Эта книга связана с исследованиями путей наших Предков в Амурский край в XVII веке, в основу её легли 7 экспедиций по районам Дальневосточного федерального округа. Все они (кроме первых двух) проведены под эгидой краеведческой общественной организации России – Общества изучения Амурского края, Русского Географического общества.

Тягу к путешествиям в людях не заменят никакие развлекательные круизы, ибо путешествие – это важная ступень в открытии Мира, это яркая жизнь на пределе физических и психологических возможностей.

Создавая огромную страну, русские люди исходили столько путей-дорог по лесам и горам, по рекам и морям, как никакой другой народ. Правда, подчас можно услышать, что никаких мотивов, кроме корыстных, колонизаторских, у них не было. Но могли ли небольшие группки людей силой подчинять население территорий в миллионы квадратных километров?.. Здесь сквозь термин «колонизация» проглядывает нечто другое, а именно, подвижничество. Оно, как известно, несёт в себе самопожертвование, которое в табели о рангах стоит повыше личной корысти.

Русский землепроходец – это и пешеход, и всадник, и речник, и мореход; это вольнолюбец и патриот, воин и пахарь, разведчик и исследователь, промысловик и торговец. Если говорить о его внутреннем мире – это человек православный. Русский землепроходец – это прежде всего казак, хозяин и защитник земли. И хотя рождение слова «казак» относят к XV веку христианского летоисчисления, суть его, как и суть Православия, уходит в глубину тысячелетий, в дохристианские, и даже в добиблейские времена. Взглянув на Природу, мы увидим, что каждая, даже неразумная, тварь защищает территорию, на которой живёт. Это незыблемый закон Мироздания. Если территория не защищается, она захватывается другими. И прошлое человечества подтверждает, что без хозяина-защитника народ превращается в толпу, которую обязательно порабощают…

XVII век – расцвет русских экспедиций «встречь солнца». Тысячи километров таёжного бездорожья, тысячи миль ледовитых морей; морозы, от которых леденеет дыхание, голод, вынуждающий людей питаться корой деревьев; несметные полчища гнуса… Пытаешься представить среди суровых пространств малочисленные группки плохо снаряженных людей (без авиации, без связи) – и воображение теряется в бесконечных хребтах и чащах. И как бы не трактовали историки их стремление в неосвоенные земли, у наших Предков не отнять одного – большая их часть обладала созидательной силой, которой очень не хватает нашим современникам.

Знаменательный выход к Тихому океану небольшого отряда казаков под руководством Ивана Москвитина побудил меня смоделировать их путь, чтобы вникнуть в образ жизни землепроходцев, понять их мысли и чувства. Собираясь в путь, я надеялся на свой прежний экспедиционный опыт. Но он же внушал и опасения. Ведь предстояло пройти около тысячи километров бездорожья, полагаясь только на себя.

Впоследствии, обратив внимание на неточности в трактовке первых маршрутов на Амур нашими современниками, я исследовал те отрезки, которые вызывали сомнение… Люди по-разному относились к этим экспедициям, но всех моих собеседников и читателей объединяло одно – неравнодушие. А историк В.Н.Чернавская написала в отзыве на книгу: «экспедиции вносят серьёзные уточнения в историю изучения амурских экспедиций русских землепроходцев… автор так описывает их, что позволяет читателю увидеть красоту тайги и почувствовать грозность стихии».

Глава 1. «ВСТРЕЧЬ СОЛНЦА»

До Ламы идучи кормились

деревом, травою и кореньем…

Роспись рекам…

Тимптон

Каждый, кто бывал в длительных путешествиях, знает, как хлопотны сборы в тех случаях, когда экспедиция многолюдна. Одному собраться в путь гораздо проще – главное, настроиться психологически и сделать заплечную ношу подъёмной. Мне это удалось: вес рюкзака не превысил двух с половиной пудов, а мыслями я давно уже был где-то там, среди девственных чащ и прозрачных речек. Единственной проблемой оставались топографические карты двухсоттысячного масштаба на якутский участок маршрута. Никак не удавалось приобрести их, находясь в Приморье. Пришлось выехать в Якутию с надеждой раздобыть карты на месте.

