Дорога навстречу вечернему солнцу

Текст
Читать фрагмент
Отметить прочитанной
Как читать книгу после покупки
Дорога навстречу вечернему солнцу
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

Алыгджер

Мне почти исполнилось пять лет, как семья собралась и переехала в удивительное место. Отец окончил институт, и его назначили директором школы в село Алыгджер Нижнеудинского района Иркутской области.

Без сомнения, жизнь в таёжном горном селе, куда только на самолёте-вертолёте можно было добраться, стала самым интересным, сказочным периодом в моей жизни.

Самолёт

В этот день тофала́ры (то́фы – коренной малочисленный народ России, проживающий в Восточной Сибири), с раннего утра сидят в аэропорту. Ждут самолёт с ценным грузом – водкой. Тофы смотрят на вершины гор, щуря и без того узкие глаза.

Горы далеко, но высокие. Кажется, что они со всех сторон обступают маленький аэродром. Взгляды скользят по сизой щетине лесов, мшисто-серым скалам и упираются в голубое небо. Вот-вот появится серебристый крестик и послышится долгожданный рокот…

Выходит начальник аэропорта, толстый русский мужчина. Обводит взглядом лётное поле в пучках жухлой травы, длинную изгородь из березовых жердей, красно-белые флажки, мужиков, сидящих на бревнышке у изгороди. Тофы нервно ёжатся. Ничего не говорит, уходит к себе.

У него в аэропорту свой кабинет, с полированным столом и мягким креслом, картой на стене. В зале ожидания, уютном и теплом, стоят разлапистые листья в кадках. Там на скамейках маются один-два пассажира. Можно было бы зайти, посидеть, но боязно – вдруг начальник заругается. Были бы они пассажиры – другое дело. Тогда все законно: билет, чистая одежда, сумка или рюкзак. Сразу видно – человек в город собрался.

Когда прилетит этот самолёт! Вон и подвода готова, стоит неподалеку. Конь уже привык, не пугается рёва приземляющегося чудища.

А как выгрузят ящики, мужики, держась руками за края подводы, проводят долгожданный груз до магазина. Вечером село будет пьяным. Праздник.

Тофы давно живут в бревенчатых домах. Но почти в каждом дворе стоит чум. Жерди, покрытые оленьими шкурами. На земляной пол брошен какой-нибудь ковёр. Ковры здесь не для того, чтобы на стенках висеть. Дома обстановка не богаче. Тряпьё на кроватях, кое-какая посуда на столе. Ребятишкам из бедных семей, а таких большинство, перед школой от комитета выдадут одежду, и остригут каждого школьника наголо.

В селе своя пекарня и «электростанция», то есть движок. Свет, желтый, мигающий, горит до двенадцати ночи. Потом его отключают. По ухабистым улицам ездит, громко рявкая, гусеничный трактор.

Маленькой я ужасно его боялась. Пряталась под столом на кухне, пока не проедет мимо. Связь жителей с внешним миром – самолёт. Небольшой, пассажиров на восемь, не считая пилотов.

Мы с мамой летали как-то в больницу, в Нижнеудинск. Сначала было тревожно, но интересно. За круглым окошком качались лесистые кромки гор. Потом началась тряска, стало не до зрелищ за окошком. Нам дали зеленые бумажные пакеты. Мне казалось, что у них и запах такой: чтобы поскорее вырвало. Потом увидела такие же пакеты в магазине и удивилась: тут-то они зачем? Чтобы покупателей тошнило?

Кипит!

Было мне пять лет. У родителей – работа, таинственные партсобрания. Они ушли зимним вечером, мы остались вдвоём с сестрёнкой. На печке – кастрюля с картошкой.

Накануне на плите кипятилось молоко, убежало, столько было дыма, охов и ахов! И вдруг вода в кастрюле начала кипеть и плескать, с шипением, на плиту!

Я – в панике! Забралась на ящик с бельём, открыла форточку и начала орать в темноту:

– Мама! Ки-пит!!!

Здание сельсовета – в конце улицы. Кто-то услышал, сказал родителям.

Когда мама ворвалась в дом:

– Что, где горит??? – соседка уже отодвинула злополучную картошку на край плиты.

Колодцы и доски

В общей сложности прожили мы в Алыгджере три года. В первый год мы с сестрёнкой обследовали ближайшие окрестности.

В первую очередь обнаружили склад досок, которые сложили для просушки в виде огромной решетки, и мы с сестрой забирались в квадратные «колодцы». Они пахли сосной. Таинственное, опасное и интересное место для игр.

Потом мы бродили по полуразрушенному бараку, доски пружинили под ногами.

