Полынь скитаний

Посвящается святителю Иоанну Шанхайскому

и Сан-Францисскому, чудотворцу

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви

ИС Р21-106-3106

© Рожнëва О. Л., 2018

© Сретенский монастырь, 2018

От автора

Выражаю сердечную благодарность

Риде – Маргарите Григорьевне Дубровской, история жизни которой вдохновила меня на создание этой повести,

а также

Михаилу Владимировичу Арсентьеву, без помощи которого моя встреча с Маргаритой Григорьевной не смогла бы состояться

В 2015–2017 годах по Промыслу Божию и милости ко мне святителя Иоанна мне посчастливилось познакомиться в Вашингтоне, Сан-Франциско и Пасадине с его духовными чадами: матушкой Марией Потаповой, супругой известного вашингтонского протоиерея Виктора Потапова, баронессой Ридой фон Люэлсдорф, Вениамином Васильевичем Воробьевым и Николаем Андреевичем Лукьяновым, а также с протоиереем Петром Перекрестовым – ключарем собора Всех Скорбящих Радость, где покоятся мощи святителя Иоанна, и составителем двух сборников воспоминаний о святом.

Истории духовных чад святителя Иоанна Шанхайского поразили меня: они прошли тяжелейшие испытания, стали свидетелями самых трагических катаклизмов XX века и смогли, благодаря молитвам их великого духовного отца, одного из самых величайших святых нашего времени, выйти с честью из этих испытаний. Особенно потрясла меня судьба Риды – Маргариты Григорьевны Дубровской. Ее дед, военный врач, был отправлен в начале XX века в русскую миссию в Синьцзян, где он спас огромное количество больных, обреченных без медицинской помощи на неминуемую смерть. Вместе с ним все тяготы жизни на чужбине разделила его семья. После революции дед и отец девочки были расстреляны, а сама она прошла через страшные испытания: тюрьму, лагерь, тиф, насилие, голод и побои. Маленькое сердечко рано ожесточилось, и лишь знакомство со святителем Иоанном Шанхайским помогло ей научиться труднейшей из наук – науке прощать.

Мой американский друг Петр Власов, чей дед служил когда-то старшим офицером вместе с дедом Риды, сказал мне: «Таких людей, как Рида, в мире остались единицы. Она – живая история, и воспоминания ее просто бесценны. Мне трудно понять, каким образом эта девочка, испытавшая такие немыслимые страдания, не просто выжила, но и сохранила свою целостность, свое правильное, незамутненное представление о добре и зле, сохранила искренность и глубину…»

Вместе с главной героиней моей книги вы узнаете о необыкновенном мире заморских стран, о первой любви, о предательстве и верности, о коварности и жертвенности, о чудесных молитвах святителя Иоанна Шанхайского и о том, как научиться прощать, верить и любить. Святителю отче Иоанне, моли Бога о нас!

Ольга Рожнëва

Незваные гости

 
Мы, знающие горечь отступленья,
Мы, для которых заревом горел
Наш край родной, охваченный пожаром.
Мы, не сменившие тропы своей.
Мы, брошенные бешеным ударом
В рассеянье скитальческих путей.
 

Ольга Скопиченко (1908–1997),

Самарская губерния – Харбин – Шанхай – остров Тубабао – Сан-Франциско

Бабушка с трудом вылезла из кабины старого грузовика, стянула с головы черное покрывало: в дорогу она надевала хиджаб^[1], чтобы сойти за уйгурку. Подошла к кузову, постучала кулаком по железу, подала голос, чтобы не испугать:

– Рита! Лидочка! Слава Богу – добрались! Вылезайте, деточки мои, идите ко мне, не бойтесь!

Ритка помогла подняться младшей сестренке, и девочки кое-как, на четвереньках, пробрались по мешкам к бабушке. Три дня и три ночи ехали они среди грязных и пыльных мешков с картошкой, вылезая из кузова только по ночам, чтобы проглотить кусок черствой лепешки, вдоволь напиться воды и размять затекшие ноги. Днем страдали от припекающего майского солнца, а ночью натягивали на себя все тряпье, какое было, но все равно зуб на зуб не попадал от холода: в этих краях резкие перепады между дневными и ночными температурами. И вот наконец доехали. Ритка чувствовала внутри сильную дрожь – это был ее первый день на свободе за многие годы. Дыхание перехватывало, но она по привычке старалась ничем не выдавать своего волнения. Может ли так случиться, что все скорби и страшные испытания, выпавшие на долю ее семьи, закончатся? Они потеряли папу, дедушку, мамочку – разве этого недостаточно? Может ли так случиться, что теперь их троих – тех, кто остался в живых из Дубровиных, – ждет спокойная и счастливая жизнь?