Без карт или проводника двигаться по незнакомой местности в нужном направлении очень сложно. Поэтому, добравшись до посёлка Чульман, прежде всего я направился в геологоразведочную экспедицию. Познакомился с главным геологом экспедиции Николаем Язковым, рассказал ему о замысле вникнуть в жизнь землепроходцев, и через полчаса держал в руках драгоценные карты. Разве это не чудо для времён «застоя»? Сколько времени было потрачено на приобретение секретных тогда карт на хабаровский участок пути! Вопросы, счета, волокита, официоз… А тут – совсем другое отношение…

Отправным пунктом я наметил посёлок Снежный, отстоящий от Алдано-Якутской магистрали на сорок с лишним километров к востоку, вблизи посёлка Канкунский. Автобусы на север не ходили, и пришлось потратить день на утомительный автостоп. Когда вечером на развилке дорог вылез из попутки, вовсю поливал дождь. Но тут, наконец, повезло – не успел даже как следует вымокнуть. Виляя по раскисшей грунтовке, залепленный грязью от колёс до крыши кабины, меня догнал ГАЗ-66.

– Залазь, братан! – донеслось из-за распахнувшейся дверцы.

Вместе с подобравшими меня горноспасателями я двое суток жил в Снежном, пережидая непогоду. Узнав о моём намерении, добродеи сначала отнеслись к нему скептически, но затем загорелись затеей, и даже сожалели, что не могут отправиться со мной в дальний путь. А на прощанье раздобыли мне в посёлке неожиданного компаньона – здоровенного пса по кличке Амур, которого я наскоро прикормил.

Ждать, когда прекратится то проливной, то моросящий дождь, надоело. 18 июля взвалив на спину рюкзак и взяв в руку верёвку, на другом конце которой был привязан новоиспеченный попутчик, я прощально махнул мужикам и устремился за рвущимся Амуром, стараясь не поскользнуться на мокрых кочках.

Первый же обозначенный на карте ручеёк дожди вытеснили из берегов. Сбросив ношу и привязав пса к кусту, я долго выискивал удобную переправу, потом подтащил рюкзак к самому узкому месту, передохнул, прицелился и метнул его на выступ противоположного берега. Он увесисто плюхнулся на кочку, заросшую упругим ерником, и, спружинив, медленно повалился в клокочущий поток. Недолго думая, я оттолкнулся от вязкой почвы и прыгнул в воду, вымокнув до пояса. Скарб был спасён, но поиск переправы оказался напрасным.

За ручьем начались мари. Сквозь болотную траву всюду блестит вода. Ноги пружинят на кочках, почти по колено проваливаются в хлябь. Сердце стучит отбойным молотком. А комарью дождь не помеха, звенящей ордой накидываются на свеженину, пируют. Останавливаюсь на «перекур» через каждые полкилометра, когда ноги наливаются свинцом и лёгким не хватает воздуха. Однако всё это нисколько не омрачает настроения. Впереди большой путь. На его фоне всё остальное – мелочь.

Выбравшись на более-менее сносную дорогу, отпустил Амура вместе с верёвкой. Если вдруг захочет удрать, поймать будет легче. Почувствовав свободу, он тут же помчался за порхающими пичугами. Некоторое время я с беспокойством наблюдал за его беготнёй, но он время от времени останавливался, осматривался и, увидав меня, вновь мчался по своим собачьим делам. Я успокоился и вовсе освободил его от привязи.

Во время очередного короткого отдыха заметил среди зарослей светлое пятно, которое то исчезало, то вновь появлялось. Долго приглядывался, пока, наконец, не распознал сокжоя – дикого оленя. Он что-то там щипал, изредка мелькая в просветах ветвей.

– Амурка! – позвал я шёпотом распластавшегося на мху спутника. Тот открыл глаза, приподнял голову. – Зверь дикий шастает, что ж ты разлёгся?

