Пятая гора

Посвящается А. М., воину Света, и Мауро Саллешу

Предисловие автора

Главная мысль моей книги «Алхимик» заключена во фразе, которую, обращаясь к пастуху Сантьяго, произносит царь Мелхиседек: «Когда чего-нибудь желаешь очень сильно, вся Вселенная помогает тебе этого достигнуть».

Я верю в это всем сердцем. Между тем прожить жизнь и добиться воплощения своей судьбы означает пройти целый ряд этапов, смысл которых нередко недоступен нашему пониманию. Цель этих этапов – каждый раз возвращать нас на путь нашей Судьбы или же преподнести нам уроки, которые помогают осуществить свое предназначение. Думаю, что смогу лучше проиллюстрировать эти слова, рассказав один эпизод из своей жизни.

12 августа 1979 года я лег спать, зная в точности одно: к тридцати годам я достиг пика своей карьеры. Я работал художественным директором студии CBS в Бразилии. Некоторое время назад меня пригласили в США на встречу с владельцами компании, занимающейся звукозаписью. Я был уверен, что мне предоставят полную свободу для осуществления всех моих планов. Конечно, моя заветная мечта – стать писателем – отодвигалась в сторону, но какое это имеет значение? В конце концов, реальная жизнь совсем не похожа на ту, какой я ее себе представлял. В Бразилии нельзя прожить, занимаясь только литературой.

В ту ночь я окончательно решил отказаться от своей мечты – нужно было так или иначе приспосабливаться к жизни. Если моя душа будет противиться этому, я попытаюсь схитрить: время от времени буду сочинять слова к музыке или писать статейки для какой-нибудь газеты. В остальном же, я был убежден, что, хотя моя жизнь пошла по другому пути, она не стала менее интересной и в мире музыки меня ожидало блестящее будущее.

Как только я проснулся, раздался телефонный звонок: это был президент компании. Из его слов стало ясно, что меня только что уволили без всяких объяснений. В течение последующих двух лет я стучался в разные двери, но так и не смог получить работу в этой области.

Завершая работу над «Пятой горой», я вспомнил и этот случай, и другие проявления неизбежного в моей жизни. Всякий раз, когда мне казалось, будто я достиг вершины, что-нибудь случалось – и я летел вниз. Я спрашивал себя: почему так происходит? Неужели я осужден вечно приближаться к заветной черте, но никогда не достичь ее? Неужели Бог так жесток, что посылает мне мираж – оазис на горизонте – только лишь для того, чтобы я умер от жажды посреди пустыни?

Мне понадобилось много времени, дабы понять, что это не так. Одни события происходят в нашей жизни для того, чтобы вернуть нас на истинный путь Судьбы. Другие нужны для того, чтобы мы применили в жизни свои познания. А некоторые события призваны научить нас.

В книге «Паломничество» я хотел показать, что эти уроки не всегда связаны с болью и страданием. Достаточно отнестись к ним серьезно и внимательно. Понимание этого стало истинным благословением на моем жизненном пути. Но я так и не смог до конца понять смысл некоторых событий моей жизни, хотя был достаточно собранным и внимательным.

Случай, описанный выше, можно считать одним из таких примеров. Я был настоящим профессионалом, вкладывал в работу всю свою душу. Некоторые свои идеи я до сих пор нахожу довольно удачными. Но неизбежное случилось именно в тот момент, когда я был спокоен и уверен в себе как никогда. Думаю, многие люди пережили нечто подобное. Неизбежное коснулось жизни каждого человека на Земле. Одни выстояли, другие отступились, но каждый пережил свою трагедию.

Зачем? Чтобы ответить себе на этот вопрос, я отправился вместе с Илией в Акбар.

Пауло Коэльо

И сказал: истинно говорю вам: никакой пророк

не принимается в своем отечестве.

Поистине говорю вам: много вдов было

в Израиле во дни Илии,

когда заключено было небо три года

и шесть месяцев, так что сделался

большой голод по всей земле,

и ни к одной из них не был послан Илия,

а только ко вдове в Сарепту Сидонскую.

