В следующей жизни

В следующей жизни.

Стамбул. Такси.

Ночной Стамбул похож на футуристические фантазии кинематографистов. Особенно когда смотришь на него без очков. Забыла, как обычно. Так бывает, когда носишь очки лишь от случая к случаю. Хаотическое нагромождение огней, парящее, будто бы в пустоте. На самом деле – на холмах. Она знала. Она видела эти холмы при свете дня. Несколько лет назад. Тоже не вполне отчетливо, потому что тогда тоже забыла очки. Но все же, холмы она видела. И знала теперь, что огни вовсе не парят. Они прочно стоят на ногах, если так можно сказать об огнях. Огни – это уличные фонари, которые крепятся на столбах. А столбы накрепко врыты в землю. Огни – это свет в окнах домов. У домов есть фундаменты, надежно вросшие в землю. Это, в некотором роде, корни. Да – эти огни не парят. Это она, Алина, парит. От города к городу. От страны к стране. Поскольку ее ничто нигде не держит.

Такси медленно продирается сквозь пробки. Радио поет турецкие песни. Таксист подпевает. Алине хочется попросить их заткнуться. Обоих. И радио, и таксиста. Но ей неловко. Да и не понятно, на каком языке к нему обращаться: он не знает русского, она не знает турецкого. И они оба не знают английского. Алине даже нравится собственное незнание английского. Приходится, конечно, терпеть некоторые неудобства вроде этого вот хорового пения, но зато ее международная немота оборачивается занятными бытовыми приключениями, описания которых на русском языке Алину и кормят. Иногда ей кажется, что ей просто невероятно повезло: больше всего на свете ей нравится путешествовать и писать рассказы о путешествиях, и вот она путешествует и пишет рассказы о путешествиях, и за это ей еще и деньги платят. Многие ей завидуют. Да она и сама себе иногда завидует. Только вот…

Только вот в этот день в такси, медленно продиравшемся сквозь пробки из аэропорта в дешевый, маленький отель в районе Таксим, под протяжные турецкие песни, Алина не чувствовала себя ни везучей, ни тем более счастливой. В голове у нее кружилась чужая фраза, являющаяся национальным культурным кодом. Она настолько затаскана, что стала банальностью. Но она справедлива. Именно поэтому она и стала культурным кодом. Алина размышляла об охоте к перемене мест. Она думала о том, что путешествия будто бы стали ее жизнью. Но на самом деле путешествия заменили ей жизнь. Она бежит от себя. Хотя это невозможно. Она знает это. Вот и сейчас она сама себя догнала. По щекам поползли приторные слезы жалости к себе. Ее никто нигде не ждет. Никто не ждет в месте, которое она считает своим домом. Никто не ждет в маленьком отеле в районе Таксим.

Такси останавливается. Таксист что-то говорит на своем непонятном турецком. Похоже, приехали. Алина открывает свой рюкзак, находит кошелек, отсчитывает лиры, передает их таксисту и в этот миг… Она никогда не сможет это описать словами. Очевидно, именно это называют ясновидением. Она вдруг увидела… Увидела, но не глазами. Она никогда не сможет сказать, чем она это увидела. Но она увидела единственного человека, которого она любила. Он лежал на больничной койке. Бледный. И не живой. Алина застыла с лирами в руке. Таксист что-то говорит. Она очнулась. На секунду зажмурилась. Открыла глаза. Потрясла головой, отгоняя видение. Такси, таксист, Таксим… Стамбул. Да. Нет, этого не может быть! Просто не может быть. Это глупая фантазия. Ничего больше. Алина отдает деньги таксисту, хватает свой рюкзак и неловко выскальзывает в шумную стамбульскую ночь. Навстречу приключениям. Они обязательно будут. Ведь именно они составляют смысл ее жизни. Другого нет. Она искала… Как многие. Но…

В пустоте.