Пёс, будто раздумывая, стоит ли ради пустяка прерывать отдых, чуть полежал в неудобной позе и снова, прижмурившись, уронил голову на мох. Мне стало интересно, есть ли у него инстинкт охотника, и я не спеша направился в сторону сокжоя. Амуру ничего не оставалось, как последовать за мной. Когда подошли поближе, он забеспокоился, опустил морду к земле, закружил по кустам. Минут десять носился там, но оленя, как говорится, и след простыл.

К концу дня дождь снова зачастил. Насквозь мокрый и совершенно обессиленный тяжкой поклажей, подошел я к избушке, о которой упоминали провожавшие меня мужики. С нормальным грузом за спиной в сухую погоду ходу к ней три-четыре часа. Я же затратил более семи. От нагрузки разболелось дважды оперированное колено, появилась хромота. Замелькали упаднические мысли. Однако физическая усталость сделала доброе дело: едва только я вытянулся на нарах, как тут же уснул.

Не зря говорится: утро вечера мудренее. Утром ныли плечи, мышцы ног, но боль в колене утихла, а вместе с ней исчезли и мрачные мысли. Правда, смена образа жизни повлияла не только на меня. У Амура что-то с глазами: припухли, закисли, превратились в щелки – уж не болезнь ли какая? Тьфу, тьфу, тьфу! На всякий случай промыл их крепким чаем.

В воздухе всё та же морось, и так же едва различимы сквозь её пелену сглаженные сопки. Здесь, на плоском водоразделе, это мешает ориентировке, и, если бы не набитая тропа, можно было бы легко сбиться с пути.

Сегодня под ногами вместо болота – каменные россыпи. Идти легко, и до спуска к Тимптону я добрался без задержек. Долина реки сверху почти неразличима. Глубоко врезанная в рельеф, петляющая, она теряется среди бесконечных гор. Даже не верится, что где-то там, восьмьюстами метрами ниже, протекает мощный поток.

Осматривая окрестности, я невольно представил крохотную фигурку путника в этом хаосе вздыбленных хребтов, простирающихся до Охотского моря почти на тысячу километров. Вот она, волнующая кровь притягательность путешествия! Предвкушение нового, неизведанного переполняет душу, хотя ясности об исходе затеи нет. Всегда могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. Конечно, путешественник обязан рассчитать свои возможности. С первого до последнего шага одиночник должен помнить, что спешка и торопливость приводят к неприятностям. В отдельных случаях, безусловно, не обойтись без мгновенных решений и действий, поскольку стихия часто непредсказуема. Но их эффективность зависит от общей подготовленности и выдержки путешественника.

Маршрут от АЯМа до Охотоморья

Начало пути каждый раз связано с привыканием. Рюкзак вначале особенно тяжёл. Болят мышцы, на ступнях набиваются мозоли, с перегрузками работает сердце; зверский аппетит, несмотря на усталость в конце дня; тучи комаров, гнуса, ночные шорохи… Это самая эмоциональная часть пути. Даже если всё знакомо, всё равно будто бы внове. Именно в начале пути вырабатывается система поведения: упорядоченность действий, наблюдательность, спокойствие. Безопасность путешествия всегда зависит больше от действий человека, чем от внешних обстоятельств…

По мере спуска к реке всё явственней обозначается долина, всё выше вздымаются горы. Высокие лиственницы, берёзы и ели скрывают крутизну склонов, но и служат опорой на неудобных участках. Ноги после каждой четверти часа спуска деревенеют от напряжения.

Всё вокруг сочится водой. С ветвей при малейшем сотрясении срывается холодный душ. В узенькой пойме реки высокая трава увешана гроздьями крупных капель. Сбивая их посохом, я подошёл к полуразрушенному зимовью, у которого крышу заменял дырявый кусок полиэтиленовой пленки. Занёс в это убогое прибежище рюкзак и спустился к реке. Мутный поток, не вмещаясь в русло двухсотметровой ширины, мчал по кустам. Ладно, утром будет видно, как быть, а пока костёр, ужин, сушка и ночлег.

