Сэм стремительный

1. Сэм отправляется в путешествие

Солнце позднего августа с утра поджаривало Нью-Йорк все жарче, жарче, и к трем часам дня население города, исключая небольшое общество, собравшееся на десятом этаже Уилмот-Билдинга (Верхний Бродвей), по своего рода естественному разлому разделилось на две полновесные части. Составлявшие одну бродили сонными мухами и спрашивали всех встречных: «Жарко, а?» Сплоченные во второй утверждали, что жара – это ерунда, но вот влажность!

Ажиотаж на десятом этаже Уилмота вызвало спортивное состязание первостепенной важности – финал чемпионата по взбрыкиванию среди конторских рассыльных. Титул оспаривали Штырь Мэрфи из компании Джона Б. Пинсента «Экспорт-импорт» и стройный гибкий юноша из корпорации «Щипчики для бровей, пилочки для ногтей».

Поединок происходил в помещении первой из упомянутых фирм перед малочисленной, но избранной публикой. Три-четыре жующие резинку стенографистки, парочка-другая рабов потогонной системы без пиджаков и Сэмюэл Шоттер, племянник мистера Джона Б. Пинсента, молодой человек симпатичной наружности, взявший на себя обязанности рефери.

Но Сэм Шоттер был не только рефери, а еще меценатом и организатором чемпионата – без его предприимчивости и провидения несметное богатство юных талантов прозябало бы в безвестности, ставя под угрозу шансы Америки на Олимпийских играх, буде их программа украсится еще и этим видом спорта. Именно Сэм, бродя по лабиринту конторы в неусыпных поисках, чем бы облегчить зеленую скуку работы, чуждой его вкусам, наткнулся в дальнем коридоре на юного Мэрфи, который отрабатывал у стены приемы взбрыкивания, и укрепил его в честолюбивом стремлении вскидывать ногу все выше и выше. Именно он устраивал встречи между представителями фирм на всех этажах здания. И это он из собственного кармана извлек призовую сумму, которую, когда натренированная нога Мэрфи ударила по штукатурке на целый дюйм выше достижения его соперника, приготовился вручить Штырю, сопроводив церемонию небольшой теплой речью.

– Мэрфи, – сказал Сэм, – бесспорный победитель. В состязании, проведенном с начала и до конца в лучших традициях американского брыканья в высоту, он достойно поддержал честь «Экс. и имп.» Джона Б. Пинсента и сохранил свой титул. А потому, в отсутствие шефа, который, к сожалению, отбыл в Филадельфию, почему и не смог украсить эту встречу своим присутствием, я с большим удовольствием вручаю ему заслуженную награду, великолепную долларовую бумажку. Возьми ее, Штырь, дабы в будущем, став седовласым муниципальным советником или кем-нибудь почище, ты мог бы вспомнить эту минуту и сказать себе…

Сэм умолк, оскорбленный в своих лучших чувствах. Ему казалось, что говорит он очень красноречиво, но его аудитория испарялась прямо на глазах, а Штырь Мэрфи и вовсе удирал во все лопатки.

– Сказать себе…

– Когда у тебя выберется свободная минута, Сэмюэл, – раздался голос у него за спиной, – я был бы рад побеседовать с тобой у меня в кабинете.

Сэм обернулся.

– А, дядюшка, как вы? – сказал он.

И кашлянул. Мистер Пинсент тоже кашлянул.

– Я думал, вы уехали в Филадельфию, – сказал Сэм.

– Вот как? – сказал мистер Пинсент.

И без дальнейших слов прошествовал в свой кабинет, откуда секунду спустя появился снова с терпеливо-вопросительным выражением на лице.

– Подойди сюда, Сэм, – сказал он, указывая пальцем. – Кто это?

Сэм заглянул в дверь и увидел развалившегося во вращающемся кресле тощего долговязого мужчину отвратного вида. Его большие ступни уютно покоились на письменном столе, голова свисала набок, рот был разинут. Из этого рта, весьма внушительных пропорций, вырвался булькающий всхрап.

– Кто, – повторил мистер Пинсент, – этот джентльмен?

Сэм невольно восхитился безошибочности инстинкта своего дядюшки, этой потрясающей интуиции, которая сразу же подсказала ему, что раз непрошеный и незнакомый гость почивает в его любимом кресле, значит, ответственность за это по необходимости падает на его племянника Сэмюэла.

