Письма к козьему богу. Ковчег

Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях. Евангелие от Матфея (10: 27). «Молчанием предается Бог».¹

Предисловие

Христиане всегда собираются ради благих целей, отмечали язычники четвертого века, но все и всегда кончается у них преступлениями, а чаще всего – убийством… Горькая правда для тех, кто решил идти до конца, связав свою жизнь с православным крестом.

Жил на Земле человек большой силы духа, сохранивший веру в Бога с далеких пятидесятых и много за это претерпевший. Будучи гонимым, он в летние месяцы пас стадо коз и коров. Говорят, он читал наизусть им молитвы, что потешало целый поселок. Пламень веры, горевший в душе этого человека, не смогли сокрыть даже леса и поля. В девяностые неоднократно отказывался от рукоположения в сан священника, считая себя недостойным. Вместо него ключ от храма взяли в свои руки молодые делатели и принялись крутить его, пока не изломали вконец. Сотня людей пришла на новый приход в девяносто шестом, но то, что их встретило, поначалу скрывалось за благодатью Божьей.²

С того часа злой рок не отступал от вновь открытого храма в разваливающемся скобяном магазине на окраине ткацкого поселка. В церкви, куда нас забросила война, все словно спотыкались о груды битых черепков, раня, царапая и толкая друг друга. Нестроения, обиды, искушения, тающий на глазах жиденький ряд прихожанок, алтарь из пенопласта, размазанный толстым слоем бронзовой краски, текущие ведрами воды потолки были постоянными атрибутами церкви Преображения Господня. Просфоры подавала батюшке, как бы это деликатнее выразиться, коллега по цеху Марии Магдалины. Она же их и пекла. После первых опусов из храма стали уходить люди.

– Вы знаете, кто там печет просфоры? А какую жизнь она вела? – спросили меня в магазине-крохе под названием «Тапочка».

– Знаю. – ответствовал трем женщинам, поедавших меня глазами: что он скажет? – Я еще хуже.

Ответ сразил наповал. На меня поглядели так, как не глядели никогда в жизни. Людская молва еще плотнее окутала горемычный приход. Покаяние не товар, ценника на него в «Тапочке» не было. Поселковые стараются держать марку перед соседями, все из себя, хоть ты лопни. А я им с размаху картину нарисовал «Сброд нищих и святых на богомолье храма Преображения Господня поселка Лобова». Они этого не понесли.

На пару со старожилом храма мне пришлось подменять там разбежавшихся чтецов и пономаря лет семь. Таких приходов хоть отбавляй на просторах матушки-Руси. Не в состоянии служить постоянно, они редко появлялись на службах, платя мне ненавистью за новые, по их мнению, порядки. Буллинг или травля стали их главным занятием на протяжении всех этих лет.³ Понимая, что все имеет под собой причину и прах церковной жизни скрывает под собой какую-то загадку, стал собирать все, что еще можно было собрать. Но ничего не выходило. Череда сбежавших и почивших батюшек только сбивала с толку. Дело было явно не в них. Чем дальше я оставался на бедствующем приходе, тем отчаяннее становилось наше положение. И только ангел смерти, забравший жизнь глубокого старика, в молодости прозванного Козьим богом, приоткрыл дверь в тайну бедствий маленького прихода. После его смерти на церковном пороге остались лежать дивной красоты потир священника, фелонь и епитрахиль,⁴ покрытые немым укором Творца за отказ принять священство Козьим богом.

Схиархимандрит Зосима (Сокур), Никольское 17. 08. 1998

– Служи Богу в деревне. – монах встал со своего кресла.

Меняясь в лице от нестерпимой боли, дошел к стопке картонных ящиков в углу, и стал рыться в одном из них.

– Я вот Ему всю жизнь прослужил в деревне и не жалею. Здесь мне спокойнее.

С этими словами он подал мне тоненькую книжку «Рассказы сельских священников» Саратов, 1996 год. С обложки на меня глянула бедная церковь с амбарным замком на дверях. Обвалившаяся штукатурка, вороны над крышей, стрельчатые окна, покосившаяся ограда, бескрайние заброшенные поля. Мать, только увидела ту книгу, в рев. Ее не проведешь. Кроме горя и нищеты нам никто и ничего не дарил.

Это было похоже на рождественский подарок 1995 года игумена Бориса (Храмцова) в Гефсиманском скиту. Тоненькая брошюрка «Неупиваемая чаша» освобождала любого, кто читал акафист Деве Марии от желания выпить, покурить или уколоться. Но только, если ты читал именно ту крошечную брошюру на грязной скрепке. Побочное действие – расслабление⁵ до конца дней. Даже трижды прочитав акафист из брошюрки Бориса, люди превращались в руины. Но переставали пить. Навсегда.

«Больше десяти раз не читай, иначе костей не соберешь», – услышал я голос от иконы Богородицы, читая в третий раз тот незабвенный акафист. Я и прочел его ровно десять раз. Мучения от бесов не заставили себя ждать. Одиночество, болезни и нищету мне подали еще до Бориса. А от желания выпить меня не нужно было освобождать. Я не пил, не курил, не глотал таблеток, не кололся и не блудил. Исследовав все действия этой необычной брошюры, задумался: «Для чего мне подарили эту машинку смерти»?

Подумал-подумал и подарил этот акафист на день ангела пьющему батюшке. И ангел явился. Ангел смерти. Чтобы забрать на тот свет последнего «владельца» этого акафиста. Настоятель сартанского храма протоиерей Владимир (Ильченко + 2007) умер через год внезапно во сне. В пятьдесят семь лет его наповал сразил инсульт. Ушел, не исповедовавшись, не причастившись, не поняв, что к чему. К ужасу своих духовных чад. И к необузданной радости моего духовника.

Отец Зосима поступил со мной таким же образом. Спустя семнадцать лет его подарок приведет меня в такую же убогую церковь. Прозорливый батюшка никогда ничего просто так не дарил и не говорил. Он дал мне понять, что рано или поздно Бог отпустит меня обратно в Россию. На тот случай, если я останусь жив в Украине.⁶ Ожидая приема под его открытым настежь окном, я услышал в телефонной трубке голос моего духовника. Приказным тоном тот отчитывал схимника.

– Не говорите ему ничего лишнего. Он не должен ничего знать!

Как всегда, Зосима юродствовал и говорил загадками. Служить? Кем, когда ты не рукоположен даже во чтеца? И что означала его выходка перед страстной девяносто шестого? Там вообще меня вместо приема выгнали чистить подсвечники в храме святителя Василия. И сидели, ждали, пока я все не почищу. Я не стал ломать голову. Через два года, еще при его жизни, как бы само собой я стал помогать на подсвечнике праведного Иоанна. А спустя год поставили на подсвечник блаженной Ксении. Восемь лет с тряпкой вместо лекций.⁷ Отпустили в Россию спустя шестнадцать лет с завязанными глазами, полностью лишив здоровья, оставив свободной дорогу только в яму, видом похожую на церковь. Из нее редко кому удавалось выбраться, разве что на погост. Поздновато мы это поняли.

Беженцы. 2014 год

Из-за двух войн, войны православного священника со своим духовным чадом и начавшимся донбасским ужасом, 10 сентября нам пришлось тайком покинуть Мариуполь. Кроме как Лобова, где 20 августа 2014 года умер мой дядюшка, ехать нам было некуда. Мы вернулись в Россию, но и близко не нашли той веселой полуголодной страны, которую я оставил девятнадцать лет назад. Полицейский околоток стал нашим домом. Возвращаться было поздно. В Мариуполе меня ждала неизлечимая диарея и голодная смерть от обезвоживания к концу года. Взрывов минометов, автоматных очередей и смерча «Градов» мой больной кишечник выдержать уже не мог. Это было следствием необъявленной войны, которая началась после того, как я узнал тайну благочинного Мариуполя (1997). «MARIUPOL. Слезы на ветру. Книга-реквием» на сайте Литрес.⁸

В субботу, убедившись с вечера, что в местной церкви не служат всенощной, поехали в Яму, близлежащий городок с ткацкими традициями. Служил епископ. Не видел его девятнадцать лет. Четырнадцатое – новолетие. На отпусте подошел к нему. Он узнал меня.

– Хорошо, что уехали оттуда, – сказал владыка.

Спросил, смогу ли работать? Подумав, ответил, что смогу. Но, вернувшись в Лобово, пожалел. Действие обезболивающих заканчивалось, тело возвращалось к разрушенному состоянию. На исповеди я посетовал батюшке, что вернулся в собор спустя девятнадцать лет и никого здесь не застал, ни духовника, ни знакомых монахов. Только владыку Нифонта. Вообще ни одного знакомого лица. Одни новоприбывшие.

– Но Бог, Бог-то остался! – с присущей ревностному монаху верой возразил мне тот.

От неожиданности я посмотрел на него как на дровосека без топора. Рассказывать и объяснять отцу Петру, что мой любвеобильный духовник подал мне еще один редкостный духовный дар, не стал. Назывался он «и молитва моя в недро мое возвратится» (Пс. 34: 13). То есть теперь до Бога допроситься и достучаться стало невозможно, как это может сделать каждый. Все и всегда будет возвращаться «в недро твое». И эта мука была вымолена им на радость его матушке Тамаре. Кроме беса, приставленного ко мне духовником, со мной не было никого. Падший дух временами играл роль то Бога, то Пречистой, то Николы Угодника, в зависимости от того, к кому я обращался. Душили меня этой пыткой с тридцати восьми лет, возвращая все мои мольбы и прошения обратно. Один из признаков этого наказания «говорящие» иконы. Кроме бесов, вещавших с них и днем и ночью, вокруг меня никого не было. Тебя никто и никогда не услышит, милый. Поди, повесься. Многие так и делают. Иди, иди. Все равно ты повесишься. Все равно, шептали десятки лет бесы.

На следующее воскресенье мы все-таки воспользовались зазыванием моей бывшей коллеги, Нинели Францевны, и снова пришли в сельский храм. За год до этого Марина, моя ученица, подготовила меня к приходу в такую церковь. Они с мужем уехали из Мариуполя и купили в селе дом, сто километров к югу от Киева.

– Олег Степанович, я вся разваливаюсь. Здесь служат только по утрам в воскресенье. В девять. В субботу все делают свои дела и до церкви никому нет дела, – жаловалась она мне. – Это ужас какой-то. Мне некуда пойти, сижу целый день с детьми и за плитой.

Служили в Лобово поздно. Часы⁹ начинали читать в девять. Вышли мы оттуда вареные и больные около двенадцати часов дня. Ни о какой благодати, которая есть в любом православном храме, речи не шло. И это на рождество Богородицы. Но прихожан служба устраивала, все выходили после отпуста¹⁰ довольные. Были на службе! Поговорили, узнали, что у кого нового и восвояси. Гул на часах, гам после «Святая святым» стоял невообразимый. И никто этого не замечал, священник не останавливал службу и не увещевал прихожанок. Он служил, не обращая на них никакого внимания. «Отслужить и забыть» эти слова я услышу от него через три года. А тогда мы только познакомились с молчаливым принципом этого служения. Благодати воскресной службы, так хорошо знакомой нам, здесь не было.

Вдобавок ко всему священник не говорил проповедей. Он просто брал в руки церковный календарь и читал проповедь дня московского священника (Сысоева). Такое в сердце не останется. Не запомнится. Не принесет пришедшему за помощью духовную пользу. Хор только назывался хором. Кроме женщины по имени Зоя, все остальные на клиросе были случайные люди. Они издавали мычанье вместо пения, пытаясь подпевать ей в такт. Выходило ужасно. Словно пели под огромным ватным одеялом.

– Ну почему вы все так тянете вниз? Кто вас такому учил? Надо брать выше! – пыталась исправить положение регент.

Да я еще не знал самого главного. И узнал это слишком поздно. Один из них, Ярослав, был новоначальным. Это означало крайнюю обидчивость, высокомерие и полную духовную слепоту. Ходил он в храм всего ничего и пел вместе с Зоей. Лучше сразу нож под сердце, чем быть рядом с делающим первые шаги в храме. Любое замечание или просто неосторожное слово и ты враг навек.

Таких как Зоя в церкви называют «нотниками» – поют по нотам. В следующий раз мы столкнемся с ней на Воздвиженье. Утром праздника мы узнали, что вечером все же была служба, причем никто и ничего не объявлял.

– Как-то собрались, – говорила всем довольная Зоя.

Спрашиваю:

– И во сколько начали служить?

– Где-то тридцать пять минут пятого, – ответила она.

Это означало, что к службе никто не готовился, все произошло спонтанно (а начало вечерней в четыре ровно). И, как позже я узнал, репетиций церковного хора тоже никто не проводил. Репетиции были только в фабричном хоре, но из него никто в церковь ходить не хотел. Пришли и ладно. Книги открыли и службу прочитали. Нас накрыла обида.

– Неужто нельзя было позвонить Галине Михайловне, она нам бы сказала.

Ответа мы не получили. До беженцев «оттуда» никому не было дела. В следующее воскресенье мы вновь поехали на службу в Яму. Там пел хор и явственно ощущалась благодать Божия. Потом я узнал, вечерней службы по субботам не было достаточно долго, несколько лет подряд.

Я привык хотя бы шесть-восемь раз в неделю посещать службу, но в поселке идти было некуда. Только в воскресенье. И напоминало все это беззаботную чайную или безумную богадельню, где большая половина лишилась страха Божия. Дефицит служб быстро дал о себе знать. Тело стало разваливаться, а боли только усилились. Порой они были нестерпимыми. Мои крики вызывали у соседей ужас. И меня быстро записали в сумасшедшие.

Когда-то после страшной болезни, чуть не отправившей меня в могилу, я поехал на соборование в Никольское, что за Волновахой. Монастырь схиархимандрита Зосимы (Сокур). Было седьмое декабря 2009 года. Я не был там одиннадцать лет. В тот день Бог собрал не одних тех, кто только берет, но может что-то давать взамен. Они научились и уже жили не для себя, а для других и могли отдать то, что им дорого. Это редкость в православии, хотя именно это провозглашается: «жить для других, не для себя, служить ближнему и дальнему». Но никто так не делает. Отсюда постоянный источник конфликтов на приходах. Провозглашают одно, а делают другое. Люди приходят в церковь за здоровьем, деньгами, свободой от какой-то проблемы. И по привлекающей благодати они в скором времени получают просимое. Но отдать свое здоровье кому-то за так, свою свободу, свое право на работу, свою семью, жизнь своих детей. Это нет. Я что, ненормальный? Брать, рвать, хватать. Но только не отдавать. Вот принцип приходящих и служащих в храмах. И если всего этого их лишить, они проклянут Бога. И возненавидят его до мозга костей. Как это сделал бывший клирик Ростовской и Новочеркасской епархии гей Александр Усатов.¹¹

Поэтому я сказал матери:

– Надо идти в этот храм. Посмотрим, что приготовил нам Бог.

На той литургии кто-то из старших заметил, кажется просвирня, что я знаю службу и легко подпеваю хору. Тут же донесли настоятелю отцу Михаилу и он позвал меня на клирос. Но я отказался. Тогда Зоя сама пришла ко мне и взяв за руку, привела к остальным. Был уже отпуст и меня заставили читать благодарственные молитвы по причащению. Увидев, что выходит неплохо, меня оставили на клиросе. С благословением петь на службах. Я сильно удивился. Потому что видел – на это воли Божьей нет. Меня «благословили» против Бога, нисколько не стыдясь этого. Погибнет и черт с ним. Главное, чтобы нам было легче. Пусть попотеет ради нас!

Все это я рассказал на исповеди отцу Петру, а в ответ услышал:

– Помогите священнику.

И ни звука больше. Еще одно «благословение». Я удивился. Оказывается, игумен Петр хорошо знал настоятеля Спаса Преображенского храма поселка Лобова (через дисциплинарную комиссию). Через некоторое время сказал о своих сомнениях на исповеди иеромонаху Прокопию. Ему я доверял за его доброту.

– Давай пой. Ничего, что службу не знаешь. Научишься. Вот тебе мое благословение.

Так я получил три одинаковых благословения от трех разных батюшек. Обычно эти «благословения» ослепляют, как фотовспышка. Человек ничего не видит и успокаивается: «Батюшка благословил»! А если поразмыслить и спросить себя: «Кто за этим стоит? Кому это выгодно»? Если ответа нет, просто подождать.

Спустя много лет, опозоренный и дважды изгнанный с клироса, я задумался: «А как надо было поступить»? И пелена словно спала с моих глаз. Я увидел, что нужно было сделать, чтобы не искупаться в этом кипятке. Приехали мы в поселок тринадцатого сентября 2014-го, в субботу, пришли вечером к храму, службы нет. Иди и расспроси сторожил, в чем тут дело и утром скажи все епископу после службы. Он бы вмиг сделал бледный вид благочинному и настоятелю за то, что в храме несколько лет нет всенощной. И имел бы я их всех. Не было бы никакого «клироса». Но, потрясенные войной, мы не о чем не думали. И это сыграло злую шутку. Нам и в голову не могло прийти, что приехали мы не в Россию, а в очередную зловонную ямищу, которую нарыл мне мой духовник за девятнадцать лет, пока меня не было в Лобово.

Пришлось замолчать и впрягаться в совершенно новое для меня дело. Чем дальше я втягивался в церковные службы, тем больше искушений стало падать мне на голову. Первыми лукавый мобилизовал собак, мирно лежащих на дороге к церкви. От моего «пения» и чтения на клиросе псы потеряли покой. Они стали бросаться, словно никогда до этого меня не видели. Окружали кольцом и пытались вцепиться. Вынимаешь крест и начинаешь читать молитвы, но это не помогает быстро, время идет и ты переходишь в крик и срываешь голос. А дальше с больным горлом после собачьего ужаса идешь на службу.

У местных жителей мои действия вызвали только раздражение. Даже ненависть.

– Чего размахался, – увидев крест в моей руке, зашипел старый дед.

Зоя однажды принесла на службу фонарик.

– От собак. Разбегаются. Электронным магазином заказала.

Поглядел и понял. Она мучилась от того же, пока не купила легковушку. А меня собаки не оставили в покое. На первое мая 2015 года одна немилая бестия порвала мне штанину и прокусила коленку. До матери дело не дошло. Она завизжала так, что сука ее не тронула. Измученный собаками, написал заявление в милицию. Но оно не помогло. Надо мной просто смеялись, прислав отписку их райисполкома Ямы. Потешались до невозможности. Эти нападения будут только усиливаться временами, когда службы, уборку и топку печи в храме полностью переложат на меня одного.

В двадцатом без колбасы стало лучше не выходить. Когда ее брал, собаки словно испарялись или не обращали на меня никакого внимания. Перед Троицей пришлось всю неделю убирать в храме. В запарке забыл ключи от дома, мать ушла в магазин. Развернулся и побежал за ней. Тут-то и началось. Белая собака кинулась на меня, как будто знала – я без «колбасного оружия». Полчаса она меня гоняла. Не помог ни хозяин с молотком, ни дети. Она вырывалась и снова бросалась на меня. Домой я пришел охрипший, с сорванным голосом, а на утро родительская поминальная суббота. Служба в один голос. Молитвы при таком попущении не помогают. «И молитва моя в недро мое возвратится». Ешь наши подарки до смерти, тварь поганая. Аминь.

Затем мобилизация дошла и до местных ведьм. В начале октября 2014 года меня с утра понесло в «Магнит», намечались какие-то акции. Уже направляюсь к кассе, как вдруг меня просит неприметная на вид женщина за сорок в очках.

– Вон оттуда сверху, подайте мне пожалуйста, Pampers. Высоко, не достану.

Этими штучками меня не раз «угощали» в мариупольских универмагах. Сними, подай, дальше ты внезапно превращаешься в лежачий труп. У нас дома сотрудницы «Ночного дозора» прикидывались глухонемыми. Тыкали пальцем в спину. Подай журнал «Отдохни». Подал. Три дня «отдыхал». Контактное колдовство для лохов в чистом виде.

– Вон у прилавка стоит мальчик, он здесь работает, его обязанность, попросите, он вам снимет.

Та замерла, переваривая информацию. Остановился, мне стало интересно, на какой стадии застряло ее колдовство и что она будет делать? После моих слов «серая птичка» мгновенно потеряла интерес к подгузникам и как ни в чем не бывало направилась к кассе.

Прошло дней десять. Из этого же магазина возвращаюсь домой. Внезапно мочевой пузырь стало рвать на части. А укромного места нет в помине. Дошел до развилки. Еще метров сто и фабричная стена. Но напал невообразимый ложный стыд. Вдруг увидят, разнесут по поселку – этот отливал на русскую землю. Прошла еще пара минут и по ногам потекла теплая струйка.

– Ну и тварь! Приделала все-таки Pampers.

Домой пришел весь мокрый. Рассказал матери. Та в ужасе. В Мариуполе и то не смогли так сделать. Сделала какая-то поселковая ведьма. Очертания ямы стали приобретать знакомый до боли вид. Двадцать лет назад в этих краях не было никого, кто мог бы сносно колдовать. Теперь есть.

Народ постепенно загнали в угол, отобрав право «быть», оставив только «существовать». Это и стало побудительной причиной для многих искать власть над властью властей предержащих. Взять ее из лап бесов в свои руки, упиться всемогуществом, скрутить обидчика в бараний рог. Тотальный контроль и слежка породили появление целого класса таких людей в российской глубинке. Чем больше фактических прав и свобод забирало у своих граждан государство, тем больше людей обращались к магии. Это стало одной из форм скрытого протеста и сопротивления режиму в России. Ведь статей в уголовном кодексе России за практику чернокнижия нет и не будет никогда.

Мне все это было хорошо известно по Мариуполю. Как можно посадить за разрыв аорты роженицы тридцати девяти лет чью-то озверевшую женушку, реально заказавшую конкурентку? Никак! Но той нет и ребенок ее мертв. Пятиминутный фонтан крови так просто не остановить. Не уводи, сучка, чужого мужа, у него своих двое.¹² Риэлтор была бой-бабой, рожала трижды от разных мужиков, никакой патологии брюшной аорты, пока не разбила чужую семью. Сразу «патология» появилась. Но об этом писал только «Приазовский рабочий» в огромной статье и материал не оцифрован.

Или за смерть молодого исполкомовского работника в том же Мариуполе. Здоровяк умер, не дожив до тридцати, погуляв с какой-то исполкомовской крысой. Не захотел идти под венец с мстительной бабенкой. Там, в мэрии, много чего было такого, от чего остатки волос вставали дыбом: блуд, магия, привороты скуки ради. Подставы, хищения в бюджете. Жен своих отдавали на выходные для продвижения начальству. Кто не отдавал, тот враг, а жену тут же гнали на улицу. Плановое сокращение. Мой сосед с шестого этажа был там шофером. Возил мэра и погуливал. Однажды его нашли дома в петле под током за то, что не бросил жену и ребенка ради другой. С записочкой в кармане. Это из семидесятых. А в 2014 году исполком сожгли «террористы-ополченцы», да так и не восстановили. Страшная месть за обращение к чародейству.

При Ельцине такие книги просто покупали. Экзотика в океане нищеты. Жуть: Аксенов, Джуна, Папюс. Полистали и бросили. При Путине забытые фолианты открыли, вызвали смеха ради беса, а он тут как тут. Отдали приказ. Исполнил. Еще и еще. За пятнадцать лет оккультизм породил армию адептов, готовых сжить со света любого. Народ пошел в ведьмаки и к ведьмакам, породив целые волны ненависти к православию и христианству в целом.

Выводы я сделал. В поселке нет служб даже по субботам вечером. В церкви служат раз в неделю. Собираются, попив чая, к девяти. Выходят в двенадцать. Ужас церковного бездействия и породил силу местной ведьмы. Нет защиты. Священник что-то лопочет о ежедневном чтении псалтыри, мол, помогают и псалмы № 26, № 90. Ему невдомек, что вычитать можно и всю псалтырь за день, но благодати церковной службы она никогда не заменит.

О таком можно рассказать только соседке, Нинели Францевне. Она загорелась, спрашивает, как выглядела та женщина. Вновь и вновь объясняю ей. Но предупреждаю.

– Не ищите ее. Она непременно отомстит.

А сам думаю: «Все обернется клеветой и всеобщей ненавистью ко мне одному». Но та пропускает суть мимо ушей. Прошло больше месяца и под новый год та выложила.

– Эта женщина работает в детском садике на кухне. Поэтому и ходит во время работы в «Магнит». Ей рядом, – и назвала известную мне фамилию.

Особого значения ее словам не придал. Чаще всего бес подставляет вместо своего совершенно невинного человека. Прошло недели две. Где-то в середине января шел вниз к «Магниту». Вдруг около пятиэтажек потянуло невообразимой, отталкивающей вонью. Несло из детского садика. Это был запах борща, но сваренный как бы из подпорченных продуктов. Колдунья варила отраву маленьким беззащитным детям, причем внутри садика ничем не пахло. Тогда, учуяв ту невообразимую вонь, понял – соседка отыскала настоящую ведьму. Вернулся домой. И мама варила борщ, но он пах борщом, а не отравой. Борщ ведьмы называется «воспитание». Его варят по книге в местах скопления большого количества людей с целью привить отвращение к церкви. И правда, множество молодых людей в России ненавидят церковь и службу. Попы проигрывают битву за душу, даже не заглядывая в эти кузницы атеистов. А зря! Все начинается именно там – первая прививка против веры в Бога. В семинарии такому не учат. Они и суп сами сварить не могут. Всю жизнь будут кушать кем-то сваренное и им поданное.

Но собаки и колдовство были только верхом айсберга. Я не мог привыкнуть к «чайным службам» (большинство старух пили чай перед походом в храм, а вдруг не вернемся), поэтому упросил священника начинать пораньше. Один раз мне пошли навстречу, но дальше это вызвало всеобщее раздражение. Приехал из Украины и свои порядки наводит! Не понравилось. Все хотели спать, а не вставать на час раньше. Это было только начало. Я спросил Нинель Францевну, как было до этого священника.

– Все было строго. Приходили к восьми.

– А вечером?

– В четыре?

– Всегда?

– Ну конечно!

– Значит, это только при отце Михаиле началось?

– Да, он не любит рано вставать, – неохотно пояснила Нинель Францевна.

– И ездить дважды на день в Лобово, – едва скрывая раздражение, продолжил я.

– Но, Олег, он же говорит нам, что дома вечером все вычитывает.

– Это отговорки, чтобы только не служить вечером в храме. Мы то с чем остались? Без вечерней. А нет вечерней, утром не будет прихожан, потому что благодать в пустых храмах не обитает.

Устало поглядел на нее. Говорить им всем что-либо было бесполезно. Село: огород, коза, куры, дети. Все, что им было нужно, это требы по воскресеньям за себя и детей. А идти еще и вечером на службу. Какой дурак пойдет. Суббота помывочный день! Епархия далеко, Бог еще дальше, а мочалка рядом.

Весной Зоя все чаще и чаще стала пропускать службы. Ей категорически нельзя было напрягать голос. Она ждала ребенка. Пришлось как-то выкручиваться, если хочешь всенощную. Я не знал церковной службы и не мог ее составлять, поэтому пришлось искать альтернативу служебным книгам. Помог мой ученик Виталий. Он пару раз принес ноутбук со скачанной в Интернете и кем-то заранее составленной службой. На сайте «Последования.ру» «http://posledovanie.ru/posledovaniya/posledovaniya-2015/» я и нашел то, что мне нужно. Только одна неудобь – пришлось таскать с собой ноутбук. С этого и началась настоящая война лобовского прихода за право жить как им вздумается. Нинель Францевна и остальные из десятки все видели, но вида не подавали Их это не напрягало. Всем было интересно, как меня будут убивать и как я буду сучить ножками при этом. Мне и в голову тогда не могло прийти, что в этом крошечном храме есть настоящая Хозяйка, держащая в узде не только храм, но и весь поселок. Хватка у бывшей продавщицы была железная.

Оторвусь на миг. Сегодня седьмое июня 2020 года, Троица. Прошло уже пять лет с начала этой войны. Второй день, третью службу подряд я читаю, пою, выношу свечку и подаю кадило совершенно один. Еще убираю, ношу воду и дрова, топлю никуда не годную печь и стою за прилавком, пока кто-нибудь не сменит меня. В субботу утром в храме оказался воробей. Залетел днем раньше, пока я проветривал храм. Так и бегал за ним с полчаса, пока Святая Матрона не изловила его. Слегка притиснул птаху полкой с книгами, там он и попался. Вынес его на улицу, он вырвался у меня из рук, забился в траву, а лететь не может. Посадил его на ветку, строго приказав в храм больше не залетать.

За пять лет война против одного превратилась в войну принципа – уходи с нашей территории. Ополчились всего-то трое: просвирня Фотиния, регент Зоя и чтец Ярослав. Загонная охота по принципу: ждать, пока от служб в одиночку не сорвется. А там мы тут как тут. Или мы хозяева этих развалин или никто. Подговорим последнего чтеца, Валеру: сиди дома. Одному ему долго не продержаться. Если мы тут загибались, пока не отдали бесам всенощную, то должен же и он когда-нибудь загнуться.

Завтра день Святого Духа. Посмотрим, кто придет проверить, издох я или нет? И точно. Валера позвонил настоятелю. Сказал, что на Троицкую субботу вызвали на работу. Лесничество на Троицу не работало. А его как след простыл. Вместо него утром под видом покупателя литургийных услуг, ладана и свечек зашел бывший пономарь этого храма, Вадим. На тот момент я еще был не раскурочен полностью, доносить было не о чем и он быстро ушел. А старушка Зоя, посмотрев ему вслед, выдала кое-что из старой песни про все православные храмы.

– Эта церковь нечистая!

Я остановился и поглядел на нее.

– Да вот, тут лет двадцать тому назад служили два молодых попа. И прямо в церкви они поимели молодую бабу. Вдвоем. А она пошла и всем тут же все и доложила.

Он неожиданности немею. Но равнодушным голосом спрашиваю.

– Монахи или белые?

– Белые, – уточняет увечная Наталья.

Было видно, что грязь эта была им приятна. Грязью жил весь этот поселок, он валялся в ней и питался ею. Копание в чужом белье было основным развлечением местных жителей.

Я остановился. Что-то мне говорили о двух попах, которых милиция из храма силой выгоняла. Одного принудительно вывезли во Владимирскую область, про второго уже не помню. Он еще всем угрожал и кулаками махал. И это помнили. Смотрите, вот они какие, попы! И церковь их такая же! Посмотрел на собирательницу грязи.

И вспомнил свое первое житие в Лобово в начале девяностых. Если одни готовы были смеяться над спровоцированными попами, то другие вначале наблюдали за мной: ну с кем он переспит? Ей лавры победительницы и всеобщее уважение – затащила в постель. Но шли дни, месяцы, годы, а учитель-красавец ни с кем ни спал. Пошли слухи. А потом я заболел от голода, похорон и постоянных нервных потрясений в школе. За год три или четыре госпитализации. К лету я превратился в изможденного военнопленного из поселкового концлагеря. Одна из учительниц с высшей категорией быстро оценила ситуацию:

– Все. Истаскался.

Видя безнадежность положения, купил билет и засобирался в Мариуполь. На ногах я уже не мог долго стоять и бегать. Ноги превращались в ходули и я летел на землю. Температура тридцать восемь и кровь в моче.