Евангелие от Луки 4: 24–26

Пролог

К началу 870 года до н. э. государство, называвшееся Финикией – израильтяне же именовали его Ливаном, – уже почти три столетия не знало войн. И жители его по праву гордились своими свершениями: страна их, не обладая политическим могуществом, волей-неволей должна была развить в себе завидную способность договариваться и ладить с соседями, ибо только это могло стать залогом выживания в мире, раздираемом постоянными войнами. Союз, заключенный около 1000 года до н. э. с израильским царем Соломоном, позволил построить самый современный по тем временам флот и развивать торговлю. С той поры Финикия неуклонно расцветала и богатела.

Ее корабельщики добирались уже до таких отдаленных мест, как Испания, плавали в Атлантике, и есть предположения – правда, не подтвержденные, – что это они оставили надписи, сохранившиеся на юге и северо-востоке Бразилии. Они перевозили стекло, древесину кедра, оружие, железо, слоновую кость. Жители крупных городов Тира, Сидона и Библоса знали математику, умели производить астрономические вычисления, владели секретами виноделия и уже двести лет писали с помощью некоего набора условных значков, который греки называли алфавитом.

В начале 870 года до Рождества Христова в городе Ниневия собрался военный совет. Ассирийские полководцы решили двинуть свои войска на покорение стран, расположенных вдоль средиземноморского побережья. И первой жертвой завоевателей избрана была Финикия.

В начале 870 года до Рождества Христова в конюшне на окраине города Галаада, с минуты на минуту ожидая неизбежной смерти, прятались двое.

Часть первая

– Я служил Господу моему, а Он предал меня в руки врагов моих, – сказал Илия.

– Бог есть Бог, – отвечал левит. – Он ведь не говорил Моисею, плох Он или хорош, но сказал всего лишь: «Я есмь». Он – это все сущее под солнцем: и молния, разрушающая дом, и рука человеческая, этот дом восстанавливающая.

Они вели эту беседу лишь затем, чтобы отвлечься от снедавшего их страха: в любую минуту воины, распахнув двери конюшни, могли обнаружить этих двоих. Тогда им предстоял бы единственный выбор: либо поклониться Ваалу – верховному божеству финикийцев, – либо пойти на казнь. Воины обшаривали дом за домом, а найденных пророков обращали в свою веру или убивали.

Левит, возможно, выбрал бы первое, а для Илии выбора и вовсе не было: все это началось из-за него, и Иезавель во что бы то ни стало желала получить его голову.

– Ангел Господень повелел мне обратиться к царю Ахаву и предупредить его: не будет дождей в Израиле, покуда жители его не перестанут поклоняться Ваалу, – сказал Илия, словно извиняясь за то, что пришлось послушаться ангела. – Но Бог правду видит да не скоро скажет: к тому времени, когда начнут проявляться последствия засухи, Иезавель истребит всех, кто останется верным Господу.

Левит промолчал, размышляя, как поступить – поклониться ли Ваалу или умереть во имя Господа.

– Кто есть Бог? – продолжал Илия. – Не он ли рукою воина заносит меч над головами тех, кто не желает изменить вере предков? Не он ли возвел чужеземную царевну на престол израильский, так что все эти злосчастья постигли наше поколение? Не он ли истребляет правоверных, ни в чем не виноватых людей, которые следуют Моисееву закону?

А левит тем временем принял решение и выбрал для себя смерть. И рассмеялся, потому что мысль о смерти больше не страшила его. Обернулся к юному пророку, сидевшему рядом, и попытался успокоить его:

– Спроси у Господа, раз ты усомнился в мудрости его решений. Я уже готов принять свой удел.

– Не может Господь желать, чтобы нас безжалостно умертвили, – стоял на своем Илия.

– Господь может все. Если бы Он творил лишь то, что нам, скудоумным, представляется добром, то не был бы всемогущ и правил бы лишь частью Вселенной, и, стало быть, существовал бы кто-то еще более сильный, и этот кто-то направлял бы Его действия и следил за ними. Что ж, в этом случае ему бы я и поклонялся.