– Боже мой! – воскликнул Сэм. – А я и не знал, что он тут.

– Твой друг?

– Это Фарш.

– Прошу прощения?

– Фарш Тодхантер, ну, кок с «Араминты». Помните, год назад я попутешествовал на грузовом судне? Так он был там коком. Сегодня я столкнулся с ним на Бродвее и угостил его завтраком, а потом привел сюда: ему хотелось посмотреть, где я работаю.

– Работаешь? – переспросил мистер Пинсент с недоумением.

– Но я понятия не имел, что он забредет к вам в кабинет.

Сэм говорил извиняющимся тоном, но был бы не прочь указать, что во всех этих прискорбных происшествиях, в сущности, виноват сам мистер Пинсент. Если человек создает впечатление, будто едет в Филадельфию, а сам туда не едет, то за дальнейшее должен благодарить только себя. Однако беспокоить дядюшку такой чисто академической тонкостью он не стал.

– Разбудить его?

– Будь так добр! А затем забери его отсюда, оставь где-нибудь и возвращайся. Мне надо сказать тебе очень много.

Встряска энергичной рукой понудила спящего открыть глаза, и, все еще в сомнамбулическом состоянии, он разрешил, чтобы его вывели из кабинета и проводили по длинному коридору в каморку, где Сэм исполнял свои ежедневные обязанности. Там он рухнул в кресло и вновь уснул, а Сэм покинул его и вернулся к дяде. Когда он вошел в кабинет, мистер Пинсент задумчиво глядел в окно.

– Садись, Сэм, – сказал он.

Сэм сел.

– Я очень сожалею, что все так получилось, дядя.

– Что – все?

– Ну то, что происходило, когда вы вошли.

– А, да! Кстати, что, собственно, происходило?

– Штырь Мэрфи доказывал, что может брыкнуть выше, чем мальчишка из фирмы ниже этажом.

– И брыкнул?

– Да.

– Молодец, – одобрительно заметил мистер Пинсент. – Без сомнения, матч организовал ты?

– Правду говоря, я.

– Ну еще бы. Ты работаешь у меня, – продолжал мистер Пинсент ровным тоном, – три месяца. За этот срок ты умудрился полностью деморализовать лучший в Нью-Йорке штат конторских служащих.

– Ах, дядюшка! – с укоризной сказал Сэм.

– Полностью, – повторил мистер Пинсент. – Рассыльные мальчишки называют тебя по имени.

– С ними нет никакого сладу, – вздохнул Сэм. – Я отвешиваю им подзатыльники, но привычка оказывается сильнее.

– В прошлую среду я видел, как ты целовал мою стенографистку.

– У бедняжки страшно разболелся зуб.

– А мистер Эллаби поставил меня в известность, что твоя работа – позор для фирмы. – Наступила пауза. – Английские аристократические школы – проклятие нашего века! – произнес мистер Пинсент с чувством.

Посторонний человек, наверное, счел бы это умозаключение не идущим к делу, но Сэм понял его смысл и оценил по достоинству, как язвительнейший упрек.

– Сэм, в Райкине тебя учили хоть чему-то кроме футбола?

– О да!

– Чему же?

– О, многому чему!

– Никаких признаков этого мне заметить не удалось. И до сих пор не понимаю, почему твоя мать отдала тебя туда, а не в какой-нибудь солидный коммерческий колледж.

– Видите ли, там учился отец…

Сэм умолк. Он знал, что мистер Пинсент не питает особо теплых чувств к покойному Энтони Шоттеру и считает – возможно, с полным основанием, – что его покойная сестрица, выйдя замуж за этого приятного, но ненадежного человека, совершила величайшую глупость в своей легкомысленной и бестолковой жизни.

– Весьма веская рекомендация, – сухо заметил мистер Пинсент.

Возразить на это Сэму было нечего.

– Во многих и многих отношениях ты очень похож на отца, – сказал мистер Пинсент.

Сэм не отозвался и на этот удар под ложечку. Нынче они сыпались градом, но ведь он тут ничего поделать не мог.

– И все-таки я тебя люблю, Сэм, – продолжил мистер Пинсент после короткой паузы.

Вот это больше походило на дело!

