Когда небо было синим

Честь имею, поручик Ржевский

Лишь только занялась заря,

Мы устремились в лагеря.

Воткнули ноги в сапоги

И вот стоим как дураки…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Многие литературные произведения начинаются примерно так: «Стояло знойное лето начала восьмидесятых»… Собственно, особенно знойным оно и не было. Главное, что стояло. Да и вообще, в то время многое стояло. Как-никак, период застоя. Во всём ощущалась стабильность. Съезды партии, в то время ещё единственной, имели чёткую хронологию в числительных и абсолютную константу в тематике. Самосознание населения зижделось (не основывалось, не строилось, а именно зижделось) на марксистско-ленинских устоях. Такого термина, как ценовая политика, не существовало вовсе, так как цены – это одно, они не меняются, и каждому известно, что можно приобрести за 3 рубля 62 копейки, а политика – это совсем другое, это как бы незримая идеологически-логическая связь между неосторожно рассказанным анекдотом и возможными обидными последствиями. Но, несмотря ни на что, это было прекрасное время.

Я стоял возле почтового ящика и задумчиво созерцал извлечённый оттуда конверт. Не внушал мне доверия этот штемпель. Веяло от него чем-то до боли патриотическим. Ну да, она родная. Повестка в военкомат. Собственно, ничего экстраординарного она мне не сулила, в конце концов я офицер запаса, а не какой-то призывник. Да и почему бы не взглянуть на этот факт с другой стороны. Ведь лучший отдых – это смена обстановки или рода деятельности. А мне, если откровенно, несколько обрыдла производственная рутина. Да и на вверенном мне объекте не всё было ладно. Я, молодой специалист, только после института, вёл работы по прокладке подземных коммуникаций в небольшом городке. На фоне невысоких строений мои экскаваторы и бульдозеры выглядели динозаврами. Они-то меня и подвели. Подземная часть города была напичкана кабелями различного назначения, не указанными ни на каких схемах, да и проложено большинство из них было где-то в послевоенное время. Ну как не порвать. А вдоль узкой улочки мои механизаторы грунтом из траншеи «немножко» присыпали частный домик одной старушки. Она-то не видела, в больнице лежала, а как вышла и увидела, так обратно и вернулась. Зато моё созидательно-разрушительное творчество было прославлено в местной прессе, где фамилия моя соседствовала с эпитетами «пираты зеленой природы и телефонных сетей».

Взвесив все эти обстоятельства, я вновь взглянул на повестку.

– А не препоясать ли чресла, – подумал я с некоторой всё-таки долей патриотизма.

Надо сказать, военные комиссары в то время часто и назойливо доставали мирное население. Как-то неуютно им было без нас, сирых. Помню, потребовалась им моя комсомольская характеристика. Ну что же, пришёл я к секретарю объединенного комитета комсомола (была такая организация), говорю:

– Напиши характеристику, – а он:

– Сам пиши, потому как ты есть комсорг, а следовательно, сознательный.

Я вспомнил это прискорбное обстоятельство, а также то, что при вымогательстве членских вносов у своих членов на вопрос «А зачем?» я никогда не мог дать вразумительного ответа, вздохнул и пошёл писать:

Я был крестьянином, рабочим,

В семнадцатом я Зимний брал,

Кричал «УРА» что было мочи,

Когда с Антантой воевал.

***

Я не боялся вражьей пули,

Я грудью защищал страну,

Потом Давыдов и Нагульнов

Со мной подняли целину.

***

Я комсомольцем был хорошим,

На амбразуры грудью лез,

И до сих пор в моей прихожей

Лежит мой старенький обрез.

***

Пускал я под откос составы,

Взрывал мосты и брал Рейхстаг,

Покрыл себя я громкой славой

И орденами свой пиджак.

***

Я ДнепроГЭС недавно строил,

Разруху я восстановил,

Я многих премий удостоен,

Я в космосе намедни был…

***

Эх, дорогие генералы,

Прожил достойную жизнь я,

Вы б лучше пенсию мне дали

И не тревожили меня.