– Но если наш Господь всемогущ, отчего не избавит от страданий тех, кто любит Его? Почему не спасет нас вместо того, чтобы вверить власть и славу врагам Своим?

– Понятия не имею, – ответил на это ему левит. – Но причина наверняка есть, и я надеюсь вскоре узнать ее.

– Значит, у тебя нет ответа на этот вопрос.

– Нет.

Они помолчали. Холодная испарина выступила на лбу Илии.

– Тебя мучает страх, – заметил левит, – а вот я примирился со своей участью. Я выйду и покончу с этими муками. Всякий раз, когда снаружи доносится крик, я терзаюсь мыслями о том, как будет, когда придет мой час. И покуда мы сидим в этом узилище, я умирал уже сто раз, а ведь мог бы умереть только однажды. Раз уж суждено мне быть обезглавленным, так пусть случится это поскорее.

Левит был прав. Илия слышал те же крики и, как ни крепок был духом, тоже испытывал страдание.

– Пойдем вместе. Перед смертью не надышишься.

И он встал, и распахнул дверь, впустив солнечный свет в конюшню, где сидели двое.

* * *

Левит взял его за руку, повел за собой. Если бы не крики, то и дело раздававшиеся на улице, казалось бы, что дело происходило в ничем не примечательном городе и в самый обычный день – солнце припекало не слишком, а ветерок, налетая от далекого побережья, навевал прохладу. На пыльных улицах стояли глинобитные дома.

– Наши души готовы принять ужас смерти, а день такой славный, – промолвил левит. – А ведь часто бывало, что, когда я чувствовал себя в ладу с Богом и с миром, стоял ужасный зной, ветер из пустыни швырял мне в глаза песок, так что в двух шагах от себя я ничего не видел. Не всегда Его замысел согласуется с нашими чувствами, но одно я знаю твердо – на все это у Него есть причина.

– Меня восхищает крепость твоей веры.

Левит задумчиво поглядел на небо. Потом обернулся к Илии:

– Не восхищайся чрезмерно. Дело в том, что я сам с собой побился об заклад. Я утверждаю, что Бог – есть.

– Но ведь ты – пророк. Тебе дано слышать голоса, не внятные другим. Ты знаешь, что за пределами нашего мира существуют и другие миры.

– Может быть, все это – лишь плод моего воображения.

– Но ведь ты видишь знамения, – в тревоге возразил Илия и снова услышал в ответ:

– Может быть, все это – лишь плод моего воображения. На самом деле, у меня нет ничего действительного, кроме моего спора с самим собой. Я сказал себе, что все вокруг создано Всевышним.

* * *

На улице не было ни души. Затворясь в домах, люди ждали, когда воины Ахава исполнят поручение чужестранной царевны – истребить пророков Израиля. Илия, шагая рядом с левитом, чувствовал, что из-за каждой двери, из каждого окна за ним наблюдают чьи-то глаза, – и терзался своей виной за все происходящее.

– Но я ведь не просил сделать меня пророком, – размышлял он. – Быть может, и впрямь все это – не более чем игра воображения.

Но он помнил, что случилось в мастерской, и знал, что это не так.

* * *

Он с детства слышал голоса и разговаривал с ангелами. И пришла пора, когда родители отвели сына к израильскому первосвященнику, а тот, подробно расспросив мальчика, объявил его пророком, «человеком духа», который воспламеняется, услышав Божий глас.

И еще много времени протекло в беседах со священником, прежде чем тот сказал родителям Илии: ко всему, что будет сказано им, надлежит отнестись серьезно.

А выйдя из этого дома, отец и мать попросили сына никогда и никому не рассказывать о том, что он видит или слышит, ибо пророк связан с властью, а это чревато опасностью.

