясь узнать о ней побольше, но хилый остаток романтизма, встречающийся повсеместно, даже у преуспевающих буржуа, заставил ее тактично отказаться от этих расспросов: скупые ответы Софи наводили на мысль об «ужасной драме совершенно конфиденциального свойства», разрушившей ее жизнь.

Как часто случалось, когда чайник выключился, Софи все еще пребывала где-то далеко, затерявшись в своих мыслях. Подобное состояние могло длиться у нее довольно долго. Нечто вроде провала в памяти. Ее мозг как бы зацикливался на одной идее или образе, а мысль медленно-медленно кружила вокруг, словно насекомое, и она теряла представление о времени. Затем под воздействием своеобразной силы притяжения она возвращалась в настоящее и продолжала жизнь с того момента, когда отключилась. Обычное дело.

На этот раз, как ни удивительно, всплыло лицо доктора Бреве. Она так давно о нем не вспоминала. Она воображала его совсем другим. По телефону ей представлялся высокий властный мужчина, а он оказался плюгавым человечком, больше всего напоминавшим помощника нотариуса, которому в кои-то веки поручили принять второсортных клиентов, и он никак не поверит своему счастью. Рядом стоял книжный шкаф со всякими безделушками. Софи предпочитала сидеть на стуле. Она прямо с порога заявила, что не хочет ложиться на кушетку. Доктор Бреве взмахнул ручками, показывая, что с этим никаких проблем не возникнет. «У меня здесь и нет никаких кушеток», – добавил он. Софи, как могла, объяснила, в чем дело. «Дневник», – изрек наконец свой вердикт доктор. Софи должна была записывать все, что делала. Возможно, в моменты забытья она творила для себя «целый мир». Попытаемся взглянуть на вещи объективно, предложил доктор Бреве. Таким образом «вы сможете с точностью определить, что вы забываете, что теряете». И Софи принялась все записывать. И записывала… ну да, три недели… До следующего сеанса. И за это время она столько всего потеряла! Она забывала о назначенных встречах, а за два часа до того, как отправиться к доктору Бреве, обнаружила, что потеряла свой дневник. И найти его не представлялось возможным. Она все перерыла. Не тогда ли ей попался под руку подарок на день рождения Венсана? Тот самый, который она так и не смогла отыскать, когда хотела сделать ему сюрприз.

 

Все смешалось; ее жизнь – сплошная мешанина…

Она налила воды в чашку и докурила сигарету. Пятница. Сегодня уроков нет. Обычно она сидит с Лео целый день только по средам, иногда в выходные. Тогда они ходят куда-нибудь – в зависимости от желания и обстоятельств. До сих пор оба прекрасно проводили время, хотя часто спорили. Когда они вышли из дома, все было хорошо. По крайней мере до того момента, когда она начала ощущать что-то смутное, а потом и тягостное. Она не хотела обращать на это внимания, потом попыталась отогнать неприятное чувство, словно надоедливую муху, но оно возвращалось все настойчивей. И отражалось на ее отношении к ребенку. Ничего тревожного поначалу. Только что-то подспудное, молчаливое. Что-то тайное, касающееся их обоих.

Пока истина внезапно не открылась ей – вчера днем, в сквере Дантремон.

В этом году конец мая в Париже выдался очень теплым. Лео захотел мороженого. Она уселась на скамейку, ей было нехорошо. Сначала она объяснила дурноту тем, что они были в сквере – месте, которое она ненавидела более всего, потому что здесь ей все время приходилось избегать бесед с мамочками. Она уже отучила от подобных попыток постоянных посетительниц, которые теперь обходили ее стороной, но оставались еще случайные, новенькие, просто проходящие мимо, не считая пенсионеров. Она не любила сквер.

Софи рассеянно листала журнал, когда Лео подошел и встал рядом. Он глядел на нее без особого выражения, облизывая мороженое. Она бросила ему ответный взгляд. И именно в этот момент поняла, что не сумеет скрыть то, что предстало перед ней со всей очевидностью: по какой-то необъяснимой причине она его возненавидела. Он по-прежнему смотрел прямо на нее, и она с ужасом осознала, до какой степени все в нем стало невыносимым: его личико херувима, жующие губы, глупая улыбка, дурацкая одежда.