Слово «пустота», в общем-то, ничего для него не значило. Он иногда говорил, как и все: пустой звук, пустота в душе, природа не терпит пустоты и прочую ерунду в том же духе, не задумываясь над смыслом этих выражений. Однажды одна из его подружек как-то слишком уныло, протяжно и долго стенала по поводу пустоты их отношений. А ему хотелось побыстрее закончить этот бессмысленный, тягостный разговор. Он не любил выяснять отношения. Как и любой нормальный мужик. Да и подружка ему на тот момент порядком уже надоела и даже без этих бесед о пустоте отношений была ему не интересна. А уж с ними то… совсем не выносима. Он тогда сказал ей: «Что такое пустота? Это отсутствие чего бы то ни было во времени и пространстве. В том числе и разговоров. Если разговор есть, значит, это уже не пустота. Поэтому слова твои, как минимум, нелогичны». Она тогда заявила, что он слишком жесток. И расплакалась. Через месяц он сбежал от той своей подружки. Но жестоким себя при этом, конечно, не чувствовал. Просто в их отношениях, действительно, наступила пустота. Хотя, правильнее было бы назвать это безразличием. С его стороны. Она-то долго потом страдала. Тогда он дал определение пустоты, и тут же о нем забыл. Расплывчатое определение. Да и были ли у него поводы всерьез задуматься о пустоте? Не было. Потому что пустота – химера. Ее не бывает. Время и пространство вечно чем-то заполнены. Собственно, и время, и пространство тоже не укладываются в понятие пустоты.

Алеша открыл глаза и понял, что он находится в пустоте. Он понял, что если пустота существует, то это она и есть. Не было у нее ни цвета, ни запаха. И звуков в ней не было. Темнота. Был только он, Алеша. Хотя, если он есть, значит, это уже не пустота. А он есть? Или его нет? Зачем он об этом думает? И все же… Алеша пошевелил руками. Кажется, они есть. Нащупал руками ноги… На месте. Значит, наверное, Алеша, все же есть. Существует. Он лежит. А на чем он лежит? Ни на чем. Разве так бывает? Что происходит? Лежать можно на траве, на песке, на кровати. Да, в последние дни он только и делал, что лежал на кровати. То есть на койке. На больничной койке. Алеша представил эту белую железную койку. Скрипучую и шаткую. В тот же миг под ним возникла какая-то основа. Скрипучая и шаткая. Наверное, это та самая койка, догадался Алеша. Вот бы света еще немного в эту пустоту, подумал Алеша и вообразил почему-то лампочку, висящую на черном проводе. Он даже не удивился, когда над его головой зажглась тусклая лампочка. Точно такая же, как в его фантазии.

Алеша осмотрелся. Да, он лежит на той самой больничной койке. А сама койка висит в пустоте. Или в темноте. Опять эта путаница в понятиях. Алеша вдруг понял, что его родной язык слишком беден. Или слишком абстрактен. Невозможно описать то, что он видит вокруг привычными словами. О чем он думает? О каких-то глупостях. О словах, от которых сейчас никакого проку. Ему нужно думать сейчас о том, где он, и как выбраться из этого странного места. Если это пространство вообще можно назвать местом.

А если попробовать встать? Можно ли стоять в пустоте? Лежал же он в ней как-то. Алеша встал. Но когда он спускал ноги с постели, не удержался и вообразил пол. Светлый такой паркет, как в спальне у одной из его любовниц. Почему-то вспомнился именно он. И тут же пространство под кроватью начало заполняться светлыми паркетными досками. От кровати и дальше, дальше, до бесконечности. Бесконечность. Все вроде бы знают, что это такое. А кто-нибудь может себе представить эту самую бесконечность? Алеша ее увидел. Величественное зрелище. И пугающее.

Таким образом постоять в пустоте Алеше не удалось. Он встал на пол. Самый настоящий твердый пол. Правда, Алеша догадывался, что под этим бесконечным полом все та же пустота. И над головой пустота. А что будет, если вообразить небо? Голубое. Пустота над Алешиной головой окрасилась в голубой цвет. Чего-то не хватает. Солнца. Тут же над паркетом взошло солнце.

Алеша осмотрел пейзаж. Забавно. Бескрайний паркет, над ним пронзительно-голубое небо и слепящее солнце, а в центре композиции облезлая больничная койка. Ничего нелепее Алеша в жизни своей не видел. Он расхохотался. Присел на койку.