Впрочем, Илия никогда и не слышал такого, что могло бы заинтересовать владык мирских и духовных. Он разговаривал только со своим ангелом-хранителем и получал от него наставления лишь о том, что касалось его собственной жизни. Иногда случались у него видения, смысл которых он постичь не мог, – виделись ему далекие моря, горы, населенные странными существами, колеса с глазами и крыльями. А когда видения исчезали, он, покорный воле родителей, старался забыть их как можно скорее.

И потому голоса и видения посещали его все реже. Отец и мать были довольны и больше не говорили об этом. Когда же пришло ему время жить своим трудом, дали Илии денег на плотницкую мастерскую.

* * *

С почтением глядел он на других пророков – они проходили иногда по улицам Галаада в одежде из звериных шкур, перетянутых кожаными поясами, и утверждали, что Господь призвал их, чтобы вести избранный народ. Илия понимал, что это – не его стезя: никогда не сможет он впасть в неистовство от безумной пляски или самобичевания, как неизменно случалось со всеми, кого «воспламенял Божий глас», ибо страшится боли. Никогда не пройдет по улицам, горделиво показывая рубцы и шрамы от ран, нанесенных себе в этом умопомрачении, ибо слишком робок для этого.

Илия считал себя самым обычным человеком, да так оно, наверно, и было: он и одевался как прочие, и терзал только душу свою – но теми же страхами и искушениями, что и простые смертные. Чем больше работал он в мастерской, тем реже слышались ему голоса, а потом они и вовсе исчезли: у человека взрослого и делом занятого нет для этого времени. Родители были им довольны, и жизнь их текла в мире и согласии.

И со временем тот давний разговор со священнослужителем стал лишь далеким воспоминанием. Илия не мог поверить, что Господу Всемогущему нужно разговаривать с людьми, чтобы заставить их исполнять свои повеления. Все, что случилось тогда, в детстве, было всего лишь праздной выдумкой. В его родном Галааде были люди, которых считали безумцами. Их речи были бессвязны, и сами они не в силах были отличить голос Господа от бредовых речей. Жили на улицах, предсказывали скорый конец света, питались подаянием милосердных прохожих. И все-таки ни один священник не поверил, будто их «воспламеняет Божий глас».

Илия в конце концов решил, что священники сами не вполне уверены в том, что говорят. «Избранники Божьи» появлялись оттого, что страна двигалась неведомо куда, оттого, что брат восставал на брата и ежечасно возникали новые правители. Где уж тут отличить безумцев от пророков.

* * *

Узнав о женитьбе царя на тирской царевне Иезавели, он сначала не придал этому значения. Случалось и раньше, что цари Израиля брали в жены чужестранок, и после этого воцарялся долгий мир, бурно расцветала торговля с Ливаном. Мало заботило Илию, верят ли жители сопредельной страны в выдуманных ими богов, поклоняются ли они, например, животным или горам: лишь бы честно вели дела – все прочее не в счет.

Он продолжал покупать древесину кедра из Ливана и продавать вещи, что выделывал в своей мастерской. Хотя ливанские купцы были немного спесивы и любили гордо именовать себя «финикиянами» – ибо отличались от местных цветом кожи, – но ни один из них не пытался воспользоваться той смутой, что бушевала в Израиле. Платили по справедливости, а о постоянных междоусобных войнах и о прочих невзгодах израильтян предпочитали помалкивать.

* * *

А Иезавель, взойдя на престол, попросила Ахава сделать так, чтобы его подданные поклонялись теперь не Господу, а богам Ливана.

Но и такое тоже случалось прежде. Илия – хоть чрезмерная уступчивость Ахава и возмущала его – исполнял закон Моисея и поклонялся Богу Израиля. «Ничего, – думал он. – Иезавель обольстила нашего царя, но ей не хватит сил заставить целый народ изменить свою веру».

Однако Иезавель была не такой, как другие женщины, – она верила, что Ваал привел ее в этот мир, чтобы обратить иные народы. Терпеливо и хитроумно награждала она и одаривала всех, кто отрекся от прежней веры и стал поклоняться новым богам. Ахав повелел воздвигнуть в Самарии храм – капище Ваала, а в нем соорудить жертвенник-алтарь. Храм начали посещать паломники, и мало-помалу вера ливанская распространялась по стране все шире.