– И я вас люблю, дядюшка, – сказал Сэм прочувствованно. – Когда я думаю, сколько вы для меня сделали…

– Но, – гнул свое мистер Пинсент, – ты, думаю, будешь мне нравиться даже еще больше, находясь в трех тысячах миль от конторы пинсентовской экспортно-импортной компании. Мы расстаемся, Сэм, – и сейчас же!

– Мне очень жаль.

– А я со своей стороны, – сказал мистер Пинсент, – так очень рад.

Наступило молчание. Сэм, сочтя, что на этом беседу можно считать законченной, встал с кресла.

– Погоди! – сказал его дядя. – Я хочу сказать, как я спланировал твое будущее.

Сэм был приятно удивлен. Он никак не ожидал, что его будущее может интересовать мистера Пинсента.

– Вы его спланировали?

– Да, все улажено.

– Замечательно, дядюшка, – благодарно сказал Сэм. – Я думал, вы собираетесь выгнать меня в бушующую вьюгу.

– Ты помнишь, как познакомился с англичанином, лордом Тилбери, когда обедал у меня?

Еще бы Сэм не помнил! После обеда милорд зажал его в углу и разглагольствовал без передышки добрых полчаса.

– Он владелец издательства «Мамонт», выпускающего много ежедневных и еженедельных газет в Лондоне.

Сэм был об этом хорошо осведомлен – беседа лорда Тилбери носила почти исключительно автобиографический характер.

– Ну так он в субботу отплывает назад в Англию на «Мавритании», и ты отправляешься с ним.

– А?

– Он предложил использовать тебя в своем концерне.

– Но я же ничего не знаю о газетной работе!

– Ты ничего не знаешь ни о чем, – мягко указал мистер Пинсент. – Результат того, что ты обучался в английской аристократической школе. Однако ты вряд ли способен показать себя у него хуже, чем у меня. Вот эта мусорная корзинка стоит у меня в кабинете всего четыре дня, но она уже знает об экспорте и импорте больше, чем ты узнал бы, пробыв здесь пятьдесят лет.

Сэм испустил жалобный звук. Пятьдесят лет он счел некоторым преувеличением.

– От лорда Тилбери я ничего не скрыл, но тем не менее он намерен нанять тебя.

– Странно! – сказал Сэм, невольно чувствуя себя польщенным таким настойчивым желанием заручиться его услугами у человека, который видел его всего раз в жизни. Пусть лорд Тилбери редкостный зануда, но факт остается фактом: он обладает тем даром, без которого невозможно разбогатеть, тем таинственным, почти сверхъестественным даром распознавать талантливого человека при первой же встрече.

– Вовсе не странно, – возразил мистер Пинсент. – Мы с ним ведем деловые переговоры. Он пытается убедить меня поступить так, как в данный момент я поступать не собираюсь. Он думает, что я буду ему обязан, если он освободит меня от тебя, и в этом он совершенно прав.

– Дядя, – истово произнес Сэм, – я добьюсь успеха.

– Да уж, добейся, а не то… – сказал мистер Пинсент, не смягчившись. – Это твой последний шанс. Нет никаких причин, почему я должен содержать тебя до конца твоих дней, и я не намерен этого делать. Если и в издательстве Тилбери ты будешь валять дурака, не думай, что сможешь кинуться назад ко мне. Упитанного тельца не будет. Запомни это.

– Запомню, дядя, но не беспокойтесь. Что-то говорит мне, что успеха я добьюсь. И в Англию я поеду с удовольствием.

– Рад слышать. Ну, теперь все. До свидания.

– Знаете, как-то странно, что вы меня туда отсылаете, – задумчиво произнес Сэм.

– Не нахожу ничего странного. Я рад, что мне подвернулась такая возможность.

– Да нет… я хочу сказать: вы верите в хиромантию?

– Нет. Всего хорошего.

– Потому что гадалка сказала мне…

– Эта дверь, – сказал мистер Пинсент, – открывается автоматически, если нажать на ручку.

Проверив это утверждение и убедившись в его верности, Сэм вернулся в собственную обитель, где узрел, что мистер Кларенс (Фарш) Тодхантер, популярный и энергичный шеф-повар грузового судна «Араминта», уже проснулся и закурил короткую трубку.

– Что это был за старикан? – осведомился мистер Тодхантер.