Что же все-таки происходит? Он что, стал Господом Богом? Это сейчас был акт творения? Какой-то странный мир он создал. Очень странный. А, может, это всего лишь сон? Да, конечно! Это просто сон! Или не сон? Так! Надо хотя бы кровать поменять! Что это за убожество! Алеша вообразил роскошную деревянную кровать с резными колоннами и балдахином из красного бархата. Такие, наверное, стояли в старинных замках, где жили рыцари. Алеша в детстве мечтал быть рыцарем. Больничная койка исчезла. Ее место заняла кровать с балдахином.

– Да что же такое происходит? – спросил Алеша вслух не известно у кого.

– Ничего особенно, просто вы умерли. – Неожиданно услышал он ответ.

Стамбул. Кафе на берегу Босфора.

Города, как люди – большинство тебе незнакомы, многие оставляют тебя равнодушными, с некоторыми ты дружишь, и лишь в единицы ты влюблен. Этот город я люблю. У меня с ним настоящий роман. Правда, с редкими встречами и долгой разлукой. Когда разлука становится совсем невыносимой, я покупаю билет и лечу на свидание с этим городом. А он плохой парень. Ветреный, непостоянный, вечно влюбленный в кого-то другого. Он меня совсем не ждет. Но когда я, все же, приезжаю, он великодушно делает вид, что я ему дорога. Лукавый соблазнитель! Он приветствует меня светом своих огней. Я могу даже вообразить, что это фейерверк в мою честь. Он сводит меня с ума своей пестротой. Искушает весельем, чуждым мне. Дурманит запахами еды. Восхищает. Восхищает! Мой прекрасный возлюбленный! Ты никогда не будешь мне верен, но ты никогда не изменишь мне. Иногда мне кажется, что я хочу с тобой жить. То есть жить в тебе. Только смогу ли я любить тебя, когда ты станешь обыденностью? Города похожи на людей. Они тоже могут надоесть, если быть с ними слишком долго. Или слишком хорошо их узнать. Не важно. Сейчас я наслаждаюсь коротким свиданием с городом, который вдохновляет меня жить.

Алина захлопнула компьютер. О чем она пишет? Зачем она это пишет? Для кого она это пишет? Что значит, для кого? У нее тысячи читателей в интернете. Вот для них она и пишет эти короткие рассказики. Путевые заметки. Они достаточно милы. Часто интересны. Людям нравится. Но сама-то она хочет написать что-то другое. Совсем другое. Такое, от чего сердце может сжаться, да так и не разжаться. От чего может перехватить дыхание. Что-то такое, над чем можно лить слезы отчаянья и слезы счастья. И мечтать, мечтать о несбыточном! О том, чего никогда не будет, но хочется, чтобы было. Было!

Алина сидит в уличном кафе на берегу Босфора. Она закутана в плед. На голове – нелепая шапочка. Совсем не жарко в Стамбуле зимой. Она ест курицу. Она пьет пиво. Она оглушена смехом и голосами – в кафе много посетителей. Над чем они смеются? О чем они говорят? Она не понимает. Она не знает. И нужно ли ей это знать? Ей уже кажется странным, что где-то далеко, за морем много-много людей говорят по-русски. Здесь, в этом кафе на берегу Босфора она одна такая – уникальная женщина, которая умеет говорить по-русски. Только вот не с кем. Она будто бы нема сейчас. Будто у нее нет языка. Но ведь он есть. Сейчас он на кончиках ее пальцев. Ей так много хочется сказать. Она притягивает к себе компьютер.

Мне так много хочется сказать тебе. Но я знаю, что тебе это не интересно. Давным-давно не интересно. У тебя давно своя жизнь, отдельная от моей. Мы параллельны. Мы не пересечемся никогда. Я знаю это. Даже если мы будем идти по одной и той же улице в одно и тоже время, и кто-то там наверху подстроит нашу встречу, мы не пересечемся. Ты скажешь: «Привет!». Я скажу: «Привет!». Может быть, ты улыбнешься. Может быть, я улыбнусь. Может, ты скажешь: «Ты изменилась, похорошела» или «ты совсем не изменилась». Но скорее всего, мы оба сделаем вид, что не заметили друг друга. И зачем кому-то там наверху нужно было так стараться, чтобы подстроить эту встречу? Мы сделаем вид, что не заметили друг друга и разойдемся снова по своим параллельным вселенным. Я не знаю, что сложнее, любить безответно самому или, когда тебя любят безответно. Да, что тебе делать с моею любовью, если она тебе не нужна? Это тяжкая ноша. Это ответственность. К счастью, ты о ней не знаешь. Я никогда тебе в этом не признаюсь. Я такая лицемерка! За эти годы я научилась притворяться, что у меня все хорошо. Даже себя почти убедила, что никого не люблю. Никого-никого. И поэтому свободна. Но почему же сейчас я сижу на берегу Босфора и чувствую себя не свободной, а беспредельно одинокой? Но почему же сейчас я сижу на берегу Босфора и вместо того, чтобы наслаждаться едой, пивом, видом пролива и огнями, я думаю о тебе? Пару часов назад мне показалось, что ты умер. Но ты ведь жив?

Он мертв. Кажется, это был чей-то голос у нее в голове. Алина не то что бы услышала этот голос, она его поняла. Нужно позвонить! Нужно убедиться, что это неправда. Это же не может быть правдой! Он ведь такой молодой! С чего бы ему вдруг умирать? Позвонить? Что сказать? Есть ли у нее право звонить ему? Алина сидит и смотрит на телефон. Это же так просто – взять и позвонить. Почему же она не может решиться? Она заказывает еще бокал пива. Выпивает половину большими глотками. Для храбрости. Решительно берет телефон. Набирает номер, который до сих пор помнит наизусть. Гудки. Алло. Голос женский. Печальный.

– Здравствуйте, можно услышать Алексея?

– Вряд ли это возможно.

– Почему?

– Он умер.

Царствие небесное.

Алеша обернулся. Посреди бескрайнего паркета стоит молодой мужчина. Высокий, загорелый, с длинными темными волосами. В джинсах и простой белой майке. Красивый. Алеша не был ценителем мужской красоты. Но незнакомец вызывающе хорош. Может быть, это ангел? Кто бы мог подумать, что ангелы выглядят именно так.

– Вы кто? – спросил Алеша мужчину.

– Меня зовут Борис. – Незнакомец вежливо улыбнулся и протянул Алеше руку. Алеша пожал протянутую ему руку и отметил, что рука у этого Бориса теплая. Обыкновенная человеческая рука. Разве что кожа слишком мягкая да гладкая для мужика. Может, гей?

– Очень приятно, Алексей.

– Я знаю. Как вам у нас? Нравится?

– У вас это где?

– Живые люди называют это место загробным миром.

– И где же я, в раю или в аду?

– А это только вам решать. – Борис усмехнулся.

Алеша вдруг почувствовал усталость. Представил себе мягкое кожаное кресло. Оно тут же появилось рядом с Алешей. Он сел. Вытянул ноги. Закрыл глаза. Потер лоб. Когда открыл глаза, Борис тоже сидел в кресле и пил красное вино из огромного, пузатого бокала.

– Хотите? – спросил Борис у Алеши и указал глазами на бокал.

– Пожалуй.

– Действуйте!

– Что я должен сделать?

– Вы знаете. Просто вообразить. Смелее.

В руках у Алеши появился бокал, наполненный жидкостью рубинового цвета. Алеша отпил глоток и тут же выплюнул.

– Ну и гадость!

– Да, чтобы сотворить приличное вино, нужны годы тренировок. – Борис рассмеялся. – Давайте лучше я. Какое вино предпочитаете?

– Доверюсь вашему вкусу. – Алеша улыбнулся. – Вы думаете, мне сейчас есть какое-то дело до предпочтений в вине? Я же умер.

– Ничего страшного. Со всеми это случается. – Бокал Алеши опустел и снова наполнился. – Пробуйте.

Алеша послушно отпил вина.

– Да, совсем другое дело. Отличное вино. При жизни я такого не пил. Это, наверное, дорогое вино. А я так и не успел разбогатеть. – Алеша задумался. – Я в самом деле умер? – Борис кивнул. – Почему я должен вам верить? Я же дышу, разговариваю, пью вот. Не похож я на мертвеца! Что там после смерти бывает? Душа покидает тело? Но мое-то тело на месте. – Перед Алешей повисло зеркало в золоченой раме. Он внимательно посмотрел на свое отражение. – Ну, бледен, ну, вид болезненный, ну тощий! Но это мое тело! Живое! Не разлагается! Целенькое! Так с чего вы взяли, что я умер? И кто вы вообще такой?

– Алексей, успокойтесь. Сначала отвечу на второй ваш вопрос. Как я уже сказал, зовут меня Борис. В прошлой своей жизни носил фамилию Арсентьев и был серфером. Главная страсть моей жизни меня и убила. Да, страсти губительны, могу это подтвердить со всей ответственностью. – Борис улыбнулся мечтательно. – Хорошая была волна. Прекрасная! Эта волна – последнее воспоминание о моем земном существовании. Ну, вы поняли, я утонул. А в этой своей жизни я сотрудник министерства адаптации вновь прибывших Небесной канцелярии. Скромный клерк. Я ваш куратор. Буду вас опекать некоторое время. Теперь отвечу на ваш первый вопрос. Я точно знаю, что вы умерли. И могу вам это доказать. Вот, смотрите.

Солнце померкло. Странный мир, состоящий из неба, паркета и нескольких предметов мебели, погрузился во тьму. Но не кромешную. Лампочка, висящая на черном шнуре, освещала небольшой кусок бесконечности. Перед Алешей и Борисом прямо в воздухе возникло изображение мрачного помещения, заставленного каталками, похожего на морг. На одной из каталок Алеша увидел себя. Откровенно и безоговорочно мертвого. С биркой на ноге.

– Завтра ваше тело заберут из морга. Послезавтра похороны, – произнес Борис тихим голосом, в котором Алеше послышалась подлинная скорбь. – Если захотите, можете посмотреть. Можете даже поприсутствовать лично, но инкогнито, разумеется. То есть незримо. А то распугаете всех. Быть привидением, конечно, забавно, но нужно же хоть немного заботиться о живых. Они такие ранимые. Я на свои похороны не смотрел. Потом пожалел, потому что мог бы узнать, кто как ко мне относился при жизни. Потом узнал, как можно это выяснить и без просмотра собственных похорон. А потом понял, что не нужно мне это. Та жизнь закончилась. Началась другая. Вот и у вас та жизнь закончилась. Началась новая. Добро пожаловать в Царствие небесное!

Алеша Бориса не слушал. Он все смотрел на изображение, распластанное в воздухе. На себя мертвого. Его мозг не мог осмыслить происходящее: как же так? Там он лежит совершенно мертвый, а здесь сидит абсолютно живой. Там лежит его тело. Здесь сидит его тело. Нет, здесь сидит не тело, здесь сидит человек, которого зовут Алеша. А кто тогда лежит там? Или это уже даже не кто, а всего лишь что? Труп. Его собственный труп.

– Вы пейте, Алексей, пейте! Истина в вине. Может, у вас и получится понять, что происходит. – Голос Бориса ласковый. Будто он не со взрослым мужчиной говорит, а с младенцем. Алеша очнулся. Залпом осушил бокал. Он снова наполнился. Изображение исчезло. – Да, вы умерли, но вы не умерли. Потому что смерти нет. Но знают об этом только те, кто прошел через смерть. Потому что для тех, кто живет на земле – это страшная тайна. Они могут сколько угодно фантазировать о том, что бывает после. Но наверняка не знает никто. Ни один живой человек. А после бывает переход. Человек переходит из одного своего состояния в другое. Из одного мира в другой. И смерть, это вовсе не смерть. Понимаете, переход.

– Я устал, – говорит Алеша тихо. – Я очень устал. – Делает несколько глотков вина. В вашем Царствии небесном можно поспать человеку? Или здесь так не принято.

– Конечно можно! – восклицает Борис бодро. – Сейчас я все устрою. Сотворю вам дом с холодильником, полным еды, со спальней, с ванной и с унитазом.

– И чем этот мир отличается от того, что я покинул? Мне и здесь придется также, как и там есть, пить, срать? Пардон. Стоило ради этого умирать? – Алеша рассмеялся.

– Вы все узнаете, но позже, а сейчас вам и в самом деле нужно отдохнуть. Неважно выглядите.

– Было бы удивительно, если бы труп имел цветущий вид.

– Ну-ну, какой же вы труп? Секундочку. – Алеша и Борис в тоже мгновение оказались в комнате, похожей на гостиничный номер. – Вот, пожалуйста, это ваша спальня на сегодняшнюю ночь. Завтра придумаете дом по собственному вкусу. У меня не слишком богатая фантазия, извините. Но здесь комфортно. Матрац удобный. Я вас покидаю. Загляну к вам завтра. Сладких снов.

– Спокойной ночи. – Буркнул Алеша.

Борис исчез. А Алеша прямо в одежде рухнул на кровать и заснул. Тяжелый был день. День его смерти.

Стамбул. Кафе на берегу Босфора.

«А могла бы и не звонить! – это была первая мысль. – Тогда бы не узнала об этом кошмаре! Я ведь не видела его несколько лет! Но знала, что где-то он есть! А теперь его нет! Совсем нет! А если бы не позвонила, продолжала бы думать, что он есть! Дура!».

«Боже мой! Я ведь даже не узнаю, где его могила!» – вторая мысль.

«Я никогда больше его не увижу! Никогда!» – третья.

«Зачем мне жить дальше?» – четвертая.

Слезы. Она закрывает лицо руками, а слезы темными ручьями ползут из-под ладоней. Их не удержать. Глубокий вдох. Выдох. Глубокий вдох. Выдох. Нет, не удержать. Салфетки. Салфетки. Не спасают. Вот и плечи уже трясутся. И хочется завыть. Вой останавливают сжатые зубы. Как же отсюда выбраться? Из этого прекрасного кафе на берегу прекрасного Босфора? В угол. В темноту. Где никого нет. И там уже выть, выть, выть! Или утопиться? Смерть – это же выход! Выход! Только она может спасти от этой боли. Только она. Ведь после смерти ничего нет. Ничего. Пустота. Значит, боли тоже нет.

Она убирает руки от лица. Смотрит на пролив. Его огни размыты слезами. И в самом деле? Может, туда? Остаться навсегда с любимым городом, раз с любимым мужчиной не получилось? Нужно уходить отсюда. Нужно в отель. Это неприлично реветь вот так – на глазах у десятков незнакомых людей.

– Помогать? – мужской голос. Сильный акцент. Алина отводит взгляд от залива: перед ней стоит мужчина. Похоже, турок. Хотя, кто тут еще может быть? В куртке с капюшоном. Большие зеленые глаза на смуглом лице. Молодой. Красивый. Хотя, какое это имеет значение? Он красивый, а она, Алина сейчас выглядит жалко. Хотя, какое это имеет значение? Алина отрицательно качает головой.

– Нет, спасибо, – говорит она тихо. Хватает салфетку. Шумно сморкается. Хочет взять еще салфетку, но их больше нет. Закончились. Та была последняя. Алина снова начинает рыдать. Так смешно реветь из-за отсутствия салфеток, которыми можно подтереть сопли, когда твой любимый человек умер. Что же это за животное такое – человек? Она размазывает по лицу слезы и остатки туши руками.

Незнакомец приносит несколько салфеток с соседнего стола, протягивает их Алине, садится напротив. Смотрит, как она снова сморкается, вытирает глаза. Он что-то говорит официанту. Тот приносит стакан воды. Незнакомец пододвигает стакан к Алине. Она жадно пьет. Незнакомец берет Алину за руку, заставляет ее подняться, куда-то ведет. Ей все равно. Она не думает сейчас об опасности. Ее инстинкт самосохранения раздавлен горем. Незнакомец приводит ее к двери женского туалета. Показывает жестами, что ей нужно умыть лицо. Алина послушно заходит в туалет. Смотрит на себя в зеркало. О, Боже! На кого она похожа! Красное опухшее лицо, изуродованное гримасой страдания. Глазки из огромных всего за несколько минут успели превратиться в щелки. Но цвет глаз из серых вдруг стал небесно-голубым.

Алина открывает кран с водой. Умывает лицо. Снова смотрит на себя в зеркало. Снова ужасается. Снова начинает рыдать. Как же успокоиться? Одна в чужой стране. А он… А он умер. А она нет. Почему? Такая несправедливость. Лучше бы она. Но как выбраться из этого кафе? Как вернуться в отель? Нет сил. Ничего не хочется. Что делать? Она изо всех сил колотит кулаком по плитке цвета терракоты, которой облицованы стены туалета. Физическая боль заглушает эмоции. Костяшки пальцев разбиты до крови.

Алина неожиданно успокаивается. Сейчас нужно заплатить по счету, сесть в такси и поехать в отель. Завтра поменять билет и улететь в Россию. Она должна попасть на похороны. Она должна знать, где его могила. И ей необходимо с кем-то разделить свое горе. Здесь не с кем. А дома есть друзья. Кажется, не всех еще растеряла. Она заматывает руку бумажными полотенцами и выходит из туалета. Как же больно!

Незнакомец ждет ее. Что ему от нее надо? Неужели, просто такой добрый? И просто хочет помочь? С чего бы?

– How are you? – спрашивает он участливо.

– Хорошо, все хорошо, – отвечает она по-русски. И снова заливается слезами. Он что-то бормочет по-турецки, берет ее руку, убирает полотенца, качает головой, опять что-то бормочет. Снова обматывает кисть полотенцами.

– В отель. Мне нужно в отель. Я хочу в отель! – лепечет Алина.

– Hotel?

– Да.

– Taxi?

– Да.

Незнакомец что-то говорит официанту. Тот приносит счет. Алина неловко левой рукой пытается вытащить из рюкзака кошелек. У нее не получается. Она рыдает еще сильнее из-за собственной беспомощности. Незнакомец достает деньги из своего кармана, отдает официанту. Ведет Алину к стоянке такси. Сажает в машину. Захлопывает дверцу. Собирается уйти. Смотрит на Алину сквозь стекло: скорчившаяся жалкая фигурка плачущей женщины в темном нутре желтого автомобиля. Кто она? Откуда? Что с ней случилось? Почему она так горько плачет? Зачем разбила себе руку? Что же с ней делать? Зачем он к ней вообще подошел? Ему что, больше всех надо? Решительно открывает дверь машины и садится с ней рядом.

Царствие небесное. Сектор досудебного ожидания.

Алеша открыл глаза. Где это он? Похоже на гостиничный номер. Странно, он, вроде, никуда не уезжал. Он давно уже не покидал пределов больницы. Ах, да! Он же умер и теперь в Царствии небесном.

Алеша ощутил неприятный вкус во рту. Совсем как при жизни после употребления спиртных напитков. Алеша усмехнулся и побрел искать ванну в своем персональном отеле в загадочной стране под названием Мир иной. Наверное, неплохо быть здесь туристом – познавательно. Но он-то теперь житель этой страны. Если можно назвать жителем мертвого человека. Он вынужденный эмигрант, который ничегошеньки не знает о своем новом месте жительства. Вот, опять это – «жительство». Как беден все-таки человеческий язык. Он эмигрант, которого будто бы опоили каким-то зельем, запихнули в трюм корабля и насильно доставили к неизвестным берегам.

Ванная комната вся белая: стены, потолок, сантехника, коврик, занавеска, светильники. У Бориса и в самом деле не слишком богатое воображение, подумал Алеша. Умывальных принадлежностей нет. Алеша сотворил себе зубную щетку, какая была у него в больнице – другая не вспомнилась, почему-то зубной порошок, каким не пользовался с полузабытых детских времен, хозяйственное мыло. Что за сиротство? Рассмеялся и наколдовал себе другое мыло, поприличнее и поприятнее.

Умылся, почистил зубы. Внимательно посмотрел на себя в зеркало. Потер щеку. Колючая. Ухмыльнулся: кто бы мог подумать, что у покойников продолжает расти борода. Силой воображения создал себе бритву и пену для бриться. Как все это получается? Такого ведь даже в сказках не бывает. Там для сотворения чего-либо нужны какие-то специальные предметы. Волшебная палочка, например, а здесь достаточно только мыслеобраза. Чудеса! Может быть, зря все так боятся смерти? В чем подвох? Он ведь должен быть. Алеша это чувствовал.

Побрился. Залез в ванную. Открыл краны. Из лейки на него полилась прохладная вода. Он сделал погорячее.