За молоком

Мы с Леной, взяв бидончик, ходили за молоком. Две крохи шагали по мостику над журчащей речушкой, через лесок, по дороге в аэропорт. Издали разглядывали огромный заржавевший остов самолёта, что лежал в траве.

Заходили в чистенькую ограду – ни травинки. Ждали, когда хозяйка позовёт. Она наливала парное, с шапкой пены, почти горячее молоко в бидон.

Однажды кто-то из нас споткнулся на мостике, там была гнилая доска, и молоко разлилось. Мы пошли обратно, к хозяйке. Но второй раз она не наполнила бидончик, велела идти и сказать маме. Отправились мы, плача, домой. После этого мама ходила за молоком сама.

Витаминки

Сладким нас не баловали. Однажды мама дала витаминки, и спрятала пузырёк в комод. Когда родители ушли, мы с Леной достали две бутылочки с витаминами и, то радуясь, то морщась – разные были слои в желтых горошинах, начали их катать во рту и раскусывать.

Съели всё! И не сразу бы мама обнаружила пропажу витаминов, но к вечеру мы с сестрой покрылись красной сыпью.

Две бутылочки валялись под кроватью. Как нас ругали! А вкус восхитительных сладко-кислых шариков до сих пор помню.

Детский сад

Летом мама увозила нас с сестрой в детский садик на велосипеде. Меня пристраивала на багажник, постелив, для мягкости, сложенную в несколько раз ткань. Лену усаживала на рамку, привязав свёрнутое в рулон одеяльце. Зимой возила на санках.

Утром воспитательницы, не обращая внимания на нас, малышню, делали себе причёски перед зеркалом, начёсывая волосы в пышные шары. Мы глазели заворожённо.

Я ненавидела суп из рыбных консервов, называла его «суп из щуки». Как только меня не заставляли его съесть, я сидела с зажатым ртом. Все дети давно играли, а я одна сидела на стульчике, перед остывшим ненавистным супом и не притрагивалась к ложке.

Что только не делали – и ругали, и уговаривали, и принимали в «Общество чистых тарелок», как завещал дедушка Ленин, ничего не помогало, я не ела то, что не нравилось, и меня оставили в покое.

Перед обеденным сном мы должны были обязательно помыть ноги. Нянечка ставила таз с прохладной водой. Мы развешивали одежду на стульчики, шли в трусиках и маечках, ступали ногами в этот таз, потом на полотенце, и бежали к железным кроваткам с матрасами, одеяльцами, подушками. Спать не хотелось, но лежали смирно. Я потихоньку разглядывала всё вокруг, но глазу не за что было зацепиться – белёные стены, спинки кроваток.

Сестра Лена была в соседней группе. Туда не пускали, и я скучала по ней.

Родителям иногда нужно было улетать в город, или какие-то другие у них были дела, и нас с сестрёнкой оставляли ночевать в детском саду. Сестра Лена боялась, ночью приходила ко мне в группу, и мы были вместе. Я тоже спала тревожно, хотя в игровой комнате, по совместительству столовой, горел свет. На стенах нависали огромные тени. Грустно вспоминать про эти ночёвки.

Ещё я помню любимый сарафанчик, который сшила мама, и в нём я ходила в сад. Он был чёрный, с кармашком впереди, из него росли цветы из ткани и вышитые стебельки. Особенно мне нравился голубой колокольчик. А в кармане была половинка белой таблетки, мама дала выпить, если будет болеть голова. Я не выпила, и таблетка долго жила в кармашке.

В детском саду жила черепаха, зимой уползала за печку и впадала в спячку, до весны.

Река Уда

Все ребята купались летом в ручейке, рядом со старой баней. Нас, малышню, старшие пугали конским волосом, но мы, поборов страх, снова лезли в воду.

Моя ровесница, Маринка Шибкеева, водилась с младшим братом. Усаживала его, голозадого, на траву и полоскала рядом с купальщиками очередные штанишки. Она повсюду таскала брата с собой, и нами это воспринималось как само собой разумеющееся.

Мальчишки постарше баловались с ванной, опрокидывая её над головой вверх дном. Во время этих забав сестрёнка моя, Лена, чуть было не утонула. Мальчишки её вытащили, привели в чувство и наказали не говорить маме. Самостоятельные были дети, что и говорить.

А за селом, вдоль тёмной таёжной стены, катила волны студеная, широкая Уда. Река горная, коварная, каменистая. Взрослые ездили по ней на моторках. Мы любили лазить по этим звонким, теплым лодкам, лежащим на берегу. Берег был усыпан крупной галькой. Мы стучали камнем о камень, «добывали искры», а потом нюхали – камни после ударов пахли дымком. Мы эти камни умудрялись приносить и в садик, стучали потом за огромной печью-голландкой.