– Это был мой дядя, глава фирмы.

– Я что, заснул у него в кабинете?

– Вот именно.

– Ты уж извини, Сэм, – сказал Фарш с благородным сожалением. – Вчера ночью я припозднился.

Он объемисто зевнул. Фарш Тодхантер был тощим, жилистым человеком за тридцать, с высоким лбом и меланхоличными глазами. Раздосадованные товарищи по плаванью, поиграв с ним в покер, иногда уподобляли эти глаза очам скончавшейся рыбы; однако критики, которых не жгла мысль о недавних финансовых потерях, а потому свободные от предубеждения, скорее нашли бы в них сходство с глазами попугая, после того как тот обозрел жизнь и обнаружил, что она полна разочарований. Фарш обладал сильной склонностью к пессимизму и под влиянием винных паров имел обыкновение темно намекать, что получай каждый по своим правам, так он был бы прямым наследником графского титула. История была длинная, запутанная и бросала тень на всех, кто был к ней причастен. Но поскольку он каждый раз рассказывал ее по-новому, взыскательные обитатели кубрика относились к ней скептически. А в остальном он варил макароны по-флотски лучше всех в Западном океане, но ничуть этим не чванился.

– Фарш, – сказал Сэм. – Я уезжаю в Англию.

– И я. Отплываем в понедельник.

– Да неужели, черт возьми! – сказал Сэм и призадумался. – Я должен уплыть на «Мавритании» в субботу, но, пожалуй, я бы отправился с вами. Шесть дней тет-а-тет с лордом Тилбери меня что-то не прельщают.

– А кто он?

– Владелец издательства «Мамонт», где я буду работать.

– Так отсюда тебя поперли?

Сэма слегка задело, что этот малообразованный человек с такой легкостью докопался до истины. Да и в тактичности Тодхантеру приходилось отказать: он мог бы по меньшей мере сделать вид, будто отставка была добровольной.

– Ну пожалуй, можно сказать и так.

– Да не за то же, что я в его кресле сидел?

– Нет. Причин, видимо, накопилось много. Фарш, а вообще-то странно, что дядюшке пришло в голову сплавить меня в Англию. На днях гадалка сказала мне, что скоро меня ждет длинная поездка, а в ее конце я встречу белокурую девушку… Фарш!

– А?

– Я хочу показать тебе кое-что.

Сэм порылся в кармане и извлек на свет бумажник. Завершив эту операцию, он замер. Но затем, видимо, преодолев временные колебания, открыл бумажник и с благоговением индийского священнослужителя, прикасающегося к бесценной реликвии, достал из него сложенный бумажный лист.

Случайный наблюдатель, обманутый веселой беззаботностью его поведения, мог бы счесть Сэма Шоттера одним из тех молодых материалистов, в чьей броне любви трудно отыскать щелочку. И случайный наблюдатель ошибся бы. Пусть Сэм весил сто семьдесят фунтов (только кости и мышцы), а когда его что-нибудь смешило – случалось же это часто, – разражался хохотом, какому позавидовала бы и гиена в своих родных джунглях, тем не менее ему были свойственны и нежные чувства. Иначе он не носил бы в бумажнике этот лист.

– Но прежде чем я покажу его тебе, – Сэм вперил глаза в Фарша, – ответь, видишь ли ты что-нибудь забавное, что-нибудь смешное в том, как человек отправляется поудить рыбу в Канаде и застревает в хижине среди первозданной глуши, где нечего читать и некого слушать, кроме дикого селезня, призывающего подругу, и глупостей франко-канадского проводника, не способного и двух слов связать по-английски…

– Нет, – сказал Фарш.

– Я еще не кончил! Видишь ли ты – я продолжаю – что-нибудь нелепое в том, что такой человек в таких обстоятельствах, найдя фотографию красивой девушки, прикнопленную к стене каким-то предыдущим обитателем хижины, и пять недель глядя на нее, так как смотреть больше не на что, влюбился в эту фотографию? Хорошенько подумай, прежде чем ответить.

– Нет, – сказал Фарш по зрелом размышлении. Он не принадлежал к тем, кто умеет находить смешную сторону в чем угодно и без труда.

– Отлично, – сказал Сэм. – И большое счастье для тебя. Хихикни ты – один-единственный разок, – и я бы обрушил могучий удар на твою сопатку. Ну, со мной как раз это и случилось.