***

В принципе я был достаточно бесшабашным, но не безбашенным, и отдавать такую «характеристику» в военкомат пока не стал. Мне уже приходилось шутить с людьми, шуток не понимающими. К примеру, свою склонность к крамоле я часто вымещал в стенгазетах, которые выпускал и в школе, и в институте, и в стройотрядах, и на производстве. Вот и на военных сборах по окончании института я немного не учёл особенностей национальной службы, и в казарме повисла стенгазета с дружескими шаржами на наш командный состав и стихами следующего содержания:

Льются горькие женские слезы

Вперемежку с тоскливым дождём,

Не поведать ни рифмой, ни прозой,

Как мы стадом к вокзалу идём.

***

Дети, матери, жёны рыдают,

Свою злую судьбину коря,

Что поделаешь, нас отправляют

На три месяца в лагеря.

***

Здесь, к великому огорчению,

В потолок уже не поплевать,

Здесь другое у нас развлечение —

Сапогами асфальт трамбовать.

***

Ты штампуешь следы на плацу,

Выраженье придавши лицу,

И до носа приподнята грудь

С явным риском шею свернуть.

***

Услыхав зычный голос комбата,

Нет желанья ни пить, ни есть,

И охота до дома, до хаты,

Да с женою на печку залезть.

***

А когда, побывав в столовой,

Ты в казарме проводишь досуг,

Тут стоит перегар перловый

И отменный портяночный дух.

***

Ну, а если серьёзно, не нужно

Нас о чем-либо долго просить,

Если надо служить, мы послужим,

Мы в конце-то концов из ГИСИ.

***

Вроде бы конец достаточно патриотичный, но комбат этого не оценил, сорвал ватман, скрутил в рулон, придав ему вид орудийного ствола и… нет, выстрела, конечно, не последовало, но перед всем строем довёл до моего понимания, что армия – это не то, чтобы это, а так точно! Вычислить меня как автора даже ему было несложно. Просто строевая песня нашего взвода также была моим творением и, если все курсанты нашего призыва синхронно трамбовали плац под «Не плачь, девчонка» или «Идёт солдат по городу», то наш взвод делал это под залихватскую мелодию Bony M «Распутин». А слова там были примерно такие:

Если выйдешь рано на заре,

Ты увидишь, как на казарменном дворе

Взвод курсантов в кирзовых сапогах

По плацу стучит всем агрессорам на страх.

***

Но конечно, даже если наши «тридцать рыл на одно лицо» будут заниматься этим добросовестно, всё равно подобным стуком вероятного противника не запугаешь, да и формулировочка какая-то ироничная, диссидентством попахивает. Ну а это…

Ты, курсант, о доме не грусти,

Может, скоро нам в увольнение идти.

Дома ждёт любимая жена,

Ну, а здесь блюдёт нас товарищ старшина.

***

Поскольку в цензурные рамки это не совсем пролезало, то пришлось исправить на:

Ну, а здесь жену заменяет старшина.

***

Смысл несколько поменялся, а если вдуматься, так вообще на противоположный, зато цензуру прошло, и даже высокие чины не препятствовали нам горланить это на параде. Тем более, что завершалось всё глубоко-проникновенными для людей в погонах словами:

Ты – солдат страны своей родной,

Будь в строю всегда, в этом долг священный твой.

С честью службу Родине неси,

Чтобы все узнали курсантов из ГИСИ!

***

Был ещё элемент диссидентства в том, что маршировать под мелодии и ритмы зарубежной эстрады как-то не в духе Советской армии, но на это закрыли глаза, так как участники популярнейшей в то время группы Bony M сплошь чернокожие, а это ж, блин, интернационал.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ну вот, пользуясь терминологией генерала Булдакова, «в сторону вильнуло».

Впрочем, такой литературный приём, как экскурс в прошлое, часто используется представителями эпистолярного жанра, к коим я, ввиду природной скромности, себя никак не причисляю.

Но вернусь к началу моего повествования.