Ночью дождь, не переставая, барабанил по кое-как залатанной крыше. Проржавевшая печка отчаянно дымила и почти не грела. Я часто просыпался и с досадой думал, что вода в реке поднимется ещё.

Предчувствие меня не обмануло: за ночь уровень реки поднялся ещё на полметра. В пенистых валах неслись ветки, сучки, коряги и даже брёвна. По компасу разметил створы (воткнул в берег по два тонких шеста параллельно друг другу и перпендикулярно руслу) и, едва успевая перебегать между створами, засек время их пересечения проплывающими корягами. Скорость течения получалась не менее двух метров в секунду. Я понимал, что через такую реку переправиться не удастся, и соображал, когда же начнётся спад воды. Окинул мысленным взглядом вытянутый к югу бассейн Тимптона. Если ненастье во всём бассейне, то не скоро, поскольку паводковая волна будет растянута. Значит, придётся ждать. Будь у меня с собой надувная лодка, проблемы с переправой не возникло бы.

Собираясь в поход, я обдумывал этот вопрос. Все плюсы лодки исчезали при подсчёте веса, который предстояло взвалить на плечи. Сооружать же плоты из бревен – это потеря времени, да и не везде есть для этого подходящий материал. Поэтому десять волейбольных камер в брезентовом чехле, скрепленные палками и веревками с надувным матрацем, показались мне выходом из положения. Развёрнутый чехол служил ещё и крышей при ночлегах, а матрац порой выполнял и своё прямое назначение.

Теперь, раз речь зашла о снаряжении, несколько слов об остальной экипировке. В любом путешествии от неё зависит много, а в одиночном – тем более. Если двое людей могут взять с собой один топор, одно ружьё, одну палатку, то один человек не может взять всего по половинке, чтобы облегчить ношу. Поэтому палатка и спальник в одиночном таёжном путешествии в летне-осеннюю пору вовсе не нужны – спать у костра много приятнее. Брать с собой что-то одно нет смысла. Ночью в палатке без спальника холодно. Без палатки же сохранить спальник сухим невозможно, нести мокрым – тяжело, а просушка требует уйму времени. Да и спать в нём у костра опасно – рано или поздно он обязательно задымится, и можно получить ожоги. Само собой разумеется, что в глухой тайге не обойтись без ружья. Ведь нести на себе запас продуктов более чем на три недели вместе с остальным снаряжением практически невозможно. Поэтому у меня с собой была одностволка шестнадцатого калибра, тридцать патронов, лески, блесны, крючки. Что касается запасов питания в рюкзаке – это, прежде всего, сухие концентраты и приправы. Ну и, наконец, запасная одежда, две аптечки: для тела и для снаряжения, и для души – маленький радиоприёмник.

Утром следующего дня уровень воды понизился, скорость течения упала до полутора метров в секунду, меньше стало паводкового хлама. Пора переправляться на противоположный берег! Не мешкая, я принялся за сборку своего надувного изобретения. Ранее подобным плотом пользоваться мне не приходилось, и оттого не покидало чувство тревоги: будет ли он устойчив, удастся ли пересечь широкий поток, поплывет ли за мной Амур?

Как назло, разгулялась мощная гроза. Молнии вспарывали стену проливного дождя и сумрак елового леса зловещими вспышками. Гром раскатывался в узкой речной долине оглушительным треском. Казалось, вся эта вакханалия смещается в район моей стоянки, чтобы разгромить её. Один раз так сверкнуло и громыхнуло, что в глазах потемнело, а в ушах несколько минут стоял звон. Но, к счастью, грозы кратковременны. Так вышло и на этот раз. Опасаясь, как бы вода вновь не начала прибывать, я с удвоенной энергией продолжил сооружение плота.