Довольно гадать – нужно осмотреться. Ритка быстро огляделась по сторонам – незнакомые улицы и дома. А ведь это был город ее раннего детства – Дихуа, столица Синьцзяна, прекраснейшего округа Китая. Древний город, когда-то центр северной ветки Великого шелкового пути. С разных точек Дихуа, в 1944 году еще не отягченного небоскребами и не переименованного в Урумчи, можно было видеть, как гордо в его центре возвышается Хунь-Шань – Красная гора, как уходит она ввысь на целый километр, и алые огненные камни украшают ее вершину.

Горное озеро

Рита не помнила ни город, ни его окрестности, а он был прекрасен, как и вся природа вокруг: с одной стороны заснеженные склоны Тянь-Шаня, с другой – огромное соленое озеро с зеркальной гладью. Вечные снега и горные ледники, горячие ключи и водопады с пеленой сияющих брызг, темно-зеленые лиственницы и сосны, гигантские сорокаметровые ели, сочные альпийские луга и сиреневые поля горной лаванды. Огромные окаменелые деревья в ущельях шепчут о глубокой древности. Долина бабочек, где бесчисленные крылатые жители собирают нектар с душистых цветов.

Здесь трудно умереть с голоду: дикие абрикосы, яблоки и грецкие орехи легко подкрепят странников. Разве не должен царить мир в этом возлюбленном Богом месте? Разве не хватит на всех медовых синьцзянских дынь? А трое уставших путников чудом бежали из страшного лагеря в Кульдже, да и здесь находились в смертельной опасности.

Беглецов встретил легкий утренний туман. Туман – это хорошо, он скрывает от чужих враждебных глаз. В те годы большая часть нынешнего Урумчи была бедной: деревянные хибары, огромные скопления курятников, гужевые повозки на песчаных дорогах. Но встречались и богатые особняки. Именно в таком доме жили те, к кому приехали путники.

Рита старалась быть начеку и ничего не упускать из виду. Зрение обострилось до предела, и она замечала все, что происходило вокруг. Ясно видела даже то, что скрывалось за спиной. Слышала десятки звуков, улавливала множество запахов и оценивала их на степень опасности. Когда опасность приближалась – она чувствовала ее. Никогда не знаешь, что может произойти в следующую минуту. Выживает тот, кто осторожен.

Способность так видеть и слышать появилась у нее после того случая на мосту. Она не вспоминала об этом днем – ей вполне хватало ночных кошмаров.

Бабушка Лиза, Елизавета Павловна, и Лида стояли рядом, но от них не было никакого проку. Обе были не в состоянии разглядеть даже то, что происходит у них под самым носом. Лидочка восторженно пялилась на изящный колокольчик у тяжелой, массивной двери, ведущей в двухэтажный крепкий кирпичный особняк. Бабушка смахивала слезу платочком и, похоже, вообще ничего не видела и не слышала, поглощенная своими переживаниями. Так что на этих двоих не было никакой надежды.

Бабушка наконец промокнула слезы и позвонила в колокольчик – звонкая рулада покатилась бубенцами вдаль улицы, рассыпалась в сыром утреннем тумане. Что она делает?! Зачем так громко?! Это может быть опасно! Нужно было поскрестись в дверь тихо-тихо, так, чтобы не слышали чужие.

Рита напряглась, прищурилась. Она чувствовала себя диким зверьком, пробравшимся из джунглей в переполненное крестьянами селение. Опасность подстерегала на каждом углу. Но воздух был легок и мягок, лучи утреннего солнца ласкали кожу, расслабленные, чуть шаркающие шаги, спешащие из глубины дома к двери, не сулили угрозы.

Дверь открыл бой^[2] – слуга-китаец маленького роста с плоским лицом. В лагере китайцев называли ходями. Это было немного пренебрежительно, на самом деле Ритке нравились китайцы – добродушные, трудолюбивые, дружные. А самым лучшим человеком была Апа – кареглазая старушка-татарка, присматривающая за маленькими белобандитами и прочими никому не нужными отбросами общества.