– Что случилось?

– Я нашел вот эту фотографию, прикнопленную к стене, и влюбился в нее. Вот погляди!

Он благоговейно развернул лист, оказавшийся половиной страницы, вырванной из иллюстрированной газеты – одной из тех, что скрашивают для англичанина середину недели. Длительное пребывание на стене рыбачьей хижины на пользу ей не пошло. Она выцвела, пожелтела, один угол скрывало расползшееся темное пятно, намекая, что в тот или иной день какой-то обитатель хижины был неаккуратен с ножом. Тем не менее Сэм взирал на нее, будто юный рыцарь – на Чашу Святого Грааля.

– Ну?

Фарш внимательно изучил половину страницы.

– Баранья подливка, – сказал он, указывая на темное пятно и ставя молниеносный профессиональный диагноз. – Говяжья была бы посветлее.

Сэм устремил на своего друга взгляд, полный сконцентрированного омерзения, который, безусловно, смутил бы более чуткого человека.

– Я показываю тебе это обворожительное лицо, светящееся юностью и радостью жизни, – вскричал он, – а тебя интересует лишь то, что какой-то вандал, чью шею я с наслаждением свернул бы, обрызгал его своим гнусным обедом! Господи, смотри же на девушку! Ты когда-нибудь видел подобную красавицу?

– Да, она ничего.

– Ничего! Неужели ты не видишь, какая она изумительная?

Сказать правду, фотография в достаточной мере оправдывала энтузиазм Сэма. Она запечатлела девушку в охотничьем костюме, стоящую рядом со своей лошадью. Стройная, с мальчишеской фигурой девушка, лет восемнадцати, чуть выше среднего роста. С фотографии глядели ясные, умные, серьезные глаза. Уголок ее рта чуть задумчиво изогнулся. Рот был очаровательным, но Сэм, досконально изучивший фотографию и считавший себя ведущим мировым специалистом по ней, твердо придерживался мнения, что, улыбаясь, он станет еще очаровательнее.

Под фотографией жирным шрифтом было напечатано:

ПРЕКРАСНАЯ ДЩЕРЬ НИМВРОДА

Ниже столь поэтического заголовка предположительно помещались более конкретные сведения касательно личности прекрасной дщери, но грубая рука, вырвавшая страницу, к несчастью, оставила их под линией разрыва.

– Изумительная! – с чувством повторил Сэм. – Что там Теннисон накропал? Английский розовый бутон, она?

– Теннисон? Когда я плавал на «Морской птице» там был Пеннимен…

– Да заткнись ты! Ведь она чудо, Фарш! И более того, блондинка, верно?

Фарш поскреб подбородок. Он любил все хорошенько обдумать.

– Или брюнетка, – изрек он.

– Дурак! Ты еще скажешь, что эти глаза не голубые!

– Может, и так, – с неохотой допустил Фарш.

– А волосы золотистые, ну разве что светло-каштановые.

– Почем я знаю!

– Фарш, – сказал Сэм, – как только я доберусь до Англии, так сразу начну ее разыскивать.

– Плевое дело. – Фарш ткнул мундштуком трубки в заголовок. – Дщерь Нимврода. Бери телефонную книгу да и ищи. Там и адрес дают.

– И как это ты все сообразил? – заметил Сэм с восхищением. – Одна беда: что, если старина Нимврод проживает за городом? Похоже, что он любитель охоты и лисьей травли.

– А! – сказал Фарш. – Может, и так.

– Нет, надежнее будет установить, из какой газеты выдрали эту страничку, а потом просмотреть подшивки.

– Валяй, – сказал Фарш, явно утратив всякий интерес к теме.

Сэм мечтательно созерцал фотографию.

– Видишь эту ямочку у подбородка, Фарш? Бог мой, я бы дорого заплатил, лишь бы увидеть, как эта девушка улыбается! – Он вернул вновь сложенную страницу в бумажник и вздохнул. – Любовь – замечательная штука, Фарш!

Объемистый рот мистера Тодхантера сардонически искривился.

– Вот когда попробуешь жизни с мое, – ответил он, – так узнаешь, что чашкой чая обойтись куда лучше.