Когда он зашел в кухню, обернутый полотенцем, точно таким же в бело-голубую клетку, какое было у него дома, там витали запахи кофе и свежей выпечки, а у плиты суетилась какая-то женщина. Она обернулась. Это была миловидная особа лет двадцати пяти. Одета в синее платье, облегающее ее сверху и сильно расклешенное от талии. Чуть прикрывает колено. Красные лодочки на ногах. На шее нитка коралловых бус. На голове маленькая синяя шляпка. Волосы надо лбом собраны в валик. Сзади ниспадают локонами. Глаза – пронзительно голубые. Что-то в ней есть знакомое. Будто видел ее где-то на фотографии. Только та фотография была без красок. То есть черно-белая.

– Алешенька! – воскликнула она и поплыла навстречу к Алеше с раскрытыми объятьями.

– Вы кто? – спросил Алеша и отпрянул, придерживая полотенце.

– Ты что, меня не узнаешь? – Дама искренне удивилась и заметно огорчилась. Затем лицо ее просветлело. – Ах, да! Я же выглядела по-другому! Алешенька, внучек! Я твоя бабушка! Неужели ты меня не помнишь?

– Бабушка?

Он помнил ее другой. Она была старой. Она была полной. Она носила байковые халаты ярких расцветок. Волосы ее были седыми. И даже если в ней был хоть какой-то намек на красоту, Алеша его не замечал. Он видел только ее заботу, любовь и доброту. Женщина, которая надвигалась на него, намереваясь обнять, была молода, стройна, красива и сексуальна. И она была младше Алеши. Она никак не могла быть его бабушкой.

– Ах, Алешенька, да, такой ты меня не видел. Мне здесь разрешили выбрать возраст, в котором я хотела бы остаться навечно – так я и стала девушкой чуть-чуть за двадцать. Когда я была такой, твой папа был еще маленьким. Но я воссоздавала себя по фотографии. Неужели ты ее не помнишь? Она была в семейном альбоме у твоих родителей. – Дама огорчилась. Лицо ее стало печальным. – Даже платье такое же. Я специально его сегодня надела для тебя, чтобы ты меня узнал. – Она готова была расплакаться.

Алеша посмотрел на женщину внимательно. В памяти тут же всплыла обтрепанная фотография из альбома: тонкая улыбающаяся девушка в старомодном платье с нелепой прической. Еще на руках были перчатки тонкие белые. Вспомнил, как его младшая сестра, когда ей было лет четырнадцать, смотрела на эту фотографию с завистью – она считала бабушку намного красивее себя, иногда сокрушалась, что ей достались гены бабушки по материнской линии, которая особой красотой не отличалась. Алеша посмотрел на стул. На нем висели перчатки. Тонкие белые перчатки. Еще раз всмотрелся в лицо девушки. Да, это была она.

– Твоим любимым блюдом в детстве была манная каша с черничным вареньем. Но ты любил только мою кашу, ту, что готовила твоя мать, ты не ел. Говорил, что там комочки. Когда тебе исполнилось восемь лет, я подарила тебе красный велосипед. Ты в первый же день врезался на нем в забор, ободрал все коленки и сделал «восьмерку» на колесе. Веришь теперь? – спросила девушка тихо.

– Верю, – ответил Алеша и улыбнулся. – Баба Люба. Только как же тебя теперь бабой-то называть? Ты же младше меня!

– Да, и в самом деле! – баба Люба задумалась. – Наверное, называть меня бабушкой нелепо. – Она взглянула на свое отражение в стекле кухонного шкафа. Довольно улыбнулась. – Но я все-таки твоя бабушка. Поэтому… Поэтому ты можешь называть меня бабушкой, – она снова посмотрела на свое отражение и вздохнула, – а можешь, называть просто Любой. Алеша промычал что-то неопределенное. Он еще не решил, как называть эту прекрасную юную женщину, которая приходится ему бабушкой.

– Ах, заболталась! Яичница горит! – воскликнула баба Люба и отвернулась к плите.

– Пойду оденусь, пожалуй, – сказал Алеша, – мне все-таки не два годика, чтобы разгуливать перед бабушкой нагишом. – Он улыбнулся и вышел из кухни.

Когда он вернулся, на столе уже стояли две тарелки с яичницей, две чашки с кофе, вазочка с круассанами и конфетами.

– Тебе нужно лучше питаться, – сказала баба Люба озабоченно. – Вон худой какой и бледный. Кушай, внучек, кушай! – она принялась за еду.