«Ничего, – думал Илия. – Это пройдет. Может быть, захватит одно поколение, а потом сгинет».

* * *

Но тут случилось нежданное. Однажды под вечер, когда он работал у себя в мастерской, свет вдруг померк, и вокруг Илии замерцали мириады белых точек. Голова у него разболелась с небывалой силой; он хотел было присесть, но не смог и шевельнуться.

Нет, это не игра воображения.

«Я умер, – подумал он в первую минуту. – И теперь узнаю, куда отправляет нас Господь после смерти».

Одна из этих искорок засверкала очень ярко, и внезапно неведомо откуда и как бы отовсюду разом прозвучало:

«И сказал Илия Фесвитянин, из жителей Галаадских, Ахаву, жив Господь Бог Израилев, пред Которым я стою! в сии годы не будет ни росы, ни дождя, разве только по Моему слову».

А в следующее мгновение все стало как прежде: плотницкая мастерская, предвечерний свет, голоса игравших на улице детей.

* * *

В ту ночь Илия не сомкнул глаз. Впервые за долгие годы вернулись к нему те ощущения, что испытывал он когда-то в далеком детстве, но теперь говорил с ним не его ангел-хранитель, а «Нечто» гораздо более могущественное и сильное. Со страхом Илия подумал, что, если не повинуется, все начинания его будут прокляты.

И наутро решил выполнить то, о чем было ему сказано. Ведь в конце концов он всего лишь должен подать весть о том, что не имеет к нему отношения. Как только поручение будет выполнено, голоса перестанут тревожить его.

* * *

Нелегко было добиться, чтобы царь Ахав принял его. Много-много лет назад, когда на трон воссел царь Соломон, пророки играли важную роль в делах страны. Они имели право жениться, заводить детей, но должны были неизменно оставаться в распоряжении Господа, чтобы владыки земные не сбивались с верного пути. Легенды гласили, что благодаря им, избранникам Божьим, много битв было выиграно, а Израиль выжил и устоял, ибо, если правители его отдалялись с предначертанной им стези, пророки возвращали их на праведный путь.

И придя во дворец, сказал Илия, что засуха будет опустошать страну до тех пор, пока народ не перестанет поклоняться финикийским богам.

Царь не придал его словам значения, однако Иезавель, сидевшая рядом с Ахавом и внимательно слушавшая все, что говорил Илия, принялась расспрашивать его. И он рассказал о том, как померк свет, как нестерпимо разболелась голова, как показалось, что время остановилось, пока он слушал ангела. И, рассказывая, Илия мог вблизи рассмотреть царицу, о которой все говорили, и убедиться, что она и вправду необыкновенно хороша: точеное тело, черные волосы, спускавшиеся до пояса, зеленые глаза, блиставшие на смуглом лице. Сейчас они пристально глядели на Илию, а тот не мог понять, что выражает этот взгляд, как не мог и представить себе, какие последствия вызовут его слова.

Он вышел из дворца с сознанием исполненного долга и с намерением воротиться к себе в мастерскую. А покуда шел, со всем пылом своих двадцати трех лет возжелал Иезавель. И попросил Бога, чтобы когда-нибудь в будущем послал ему женщину из Ливана, ибо они прекрасны собой, кожа их смугла, а зеленые глаза исполнены тайны.

* * *

Остаток дня он провел за работой и ночью спал крепко. А наутро, еще затемно, его разбудил левит: Иезавель убедила царя, что пророки – помеха и угроза росту и усилению Израиля. И воины Ахава получили приказ казнить тех, кто не захочет отказаться от священного предназначения, которое дал им сам Господь.

Впрочем, Илии права выбора не предоставили – его велено было убить.

Покуда два дня и две ночи они с левитом прятались в конюшне на южной окраине Галаада, четыреста пятьдесят раби были убиты на месте. А большая часть тех, кто расхаживал по улицам, стегая себя плетью и предрекая конец света из-за всеобщего упадка нравов и безверия, согласились перейти в новую веру.