2. Кей из Вэлли-Филдз

Безымянный индивид, вырвавший фотографию, столь восхитившую Сэма Шоттера, из ее законного окружения, проделал это, как уже упоминалось, очень неаккуратно. Прояви он хоть чуточку осмотрительности, и изнывающий влюбленный прочел бы под ней следующее: «Мисс Кей Деррик, дочь полковника Юстеса Деррика, Мидуэй-Холл, Уилтшир».

А окажись Сэм на Пиккадилли-cеркус как-то днем, недели через три после своей задушевной беседы с Фаршем Тодхантером, то он мог бы узреть мисс Деррик во плоти. Ибо она стояла там на остановке и ждала автобус номер три.

Узри он ее там, так тут же заключил бы, что фотография, какой бы чарующей она ни была, далеко уступала оригиналу. С момента, когда фотограф запечатлел ее, миновали четыре года, а в возрасте между восемнадцатью и двадцатью двумя годами многие девушки заметно расцветают. К ним принадлежала и Кей Деррик. И еще он убедился бы, что очень точно определил, как она выглядит в красках. Глаза у нее, как он и предсказывал, были голубые, а точнее – синие, будто небо в летний вечер, и с той же мягкой бархатистостью. Ее волосы, те, что выглядывали из-под очень ей шедшей шляпки, казались темно-золотыми с каштановым отливом. А в-третьих, он заметил бы, что выглядит она усталой. Потому что очень устала. Ежедневно она приезжала в дом некой миссис Уиннингтон-Бейтс на Тэрлоу-сквер в Южном Кенсингтоне, чтобы читать этой даме вслух и вести ее обширную корреспонденцию. И никто из тех, кто знал миссис Уиннингтон-Бейтс сколько-нибудь близко, не стал бы отрицать, что после дня подобных занятий любая девушка имела полное право выглядеть настолько усталой, насколько ей заблагорассудится.

Подошел автобус, и Кей поднялась на крышу. Перед ней предстал кондуктор с компостером в руке.

– Д’ куда?

– Вэлли-Филдз, – ответила Кей.

– Хн, – сказал кондуктор.

И вручил ей билет без малейшего волнения, без следа сочувственной тревоги, которую испытывали те, кто видел юношу, несшего знамя с надписью «Эксцельсиор», ибо давно миновали дни, когда поездка в Вэлли-Филдз приравнивалась к опасному приключению. Двести лет тому назад, когда рыцари большой дороги рыскали по Западному Кенсингтону, а на Риджент-стрит стреляли бекасов, этот приятный пригород (почтовый индекс: Ю.-В. 21) был дикой глушью, куда пресыщенные светские щеголи и дуэлянты удалялись верхом, если их тянуло побыть наедине с Природой. Но необъятное озеро кирпича и асфальта, именуемое Лондоном, успело с тех пор выйти из берегов и затопить Вэлли-Филдз, превратив пустынную долину в обширное скопление домов, куда можно, кроме автобуса, доехать на поезде и даже на трамвае.

Пригород этот стал для Кей таким знакомым, что порой ей чудилось, будто она прожила в нем всю жизнь, хотя миновало лишь несколько месяцев с того дня, как ее выбросило на сей брег, точно обломок погибшего корабля. Или, если изложить факты не столь красочно, – с того дня, как мистер Ренн из «Сан-Рафаэля» на Берберри-роуд явился к ней после кончины ее родителей и пригласил ее поселиться там. Этот мистер Ренн был нехорошим дядей Мэтью, который в темном прошлом, в году эдак 1905-м, гнусно запятнал герб Дерриков, бежав с Энид, приходившейся Кей тетушкой.

Кей тогда было два годика, и историю эту она узнала лишь в восемь лет от юного Уиллоуби Брэддока, толстого мальчика, который через посредство опекуна владел великолепным домом и землями, граничившими с землями Мидуэйза. История была весьма романтичной. Молодой человек приехал в Мидуэйз собирать материал для «Исторических поместьев Англии» – серии, печатавшейся в тогда только-только учрежденном «Домашнем спутнике» Пайка. В процессе собирания материала он познакомился с сестрой владельца и через каких-то несколько недель понудил ее бежать с ним и выйти за него замуж, чем – с точки зрения ее родных – погубил все ее надежды в этом мире, а также упования в мире загробном.