Когда все было готово, я перенёс его выше по течению, подозвал пса, дал ему последний кусочек колбасы, привязал к плоту рюкзак, уселся сверху и оттолкнулся от берега. Течение подхватило плот, а я принялся грести так, будто за мной гналась стая голодных волков, стараясь успеть переправиться до впадения в Тимптон отжимного течения Нельгюу. Боковым зрением увидел, что берег отдаляется медленно. Амур, провожая меня встревоженным взглядом, жалобно заскулил, залаял, побежал вдоль берега. Не оглядываясь, я несколько раз громко окликнул его, намекая на повторное угощение. Плот держался на воде хорошо, и после середины реки стало ясно, что переправа удалась. Теперь можно расслабить одеревеневшую спину и оглянуться. Среди мутных валов разглядел собачью голову с прижатыми ушами. Молодчина Амурка! Настроение мгновенно стало прекрасным.

Нельгюу

Льёт и льёт. Мгновенья затишья настолько кратковременны, что солнце не успевает появиться из-за туч. Но Тимптон позади, и, хотя слякоть осточертела, отправляюсь вверх по его крупному притоку – Нельгюу (написать это название просто, а произнести его правильно удаётся не сразу).

Валунные отмели и косы, по которым я надеялся продвигаться, скрыты бурлящей водой. Это значит, что нужно карабкаться по крутому склону долины. Замаскированные болотным багульником и кустиками недозревшей голубики, скользкие корни и сучья то и дело валили с ног, а тяжелая ноша всякий раз припечатывала меня к пропитанной водой земле. С нелестными словами в адрес небесной канцелярии я освобождался от лямок рюкзака и выползал из-под него на волю. Амур – мокрый, понурый, с опущенным хвостом, равнодушно взирал на мои кувыркания, и весь его вид как бы говорил: «Ну не можешь ходить на двух лапах – ходи, как я, на четырёх, а вообще хороший хозяин в такую погоду собаку на улицу не выгонит». В ответ на это я ему резонно напоминал:

– Тебя ведь в посёлке убить хотели за бестолковость, а здесь воля. Жизнь без комфорта все же лучше смерти.

Через три часа ползанья по склону с убойным рюкзаком показалась узкая долина Кен-Уряха – притока, впадающего в Нельгюу с противоположной стороны. Прямо против его устья вдруг проглянула из-за деревьев крыша охотничьего зимовья. Совершенно мокрый вваливаюсь в уютную избушку.

Жаркая железная печка, булькающий на ней котелок, а за дверью – промозглая сырость. Контраст необычайно приятный. И чем пуще разыгрывалась непогода, тем сильнее радовался я внезапному приюту. Для полного счастья (и чтобы не терять время попусту) натопил баню.

Но вот отхлестаны веником из стланика натруженные мышцы, постирана и высохла за ночь одежда, а ходу нет. Неприступен скальный прижим, тающий в густом тумане; и переправиться на правый берег нельзя: несётся взбухший поток, бурлят осатаневшие перекаты. Разочарованно возвращаюсь в избушку, надеясь, что на следующий день всё же удастся перебраться на противоположную сторону.

Мой напарник лодырь, не мышкует, и при каждом удобном случае норовит подрыхнуть. Не зря, значит, его поселковая жизнь подвергалась угрозе. Сегодня любопытный бурундук едва не забрался ему на нос. Такой факт огорчителен. Ведь у собаки в тайге главная функция – обратить внимание человека на то, чего тот не видит, предупредить о возможной опасности, обнаружить дичь. И если этого нет, то собака превращается в нахлебника. Впрочем, как собеседник Амур меня вполне устраивал. Я подходил к растянувшемуся на полу во весь свой немалый рост сотоварищу, трепал его по загривку и миролюбиво говорил:

– Балдеешь, лентяй? Вставай жрать.

В ответ – лишь слабое шевеление ухом. Однако стоило звякнуть котелку, от его ленивой дрёмы не оставалось и следа. Он вскакивал, заворожённо следил за котелком, нетерпеливо ожидая скудную пайку, потом судорожно её счавкивал и, глядя в опустевшую посудину, откровенно недоумевал: «И это всё? Мне бы ещё». Я прекрасно понимал Амура, но тем не менее отвечал:

– Бесстыжая твоя харя, рюкзак не таскаешь, жратву не ищешь, без конца дрыхнешь, а чревоугодничать горазд.