Татарка Апа прекрасно знала путунхуа, или мандарин, – основной диалект китайского языка. Она научила языкам свою умную, на лету схватывающую воспитанницу, и Ритка говорила теперь не только на пиджине – смешной смеси языков, но и на татарском и китайском. Китайский – чудный язык, легкий, простой, краткий, идеальный для разговора. На татарском, кроме Апы, Рита болтала с подружкой – татарочкой Рукией.

Бабушка и Лида не знали ни татарского, ни китайского. Правда, Ритке недолго пришлось гордиться своими знаниями. Как выяснилось, она больше потеряла, чем приобрела: забыла некоторые русские слова – понимать вроде бы понимала, а сама сказать не могла. К тому же бабушка и даже Лидочка могли изъясняться на английском и французском, а Ритка только глазами хлопала. Такое впечатление, что находились они в разных лагерях. Впрочем, так оно и было.

Маленькую Лидочку оставили с бабушкой, и они жили среди лагерников преклонного возраста и инвалидов, которых уже не пытались перевоспитать и освободили от тяжелого физического труда, даже на поля не гоняли. А Ритке повезло меньше: рослая для своих лет, она оказалась в детском доме, предназначенном для потомков белобандитов. Пять лет лагеря. Да, она отсидела целых пять лет – почти половину своей жизни. Наверное, успела перевоспитаться.

Отворивший дверь ходя слегка поклонился, быстро оглядел три маленькие фигурки, оценил их грязные изношенные платья, запыленные лица и недовольно забормотал:

– Мисси середиза, када твоя монеза просит! Шанго середиза!

Бабушка растерялась:

– Простите, я не понимаю!

Рита мрачно перевела пиджин:

– Он говорит: хозяйка сердится, когда нищие просят милостыню. Очень сердится.

Бабушка растерялась. Она сама сердилась редко. Бабушка была доброй – такой доброй быть нельзя. Рита опустила глаза, скрывая гнев, и вежливо поздоровалась с китайцем:

– Цзаошан хао!

Ходя отступил на шаг. Ритка заговорила с ним на китайском, и бабушка с Лидой не успели оглянуться, как недовольное выражение морщинистого лица слуги сменилось на приветливую и немного испуганную улыбку. Складки на лице растянулись, бой начал кланяться и, пригласив гостей войти, сам пошел, почти побежал вглубь дома.

– Рита, деточка, что ты ему сказала?

– Правду. Что мы родственники его мисси.

У мудрого зайца три выхода из норы

Раздался торопливый перестук каблучков – в ярко-розовом шелковом халате им навстречу спешила хозяйка дома. Это была тетя Люба, бабушкина двоюродная сестра. Апа говорила: «Выходишь из ворот – смотри на небо, входишь в ворота – смотри на лицо хозяина». Лицо хозяйки этого дома оказалось ярко накрашенным, румяным, круглым, а сама она – плотной моложавой женщиной. Совсем не похожа на бабушку – маленькую, сухонькую, седую. Вроде и не сестры, а совершенно чужие люди. Впрочем, они с Лидкой тоже разные: Лидочка – маленькая, хрупкая, пугливая, а она, Рита, – высокая, крепкая и смелая.

Ворота заставы Цзюйюнгуань на Великой китайской стене

Голубые, чуть навыкат, глаза тетки удивленно распахнулись, перламутровые губки судорожно скривились. Ритка угрюмо вздохнула: было понятно, что за этим последует, – и слезы, крики радости, объятия, восклицания не заставили себя долго ждать. Рита скептически наблюдала за происходящим. Слов боя о неблагосклонности тетушки к нищим для нее было вполне достаточно, чтобы предсказать дальнейшее поведение богатой родственницы. Удивительно, но бабушка и Лида этого не понимали.

После объятий их провели в гостиную. Все в этом доме было непривычно: вместо облезлых стен лагерного барака – роскошная мебель, вместо кислого запаха давно немытых тел – тонкий аромат духов. Да, здесь было чем поживиться: если карабчить^[3], то вот эту роскошную фарфоровую вазу… Нет, великовата размером… Лучше – вон ту расписную шкатулку, хоть и мала, но в ней наверняка лежат нехилые вещицы. Да и почифанить, попросту говоря, пожрать тут точно можно от пуза…

В пустом животе заныло, она сглотнула слюну и мрачно посмотрела на возбужденно чирикающую тетушку и счастливую бабушку, уже пустившую слезу. Лида сидела молча, глаза бессмысленно радостные – ничего не видит и не понимает от счастья. Да уж, из них троих взрослой была только она сама – Ритка. Больше надеяться не на кого, только на саму себя. Ну, ничего, она сумеет защитить и бедную бабушку, и туповатую младшую сестру.