Двадцать лет Мэтью Ренн пребывал семейным парией, и вот время отомстило в лучшем своем стиле. Кончина полковника Деррика, последовавшая через несколько месяцев после кончины его супруги, обнаружила, что вдобавок к голубой нормандской крови он обладал и той безыскусной верой, которую поэт поставил гораздо выше. А безыскусно он веровал в прельстительные рекламные проспекты, неспособные обмануть и ребенка, и, пытаясь восполнить потери от уменьшения доходов с земли, пустился в спекуляции, причем каждая оказывалась еще более разорительным мыльным пузырем, чем предыдущая. Капитал его рассеялся по ветру, Мидуэйз достался кредиторам, Кей обо всем этом сочувственно поведал семейный нотариус, и она приняла приглашение мистера Мэтью Ренна, который, начав свою карьеру простым сотрудником, уже много лет был главным редактором «Домашнего спутника» Пайка.

Автобус остановился на углу Берберри-роуд, Кей сошла и направилась к «Сан-Рафаэлю». Берберри-роуд не принадлежит к наиболее фешенебельным и богатым кварталам Вэлли-Филдз, и состоит в основном из полуособнячков, каковым был и «Сан-Рафаэль», подобно сиамскому близнецу составляя неотделимую половину дома, вторая половина которого в подтверждение своей независимости носила название «Мон-Репо». От фасада песчаная дорожка вела мимо двух виноватого вида цветочных клумб с лаврами к ограде с калиткой в стиле деревенских ворот из пяти жердей, выходившей на Берберри-роуд.

Из этой калитки навстречу Кей вышел пожилой джентльмен, высокий, седовласый, отмеченный сутулостью от умственных занятий.

– Добрый вечер, милый, – сказала Кей. – Куда это ты собрался?

Она нежно поцеловала дядю, потому что за месяцы их общения успела горячо к нему привязаться.

– Забегу поболтать с Корнелиусом, – ответил мистер Ренн. – И может, сыграем партию-другую в шахматы.

В реальном летосчислении Мэтью Ренн еще не достиг пятидесятилетнего рубежа, но, как это водится за главными редакторами газет типа «Домашнего спутника» Пайка, он выглядел старше своего возраста. Внешность его дышала кротостью и рассеянной мечтательностью, а потому Кей, не в силах вообразить его в роли пылкого рыцаря, пришла к выводу, что необходимые огонь и энергию в знаменитое бегство внесла исключительно ее тетушка Энид.

– Ну, не опаздывай к обеду, – сказала она. – А Уиллоуби здесь?

– Я оставил его в саду. – Мистер Ренн замялся. – Такой странный молодой человек, Кей!

– Конечно, свинство, что его тебе навязали, милый, – сказала Кей. – Но ты знаешь, экономка вышвырнула его из дома. Решила провести генеральную уборку. А он ненавидит останавливаться в отелях или клубах, ну и попросил меня – я ведь знакома с ним с рождения, – не сможем ли мы его приютить, так что – вот так. Но подбодрись, это ведь на один вечер.

– Моя дорогая, ты знаешь, я очень рад любому твоему другу. Но он такой своеобразный молодой человек. Я целый час пытался завязать с ним разговор, а он только глядел на меня, как золотая рыбка.

– Как золотая рыбка?

– Ну да. Глаза выпучены, губы шевелятся, и ни звука не слышно.

Кей засмеялась:

– Все его речь! Забыла тебя предупредить. Бедняжке предстоит сегодня произнести речь на ежегодном банкете в честь встречи старых школьных друзей. А он никогда еще речей не произносил и жутко угнетен.

Мистер Ренн повеселел.

– Я не знал. Честно говоря, моя дорогая, я подумал, что он умственно отсталый. – Он поглядел на свои часы. – Ну, если ты думаешь, что сумеешь его занять, я, пожалуй, пойду.

И мистер Ренн пошел своим путем, а Кей, войдя в калитку из пяти жердей, свернула на песчаную дорожку, огибавшую дом и кончавшуюся в саду.