Похоже, он меня тоже понимал. Потому безропотно облизывал пустую чашу, обнюхивал землю вокруг, выбегал на улицу задрать заднюю лапу и, отряхнувшись от дождя, вновь занимал место у печки, некоторое время ещё с надеждой кося глазом то на меня, то на котелок.

Наконец-то между туч проглянуло солнце. Река слегка поутихла. Примерившись взглядом чуть ли не к каждой струе бурного течения, я удачно переправился на противоположный берег, и разобрал плот. Но неожиданно забастовал Амур: в ответ на призывы плыть ко мне почти час он жалобно скулил и лаял, а затем удрал назад в избушку. Ещё бы! Там тепло, сухо – спать одно наслажденье. Как я его не уговаривал, чего только не сулил – всё напрасно. Да, без колбасы совсем другой расклад. Всё же лишаться Амура в начале пути я счёл плохим признаком. Хочешь – не хочешь, нужно плыть за ним. Дважды искупавшись в ледяной воде, затратив немало времени, я перетащил «подлого труса» через бурную Нельгюу.

Идти вдоль горной реки всегда неудобно. Скальные прижимы заставляют искать обходы, переправляться с берега на берег, но всё-таки, когда уровень воды невелик, можно продвигаться по галечным или валунным косам, отмелям. Идти по ним относительно легко. Но в ненастье река вспухает и пробираться приходится по крутым склонам. Путь с тяжёлой ношей за спиной становится похожим на полосу препятствий. Конечно, ситуация меняется, если есть тропа. Но тропы, нанесённые на карты, порой лишь условно можно назвать таковыми. Изредка вдруг наткнёшься на замшелую рубку (наискось срубленное у земли деревцо), одиноко торчащую среди густой поросли, да на заплывшие мхом продолговатые углубления в почве. Так вышло и здесь, на Нельгюу. Пытаясь отыскать обозначенную на карте тропу, я то выходил на едва приметные её признаки, то терял их, и петлял по склону. В конце концов, пошёл, доверясь интуиции, изредка заглядывая в карту.

На одном из участков река, повинуясь прихоти гор, образовала длинную излучину с множеством поворотов и прижимов. Чтобы сократить путь, я полез через водоразделы впадающих в реку ручьёв. Подъемы были очень крутые, густо заросшие ерником и стлаником; ноги дрожали от напряжения, сердце рвалось из груди, и мне показалось, что выражение «спустить семь потов», по сравнению с моими усилиями, отображает житейские мелочи. На втором водоразделе когда-то бушевал лесной пожар. Полусгнившие стволы деревьев в два-три этажа вперемешку с густым, как частокол, подлеском, превратили ходьбу в беспрестанное перелазанье и протискивание. Края рукавов энцефалитки изодрались в клочья. Где-то посреди этого хаоса от перенапряжения растянулась связка над щиколоткой, и я захромал. Уже в сумерках спустился в нагромождение глыб у реки, но для поиска удобного ночлега не осталось ни времени, ни сил.

Впервые за много дней очистилось небо. Лёжа у притухшего костра, я завороженно смотрел на яркие созвездия, особенно на ковши Медведиц и любимую звезду путешественников северного полушария – Полярную. Невольно думалось, что и в те давние годы, когда отряды первопроходцев коротали ночи у костров, эти же самые звезды безмолвно взирали на них из своей дали. Они – свидетели всех событий прошлого, настоящего и будущего. Невидимыми нитями соединяют они нас и с Предками, и с потомками. И когда эти нити рвутся, появляются пророчества об апокалипсисе. Вообще звёздное небо обладает удивительной способностью поднимать человека над мирской суетой. Вдруг начинаешь ощущать себя частью огромной Вселенной. После единения со звёздным небосводом кратковременный мир страстей обретает какое-то возвышенное измерение. И потому связь с космосом, как и связь с любимой женщиной, высшее блаженство. Кто использует для этой цели астролога, тот отсекает от себя тайную весть Небес.