В военкомат я прибыл своевременно, как и положено ревностному и исполнительному потенциальному защитнику Отечества. Коридор был небольшой, да и кабинетов немного, но каждый имел свою особенность – по тембру голосов властителей кабинетов несложно было определить их звание, соответственно количество звёзд и примерное расположение в военной иерархической структуре. Это подобно нотному стану, только наоборот, чем ниже звук, тем выше занимаемое положение. Мощность же голосовых аппаратов была примерно одинаковой, ибо главным отличием военных от гражданских является именно голос, точнее его сила. Нет, ну есть, конечно, ещё такая категория, как певцы там, певицы, но разве можно сравнить витиеватость какой-нибудь примадонны с рупороподобной зычностью и идеологической направленностью куда положено командирским изрыганием.

В коридоре на сдвоенных и строенных кинотеатровских креслицах удобно расположились несколько ребят примерно моего возраста, а соответственно и аналогичного предназначения. Двоих я знал. Валера Алексеев работал инженером информационно-вычислительного центра, а с Яковом Георгиади мы вообще, как оказалось, один ВУЗ заканчивали, правда он на пару лет постарше.

– Ну что, мужики, делать-то будем? – задал я до идиотизма риторический вопрос.

– Служить, естественно, а что, есть другие варианты?

– У Яков-Палыча вон есть. Его руководство не пускает. Хреново в молодые-то годы начальником участка быть.

Обмен мнениями закончился поочерёдным вызовом каждого из нас в кабинет низкого тембра, соответствующий статусу офицерского уровня.

Результатом общения с обладателем двухполосных погон явилось милое нашим с Валерой сердцам направление на командирские сборы, учения, переподготовку, да как не назови, смысл один, а Яшу всё-таки отстояло его гражданское руководство, и он вышел, чертыхаясь одновременно на русском, грузинском и греческом языках согласно его происхождению. Да, не всегда твоему начальству нравится то, что нравится тебе. А что нравится или не нравится мне? – философски задумался я. Чего я, как пел Высоцкий, не люблю?

Я не люблю, вскочив с кровати, сонный,

Вступать ногами в тазик с кипятком,

Я не люблю на завтрак чай солёный

И не люблю варенье с чесноком.

***

Я не люблю тупой ножовкой бриться

И зубы чистить щёткой обувной,

А также, когда пятна ставят птицы

На мой костюм парадно-выходной.

***

Я не люблю, когда мне кончик носа

Защемят меж автобусных дверей,

Я не люблю ходить по снегу босый,

И бегать кросс в тулупе по жаре.

***

Я не люблю, когда мне на базаре

Усатый дядя сдачи не дает,

Я не люблю, когда какой-то Шарик

Мне на ботинок лапу задерёт.

***

Я не люблю, когда мне с волосами

Часть уха парикмахер отстрижёт,

Я также не люблю сидеть часами

На раскаленной плитке – очень жжёт.

***

Я не люблю, когда мне в магазине

Наступят на авоську с молоком,

Я не люблю, когда, разрезав дыню,

В ней нахожу подмётку с каблуком.

***

Я не люблю, когда плохие дети

В моё окно бросают кирпичи,

Я не люблю, когда мне в глаз засветят

Без всяких уважительных причин.

***

Я очень не люблю, когда полено

Кладут мне на живот, пока я сплю…

И, если уж признаться откровенно,

Свои стихи я тоже не люблю.

***

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Воинская (или войсковая) часть, где нам предстояло весело и насыщенно провести двухмесячный отпуск, располагалась в Эстонии недалеко от Таллина (тогда ещё с одной буквой «н»). На заре своей юности мне посчастливилось побывать в тех краях. Руководители и наставники экскурсионной группы старшеклассников, то есть нас, молодых и волосатых, заранее предупредили, что прибываем мы в культурную столицу, а потому вести себя надо соответственно. Однако первое, что бросилось в глаза, как только мы покинули вокзал, это бухой дяденька, мирно спящий непосредственно на клумбе.