Как и все сады в округе, сад этот делал честь своему владельцу – скорее маленький, чем большой, но полный зелени, ухоженный, уютный. Хотя Вэлли-Филдз и подвергся бурной застройке, он не вполне утратил былой сельский вид – исключительно благодаря энтузиазму и усердию своих любителей-садоводов. Ни в каком другом пригороде на Суррейском берегу Темзы не продается столько семян весной, не стрекочет столько газонокосилок, не берется взаймы столько садовых катков, не уничтожается столько слизней, и тли не обрызгиваются таким количеством патентованных снадобий, как в Вэлли-Филдз. Пусть в Бринстоне есть его Бон-Марше, а в Сайденхеме его Хрустальный дворец, но когда дело доходит до анютиных глазок, роз, тюльпанов, штокроз и настурций, Вэлли-Филдз даст им сто очков вперед.

Вдобавок к остальным своим прелестям сад «Сан-Рафаэля» в данный момент содержал розоватого, полноватого, насупленного молодого человека в коричневом костюме, который расхаживал взад-вперед по лужайке, глядя перед собой остекленевшими глазами.

– Привет, Уиллоуби, – сказала Кей. Молодой человек в мучительной судороге очнулся от транса.

– А, Кей, привет!

Он последовал за ней через лужайку к чайному столику под сенью прекрасного древа. Ведь в этом благословенном местечке имелись не только цветы, но и деревья.

– Чаю, Уиллоуби? – спросила Кей, блаженно опускаясь в шезлонг. – Или ты уже пил?

– Да, пил… кажется. – Мистер Брэддок погрузился в размышления. – Да… Да, чай я пил.

Кей налила себе чашку и начала с наслаждением прихлебывать.

– Как же я устала! – сказала она.

– Выдался плохой день?

– Примерно такой же, как всегда.

– Миссис Б. сердечности не излучала?

– Без особого избытка. Но к несчастью, сын и наследник был сама сердечность.

Мистер Брэддок кивнул:

– Этот типус немножко множко.

– Да, слегка.

– Напрашивается на хороший пинок.

– И очень.

Кей брезгливо повела плечами. Формально ее обязанности на Тэрлоу-сквер исчерпывались чтением и писанием писем миссис Уиннингтон-Бейтс; однако, казалось ей иногда, наняли ее главным образом в качестве духовной боксерской груши для упражнений вышеуказанной дамы. И в этот день ее патронесса была особенно нестерпимой. А вот ее сын, недавно вернувшийся под родительский кров после безуспешной попытки заняться куроводством в Сассексе и болтающийся под означенным кровом без всякого дела, в немногие выпадавшие ему удобные минуты вел себя галантнее обычного. Кей чувствовала, что жизнь стала бы немножко легче, если бы миссис Бейтс восхищалась ею чуть побольше, а Клод Бейтс – чуть поменьше.

– Помню его со школы, – сказал мистер Брэддок. – Червяк!

– Он учился с тобой в школе?

– Да. Помладше меня. Гнусный шпингалет, который обжирался, терся у каминов и увиливал от игр. Помню, как Сэм Шоттер задал ему трепку, когда он слямзил хлеб с джемом из школьной лавочки. Да, кстати, Сэм скоро приедет. Я получил от него письмо.

– Да? А кто он такой? Ты раньше о нем не упоминал.

– Неужели я тебе не рассказывал про старика Сэма Шоттера? – с удивлением спросил мистер Брэддок.

– Никогда. Но он кажется на редкость привлекательным. Всякий, кто задал трепку Клоду Бейтсу, должен обладать множеством хороших качеств.

– Он учился со мной в школе.

– Какое множество людей училось с тобой в школе!

– Ну, в Райкине, знаешь ли, было шестьсот ребят, не меньше. А у нас с Сэмом был общий кабинет для занятий. Вот кому я завидую! Он помотался по всему свету, развлекался во всю мочь. Нынче в Америке, завтра в Австралии, а послезавтра в Африке.

– Непоседливый субъект, – заметила Кей.

– Последнее время он вроде бы работал в конторе своего дяди в Нью-Йорке, но в этом письме он пишет, что едет сюда работать в Тилбери-Хаусе.

– В Тилбери-Хаусе? Неужели? Вероятно, дядя с ним познакомится.

– Как по-твоему, стоит устроить для него, скажем, обед, чтобы познакомить его кое с кем? Ну конечно, ты и твой дядя, и, может быть, мне удастся заполучить старика Тилбери.

– Ты знаком с лордом Тилбери?

– Еще как! Иногда играю с ним в бридж в клубе. А в прошлом году он пригласил меня пострелять фазанов.