Она сказала: «Мы уходим», как если бы сказала: «Я ухожу». Маховик в ее голове вновь пришел в движение. И потащил за собой все ее провалы, пробелы, пустоты и нелепости… Пока она торопливым шагом направлялась к дому (Лео ныл, что она идет слишком быстро), ее осаждали беспорядочные картины: машина Венсана, врезавшаяся в дерево, и мерцающие в ночи мигалки, ее часы на дне шкатулки с драгоценностями, тело мадам Дюге, скатывающееся по лестнице, тревожная сирена, ревущая в доме посреди ночи… Картинки прокручивались то в одном порядке, то в другом, новые вперемешку со старыми. Маховик дурноты набирал свой неотвратимый ход.

Софи не подсчитывала, сколько лет отдала безумию. Пришлось бы вернуться так далеко назад… Конечно, ей казалось, что из-за пережитых страданий время тянулось вдвое медленнее. Вначале спуск был плавным, но с течением месяцев ее понесло, будто на салазках с крутой горки. В то время Софи была замужем. Все это было… до. Венсан отличался удивительным терпением. Всякий раз, когда Софи думала о Венсане, перед ней возникал калейдоскоп образов, словно выхваченных крупным планом: молодой Венсан, улыбающийся, всегда спокойный, сливался с Венсаном последних месяцев, с изможденным лицом, желтой кожей, неподвижными глазами. В начале их брака (Софи во всех подробностях видела их квартиру, это просто удивительно, как в одной голове могут сосуществовать такие резервы памяти и такая ее ущербность) все сводилось к простой рассеянности. Все так и говорили: «Софи ужасно рассеянная», – но она утешала себя тем, что такой уж уродилась. Потом ее рассеянность переросла в странность. И за несколько месяцев все полетело в тартарары. Забытые встречи, предметы, люди; она начала терять вещи, ключи, бумаги, потом находила их через несколько недель в самых несообразных местах. Несмотря на свое пресловутое спокойствие, Венсан мало-помалу начал напрягаться. И его можно было понять. Еще бы… Она забывала принять противозачаточное, теряла подарки на день рождения, украшения для елки… Такое выведет из себя даже самого закаленного человека. Тогда Софи начала все записывать со скрупулезным прилежанием наркоманки, которая готовится к ломке. Но теряла записные книжки. Она потеряла свою машину, друзей, была задержана за кражу, мало-помалу неполадки стали частью ее жизни, не оставив нетронутым ни одного уголка, и она, как алкоголичка, пыталась скрывать свое состояние, мухлевать, чтобы Венсан, как и никто другой, ничего не заметил. Психотерапевт предложил ей госпитализацию. Она отказывалась, пока смерть не вмешалась в ее безумие.

Софи на ходу открыла сумку, запустила туда руку, дрожащими пальцами прикурила сигарету и глубоко затянулась. Прикрыла глаза. Несмотря на гул в голове и дурноту во всем теле, она заметила, что Лео рядом нет. Обернулась и увидела его далеко позади; он стоял посреди тротуара, сложив руки, с замкнутым лицом, упрямо отказываясь идти дальше. Вид этого надутого ребенка, который застыл как вкопанный посреди тротуара, внезапно привел ее в бешенство. Она вернулась обратно, встала перед ним и отвесила ему звонкую пощечину.

Звук пощечины отрезвил ее. Ей стало стыдно, она огляделась, проверяя, не видел ли кто, что произошло. Вокруг не было ни души, улица оставалась пуста и спокойна, только мотоциклист медленно проехал мимо. Она посмотрела на ребенка, который тер щеку. Он вернул ей взгляд, не заплакав, как если бы смутно ощущал, что все это на самом деле его не касается.

Она проговорила «Идем домой» не допускающим возражений тоном.

И все.