Прислушалась к чириканью. Так и есть, нетрудно догадаться: едва опомнившись от шока встречи, тетя Люба уже начала жаловаться на тяжелую жизнь и недостаток средств. Бабушка сочувственно кивала, а Ритке стало смешно: ее предсказание сбывалось мгновенно.

Кормить их не стали – так рано они, видите ли, не кушают. И сначала нужно принять ванну. С дороги. Так заявила тетушка. Да чтоб тебя саму в этой ванне утопили! Первой мыться отправили Ритку. Она решительно отказалась впустить бабушку, но тетка прямо-таки ворвалась в ванную, оглядела с ног до головы, прочирикала:

– Ой, какая на тебе грязная одежда! Таким штанам место только на свалке! И пахнет от тебя, ты уж не серчай, очень плохо… Всю одежду – только сжечь! Непременно сжечь! Детка моя бедная… А вшей у тебя нет? Точно нет? Ну ладно… Да ты одного ростика с моими девочками – Нюшей и Ксюшей… Только худее… Я тебе сейчас принесу такое красивое платьице! Раздевайся скорей!

Пришлось стоять – ждать. Вши у нее, конечно, были, но признаваться в этом она не собиралась: вши – это дело обычное, нестрашное. Тетка вернулась быстро:

– Деточка, а что же ты не раздеваешься?! Вот смотри, какое чудесное платьице, как раз для тебя! Нюша его все равно уже не носит… Чулочки не забудь надеть – негоже барышне с голыми ножками разгуливать…

Было очень странно, но приятно лежать в теплой ванне. Она понюхала все многочисленные баночки и бутылочки со странными сладкими запахами. Жаль, что несъедобно, так и слопала бы содержимое хоть вот этой аппетитной банки. Но это не едят – она не дикарка, она понимает. И еще помнит, что вот эти разноцветные бруски – мыло. Давно не видела мыла. Выбрала голубой брусок, пахнущий не так приторно-сладко, как остальные. Голова после помывки все равно чесалась, но к этому Ритка давно привыкла. Разве бывает иначе?

В ванной отражали друг друга множество зеркал, но Рита стыдилась рассматривать свою наготу. В конце не удержалась – глянула украдкой: гладкая, затуманившаяся от пара поверхность, забрызганная каплями воды, неясно отражала кого-то чужого, совершенно незнакомого. Сколько лет она не видела своего отражения в зеркале? Пять лет лагеря и год тюрьмы. Да она и не знает, как выглядит…

Провела рукой сверху вниз, еще раз и еще – и зеркало не спеша отразило тонкую, но крепкую фигурку, едва заметную грудь двенадцатилетней девочки-подростка, длинные стройные ноги, исцарапанные, все в синяках и ссадинах. Затуманенное от пара зеркало плохо отражало их реальный цвет, и Ритка посмотрела вниз – ноги были просто ужасны: ниже колен они имели странный, неестественно синий оттенок. Маленькие, аккуратные пальчики на ногах тоже были странно-синими, к непогоде распухали и синели еще больше. Они навсегда останутся такими? Этот цвет они приобрели после того случая на мосту.

Нет, об этом она точно не будет сейчас вспоминать! Ей вполне достаточно ночных кошмаров и ноющей, изматывающей боли – ее ноги часто ныли так сильно, что она не знала, куда их деть, куда положить. Бывали минуты, когда она жалела, что их не отрезали.

Подошла к зеркалу совсем близко – она это или нет? Вгляделась придирчиво. Нос на месте, губы тоже, глаза и уши – в порядке. На нее смотрела незнакомка – коротковатые, но уже успевшие отрасти от последнего бритья наголо волосы цвета спелой пшеницы, небольшой, правильной формы носик, пухлые губки бантиком, темно-русые брови могли украсить самую очаровательную русскую барышню из самой что ни на есть русской северной губернии – но все портили глаза, точнее, их выражение. Настороженные, недоверчивые, серо-стальные – слишком взрослые для такого юного личика, они смотрели в упор на свою хозяйку, и ей стало неуютно под этим пристальным взглядом.

На вешалке висела чужая одежда. Вместо привычных штанов и рубахи, давно потерявших первоначальный цвет, Ритке пришлось надеть странно пахнущее серое платье с высоким глухим воротником-стойкой и множеством блестящих пуговичек от запястья до локтя. Она засмотрелась на пуговички – красиво… Платье оказалось почти впору, разве что широковато. Помялась, раздумывая, натягивать ли непривычные для нее чулки, глянула оценивающе на свои синие щиколотки – и надела.

Тихо прикрыла дверь ванной, легкими бесшумными шагами скользнула по коридору. Голод голодом, а сначала нужно все разведать. Прикинуть, как отсюда ноги делать в случае чего. В доме было много комнат и высокие сводчатые потолки. Множество окон – все разные по размеру и форме. Окна – это хорошо, очень хорошо: всегда можно убежать через окно. Бесшумно взлетела по лестнице, устланной ковром. На втором этаже – балконы. Это тоже неплохо. Спустилась снова вниз. Из столовой доносились возбужденные голоса. К гостиной примыкал зимний сад – там легко можно спрятаться, а потом удрать. Апа говорила: «У мудрого зайца три выхода из норы».

По запаху легко обнаружила просторную светлую кухню, увидела, как у плиты священнодействует круглолицый повар-китаец неопределенного возраста, маленький, с жутко важным видом. Кухонные полки заставлены многочисленными кастрюлями и чанами, вазами, тарелками, пиалами. В углу стояли клетки с желтыми попискивающими цыплятами и корзины: большие – с оранжевыми дынями, поменьше – с зелеными помело и блестящими красными яблоками. На столе – гроздья крупных ярко-желтых бананов.

Повар держал в руках клетку с довольно большим зверьком, похожим на крысу, и задумчиво присматривался к нему. Зверек в свою очередь внимательно смотрел на китайца умными блестящими глазками. Ритка замерла в недоумении: что делает на кухне домашний любимец? Внезапно повар поставил клетку в большой таз, взял с плиты кастрюлю с кипятком и вылил кипящую воду на живого зверька. Раздался пронзительный писк, и Ритка невольно ахнула.

Повар обернулся и уже открыл рот для возмущенных восклицаний – незнакомка, да в самом святом месте хозяйского дома – на кухне, но Ритка спешно покивала головой как болванчик, заговорила на китайском, и китаец размяк: вид у барышни, да еще и родственницы хозяев, был самый невинный. Ритка зашла в кухню, стараясь не смотреть на тушку заживо сваренного зверька. Познакомились: повара звали Юнь. Перебросились парой слов – и пришлось уходить: задержка на кухне гостьи может быть подозрительна.

Ритка медленно пошла по коридору. Нужно будет узнать всех живущих в доме – может пригодиться, хотя они с бабушкой вряд ли здесь задержатся больше, чем на неделю. Куда пойдут потом? Их никто не ждет в Синьцзяне. Да и вообще во всем мире. Где и на что они будут жить? А если их поймают и отправят обратно в лагерь? Может, это будет не таким уж плохим вариантом? Там хоть грязно, голодно и холодно, зато все привычно и знакомо. Там Апа. Она даже роднее бабушки, которая совсем не знает ее, Ритку, – такую, какой она стала сейчас.

Старая китаянка. 1930-е годы

Легкое прикосновение обожгло плечо – девочка резко развернулась: перед ней стояла пожилая женщина, очень похожая на ее Апу. Но это была не Апа, это была ама – няня-китаянка. Худая и миниатюрная, как многие китаянки, с черными, почти без седины, волосами, выбившимися из заплетенной сзади длинной косички, она выглядела моложаво в полутьме коридора, но Ритка мгновенно разглядела и морщинистое лицо, и усталый взгляд все на свете повидавших глаз. Звали аму Ли Янь. Нужно всегда спрашивать имена – это может пригодиться. На китаянке были надеты несколько мешковатые зеленые штаны и такого же цвета широкий шелковый жакет.

Ритка льстиво заулыбалась, склонила голову – скромная и тихая барышня чуть-чуть заблудилась в чужих апартаментах. Маленькая пантера, прикинувшаяся домашней кошечкой. Быстро глянула исподлобья: старая китаянка смотрела пристально и проницательно – так же, как ее Апа. Да, эта ама прожила много лет на свете, ее не проведешь притворной кротостью. Рита послушно пошла за Ли Янь в столовую.