Повсюду валялись причудливые коряги. Фотография сохранилась: сидят на такой коряге две детсадовские воспитательницы, моя и сестрёнкина. До драки доходило, когда мы выясняли, чья воспитательница лучше. Если честно, то я до сих пор уверена, что моя красивее.

Зимой наш детский сад водили гулять на речку. Мы робели: под ногами несколькометровая прозрачная жуть. А если лечь на живот и всмотреться в глубину, то уже не страшно. Стукнешь камнем по льду – и в нём замирают разноцветные вспышки.

Вдоль берега тянулась высокая насыпь. С неё зимой каталось всё детское население. Причём обычно – на кабарожьих шкурах, тёплых и прочных, коих в каждом доме было навалом. Шкура уносила далеко, чуть не до середины реки.

Наводнение

То лето выдалось необычайно дождливым, и насыпь не уберегла село. Началось наводнение. Помню, папа поставил в сенях лестницу и ножовкой выпилил в потолке квадратную дыру. Через неё на чердак подняли узлы с бельём, книги, раскладушку…

В опустевшем доме стояли голые кровати, стол, шкаф. Началось великое приключение: мама, папа, сестра, я и приехавшая не вовремя погостить бабушка перебрались жить под самую шиферную крышу.

Снаружи творилось небывалое. Банька, у которой мы любили играть, стояла в низинке, и теперь её скрыло водой вместе с трубою. Всё пространство над баней, нашим ручейком, дорогой и тропинками сразу за огородом превратилось в безбрежную, до самого аэродрома, бурлящую, мутную реку. По ней непрерывно плыли брёвна, полешки дров, сено, деревья со вздыбленными корнями, ветхие стайки, на которых кудахтали мокрые куры, а в одной плавучей избушке визжал поросёнок.

 

Взрослые рассказывали потом, что утонуло три человека. Два мужика поплыли к третьему, спасать самогон. Спасли и распили на месте. А на обратном пути не справились с управлением.

На крыше мы переночевали две ночи. На третий день наблюдали сверху, как вода подбирается к нашему дому, перетекая через рядки с картошкой. Накопится в одной канавке, и – бульк, бульк – неудержимыми ручейками перетекает в следующую.

Папа ходил по огороду в огромных резиновых сапогах, ставил колышки: «замерял уровень воды и скорость движения». Такими словами он объяснил нам потом, что делал.

Вода, дойдя до завалинки, остановилась. А вскоре потихоньку пошла назад, превратив огород в подобие дна осушенного моря. Рядков не было, всюду валялись, как маленькие осьминоги, красные и жёлтые картофелины, опутанные тиной.

Дома было сухо, но в подполье, сразу под крышкой, мерцала черная вода. Казалось, что там нет дна.

Вечером мы с мамой пошли искать корову. За день до наводнения все коровы, переплыв реку, ушли в лес. И все собаки, что не были на привязи, убежали.

Мы шли берегом реки и ничего не узнавали! Очертания берегов изменились. Повсюду валялись жуткие деревья, вырванные с корнем, облепленные тиной. Те деревья, что уцелели, выше роста взрослого человека были в грязи. Галька у реки покрыта слоем серого ила. Появились незнакомые камни-великаны. Мы словно оказались в страшной сказке.

Корову мы, конечно, не нашли. Она пришла сама, с распухшим выменем, и ревела, как труба.

Пожар

В ту зиму мне было шесть, сестрёнке – пять лет. Помню, мама перемыла полы, настелила домотканые полосатые половики. Валенки поставила сушиться на приступок печи.

Ночью нас разбудили. Валенки были тёплыми, а пуговицы пальто никак не хотели застёгиваться под торопливыми мамиными пальцами. Света не было, но комната была озарена необычным трепетно-красным светом.

Сестру и меня вывели во двор. Горел соседний дом, от нашего его отделял небольшой огород. Папа убежал на пожар, захватив вёдра. Там, у огня, суетились тени, в темноту красиво взлетали искрящиеся головешки, было весело и немного страшно.

Мама металась, выносила вещи. Какая-то соседка отчаянно колотила в окно с улицы, думая, что мы еще спим. Мама резко обернулась к окну, держа в руках ящик от комода, нечаянно задела ребристым краем стекло. Оно с треском рассыпалось, и соседка унялась.

Потом говорили все, что, на наше счастье, ночь была удивительно безветренной, и дом сгорел, как свечка. А причиной пожара была керосиновая лампа, опрокинутая пьяным тофом в чуме. Сгорел и чум, и дом. Уцелели тоф и ковёр на полу. Ковёр был настолько забит песком и грязью, что оказался не по зубам огню.

Позже мы с Леной, сестрёнкой, презрев мамины запреты, бродили по пепелищу. Стоял непонятный запах, и сердце билось. Из пепла торчали проволока и обгорелые гвозди, и ничего, чем можно было поиграть, мы не нашли.

Однажды, много лет спустя, мама на печке во дворе калила на железном противне землю для рассады. Я примчалась на этот жуткий и волнующий запах.

– Чем пахнет?!

– Горелой почвой, – пожав плечами, сказала мама. Я вспомнила. Это был запах пожарища.

Собаки

Папа, когда мы переехали в Забайкалье, долго мечтал съездить в Алыгджер и привезти оттуда собаку-лайку. Лайки там огромные, серьёзные, спокойные. Наши собаки любили лежать у крыльца, уложив тяжёлые головы на лапы, и ни на кого не обращали внимания.

Но это до тех пор, пока вокруг дома не было ограды. Люди ходили мимо нашего дома в магазин, под окнами была тропинка.

Забор понемногу строился, и вот, когда осталось закрыть досками последнее прясло, собаки лениво поднялись, одна за другой прошли вдоль изгороди. И с того момента никого не пустили во двор. Подвыпившего тофа загнали на забор, и, пока не вышла мама, он сидел там, уже трезвый, и ругался по-русски. А лайки, несмотря на свое название, молча, внимательно смотрели на него, сидя внизу.

Изо всех наших собак я запомнила чёрно-рыжего Байкала. Он грыз всё подряд. Съел рукава у свитеров, которые мы с Леной оставили на улице. Добрался до наших деревянных качелей и превратил их в щепочки. А так очень даже мирный был псин.

Горы

Папа рассказывал: горы, особенно ближе к вершинам, всё время разговаривают. Шуршат, нашёптывают. Камни на открытых местах, обдутые ветрами, промытые дождями, шевелятся, сползают. Порою какой-нибудь камешек катится вниз, увлекая другие за собой, и замирает вдруг. Тут же неподалёку скатывается другой. Бывают грозные камнепады, откалываются валуны и летят вниз, с диким грохотом, который повторяет многоголосое эхо.

По весне на крутых склонах выжигалась трава и ветошь. Когда сгущались сумерки, огонь жил в лощинах, длинных извилистых овражках и впадинах. Получалась необыкновенная картина. Издалека казалось, что гора изнутри наполнена огнём и стала трескаться, из каждой трещины вырывается пламя. Вот-вот она с небывалым грохотом рухнет, раскатится на тысячи кусков.

А днём глядишь – стоит себе гора, как ни в чем не бывало, чернея выжженными квадратами.

Покос

Как-то раз меня взяли на покос. Кругом была красота. Под шаткими берёзовыми мостками шумели на острых камнях ледяные речки. Вокруг темнели деревья, на полянах цвели необыкновенно яркие, но совсем не пахучие цветы: оранжевые жарки, багровые лилии, огромные сиреневые венерины башмачки, фиолетовые ирисы…

Папа объяснял, как какой цветок называется. Мама протянула мне пучок длинных узких зелёных листьев с белыми луковками и назвала: «черемша». А куст с большими зелёными листьями и красными, сочными, кислыми на вкус стеблями, оказывается, ревень.

Мы шагали мимо копёшек сена, обнесённых берёзовыми жёрдочками. Папа шёл впереди, с ружьём и рюкзаком за плечами, за ним я, следом – мама. Я всё ждала: вот-вот выйдет медведь. Но с мамой и папой ничего не страшно! Медведь не вышел. А медвежат я видела, и не раз. Их привозили охотники. Медвежата сидели в коробке и ждали, когда их отвезут в зоопарк или в цирк.

Маринкина бабка

Я часто бегала играть через дорогу, к Маринке Шибкеевой. Приносила лоскутки – мама шила нам с Леной платьишки, обрезки отдавала нам. Мы из тряпочек делали кукол, мама научила. Наряжали их в разноцветные платьица, и очень их любили.

Бабушка Маринки Шибкеевой, высокая старая тофаларка, зимой и летом ходила в тёмном длинном платье. Я думала, что она немая, и очень удивилась, когда услышала, как она бранит подружку мою.

Маринка рассказывала, что бабка, когда была молодая, одна ходила с рогатиной охотиться на медведя. И всегда приходила с добычей.

Ещё была история. Русский пастух, пьяница и сквернослов, покалечил бабкину корову, обломав ей рог и повредив глаз. А бабку, говорили, обругал плохими словами, замахнулся кнутом. Она и сказала:

– Год поживёшь.

Через год он помер. То ли от водки, то ли от страха.

К бабке шли, если терялась какая-то животина. Тогда она выходила на своё высокое крыльцо без перил, прислушивалась к чему-то, замерев. Потом говорила, к примеру:

– Пеструшка твоя вон в той пади. Отелилась, теленочек при ней скачет.

И никогда не ошибалась. Все бабку побаивались. А мы, маленькие, нет. Я знала, что она Маринку любит и нас, её подружек, не обидит.

Золотая рыбка

В Алыгджере был клуб, где силами местной молодёжи даже спектакли ставились. Мы, малыши, смотрели как-то «Сказку о рыбаке и рыбке». Рыбка была толстая, в блестящем жёлтом платье. Нарисованное море волновалось, потому что кто-то за сценой отчаянно трепал край холста. А Дед с Бабкой ютились в избушке, сооружённой из старых рам, которая сильно напоминала чум.

Всё очень понравилось, особенно рыбкино платье, и сказка долго снилась по ночам.

Карандаши

Мы с сестрой очень любили рисовать. Карандаши – по 24 штуки в коробке, и там, кроме обычных цветов, были волшебные – бирюзовый, розовый, желто-лимонный и даже белый! Но карандаши вечно куда-то терялись.

Однажды летом папа взялся ремонтировать пол. Отрывал доски и сбивал их плотнее, убирая щели. Однажды он вошёл в комнату, загадочно улыбаясь. И вдруг протянул нам с сестрёнкой обвязанную резинкой толстенную пачку карандашей! Как сейчас помню, пачка эта была сантиметров десять в диаметре. Насобирал под полом, они сваливались, закатываясь в щели!

Рисовать я любила очень, всегда. Сюжеты были разные. Как всем девочкам, нравилось изображать царевен в коронах. Однажды нарисовала высокую горку, с которой на санках скатывались дети. В самой горке были черти с вилами, которые жгли костёр, и над ним висел чёрный котёл. Что это, откуда в нашей атеистической семье? Верующая бабушка что-то рассказала?

Новый год

Алыгджерская школа была большая, двухэтажная, новая. На первом этаже был спортзал. Там и проводились новогодние праздники. С чьей-то лёгкой руки любимым новогодним костюмом был «чёрт».

Каждый год, несмотря на усилия учителей разнообразить костюмы детей, вокруг ёлки собиралась целая армия чертей: в черных трикотажных костюмах, с верёвочными хвостами, рогами всевозможных размеров, с вымазанными сажей рожами. Черти, Дед Мороз и Снегурочка. Ничего себе Новый года, да?

Золотые часики

Недавно вспомнила, что на моё семилетие дедушка подарил золотые часики на белом кожаном ремешке. Я, конечно, совершенно не понимала ценности этого подарка. Любовалась часиками, как чудесной игрушкой. Со светлым овальным циферблатом, с витыми блестящими ручками по бокам, непередаваемого розоватого цвета, блестящие. Красота. Часы болтались на моём тонком запястье, и я их выронила у зимнего колодца, в ледяную воду. Мама подобрала, принесла домой. Циферблат потемнел, они больше не тикали. Хранили их, как бесполезный сувенир.

Уже была взрослой, когда решила отремонтировать. Но за годы вся начинка заржавела и рассыпалась. Часики всплыли в памяти вдруг, как знак дедовой любви. Бескорыстной, безусловной, живой, которая и сквозь годы обогревает своим неиссякаемым ласковым светом.

Будильник

Осенью мне исполнилось семь лет. Я пошла в первый класс. Мама объяснила, что будильник показывает время:

– Видишь, осталось пятнадцать минут, и начнётся урок. Беги скорее… – и так почти каждое утро.

Была я страшной копушей. А будильник с круглой рожицей смотрел на меня и был неумолим.

Я, как многие школяры до и после меня, сделала «открытие»: если повернуть ключик на задней крышечке будильника, то стрелки дарят лишние пять-десять минут. И ведь это был не обман взрослых, я серьёзно верила, что времени – прибавляется. И только после строгого маминого объяснения поняла, что время – не обманешь, несмотря на сговор с будильником.

…Я окончила первый класс, и летом мы уезжали из Алыгджера, сказки моего детства. Он долго снился мне потом. Да и сейчас, мне кажется, я без труда найду дорогу. От аэродрома по тропинке, через берёзовый лесок, по мостику, по песчаной дороге мимо бани на взгорок, к нашему дому. Где всё, как прежде: простенькие шторы, домотканые половики, шкаф с книгами и наши с Леной игрушки, в коробке, в углу.

Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»