* * *

Раздался глухой удар, потом вскрик. Илия, потревоженный в своих раздумьях, обернулся к спутнику:

– Что это?

Но ответа не получил: левит рухнул наземь: из груди его торчала стрела.

А стоявший впереди воин уже готовился снова натянуть тетиву. Илия оглянулся по сторонам – все окна и двери закрыты, солнце сияет на небе, и веет легкий ветер с моря – он столько слышал о нем, но никогда не видал. Убежать? – Но ведь стрела настигнет его прежде, чем он успеет завернуть за угол.

«Если суждено мне погибнуть от стрелы, то пусть она поразит меня не в спину», – подумал он.

Воин уже поднимал лук. Илия к собственному удивлению не чувствовал страха, ни безотчетного желания выжить – он вообще не испытывал никаких чувств: ему казалось, будто все это определено давным-давно, а он и этот лучник лишь исполняют роли в драме, которую не они сочинили. Он вспомнил о детстве, о том, как хорошо было в Галааде и утром, и под вечер, вспомнил, что в мастерской ждет его брошенная работа. Вспомнил мать с отцом, которые так не хотели, чтобы сын их стал пророком. Вспомнил зеленые глаза Иезавели и улыбку царя Ахава.

Подумал о том, как глупо умирать в двадцать три года, даже не познав женщину.

Прянувшая с тетивы стрела прочертила воздух, прожужжала мимо правого уха Илии и воткнулась в придорожную пыль у него за спиной.

А воин уже вкладывал новую и прицеливался. Но вместо того чтобы выстрелить, он пристально поглядел в глаза Илии.

– Я – самый меткий стрелок во всем войске Ахава, – сказал он. – Уже семь лет, как я не давал промаха.

Илия поглядел на мертвого левита.

– Эта стрела предназначалась тебе. – Руки, державшие лук, дрожали. – Илия, ты – единственный пророк, обреченный на смерть: все прочие могут спастись, приняв веру Ваала.

– Что ж, заверши начатое.

Собственное спокойствие удивило его. Столько раз, прячась в конюшне, представлял он свою гибель, а теперь видел, что напрасно мучился: еще мгновение – и все будет кончено.

– Не могу, – ответил воин. Руки его ходили ходуном, не давая прицелиться. – Уходи прочь, сгинь с глаз моих, ибо я думаю, что сам Господь отклоняет стрелы мои от цели. И Он проклянет меня, если мне все же удастся убить тебя.

И вот тогда, в тот миг, как Илия понял, что может выжить, вновь охватил его страх смерти. Еще есть возможность когда-нибудь увидеть море, встретить женщину, зачать ребенка, докончить работу.

– Не тяни, убей меня скорее, – сказал он воину. – Видишь – сейчас я спокоен. А чуть промедлишь – снова начну тосковать по всему, что утрачу.

Тот оглянулся по сторонам, убедившись, что никто их не видит. Потом опустил лук, спрятал стрелу в колчан и скрылся за углом.

Илия почувствовал, как ослабели ноги – страх набросился на него со всей силой. Надо немедля бежать, скрыться из Галаада, чтобы никогда больше не предстать перед воином с натянутым луком, нацеленным тебе в сердце. Он ведь не сам выбрал себе такую судьбу и к Ахаву отправился не затем, чтобы похвастать перед соседями – я, мол, разговаривал с царем. Не он виноват, что перебили пророков. Не он ответствен даже и за то, что однажды почувствовал, как замерло время, что увидел: мастерская превратилась в черную дыру, где мерцают бесчисленные светящиеся точки.

И подобно тому, как делал это воин, Илия тоже огляделся по сторонам. Никого. Он хотел было удостовериться, что левиту уже ничем нельзя помочь, но вернувшийся страх пересилил, и, пока никто не появился на улице, Илия бросился бежать.

Много часов кряду шел он, выбирая заброшенные дороги, покуда не достиг берега мелкой речушки Хораф. Он стыдился своей трусости, но радовался тому, что жив.