За весь вечер они не сказали друг другу ни слова. У каждого были на то свои причины. Она вскользь задалась вопросом, не приведет ли эта пощечина к проблемам с мадам Жерве, прекрасно сознавая, что ей это безразлично. Теперь придется уходить, и все было так, словно она уже ушла.

Как нарочно, именно этим вечером Кристина Жерве вернулась поздно. Софи спала на диване, пока на экране под взрывы воплей и аплодисментов шел баскетбольный матч. Ее разбудила тишина, когда мадам Жерве выключила телевизор.

– Уже поздно… – извинилась та.

Софи взглянула на стоящую перед ней фигуру в пальто и сонно пробормотала:

– Пожалуйста.

– Не хотите переночевать здесь?

Когда мадам Жерве возвращалась поздно, она всегда предлагала ей остаться, Софи отказывалась, и мадам Жерве оплачивала ей такси.

В одно мгновение перед Софи промелькнули завершающие кадры сегодняшнего дня, молчаливый вечер, ускользающие взгляды, сосредоточенный Лео, который терпеливо выслушал вечернюю сказку, думая при этом о чем-то другом. Он с таким очевидным трудом вытерпел ее прощальный поцелуй, что она с удивлением услышала, как говорит:

– Ничего страшного, малыш, ничего страшного. Прости меня…

Лео кивнул, соглашаясь. В этот момент показалось, что взрослая жизнь внезапно ворвалась в его мир, и это и его лишило сил. Он быстро заснул.

На этот раз Софи согласилась остаться ночевать, настолько была подавлена.

Она сжала в руках чашку с уже остывшим чаем, не обращая внимания на слезы, тяжело падавшие на паркет. На краткое мгновение всплыла картина: тело кошки, приколоченное к деревянной двери. Черно-белая кошка. И еще другие картины. Сколько смертей. В ее жизни было много смертей.

Пора. Взгляд на кухонные часы: полдесятого. Не отдавая себе отчета, она прикурила еще одну сигарету. Нервно раздавила ее в пепельнице.

– Лео!

Собственный голос заставил ее вздрогнуть. Она услышала в нем непонятно откуда взявшийся страх.

– Лео?

Она бросилась в детскую. На кровати громоздились простыни, под ними вырисовывалось нечто вроде американских горок. Она с облегчением выдохнула и даже слегка улыбнулась. Испарившийся страх вызвал в ней невольный всплеск чего-то вроде благодарной нежности.

Она подошла к кровати со словами:

– И куда это подевался наш мальчик?.. – Обернулась. – Может быть, здесь… – Легонько хлопнула дверцей соснового шкафа, искоса наблюдая за кроватью. – Нет, не в шкафу. Может, в ящиках… – Выдвинула ящик – один раз, другой, третий, повторяя: – Не в этом… Не в этом… И тут нет… Где ж он может быть?.. – Потом подошла к двери и уже громче сказала: – Ну ладно, ничего не поделаешь, раз его тут нет, я ухожу…

Она громко хлопнула дверью, но осталась в комнате, глядя на кровать и фигурку под простынями. Поджидая реакции. И тут ее охватила тревога, засосало под ложечкой. Фигура на кровати оставалась неподвижной. Она застыла на месте, слезы снова подступили к глазам, но не теперешние, а прежние, которые орошали окровавленное тело мужчины, упавшее на руль, которые брызнули после того, как ее руки скользнули по спине старой женщины, летевшей с лестницы.

Механическим шагом она приблизилась к кровати и одним рывком сдернула простыни.

Лео был там, но он не спал. Он лежал голый, скорченный, запястья привязаны к щиколоткам, голова свисает между колен. В профиль видно, какого жуткого цвета у него лицо. Пижамой воспользовались, чтобы крепко связать его. Шнурок на шее был затянут так туго, что оставил в плоти глубокую борозду.

Она вцепилась зубами в кулак, но не смогла сдержать рвоту. Склонилась вперед, изо всех сил стараясь не касаться ребенка, но ей ничего не оставалось, как опереться о кровать. Маленькое тело тут же скользнуло к ней, голова Лео стукнулась о ее колени. Она так крепко прижала его к себе, что они с неизбежностью упали друг на друга.

