Слова встают с бумаги

Слились сердцебиенья в долгом эхе

Лю

Память налью,

Выпью глоток:

Я тебя лю…

Я тебя то…

Был ведь Гель-Гью

Берег крутой?

Я… тебя… лю…

Я… тебя… то!

Всё во хмелю

Фразы простой:

Я тебя лю!

Я тебя то!

…Миг вечно длю

В битве с «Потом».

Я тебя лю!

Я тебя то…

Время-враг – лют

В долгой войне:

Я тебя лю –

Я тебя не…

Капли ловлю:

Был ведь потоп.

Я тебя лю…

Я тебя то…

От счастья

Я сплю, я сплю под стук колес,

Я пуст, как мой стакан,

Но все равно, как верный пес,

Бежит к тебе строка.

К тебе за окнами бегут

Столбы и провода.

Дырявит снов моих лоскут

Полярная звезда.

К тебе гнет ветер грозовой

Дождя диагональ.

Разлука яд пускает свой

По жалу слова «жаль».

А стук колес – как стук сердец,

Что бились в унисон.

В стекло упершийся гордец,

От счастья я спасен.

Как вспышка памяти, гроза

В глаза сквозь веки бьет.

И вся земля бежит назад,

Лишь я один – вперед.

Карма

Началось все в другую эпоху, когда

Преграждая протоки, плотина стыда

Направляла энергию ввысь:

Долгота верхних юбок толкала в поход

Покорителей диких племен и широт,

Чистый лист соблазнял собой кисть.

С полдесятка тому инкарнаций назад

Оперенный ресницами девичий взгляд

Прямо в яблочко глаза попал.

Лукокрылый шепнул: «То, что бьется – разбей!»

И по смазанной огненной кровью резьбе

Ты мне в сердце вкрутила запал.

И от взрыва нельзя ничего уберечь:

Заплетается ватными ножками речь,

Языком семеня из гортани.

Где холодные губы арктических вод

В русский берег впились, там, вмороженный в лед,

Мой кораблик двухпалубный ранен.

Так пристрелкой двоим лишь понятных словес

Незаметно нащупал играющий бес

Каждой фибры невидимый контур.

Словно став намагниченной чуткой стрелой,

На тебе и к тебе я повернут, слепой

Синей птицей летя к горизонту.

Путешествий во времени, правда, пешком

Совершил я с тех пор лет на сорок с вершком,

Обзавелся умом, сединой и брюшком,

День за днем к поминальной шел рюмке;

Но дощатую дверь за собою закрыв,

В путь сансары шагнув, что запутан и крив,

Я твой образ унес, как незримый нарыв,

В перикарда трепещущей сумке.

Раз за разом судьба на молочном листе

Повторяет, зараза, все фабулы те,

И я снова рождаюсь, похож на

Всех, кому сердце в ребра давало пинка,

Словно вышито нитью моей ДНК:

«Есть любовь,

но она

невозможна».

Нота «после»

Мы прячем взгляд, не поднимая

Покрытый пеплом жар сердечный.

Горел в гортани воздух мая,

Но опьянение – не вечно.

На все, что мы писали мелом,

Дожди стряхнули цвет акаций.

Мы повстречались неумело,

Теперь не знаем, как расстаться.

Ответ услышу ли, вопрос ли,

Но время все уже решило.

И ноту «до», и ноту «после»

Сыграли мы с тобой фальшиво…

Срывались с лука стрелы

Срывались с лука радужного стрелы,

Разя в сердца дуплетом все живое,

Веснушками заката запестрели

Барашки, в синеве плывя по двое.

Ложились тени теменем к востоку,

Надеясь, что воскреснут на рассвете,

И месяц, располнев, округло окал,

И нес его слова вслед солнцу ветер.

Струился свет сквозь звездные прорехи

На темно-синих шторах небосклона,

Слились сердцебиенья в долгом эхе,

Друг друга отыскав средь миллионов.