Начался участок пути без карты. Особого беспокойства её отсутствие не вызывало поскольку идя вдоль реки заблудиться нельзя. Вызывала лёгкую досаду невозможность определиться на местности, но появилась и радость – начал клевать хариус. Амур сосредоточенно наблюдал за моими рыбацкими действиями и каждый раз кидался на трепыхающуюся на камнях серебристую еду. Боясь, как бы он не проглотил рыбу вместе с крючком, я криком отгонял его, отцеплял скользкую добычу и отдавал ему. Пёс тотчас, почти по бакланьи, проглатывал её. Проголодался, бедняга! Впрочем, я тоже.

Впереди сквозь деревья вновь обозначился скальный прижим. На этот раз мне показалось, что карабкаться вверх не обязательно. Но крутизна склона всё увеличивалась. Одна за другой сбежали к реке зверовые тропки и, наконец, стало ясно, что пройти по склону вряд ли удастся. Сапоги оскальзывались, ноги подворачивались, я хватался за деревья, но упрямо лез дальше, надеясь проскочить неприятный склон «на авось». Вдруг прямо подо мной разверзлась отвесная каменная расщелина. Обозвав себя непечатными словами, полез вверх, время от времени становясь, к радости Амура, на четвереньки. Вот уж где рюкзак показал себя на все сто! А ещё говорят, что своя ноша не тянет. Тянет – не то слово. С ног валит. И всё же я не очень пожалел об «авось». Забравшись наверх, увидел редкую по красоте панораму. Нельгюу шумела далеко внизу. Зажатая утёсами, она огромной змеёй извивалась между лесистыми горами и исчезала в неведомой дали. Ну разве плохо хоть иногда почувствовать себя горным орлом?

Сильно беспокоит боль в щиколотке. Тугая повязка не помогает, приходится глотать анальгин, увеличивать число коротких привалов. Ползу как черепаха. Такое ощущение будто какая-то нечистая сила специально строит козни и посмеивается. Благо хоть погода пока солнечная.

Добрался к устьям речек Нельчуха и Улахан-Юрях, впадающих в Нельгюу на небольшом расстоянии друг от друга. У Нельчухи пополнил рыбные запасы. К сожалению, Амур проявил себя здесь не лучшим образом – потихоньку сожрал большую часть улова, пока я метался с удочкой по берегу. На некоторое время наши отношения испортились.

В устье Улахана неожиданно увидел брошенное под открытым небом охотничье снаряжение: новый мотоцикл, переоборудованный под вездеход на трёх автомобильных камерах, бензопилу, охотничье ружье, около сотни капканов, посуду, одежду. Судя по виду, всё это добро мокло уже несколько месяцев. Частью заржавело, частью подгнило. Мне стало интересно, в чём тут дело. В глубине леса обнаружил бунгало, сооружённое из двух слоев рубероида с прослойкой утеплителя между ними. От стен осталась одна рвань – это постарался медведь. Всё вокруг разбросано, но крыша и печка целы. Решил остановиться здесь на ночлег и заодно как следует осмотреть окрестности. Очевидно, случилась какая-то беда. Но выяснить, смог ли охотник выбраться из передряги, так и не удалось.

Впервые у Амура проявились охотничьи задатки. Со всех ног припустил он за выскочившим из-под куста зайцем, визгливо взлаивая от азарта. Я же, зная уловки длинноухого, поджидал его, не сходя с места. Амур возвратился унылым, но когда увидел зайца в моих руках, решил, что тот по праву принадлежит ему, и попытался присвоить добычу. Невоспитанность явная. Поневоле пришлось восполнить пробелы в его воспитании. Зато в последующие два дня мы мирно питались, не оставив от добычи ни крохи.

Видимо, мой «напарник» начал соображать, что голод – не тётка. И хотя накануне пёс буквально раздулся от проглоченной рыбы, сегодня я вдруг услышал, как он яростно кого-то облаивает в пятистах метрах позади. Возвращаться не хотелось, и я, сбросив рюкзак, решил дождаться, что же будет дальше. Речные буруны кипели совсем рядом, и всё же сквозь шум переката послышался новый всплеск. Я повернулся на звук и увидел, как прямо в пенные валы бросился крупный сокжой. Видать, крепко напугал его Амур. Но что меня удивило ещё больше, так это отчаянность «охотника». Вслед за оленем он скрылся в бурунах, и его отнесло за пределы видимости. Пока он выбирался на берег, олень удрал.

Снова впереди утёсы. Некоторое время поупражнявшись в скалолазании и едва не сорвавшись в реку, я упёрся в обрыв. К счастью, течение здесь было спокойным. Надул матрац, положил на него рюкзак, одежду, ружьё и вплавь перебрался на противоположную сторону. Прошёл несколько километров и опять уткнулся в обрыв. После недавнего плавания раздеваться и мёрзнуть в холодной воде не хотелось. Но и лазать по горам осточертело. Окинул взглядом русло и, выбрав самое широкое место перед одним из перекатов, решил перебрести не раздеваясь. Увы, длины сапог не хватило, зато с избытком хватило другого… Выбравшись на берег, я разделся, выкрутил одежду, портянки и, снова облачившись в «доспехи», шагнул на большой камень, с виду казавшийся вполне устойчивым. Камень резко вывернулся из-под ноги, я, как подкошенный, со всего маху рухнул грудью на валуны и свалился в воду. Основной удар, усиленный тяжестью рюкзака, пришёлся под сердце. На мгновенье оно замерло, а затем сделало несколько резких толчков, отчего в глазах поплыли тёмные круги. Отдышавшись и перебинтовав содранную о камень руку, я обнаружил, что пластмассовая коробочка с НЗ в левом нагрудном кармане раздавлена. Выручила она меня. Не будь её смягчающего действия, тёмные круги вполне могли превратиться в непроницаемую тьму.

Опять весь день карабкался вдоль крутых откосов. Вечером едва нашёл у самого уреза воды место для ночлега. Начал накрапывать дождь и всю ночь, не переставая, барабанил по тенту, то усиливаясь, то утихая. Утром стало видно, что обложило наглухо. Мерзопакостная облачность накрыла сопки, поднялся ветер, забрасывая под тент пригоршни слякоти. Замолчал приёмничек – выдохлась батарейка, скрасить тягостное ненастье нечем. Теперь лишь слабый гул изредка пролетающих где-то в поднебесье самолетов напоминал о цивилизации. От вчерашнего падения болела грудь, махать топором тяжело. Настроение подстать непогоде.

Дождь превратился в ливень. К вечеру река вздулась, помутнела. Первоначальный ночлег уже давно под водой. Промокший до нитки за время поисков места для новой стоянки и заготовки дров, я приготовился ко второй ночи. Сухого места нет даже под тентом. В довершение ко всему что-то неладно с организмом после грибного ужина. О настроении уже не вспоминаю – не до него. Ночью почти не спал, карауля костёр как зеницу ока. Если он погаснет, то разжечь его снова не удастся. Вспоминалась давняя история об одном эвенке, который во время затяжного дождя навеки застыл у потухшего костра.

Утром река словно взбесилась. Это уже и не река, а неукротимая стихия. Скорость течения – около пяти метров в секунду. Постоянно слышны глухие удары валунов, сдвигаемых потоком. Шум невообразимый. А небо явно прохудилось – конца-края непогоде не видно. Ненастье создаёт ощущение замкнутого пространства, появляется чувство безысходности. Чтобы отвлечься, я изучал карты, сопоставлял варианты своего дальнейшего маршрута. Таким образом скоротал ещё один день, а к концу третьей ночи дождь постепенно затих.

Утром сквозь разрывы густого тумана проглянули полоски чистого неба. Тайга засверкала красками, и даже мутная грохочущая река казалась обыкновенной и не навевала уныния. После холодного и беспросветного мрака так приятно подставить под солнечные лучи онемевшее тело и хоть ненадолго расслабиться. А вскоре к хорошему настроению добавилась ещё одна радость: закончился участок без карты.