И вот она сидит на полу, привалившись спиной к стене, прижимая к себе неподвижное ледяное тело Лео… Собственные завывания потрясают ее так, словно исходят от кого-то другого. Она опускает глаза к ребенку. Несмотря на застилающую взор пелену слез, она ясно различает всю необъятность катастрофы. Механически гладит его волосы. Лицо его, изжелта-белое, покрытое пятнами, обращено к ней, но неподвижные глаза смотрят в пустоту.

2

Сколько времени? Она не знала. Открыла глаза. Первое, что ощутила, – вонь от своей майки, залитой рвотой.

Она по-прежнему сидела на полу, привалившись спиной к стене, и упорно глядела в пол, словно желая, чтобы все застыло – и голова, и руки, и мысли. Остаться так, неподвижной, слиться со стеной. Когда останавливаешься, все тоже должно остановиться, верно? Но от этого запаха ее мутило. Она повернула голову. Крошечное движение вправо, в сторону двери. Который час? Обратное движение, тоже минимальное, влево. В ее поле зрения – ножка кровати. Это как головоломка, которую надо собрать: стоит одному кусочку стать на место, и в сознании возникнет цельная картинка. Не поворачивая головы, она чуть-чуть пошевелила пальцами, ощутила под рукой волосы, всплыла, как ныряльщица на поверхность, к поджидающему ее ужасу, но тут же остановилась, пронзенная электрическим разрядом: телефон разразился воплями.

На этот раз ее голова без колебаний повернулась к двери. Звонок доносился оттуда, от ближайшего телефона, который стоял в коридоре на столике из канадской березы. Она на мгновение опустила глаза и оцепенела при виде детского тельца: оно лежало на боку, голова на коленях, в такой застывшей неподвижности, что само напоминало картину.

Итак, мертвый ребенок, наполовину распростертый на ее собственном теле, надрывные телефонные звонки и Софи, в чьи обязанности входит заботиться о ребенке и подходить к телефону, которая сидит, прислонившись к стене, мотая из стороны в сторону головой и вдыхая запах собственной рвоты. Голова у нее закружилась, снова навалилась дурнота, она едва не потеряла сознание. Мозг плавился, рука безнадежно тянулась вперед как у утопающей. От ужаса и смятения ей показалось, что звонки стали еще пронзительней. Сейчас она слышала только их, и они ввинчивались в мозг, заполняя и парализуя ее всю. Вытянув руки, потом разведя их в стороны, она вслепую отчаянно попыталась нащупать опору, наконец обнаружила справа что-то твердое, за что можно ухватиться, чтобы удержать остатки сознания. И этот безостановочный звон, не желающий умолкнуть… Ее рука вцепилась в угол тумбочки, на которой у изголовья Лео стояла лампа. Она изо всех сил сжала пальцы, и это мышечное усилие заставило дурноту на мгновение отступить. И звонок замолк. Потянулись долгие секунды. Она задержала дыхание. Мозг медленно отсчитывал… четыре, пять, шесть… телефон молчал.

Она подсунула руку под тело Лео. Он ничего не весил. Ей удалось уложить его голову на пол и ценой нечеловеческого усилия встать на колени. И снова навалилась тишина, плотная, почти осязаемая. Она дышала урывками, как женщина при родах. Длинная нитка слюны свисала с уголка ее губ. Не поворачивая головы, она всмотрелась в пустоту, ища следы чьего-то присутствия. И подумала: здесь, в квартире, кто-то есть – тот, кто убил Лео, убьет и меня тоже.

 

В этот момент снова раздался телефонный звонок. Новый электрический разряд пронзил ее тело сверху донизу. Она пошарила руками вокруг. Найти что-нибудь, скорее… Лампа у изголовья. Она схватила ее, рывком дернула на себя. Шнур выскочил, и она медленно, переставляя одну ногу за другой, двинулась по комнате в направлении звонка, держа лампу как факел, как оружие, не отдавая себе отчета в нелепости ситуации. Но слышать чье-то присутствие было невыносимо – телефон ревел, вопил, его механический неотвязный звон сверлом вгрызался в пространство. Она уже дошла до порога, когда внезапно воцарилась тишина. Она продвинулась еще на несколько шагов и вдруг, сама не зная почему, прониклась уверенностью, что в квартире никого нет, она одна.