Птенцы рвались разламывать скорлупки,

Испытывать ветрами оперенье,

И самые безумные поступки

Судьбу веков решали за мгновенья.

Между нами

Между нами – дрожащие струны,

Серебристые тонкие нити,

И, услышав мелодию «Лунной»,

Тихо звезды застыли в зените.

Мы с тобою – в глазах друг у друга

Отражения мягкого света,

Мы с тобою – всего лишь два круга,

Образующих эту планету.

Ты смеешься так чисто и звонко,

Что аккордом откликнулось сердце,

Но вокруг настоящее – тонко.

Тишина запирает все дверцы.

Тишина окружает тревогой,

Отнимает у песен их крылья.

В тишине бесконечны дороги,

В тишине безысходны усилья.

Но пока не оборваны струны,

Мы с тобой – половинки Вселенной,

И бессмертные, вечные луны

По сравнению с нами – мгновенны.

На весах

Я проснулся от внезапной тишины.

Темнота мне вдруг ударила в глаза.

И молчали неразгаданные сны,

И дрожала на стекле твоя слеза.

Ожидание качалось на весах,

Растворялся в мокрой каше снежный рис…

Боль рванула мое сердце в небеса,

А слеза твоя – скатилась вниз.

Два в

окзала

Один вокзал – каптером-солнцем

Одет в оранжевый жилет.

Неторопливее эстонцев,

Часы растянуты до лет.

Звенели гонгами колеса.

Нетерпеливо вдаль смотря,

Я привставал немым вопросом:

«Ну, где же поезд твой застрял?»

Другой – молчал, угрюмо ежась,

И ветер дул со всех сторон,

И лиц тоскливая похожесть

Была серее, чем перрон.

Ползли вагоны еле-еле,

Но это даже хорошо:

Колеса жалобно скрипели,

И я с окошком рядом шел.

Одни и те же рельсы, шпалы,

Табло, часы, коробки зданий,

Но очень разные вокзалы

У нас для встреч и для прощаний.

Мне до тебя было десять шагов

Мне до тебя было десять шагов:

Пальцами по телефонной цифири.

То я стрелял в камуфляжных врагов,

То по бакланке на зоне чифирил.

Трясся по вахтам: Хабаровск, Чита,

Водкой крещен да мазутом помазан…

Но до сих пор в голове на черта

Номер держу? Поменялся сто раз он.

Раб немоты телефонной

Трогая мертвую трубку,

Раб немоты телефонной,

Мысленно столько поступков

Я совершил исступленно:

Хлопал воротами рая,

Руку давая подруге,

С мамонта шкуру сдирая,

Хвастался луком упругим,

Бился в смертельном балете

Рыцарем громких девизов…

Но в двадцать первом столетье

Ты нажимаешь на вызов.

Ринулись радиогерцы,

Все захлестнув, как цунами,

Бьется мобильником сердце

В левом нагрудном кармане.

Когда

Когда тебя неловко обнимал,

Еще не зная струнок сокровенных,

Душа твоя была чужой Вселенной,

В которую на час я прилетал.

Когда еще не знал твоих я губ,

Чтоб узнавать их, как сейчас, на ощупь,

Жилось тогда сложней нам или проще –

Ответить до сих пор я не могу.

Когда еще Полярная звезда

Не чувствовала взглядов наших встречи…

Да полно мне! К чему все эти речи?

Не верю я, что жил еще тогда.

Мне кажется, родился я в тот миг,

Когда твое узнал впервые имя.

И время-дождь пусть каплями косыми

Не тронет на асфальте белый лик.

Когда его я мелом рисовал,

Еще не зная струнок сокровенных,

Душа твоя была чужой Вселенной,

Манящей, неизведанной Вселенной,

В которую навек я прилетал.

Открытой двери свет

Домой шагаю. Поздно.

Лишь тень скользит у ног.