Он утолил жажду, сел на берегу и только теперь осознал, в каком положении оказался: завтра ему захочется есть, а как снискать себе пропитание в пустыне?!

Он вспомнил о своем ремесле, которое пришлось бросить, о мастерской, которую пришлось оставить. Кое с кем из соседей он дружил, но все равно – рассчитывать на них нельзя: слух о его бегстве уже наверняка распространился по городу, и все теперь ненавидят его за то, что сумел спастись, тогда как по его вине истинно верующие люди обрели мученическую кончину.

Все, что он делал до сих пор, разрушено – хотя он полагал, что всего лишь исполняет волю Господа. Завтра – а может быть, через несколько дней или недель – постучат в дверь его мастерской ливанские купцы, и кто-то им скажет: хозяин бежал, оставя за собой страшный след: сотни невинно убиенных пророков. А может быть, скажут, что он пытался уничтожить богов, оберегавших землю и небо, и весть об этом пересечет границы Израиля, и тогда можно навек проститься с мечтой о женитьбе на той, кто красотою равна дочерям Ливана.

* * *

«Но ведь есть корабли».

Да, есть корабли. Преступников, взятых на войне пленных, всякого рода беглых брали в корабельщики, ибо занятие это еще опасней, чем быть воином. В битве на сухопутье всегда остается возможность убежать и выжить, а морские пучины бездонны, населены чудовищами, так что, когда стрясется беда, не остается никого поведать о ней.

Да, есть корабли. Но они принадлежат финикийским купцам. Илия – не пленный, не каторжанин, не беглый. Он – тот, кто осмелился возвысить свой голос против Ваала. Если это выяснится, его обезглавят и выбросят за борт, ибо моряки поклоняются Ваалу, насылающему шторма и бури.

Стало быть, в сторону моря идти нечего. На север путь заказан, там – Ливан. И на восток – тоже: там уже на протяжении жизни двух поколений кипит междоусобная распря нескольких племен Израилевых.

* * *

Илия вспомнил, какое спокойствие осеняло его душу, когда солдат готовился пустить стрелу. Что такое смерть в конечном счете? Всего лишь мгновение. Даже если он почувствует боль, она тотчас же исчезнет, и Господь примет его в лоне Своем.

Он лег наземь и долго смотрел на небо. Подобно левиту, тоже хотел заключить с самим собой пари. Нет, не о том, существует ли Бог – в этом он не сомневался, – а о смысле собственной жизни.

Он видел горы, видел землю, выжженную непрекращающейся засухой, о которой возвестил ему ангел, но благодаря тому, что много лет подряд шли благодатные дожди, все еще сохранявшую кое-где свежесть. Видел Хораф, чьи воды скоро обмелеют. Исполненный благоговения и любви, он прощался с миром и просил Бога упокоить его душу, когда настанет время.

В чем смысл моего бытия, спросил он себя и не нашел ответа.

Куда же мне идти, спросил он себя и обнаружил, что обложен со всех сторон.

Что ж, завтра он возвратится и предаст себя в руки врагов, хотя страх смерти вновь вернулся к нему.

Он попытался возвеселить свою душу мыслью о том, что еще несколько часов будет жить. Не получилось, ибо он только что обнаружил, что человек – едва ли не всегда – лишен способности принимать решение.

Проснувшись наутро, Илия вновь взглянул на Хораф.

Завтра или через год река пересохнет, и в ложе реки вместо воды останутся мелкий песок и круглые камешки. Останется название, и жители по-прежнему будут говорить о Хорафе как о реке, а указывая кому-нибудь дорогу, пояснять: «…Это на берегу ближней реки». Путники придут сюда, увидят мелкий песок и круглые камешки и подумают: «Видно, когда-то, в незапамятные времена, здесь протекала река». Не будет только самого главного и единственного, что делает реку рекой, – не будет струения ее вод, утоляющих жажду.