Мы почувствовали облегчение. Но в дальнейшем с проявлениями культуры столкнуться всё-таки пришлось. А выражалось это в том, что винно-табачные изделия несовершеннолетним не продавали. Однако Мишка Тюленев, который выглядел старше своих лет, с помощью пары дежурных английских фраз для продавцов научился проблему эту устранять.

И тогда в наш обиход прочно вошли «Vana Tallin», «Benediktin» и особенно ликёры с изображениями героев любимого с детства фильма «Последняя реликвия» на бутылочных этикетках. Белокурая красавица «Агнес» предлагала себя, двадцати-пяти-градусную, за 2 рубля 50 копеек, а брутальный «Габриэль» стоил 4,50 и крепость имел соответствующую – 45 градусов.

На этот же раз красивую эстонскую столицу пришлось оставить без внимания, и электричка понесла нас с Валерой к месту дислокации нашей в/ч, которая являлась логическим продолжением посёлка полугородского типа, где проживали семьи кадровых военных, а также девушки, живущие активно во время призывов и впадающие в спячку, когда временный военный контингент разъезжался. Этакие ДД, то есть девушки доступные.

Посёлок был довольно культурный. Магазин со всем, что нужно, Дом культуры с кино и танцами, рядом озеро и лес. Озирая живописные окрестности, я почему-то вспомнил посвящение своему другу Женьке Ломову, который всю жизнь мечтал стать помещиком. Впоследствии это ему удалось, но тогда мы все были причёсаны одной среднестатистической гребёнкой, и верхом роскоши считалось наличие загородного домика с участком земли в шесть соток.

Что делать, у меня растут года

И давят на меня тяжёлым грузом,

Лохматая, густая борода

Сплошной волной спускается на пузо.

***

Боюсь зачахнуть я во цвете лет

От дюже непосильного труда,

Зачем тогда мне этот белый свет,

Зачем мне эта супер-борода?

***

С тоской гляжу я на живот большой,

И мысли разные грызут и мучат,

Вот лучше б я в помещики пошёл,

В зажиточные, пусть меня научат.

***

Я б прикупил обширное поместье,

Окрестные леса, поля, луга,

Село, крестьян душонок эдак двести,

Фруктовый сад на три-четыре га,

***

Чудесный пруд с утями и гусями,

Назло завистливой округе всей,

В котором мои добрые крестьяне

На завтрак мне б ловили карасей.

***

Я б выходил в вельветовом кафтане

Но лоно своих собственных полей,

Я бы катался словно блин в сметане,

Выращивал бы борзых кобелей,

***

Утей, гусей, курей, бычков и хряков,

И от зерна б ломился мой сарай,

На всю цивилизацию накакав,

Я б у себя устроил микро-рай.

***

Люблю, хватив анисовой полбанки

И крякнув так, что б в горле спёрло дух,

Я выходить под вечер на гулянку

И щупать деревенских молодух.

***

Лежать бы на печи забот не зная,

И на работу незачем идти…

Я это дело дюже уважаю,

Вот жизнь-то, растуды-т твою ети!

***

Природные красоты располагались в часе езды от столицы. Но это далеко не всё. Если на той же электричке и в том же направлении проехать ещё двадцать минут, то упрёшься в один из балтийских заливов с пляжами, дюнами и прочими атрибутами для душевного и телесного отдохновения. Море там, как и положено Балтике, постепенное. То есть, первые десятки метров оно по щиколотку, и только когда берег останется где-то на горизонте, балтийская волна наконец-то лениво лизнёт гениталии.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Казармы военного городка были сооружениями немолодыми, но добротными, красного кирпича, оштукатуренные, с высокими потолками. Чувствовалось, что не одно поколение погононосцев протирало здесь портянки. Прежде чем попасть в помещение нашего временного жительства, точнее служительства, нужно было метров десять пройти по коридору, зримому только в светлое время суток и не избалованному никакими средствами освещения. Только потом обнаруживалась дверь в непосредственно спально-отдыхальное отделение. Число панцирных кроватей должно было соответствовать количеству прибывающих. Под потолком по всему внутреннему периметру стен был прикреплён деревянный лоток непонятного предназначения. Понятным это стало позже.

Тем временем стали прибывать сослуживцы. Нас оказалось немногим более двух десятков молодых людей в возрасте от двадцати четырёх (я был младшим) до тридцати шести лет. Офицеры запаса, приписанные к Прибалтийскому военному округу, а проще говоря, партизаны.

– А что, ребята, не выпить ли нам винца? – этот вопрос возник как-то телепатически, отовсюду одновременно и настойчиво висел в воздухе, ожидая логического разрешения. Впрочем, оно последовало.

В процессе знакомств я применил уже не раз опробованную тактику – собрал со всех по рублю на покупку в местном магазине гитары с целью более продуктивного времяпрепровождения. Дело в том, что возить повсюду свою гитару получалось накладно, в большом коллективе чья-нибудь задница обязательно на неё опустится. В моей практике их было штук пять, причем две из них крупные женские, взирая на которые так и напрашивалось:

Хорошо иметь большую жопу,

Вот бы в жизни не было печали,

Я б на ней объездил всю Европу,

Все б газеты обо мне кричали.

***

Был бы я с той жопой нарасхват,

Применим по разным назначеньям,

Я бы стал ей гвозди забиват

И детей катал по воскресеньям.

***

Я б её духами надушил,

Покорять бы стал красивых женщин,

На неё портной бы джинсы сшил

Метров пять в окружности, не меньше.

***

Я б придал ей бирюзовый фон,

Разместил цветы на этом фоне,

И, поглубже вставив саксофон,

Громко, от души насаксовонил.

***

Я бы в бигуди её завил,

На царя зверей была б похожа,

Написал бы: «Мимо не пройди,

Оглянись, порадуйся, прохожий!»

***

Я б по свету белому пошёл,

Сел бы там на поле под рябиной,

Восторгаясь тем, как хорошо

Заиметь такую вот жопину!

***

Командиром нашего партизанского отряда (я несколько стесняюсь назвать это взводом офицеров запаса) был назначен старший по возрасту Миша Головин, русский по ФИО, но внешне азербайджанец, причём настолько азербайджанец, что брился он два раза в день. По сути он был не командиром, а скорее старостой, поскольку все мы были одного поля ягоды с примерно одинаковым количеством звёздочек. А фактически командовали местные кадровые офицеры, которых я и хотел бы представить.

Командир нашего отдельного противотанкового дивизиона полковник Абель (фамилии я чуть-чуть изменяю) был высоким рыжим эстонцем, спокойным, немногословным, но о его порядочности ходили легенды. Когда нас, партизан, называли «Офицеры Абеля», это звучало очень почётно. Начальник штаба, капитан Ковалёв, был красавец-мужчина, стройный, подтянутый, юморной, но женатый, что вызывало нестерпимое сожаление у всех дам в радиусе нескольких километров. Я как-то присутствовал при его телефонном разговоре с женой, где последней его фразой было «Честь имею, поручик Ржевский». Именно таким мне Ржевский всегда и представлялся. С тех пор это изречение у меня на вооружении.

Как-то Ковалёв рассказывал о своей службе в ГСВ в Германии. Там его приятель и сослуживец с внешностью и параметрами артиста Евгения Леонова имел мечту иметь негритянку. Вот хоть убей, но подавай ему именно чёрную. Мечта наконец сбылась, благо там в наличии девушки разных оттенков. Нет, не прости господи, а порядочные. Где-то у них даже взаимное чувство возникло. Но как же сочно и красочно капитан описывал то, что они творили непосредственно в парке, причём с завидной частотой да почти на каждой скамейке! Надо быть виртуозом разговорного жанра. Но к капитану Ковалёву я ещё вернусь. Для проведения же теоретических занятий был назначен молодой старший лейтенант Кирюхин, который немногим отличался от нас, так что служба пошла по спокойной колее взаимопонимания.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Основным отличием партизан от военнослужащих является отсутствие необходимости бегать по утрам топлес. Неспешный подъём, неторопливое умывание, размеренный завтрак, ненавязчивое обучение. Изучали мы, а точнее, освежали в памяти, материальную часть нашего любимого 100-миллиметрового гладкоствольного противотанкового орудия Т-12 «Рапира». По тем временам штука хорошая, однако, если с первого раза в танк не попадёшь, второго не будет. По статистике во Второй мировой наш брат – противотанкист жил в среднем 30—40 дней. Если точнее, комвзвода – 29, а комбат – 41. Вот мы-то как раз здесь и поднимали квалификацию с командиров взводов до командиров батарей. Итогом месячного теоретического обучения должны были стать практические стрельбы. Но, об этом потом.

Занятия проходили на свежем воздухе – снизу лавочка, сверху синее небо. Этакий летний кинотеатр. Благо, погоды стояли отменные. Больше про учёбу и сказать-то нечего. Другое дело – досуг. Первым делом был налажен процесс поставки винопродукта. Чаще им являлись домашние изделия местного населения. Магазинное – оно ведь для безликой массы, состояние здоровья которой потом никого не волнует, а домашнее – оно для души! На неизвестно откуда взявшемся, но прижившимся у нас велосипеде мы попарно в порядке очерёдности совершали наезды на поселковые домики, где производился необходимый продукт. Местные производители были нам уже знакомы, но прежде, чем совершить закупку, всё равно надо было попробовать, посмаковать, оценить качество под неторопливую беседу с поставщиком. Поэтому гонцы всегда имели преимущество перед ожидающими. Оставалось только в целости и сохранности доставить на велосипеде трёхлитровые банки. Вот почему отправлялись по двое. Это была вынужденная мера безопасности, подкреплённая горьким опытом. Мне как-то в стройотряде довелось нести десятилитровую бутыль с вином, купленным на последние деньги бедных студентов. Бутыль была влажной, запотевшей, скользкой… Нет, не побили, но глаза друзей с таким обилием в них чувств и эмоций я никогда не забуду.

Вообще-то вином мы особо не злоупотребляли. Просто помимо остальных положительных качеств оно давало возможность вечером побыстрее заснуть, иначе после отбоя наступала ночная смена наших сожителей.

Теперь я поясню, что за лоток или жёлоб находился под потолком. Это была беговая дорожка для крыс. Может, сооружалась она не специально для них, но использовалась исключительно ими. Представьте себе крысу среднего размера, спокойно взбирающуюся по дюймовой трубе системы отопления на трёхметровую высоту до упомянутого лотка. Да не одну. После же отбоя они спускались и резвились на полу, топоча и попискивая. Как-то, не успев уснуть вовремя, я вынужден был отрабатывать норматив на артиллерийскую меткость, используя сапоги в качестве метательных предметов.

Или, к примеру, одно из утренних пробуждений.

Крыса сидит у меня на груди, шевелит усами и приглядывается к моему носу. Я слышал, что они могут чего доброго и откусить, а у меня его и так немного.

– Ну чего тебе? – говорю, – Вон на соседней койке Головин дрыхнет. У него шнобель кавказский, с него не убудет. Крыса на миг пришла в замешательство, что называется раскрылась, и тут же получила по усатой морде. Обиженно пискнув в полёте, она скрылась, по-видимому вынашивая планы отмщения.

Если исключить эти мелкие неприятности, то жизнь наша партизанская изобиловала массой интересных моментов.

Был обычный вечер. Начинало темнеть. Почти весь личный состав уже находился в казарме. Кто-то играл в шахматы, кто-то в карты, кто-то просто пил вино, а кто-то сочетал это с каким-либо процессом. Я бродил по межкоечному пространству с гитарой и орал:

– Каждый, право, имеет право на то, что слева и то, что справа, – децибелами перекрывая Макаревича с микрофоном. Словом, всё чинно и благородно. Закончив песнопения, я вышел подышать свежим воздухом.

Неподалёку от казармы я заметил несколько старших офицеров, вид которых в переводе на звуковое восприятие ассоциировался с понятием «комиссия». Стараясь оставаться незамеченным, я напряг слух.

– Ну что, всё обошли? – услышал я, – А здесь кто?

– Офицеры запаса.

– Может, зайдём?

– М-м-м, я бы не советовал.

И они медленно удалились в надвигающуюся темноту.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Был среди нас Володя Зарецкий, такой весёлый, жизнерадостный тридцатилетний шкаф с «Пионерской зорькой» в заднице. Без его приколов жизнь наша была бы не столь интересной. Он был генератором идей и инициатором затей. К примеру, как я уже описывал, коридор сообщения улица – казарма собственного освещения не имел, что дало Володе пищу для фантазии. Используя стеклопосуду, которой имелось предостаточно, там были выстроены заградительные сооружения, и неосторожный посетитель, не зная фарватера, непременно становился возбудителем звуковых колебаний типа «Вечерний звон». Потому-то посторонние военные к нам и не заглядывали. Но даже пройдя через это минное поле, нельзя было терять бдительность. При открывании двери неподготовленных уже ожидал освежающий душ в последовательности – сначала вода, а потом и ведро.

Ну и такие невинные пионерские шалости, как прибивание сапога к полу, подкладывание вилок под простыню и обрушение кровати, также имели место.

Лично мне достался наполненный водой презерватив под подушкой. Лёг и поплыл. Никто не был обделён Володиным вниманием. И главное, не обидно, всё по-дружески.

Но верхом его изобретательности был такой сюжет.

По выходным дням занятий у нас, естественно, не было, и каждый был в праве проводить время как и где угодно, вплоть до поездок домой. А в понедельник с утра надо быть уже в форме как в прямом, так и в переносном смысле.

Койка Миши Головина стояла возле стены, а следующая была моя. Вернувшись из увольнения, Миша наскоро побрился, глядя в карманное зеркальце, и натянул гимнастёрку. Я напряжённо следил за его действиями. Остальные также замерли в ожидании чего-то интересного. Миша ещё ничего не понимал.

Все вышли на построение. Капитан Ковалёв поприветствовал и осмотрел нас. Взгляд его остановился на Мише, точнее на его погонах. Начальник штаба зажмурился, потом помотал головой и пробормотал:

– Вроде не пил вчера.

– Нет, нет, не пил, – ответил Головин, приняв это за вопрос к нему.

– Да не ты, а я, – продолжал капитан, – Скажи пожалуйста, что это за звание?

Миша взглянул на свои погоны… и тут произошел взрыв. Взрыв хохота. Дело в том, что проказник Володя во время Мишиного отсутствия воткнул в его старлейские погоны ещё по три звёздочки рядом с основными. Получился как бы товарищ дважды старший лейтенант. Головин, до последнего момента не замечавший как его «вызвездило», неестественно перепугался, захлопал чёрными кавказскими глазами и убежал в казарму удалять лишние звёзды.

Подходил к концу первый месяц теоретических занятий. Нас вполне удовлетворяло status quo, ностальгия пока не заедала. Правда, трое из наших ребят повадились к местным ДД. Понять их было можно – непритязательное женское общество плюс дополнительное домашнее харчевание. Знаете, есть тип людей, которые не приспособлены существовать в одиночку. Как, к примеру, мой друг Витька Иванков, который отъезд жены переносил примерно вот так:

Ушла жена, рупь не оставив,

И от тоски я занемог.

Под стол носки свои поставив,

Гляжу я тупо в потолок.

***

Я позабыт и позаброшен,

Лежу смурной в одних трусах.

Как по бульвару бродят воши

В моих кудрявых волосах.

***

Со стен свисает паутина,

Дюймовый пыли слой везде.

Ершится грязная щетина

Под носом и на бороде.

***

Хожу, гремлю пустой посудой,

Глядь в холодильник – ни хрена.

По бороде, как у верблюда,

Течёт голодная слюна.

***

Жрать нечего и нету денег.

Не мил мне больше этот мир.

Я очень щас похож на веник,

Которым подмели сортир.

***

Меня же вполне устраивала и офицерская столовая. Кроме того, у меня был секрет. В подобные командировки я всегда брал с собой чеснок, при сочетании которого с любым другим блюдом вплоть до самого неудобоваримого, оно приобретало новый вкус и аромат. Что же касается неудобства последующих общений, так не с вампирами же. Ну, а для носов, привычных к портяночному амбре, чесночный дух вообще сродни запаху роз.

Попадая в какую-нибудь незнакомую среду, местность, страну, волей-неволей приходится как-то ассимилироваться, порой даже мимикрировать. В первую очередь, конечно, это касается языка. Да и просто знакомясь с представителем другой национальности, хочется позаимствовать хоть несколько слов или выражений из его лексикона. Когда на первом курсе с нами учился якут, мы доставали его вопросами об особенностях якутского мата. В конце концов он свирепел, и тогда мы начинали понимать, как велика и могуча якутская языка. Подобным же образом у меня происходило ознакомление с молдавским, литовским, латышским, а теперь ещё и эстонским фольклором. Мне, к примеру, понравился эпитет, которым местный мужик характеризовал свою тёщу. Это так ласково звучало – «вана мунь», где, исходя из названия ликёра, «вана» означало – старый, старая, а вторую часть, поскольку адресовалось это тёще, определить было уже не трудно.

Есть в Эстонии красивое местечко Нелли ярве (Четыре озера). Как-то шедшая навстречу мне эстонка обратилась с вопросом, сопровождаемым характерным постукиванием по запястью, то есть «который час», на что я флегматично, со знанием дела на чистом эстонском ответил: «Нелли», ощущая себя полиглотом. Было действительно четыре часа.

Но, должен заметить, в нашем интернациональном подразделении были в основном русские, литовцы, латыши, даже поляки и евреи, а вот из эстонцев, несмотря на географическое расположение, был всего лишь один таллинец, и тот русский. Так что освоить язык в полном объёме мне так и не удалось.

Да оно и не понадобилось, ибо дальнейшая служба проходила уже в местности лесной и, соответственно, безлюдной.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Уже с раннего утра ощущалась какая-то приподнятость настроения.

Рычали тягачи, выбрасывая в утренний туман выхлопы отработанного нефтепродукта, слышался лязг цепляемых к фаркопам орудий, резкие команды, окрики или же лёгкий, беззлобный, просто для связки слов и разъяснения сути, мат. Командовал парадом начштаба капитан Ковалёв в элегантной облегающей полевой форме.

Предстояло то, к чему мы и готовились в течении месяца – полевые стрельбы.

Побросав вещмешки в военно-транспортные средства, разместились там и сами. Ехать, вернее передислоцироваться, предстояло недалеко, и через два-три часа мы оказались в ещё более живописном месте. Огромная поляна, окружённая смешанным лесом, стала местом расположения палаточного лагеря. Удобств, конечно, не доставало, да и до ближайшего магазина рукой не подать. Но всё это возмещалось природными красотами и возможностью провести ещё месяц на воле.

– Андреев! – тишина. – Андреев! – голос капитана Ковалёва достиг мощности звука взлетающего истребителя. Но это нормально для кадрового артиллериста. Откуда-то из ближайшего лесного массива, фырча как верный боевой конь и громыхая гусеницами, вылетел МТЛБ. Многоцелевой тягач лёгкий бронированный мы называли ласково – моторизированная телега с баранами. Сержант срочной службы Андреев срочной службой обижен не был, так как являлся практически личным механиком-водителем капитана Ковалёва.

Надо сказать, что на балансе командира противотанковой батареи состоят шесть тягачей с орудиями, а седьмой в личном распоряжении. Но здесь по сокращенной программе Андреев был один на всех, вот все на него одного и садились. Начштаба с барского плеча командировал его в распоряжение нашего взвода.

Симпатичный крепкий паренёк, он ко всему относился спокойно, и неторопливо манипулировал рычагами несущегося со скоростью 80 км/ч по лесным дорогам гусеничного бронетранспортёра. Удержаться «на броне» при этом было нелегко, но лучше вдыхать встречный ветер вместе с листьями и насекомыми, чем трястись внутри.