Встряхнется сонный воздух,

Почешет мягкий бок.

Ветвями ивы дрогнут

Ресницы тишины,

Но неба плащ застегнут

На пуговку луны.

Опять ни звука в мире,

А в доме – все темно,

И лишь в одной квартире

Неспящее окно.

И на пороге ляжет

Открытой двери свет,

И голос близкий скажет:

«Ну, вот и ты. Привет!».

Маргарита

Это имя не случайно,

Но не каждому открыта

Та булгаковская тайна

В звучном слове Маргарита.

Словно ведьминское зелье

В теплом воздухе разлито:

Первозданное веселье

Овладело Маргаритой.

Черный, белый – грань, как бритва.

Ну их всех! Осталась рыжей.

То ли шабаш, то ль молитва,

Но к чему б я ни был ближе:

К раю, к аду – все равно мне,

И ни в грош сужденья чьи-то.

Я и после смерти вспомню

Это имя – Маргарита!

Ненужное счастье

Сужался свет в дверном проеме,

Сгущалась ночь за гранью стекол,

И тишина стояла в доме,

Лишь кран на кухне еле чмокал,

Да дверь скрипела… На мгновенье

Метнулись тени черной кошкой.

Я про себя считал ступени,

Шаг ускоряя понемножку,

И разрываясь на две части,

Я улыбнулся – чуть натужно:

Могла бы стать моим ты счастьем,

Да только мне оно не нужно.

Счастлив и несчастлив

У затихающего дома

Мы попрощались незаметно,

Как будто не были знакомы

Пять зим. И лишь четыре лета.

Весна сквозь звездные бойницы

Ведет огонь на пораженье,

Но мы с тобой друг другу сниться

Уже не будем, к сожаленью.

Огни в окошках тихо гасли,

Как вымирающее племя,

А я был счастлив и несчастлив,

Причем в одно и то же время.

Багряный лист

Опавший лист был так багрян

И формой так похож на сердце…

Лежал, заброшенный в бурьян…

Игрался ветер хлипкой дверцей,

Через которую когда-то

Давным-давно в мой дом вошла ты.

Царица-ночь

Царица-ночь входила властно

В мой дом средь зарослей осоки,

И скользкий шелк закатом красным

Струился с плеч твоих высоких.

И поцелуи были жарки,

Как языки огня в камине.

Дрожали смутных звезд огарки

И растворялись в небе синем…

С реки ползут ночные тени,

Но нас они не потревожат:

Гремит тамтам сердцебиений,

И в темноте пылает кожа.

Мгновенья замерли навеки,

До междометий сжались фразы…

И лишь рассвет раскроет веки

Стыдливых роз в стеклянной вазе.

Коронары переплетя

В лабиринтах библиотеки

Затеряемся мы с тобой.

В жертву нас принесут ацтеки,

Разукрасив тела резьбой.

Кровь моя и твоя сольется

На священных ножах жрецов.

Мы, обнявшись, летим в колодце,

Где внизу – божества лицо.

Прорастают сердца друг в друга,

Коронары переплетя.

Воздух лег под ступни упруго.

Притяженье забыть – пустяк.

Мы скользим лабиринтом древним,

Где становятся явью сны…

Но манящую книгу-дверь мы

За собою закрыть должны.

Только что-то из прошлых жизней

Будет в нынешней нас хранить,

И от сердца до сердца брызнет

Незаметная глазу нить.

Катамараном

Свою любовь храня упрямо

В ненастьях времени-реки,

Бочком к бочку – катамараном –

Плывут куда-то старики.

Идут, как сросшиеся лодки,

Друг друга за руку держа.

Пускай их путь был не коротким –

Над золотом не властна ржа.

Грустить бы только светлой грустью,

Не торопить бы вечный бег,

И чтоб у всех, пришедших к устью,

Был рядом близкий человек.

Не сломить мою Россию

О трех типах мебели. Иронично-патриотичное

Америка – офисный стул:

Все можно настроить, как нужно,

Нажал на рычаг, повернул…

Удобно, нет спору.… Но скучно.

Европа – старинное кресло:

Местами потерто и тесно,

Но в нем так приятно ютиться,

Дыша ароматом традиций…

Россия – скамейка в саду:

Как сядешь – занозы в заду,

И дует, и жестко, и холодно здесь…

Но только на ней имена наши есть.

От печи начиналась держава российская

От печи начиналась держава российская,

От печи, да не лежа на этой печи:

Что якутский мороз, что нам стужа мансийская –

Рубим избы, печные кладем кирпичи.

Заметают снега поселения русские,

Из сугробов упрямые трубы торчат.

На восток и на север дорожками узкими

Серебрится просторов холодных парча.

Так с природой суровой страна моя спорила:

Месит глину печник – значит, дому почин!

Видно, русской державы течет вся история

Через устье широкое русской печи.

Потихонечку идем

Все летит в лицо метелицей

Снежногривая орда:

Бьет, сечет, сугробом стелется,

Чтоб стреножить навсегда.

Ни дорожки, ни проталины:

То на спуск, то на подъем

Там, где сами протоптали мы,

Потихонечку идем.

Солнце на куполах

В обе стороны – взгляд орла

Охраняет Руси покой.

Льется солнце на купола,

В наши души течет рекой.

С колоколен заутрень звон

От земли в небеса плывет,

И со всех четырех сторон

Православный встает народ.

Для кого-то он, может, груб:

Редко вспомнит молитв слова.

Но что стоят движенья губ,

Если вера в душе мертва?

Иноверцам не строим плах.

Все под Богом… Со всеми Бог…

Отблеск солнца на куполах

В перепутьях земных дорог…

Серый ломоть

Я порой бываю счастлив

Оттого, что небо сине,

Оттого, что всем ненастьям

Не сломить мою Россию,

Оттого, что передюжим,

Улыбаясь терпкой болью,

Оттого, что есть на ужин

Серый ломоть с крупной солью.

Август в Кижах

Над гладью озерной мелькают стрижи,

Ловя уходящее лето.

В воде отражаясь, сияют Кижи

В лучах предосеннего света.

Кресты их похожи на мачты судов,

А парус, невидимый взгляду,

Гудит под напором карельских ветров

И сердцу дарует отраду.

А рядом, на озере, как в старину,

Красивы, стремительно-ходки,

Крутыми бортами ломают волну

Кижанки – онежские лодки.

Тут издавна люди по водам пути

Вершили средь мысов и мелей,

И парус поставить, на веслах грести

Все с самого детства умели.

Тут в каждом селении мастер был свой,

Владевший особым секретом:

Любая их лодка рождалась живой,

Напитанной ветром и светом.

Форштевнем, который по-русски курнос,

Веслом, что в руках узловатых,

И волны, и время пронзая насквозь,

Плывут они в белых закатах.

Утром

Утром к телам возвращаются души,

С неба в жилища летят,

Где миллионы примятых подушек

Наши портреты хранят.

Солнце-котенок с луною играет,

Трогает лапкой незлой.

Город, проснувшись, глаза протирает

Дворницкой шумной метлой.

Мой город

Я вписан в этот город, как строка.

Я – клинопись шагов на тротуарах.

Деревья, до последнего листка,

Хранят меня средь рукописей старых.

Ничто не пропадет и не уйдет,

Но прочитать кто сможет эту книгу?

Чтоб там, где переулка поворот,

Увидеть вдруг житейскую интригу,

Размашистые, четкие шаги,

И детские каракули вприпрыжку,

И чье-то восклицанье «Не беги!»,

И чью-то беспокойную одышку.

Мой город помнит миллионы лиц,

Неровные, запутанные строчки,

Из каменной души не рвет страниц,

И чуть вздыхает у последней точки.