Не раздумывая и не колеблясь, она направилась в конец коридора, к другим комнатам, держа лампу в опущенной руке и волоча шнур. Вернулась в гостиную, зашла на кухню, потом вышла, распахнула двери – все двери.

Одна.

Она рухнула на диван и наконец выпустила лампу из рук. Рвота на майке казалась свежей. Ее снова охватило отвращение. Она сорвала майку, бросила ее на пол, вскочила и пошла к детской. И замерла, прислонившись к косяку, скрестив руки на голой груди, глядя на маленькое мертвое тело, лежащее на боку, и тихонько плача… Нужно позвонить. Это уже ничего не изменит, но нужно позвонить. В полицию, в «скорую», спасателям, кого там зовут в таких случаях? Мадам Жерве? Живот свело от страха.

Она хотела бы сдвинуться с места, но не могла. Господи, Софи, в какое дерьмо ты влипла? Мало тебе было всего остального… Ты должна срочно исчезнуть, прямо сейчас, пока снова не зазвонил телефон, пока встревоженная мать не схватила такси и не явилась сюда с криками, слезами, полицией, вопросами и допросами.

Софи не представляла, что делать. Звонить? Уходить? Из двух зол меньшее. В этом выборе вся ее жизнь.

Наконец она выпрямилась. Что-то в ней уже приняло решение. Плача, она заметалась по квартире из комнаты в комнату, но движения ее были беспорядочны, а метания бесцельны, она слышала собственный голос – хныкающий, как у ребенка. Попыталась уговорить себя: «Сосредоточься, Софи. Выдохни и начни думать. Тебе нужно одеться, умыться, собрать вещи. Скорее. И уходи. Немедленно. Забери свои вещи, сложи сумку, торопись». Она так набегалась по комнатам, что почти потеряла ориентировку. Проходя мимо комнаты Лео, не смогла удержаться, чтобы не заглянуть еще раз внутрь; первое, что она увидела, – не восковое застывшее лицо ребенка, а его шею и коричневый шнурок, конец которого змейкой вился по полу. Она узнала его. Это был шнурок от ее уличных ботинок.

3

Какие-то детали этого дня выпали у нее из памяти. Следующее, что всплыло перед глазами, – часы на церкви Святой Елизаветы, которые показывали 11:15.

Солнце почти в зените, в висках оглушительно стучит. Не говоря уж о том, что она совершенно без сил. Ее преследует вид тела Лео. Как будто она проснулась во второй раз. Она пытается зацепиться… за что… Стеклянная поверхность под рукой. Магазин. Стекло холодное. Она чувствует, как пот стекает из-под мышек. Ледяной пот.

Что она здесь делает? И вообще, где она? Хочет взглянуть, сколько времени, но часов на руке нет. Хотя она уверена, что они у нее были… А может, и нет. Она больше не помнит. Улица Тампль. Неужели она добиралась сюда полтора часа? Что же она делала все это время? Куда ходила? И кстати, Софи, куда ты идешь? Ты шла пешком от улицы Мольера? Или ехала на метро?

Черная дыра. Она знает, что сошла с ума. Нет, ей нужно время, вот и все, немного времени, чтобы сосредоточиться. Ну конечно, так и есть, она ехала на метро. Она не чувствует своего тела, только пот, стекающий по рукам, капля за каплей, безостановочно, и старается промокнуть его, прижимая локоть к боку. Как она одета? У нее безумный вид? Голова раскалывается и гудит, картинки мельтешат, сменяя друг друга. Надо подумать и что-то сделать. Но что именно?

Она видит свое отражение в витрине и не узнает себя. Сначала думает, что на самом деле это не она. Но нет, это она, только что-то в ней другое… Что-то другое, но что?

Она окидывает взглядом улицу.

Пройтись и попробовать подумать. Но ноги отказываются ее нести. Работает только голова, и Софи старается дышать глубже, чтобы унять мельтешение картинок и слов. Грудь будто в тисках. Опираясь одной рукой о витрину, она пытается привести мысли в порядок.

Ты убежала. Все так, ты испугалась и убежала. Когда обнаружат тело Лео, начнут искать тебя. Тебя обвинят в… Как это называется? Что-то там о «неоказании помощи», кажется… Сосредоточься.

В сущности, все просто. Тебе поручили присматривать за ребенком, а кто-то пришел и убил его. Лео…

Она так и не смогла сразу найти объяснение тому факту, что дверь квартиры была заперта на два оборота, – она обнаружила это, когда убегала. Ладно, объяснение найдется позже.

Софи подняла глаза. Место знакомое. Это же совсем рядом с ее домом. Ну да, точно, ты убежала и теперь возвращаешься к себе.

Приходить сюда было безумием. Если б она хоть что-то соображала, никогда бы и близко к этому кварталу не подошла. Ее будут искать. Наверное, уже ищут. На нее навалилась новая волна усталости. Вон там, справа, кафе. Она зашла.

Уселась в глубине зала. Огромным усилием заставила себя думать. Прежде всего следовало определиться в пространстве. Она сидела в глубине зала и лихорадочно всматривалась в лицо приближающегося официанта, взгляд ее быстро обежал помещение, прикидывая, каким путем она сможет рвануть к выходу, если… но ничего не произошло. Официант не задал никаких вопросов, только смотрел на нее так, словно все ему надоело. Она заказала кофе. Официант устало направился к стойке.

Вот так, сначала определиться в пространстве.

Улица Тампль. Она в… трех, нет, в четырех остановках метро от дома. Да, в четырех: «Тампль», «Республика», пересадка, потом… Какая же четвертая остановка? Господи ты боже мой! Она сходила на ней каждый день, она ездила по этой линии сотни раз. Перед глазами стоял вход, лестница с железными перилами, на самом углу газетный киоск с продавцом, который вечно повторял: «Ну что за погода, блин?! Сплошное дерьмо!»

Официант принес кофе, рядом положил кассовый чек: один евро десять центов. А деньги у меня есть? Сумочку она поставила перед собой на стол и даже не осознала, что сумочка при ней.

Память отключилась, в голове пусто, она двигается автоматически, не отдавая себе отчета в собственных действиях. Именно так все и случилось. Именно поэтому она и убежала.

Сосредоточиться. Как же называется та проклятая станция? Приезд сюда, сумка, часы… Что-то действует у нее внутри, словно их теперь двое. Меня двое. Одна дрожит от страха, сидя перед чашкой остывающего кофе, а другая – это та, которая двигается, берет сумку, забывает часы, а теперь как ни в чем не бывало возвращается к себе домой.

Она обхватывает голову руками и чувствует, как текут слезы. Официант смотрит на нее, продолжая протирать стаканы фальшиво небрежными движениями. Я сумасшедшая, и это заметно… Надо уйти. Встать и уйти.

Ее встряхивает внезапный выброс адреналина: если я сумасшедшая, возможно, все эти картинки фальшивые. Возможно, это всего лишь кошмар наяву. Она просто отключилась от реальности, заблудилась в вымышленном мире. Да, это ночной кошмар, и ничто иное. Ей почудилось, что она убила ребенка. А утром она испугалась и убежала? Да, я испугалась собственной фантазии, вот и все.

«Бон-Нувель! Вот как называется эта станция метро, «Бон-Нувель»! Нет, там была еще одна, как раз перед этой. Но теперь название всплывает само собой: «Страсбург – Сен-Дени».

Ее станция называется «Бон-Нувель». Она совершенно уверена, теперь она ясно ее представляет.

Официант странно на нее поглядывает. Она расхохоталась во весь голос. Она то плачет, то вдруг начинает хохотать.

Реально ли все это? Надо бы удостовериться. Для очистки совести. Позвонить. Сегодня что? Пятница… Лео не должен идти в школу. Он дома. Лео должен быть дома.

Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»