Вот и души – в точности как реки и растения – нуждаются в особом орошении надеждой, верой, смыслом жизни. Когда этого не происходит, душа засыхает, хоть тело и продолжает жить, и люди могут тогда сказать: «Видно, когда-то и в нем была человеческая душа».

Но сейчас было не время размышлять об этом. Илия снова вспомнил свой разговор с левитом перед тем, как они вышли из конюшни: зачем умирать тысячу раз, если довольно и одного? Ему сейчас достаточно дождаться стражников Иезавели. Они придут, в этом нет никаких сомнений, ибо не так уж много мест, куда можно убежать из Галаада. Злоумышленники неизменно стремились в пустыню – где всего через несколько дней их настигала смерть – или на берега Хорафа, где их вскоре могли обнаружить и схватить.

Так что в скором времени стражники будут здесь. И он обрадуется, увидев их.

* * *

Он выпил немного воды, чистой и прозрачной. Умылся и отыскал тень, где можно будет дождаться прихода стражников. Человеку не совладать с судьбой – он вот попробовал и проиграл.

Несмотря на то что священник признал в нем пророка, он решил заняться плотницким ремеслом, и вот – Господь вернул его на уготованную ему стезю.

Что ж, не он первый попытался изменить предначертания Бога. У него был друг, обладавший прекрасным голосом, которому родители не разрешили стать псалмопевцем, считая, что это роняет честь семьи. Девочка, с которой он в детстве дружил, была одарена чудесными способностями танцовщицы, но отец с матерью не позволили развивать этот дар, боясь, что царь возьмет ее ко двору – а ведь никто не знает, сколько продлится его правление. Да и жизнь при дворе считалась предосудительной и грешной – девушку потом никто замуж не возьмет.

«Человек рожден обмануть свой удел». Бог влагает в души только невыполнимые задачи.

Почему?

Потому, наверно, чтобы не пресеклась традиция.

Нет, это скверное объяснение. Жители Ливана достигли большего, нежели мы, ибо нарушали обычай мореплавателей. Весь мир строил корабли одного и того же типа, а они решили сделать что-нибудь другое. Много кораблей погибло в море, но ливанцы все же добились совершенства и теперь стали первыми в мире купцами. Они дорого заплатили за то, чтобы приспособиться, но дело того стоило.

Быть может, человек изменяет своей судьбе оттого, что Бога не случилось поблизости. Кто, как не Он, вселил когда-то в души людей мечты о временах, когда все было возможно, вселил – и отправился заниматься иными делами. А мир преобразился, и жизнь сделалась трудней, Господь же не стал изменять мечты человеческие.

Бог – далеко. И все же если иногда Он отправляет своих ангелов разговаривать с пророками, значит, здесь, на земле, еще осталось что-то такое, к чему надо приложить руки. Так каков же ответ?

«Быть может, дело в том, что отцы наши ошибались и боятся, как бы мы не повторили их ошибки. Или, быть может, они никогда не ошибались и не знают, как помочь нам, если мы окажемся в затруднительном положении».

Это уже ближе.

Рядом с ним несла свои воды река, кружили в поднебесье вороны, какие-то растения отстаивали свое право жить на этой бесплодной песчаной почве. Если бы они слышали, как говорили его предки, что услышали бы они?

А вот что. «Река, отыщи иное русло своим чистым водам, отражающим сияние солнца, а не то пустыня вскоре иссушит тебя», – сказали бы речные божества, если бы существовали. «Вороны, в лесах вы найдете себе пропитание скорей, чем среди песка и камней», – сказали бы птичьи божества. «Растения, бросайте свои семена подальше, ибо в мире множество плодородных и на славу орошаемых земель», – сказал бы бог лугов и полей.

Однако и у реки, и у растений, и у воронов – один из них как раз присел неподалеку – хватило отваги делать то, что другие реки, птицы, цветы считали невозможным.

Илия поглядел на ворона.

– Я учусь науке постижения. Хотя плодами ее не воспользуюсь, потому что обречен на смерть, – сказал он ему и, казалось, услышал в ответ: