Прежде всего хочу обратить внимание, что рецензия на конкретное издание Омара Хайяма: наиболее полное собрание стихов поэта в переводе Игоря Андреевича Голубева. Это издание не только представляет заново переведенного Хайяма, но и содержит оригинальную оценку творчества поэта и его философских взглядов. Вступительная статья и комментарии переводчика составляют больше половины объема книги и позволяют по-новому взглянуть на знаменитого персидского ученого, поэта и философа.
По сути, все, что известно о Хайяме, граничит с мифологией. Ученые не могут согласиться даже в датах его жизни. Иногда даже вовсе оспаривается, что поэт Омар Хайям – это реально существовавшее лицо. Игорь Голубев анализирует всевозможные гипотезы и делает собственные выводы. Далее он исследует не менее сложный вопрос: какие из стихотворений, приписываемых Хайяму, действительно написаны им. В данный сборник входит 1300 стихов, которые, по мнению переводчика, принадлежат Хайяму или «почти Хайям». Все они переведены с оригиналов, при этом в комментариях часто приводятся другие версии и анализируются спорные моменты.
Наиболее интересной частью является трактовка философских взглядов поэта, выразившихся через его поэзию. Голубев отмечает, что если свести воедино все, что говорилось и писалось о Хайяме, то получится совершенно абсурдный и противоречивый образ: он и влюбленный в Творца суфий, и циничный атеист, и последователь зороастрийского учения, и аскет, и пьяница, и многое другое. Именно это смешение несовместимого часто является аргументом в пользу того, что Хайям не может быть автором всех тех стихов, которые ему приписываются.
У Игоря Голубева на этот счет свое мнение. Он отмечает, что для доказательства своих теорий каждый из исследователей отбирает часть наследия поэта, игнорируя все остальное, тогда как полное собрание стихов Хайяма, показывает его философские искания и эволюцию взглядов. Так, сначала молодой Хайям пишет пламенные признания в любви Аллаху, потом переживает период бунта и сомнений, склоняется к зороастризму, разуверивается во всем и призывает жить сегодняшним днем, отвергнув рай и ад, и, наконец, обретает свое собственное тайное учение.
Все это вместе создает образ живого и постоянно ищущего ума, человека, который созревает и меняет свои взгляды, отбрасывая старое как ненужное. Собственно, так и бывает в жизни больших умов. Нет ничего более абсурдного, чем законченная система взглядов: как только что-то принимает конечную форму, оно становится мертвым, живые же люди и учения постоянно изменяются. Лишь ограниченный ум замыкается в собственных созданиях, творческий ум не останавливается.
Идея «тайного учения» Омара Хайяма становится одним из основных пунктов трактовки Голубевым его творчества. Он видит в стихах Хайяма отголоски веры в «переселение душ» (я беру это в кавычки, потому что переселение душ – это, как ни странно, западное порождение, буквальная трактовка перенесения паттерна сознания с одной физической формы на другую), идеи множественности вселенных, призывы пробудиться ото сна, быть счастливым сейчас («Будь весел!») и свободным от воли Бога, которому давно все равно, так как он забросил свое творение.
Отдельное место занимает развенчание традиционного образа Хайяма как пьяницы и гуляки. Тут переводчик проводит сравнение с суфийской поэзией, в которой слово «вино» часто означает мудрость. Он считает, что и Хайям в большинстве случает вином называет свое тайное учение. Также он отмечает, что постоянный призыв Хайяма «Будь весел!» неверно трактовался и даже часто своевольно переводился как «Пей!». На самом деле, Хайям призывает людей очнуться от иллюзорного сна, отвергнуть страхи и непосредственно радоваться бытию, принимая жизнь как редкий и благословенный дар. Радоваться здесь и сейчас, потому что каждый миг – чудо и неповторим.
Судьба вселенной – миг, но я успел, возник, Чтоб воздуха глотнуть, к ее груди приник. Живущий – радуйся, навеки благодарный За мимолетный вздох, за долгожданный миг!
Не знаю, было ли у Хайяма тайное учение, которое он проповедовал ученикам, но мудростью он был освящен. Той мудростью, которая приходит не из книг, а из собственного созерцательного опыта. Если бы у меня было желание, я нашла бы убедительные свидетельства того, что Хайям был тайным буддистом, тем более, что к этому есть и исторические предпосылки, ведь на территории современного Узбекистана (совсем недалеко от Бухары, где Хайям прожил 10 лет) найдены развалины древних буддийских храмов. Традиция, передаваемая от учителя к ученику, могла сохраниться и до времен Хайяма. Его философия «здесь и сейчас», идеи об иллюзорности этого мира, сравнение жизни со сном, утверждение, что «в нашу плоть воплощено Ничто» очень хорошо сочетаются с основными буддийскими доктринами.
Но это, как говорится «ловля ветра» (оно же «томленье духа» – это, кстати, о сложностях перевода, известное библейское выражение «все – суета сует и томление духа», более точно переводится с древнееврейского оригинала «все – тщета и ловля ветра»), при желании можно доказать все, что угодно, но это ничего не дает. Просто у нас всех есть единственный источник, единый и неделимый, то есть мы и есть тот, самый источник, забывший сам себя, залюбовавшийся в озере Нарцисс, Бог, потерявшийся в своем творении. И все наши ярлычки и названия – лишь слова, обозначающие суть, которая ускользает, потому что лежит за пределами чувств и разума.
Путь к тому источнику лежит не через книги и доктрины. «Познай самого себя», – написано в храме Аполлона в Дельфах (а Хайям, между прочим, преподавал «науку греков»). На это же указывает индийская адвайта веданта и буддизм. Христианским средневековым монахам и синайским отшельникам этот путь тоже был ведом, и суфии искали того же откровения. Для того, чтобы увидеть мир, таким, какой он есть, не нужно быть адептом какого-то учения, нужно просто уметь заглянуть в себя достаточно глубоко.
Вникая в мир души, бесстрастным надо быть. Внимая небесам, безгласным надо быть. Без языка, ушей, без глаз нам не остаться б! – Без языка, ушей, без глаз нам надо быть.
Как это перекликается с «Сутрой сердца Праджняпарамиты»:
«... в пустоте нет формы, нет чувства, нет различающей мысли, нет энергий, нет сознания, нет глаз, нет уха, нет носа, нет языка, нет тела, нет ума, нет видимого, нет звука, нет запаха, нет вкуса, нет осязаемого, нет дхармового элемента...»
Но все же, это совсем не доказывает, что Омар Хайям был буддист, хотя вполне возможно, он был просветленным, потому что в его стихах ясно сквозит понимание недвойственной природы этого мира.
Спеши дойти туда, где двойственности нет, Где испарит ее спасительный рассвет. До Бога не дойдешь, но от себя спасешься, Твоя раздвоенность рассеется, как бред.
До Бога не дойдешь... Почему? Потому что некуда идти, когда нет разделенности. И в этом – свобода, и в этом – одиночество смертного существа, познавшего свою бессмертную природу.
Все – сам ты: море – сам, ныряльщик – сам, и жемчуг… Нырни-ка в эту мысль! Давай, нащупай дно!
Игорь Голубев считает доказательством того, что у Хайяма было свое тайное учение, потому что тот неоднократно как бы проговаривается, что «говорить нельзя». На самом деле, все те, кто заглянул за грань добра и зла (то есть разделенности, мира противоположностей), никогда об этом не говорят, потому что это может быть неоднозначно воспринято ограниченными умами.
О тайнах Бытия, что стали ясны мне, Тайком пишу в тетрадь: болтать опасно мне. Во всей вселенной нет такого человека, Кто понял бы меня… Вот что ужасно мне.
Беда не только в том, что блюстители шариата могли обвинить ученого в ереси, но и в том, что никто бы его не понял. Остается тетрадь. И изумленные потомки, которые, может, когда-нибудь и воспримут слова Хайяма. Как математик он опередил свое время на несколько столетий, и как философ тоже перепрыгнул двойственность ислама и оказался в интеллектуальной пустоте. «Из одиночества создай себе свободу», – хороший совет собственному сердцу.
Не удивительно, что стихи Омара Хайяма стали популярны только спустя несколько столетий после его смерти. На запад же они пришли в 19 веке через поэтические переводы Фицджеральда, которые дают выборочное и достаточно искаженное представление о поэте. Именно отсюда возникает этот образ пьяницы и безбожника. Хотя, надо признать, о вине Хайямом сказано много, и представляется, что далеко не всегда это то символическое вино мудрости, о котором говорит Голубев.
Также Хайяму свойствен здоровый юмор, который звучит кощунственно для верных приверженцев шариата.
Уж так меня честят распутником всегда… Но я почти святой! Нет у людей стыда! Я строже их блюду запреты шариата! Что? Мужеложство, блуд и пьянство?… Ерунда!
Заявка, да? На самом деле, это ответ ханжам, творящим зло с именем Бога на устах. В отличие от фанатиков, Хайям понимает, что не соблюдение буквы закона делает человека безгрешным перед Богом, а внутренняя чистота сердца и доброта.
Нет, мир не страшен мне. Не света я боюсь И не из смертной тьмы привета я боюсь. Смерть – это истина. Не мне страшиться правды. Я не всегда был добр – вот этого боюсь.
Говорят, Омар Хайям прожил 104 года. Вряд ли это ему удалось бы, будь он горьким пьяницей и гулякой. Он был выдающимся астрономом, математиком, философом, но стал знаменитым спустя столетия благодаря своим стихам, бунтарским и воспевающим радости жизни. Он превыше всего ценил человека и верил в то, что именно человек – душа этого мира.
Все мирозданье – плоть; душа вселенной – мы; Связуем суть ее и лик явленный – мы. Познать их только нам доступно; это значит, Миров обоих центр – один, нетленный – мы.
Хочется сказать спасибо переводчику, в некотором роде заново открывшему Хайяма, за его кропотливый труд. Я рекомендую это издание к прочтению всем, кто по-настоящему интересуется творчеством Хайяма, а не просто хочет иметь цитатник, к которому можно обращаться, когда хочется сказать что-нибудь красивое по пьянке. Омар Хайям мудр и многолик и заслуживает большего, чем слава разгульного поэта.
Отзывы
5