Зарубки памяти на скрижалях истории. Алгоритмы и ребусы русофобии Запада

© Мальцев Н.Н., 2016

© ООО «ТД Алгоритм», 2016

* * *

Предисловие

Пока я пишу эти строки, по христианскому календарю на дворе стоит прохладный май 2016 года. Мало кто помнит и знает, что 316 лет назад, во времена, предшествующие царствованию Петра Первого, на Руси был собственный календарь и собственное древнерусское летоисчисление. Сегодняшний 2016 год соответствует 7524 году древнерусского летоисчисления. Другими словами, в 7208 году царь Петр Первый своим указом выкинул из древнерусского календаря 5508 лет и с 1 января ввел христианское летоисчисление по западноевропейскому образцу. Таким образом, из 7208 года собственного летоисчисления Русское государство перешло в 1700 год европейского летоисчисления, берущего свое начало от земной жизни Иисуса Христа. По логике здравого смысла, не может быть такого, чтобы предыдущее летоисчисление в 5508 лет имело место в реальной истории, но не имело под собой никаких исторических фактов. Однако там, где начинается официальная, признанная современной наукой история Древней Руси и русского народа, там здравый смысл не работает. О петровской реформе календаря 1700 года, урезавшей русское летоисчисление на 5508 лет, если мне память не изменяет, я узнал ещё со школьной скамьи. Надеюсь, что и современных школьников по предмету истории России информируют о петровской реформе летоисчисления. Но никогда школьные учителя и официальная наука не расскажут нам о том, откуда у царской России появился столь древний календарь и какими событиями наполнены эти 5508 лет урезанной истории России?

Мне в школе рассказывали, что вплоть до «изобретения» Кириллом и Мефодием в 863 году н. э. кириллического письма все славяне, а значит, и русские люди не имели письменности и были безграмотными варварами. Но если русские люди были безграмотными варварами, то откуда же они взяли столь древний календарь и как вели запись летоисчисления? Мне могут возразить, что славяно-русские народы в древности могли каким-то образом ознакомиться с религией иудаизма и взять за основу собственного летоисчисления то летоисчисление, которое лежит в основе еврейской Торы и Ветхого Завета. Но и эта версия не работает. Проверил по интернету. Оказалось, что сегодняшний 2016 год соответствует 5777 году еврейского летоисчисления, приведенного в строгое соответствие с Торой и Ветхим Заветом Библии. По древнерусскому календарю сегодняшний 2016 год соответствует 7524 году. Таким образом, календарь наших предков на 1747 лет старше календаря еврейского народа. Если мы будем опираться на данные современной науки, то не найдем ни одного календаря, который был бы древнее и старше того древнерусского календаря, который был уничтожен царским указом Петра Первого.

К примеру, цивилизация Египта наукой признается одной из самых древних человеческих цивилизаций. Однако древнеегипетский календарь практически на два тысячелетия «моложе» древнерусского календаря. Это означает, что русский народ по крайней мере на целых полторы-две тысячи лет старше всех народов Евразии и Африки. Совершенно очевидно, что никаких вечных исторических скрижалей, на которых бы последовательно фиксировалась история земного человечества от доисторической древности до нашей современности, в природе не существует. Каждая новая цивилизация, а иногда и даже отдельный правитель, как в случае с Петром Первым, разбивали скрижали прошлой истории или стирали с них все ранее написанные тексты и записывали новые.

Так из истории человечества исчезали целые пласты исторических событий прошлых тысячелетий. А в результате таких обрезаний и укорочений продолжавшаяся сотни миллионов лет история земного человечества «скукожилась» максимум до 6–7 тысяч лет. Все наше прошлое покрыто мраком забвения или переведено в народный эпос мифов и сказаний.

Причем яростным сторонником такой обрезанной версии истории земного человечества выступает сама мировая наука. Сотни и даже тысячи сохранившихся на всех территориях земного шара мегалитических сооружений, пирамид, дворцов и храмовых комплексов, древних карт поверхности земного шара, письменных артефактов и артефактов археологических находок, надписей на русском языке на пирамидах и храмовых комплексов официальная мировая наука или умалчивает и отвергает, как подделки, или сокращает их время появления таким образом, чтобы они укладывались в их общенаучную мировую парадигму. В этой парадигме не предусмотрено никаких технических превосходств наших далеких предков над современными учеными и достижениями современного научно-технического прогресса. По данным официальной науки, не было рептилоидных инопланетян, не летали «виманы», не велись войны с использованием разрушительного оружия и не было других исторических событий, которые упоминаются в индийских и славяно-арийских ведах, в мифах древней Греции и в других эпических источниках народов земного шара.

Что же остается делать, чтобы хотя бы примерно восстановить историю земного человечества? Сразу же скажу, что реставрировать историю, как художники реставрируют старую картину, с которой в некоторых местах слетела краска, а общая картина сохраняется, невозможно никакому гению. Общей картины у истории человечества нет, а те письменные и архитектурно-технологические скрижали, на которых древние цивилизации писали свои исторические события, разбиты вдребезги, уничтожены потопами и оледенениями или сожжены в огне умышленных поджогов. От понятных скрижалей остались лишь жалкие осколки прошлого, которые называются артефактами. Каждый исследователь тайных сторон человеческой истории по авторскому праву свободы выбора и близости к Богу раскладывает эти осколки артефактов в своем разуме, как ему бог положит на душу, и, руководствуясь подсознанием души человеческой, получает на выходе не подлинник реставрированной истории, а её авторскую реконструкцию.

Сколько есть в наше время независимых исследователей тайных сторон человеческой истории, столько существует и разновидностей исторических реконструкций. Этого не надо бояться и не надо отвергать эти многочисленные реконструкции, как априори ложные. Если читатель искренне хочет понять историю, то он обязан изучить как можно больше индивидуальных реконструкций и выработать свою, которая может и не совпадать ни с одной из тех реконструкций, которые он изучал. В этой работе я попытаюсь изложить собственную реконструкцию исторических скрижалей, которая коренным образом отличается от всего множества других реконструкций, которые мне удалось изучить как с помощью религиозно-ведических источников или с использованием материалов лекций на You Tube других исследователей тайных сторон человеческой истории, так и с помощью гипотез современной науки. В основе моей реконструкции лежит твердая вера в особое предназначение православия как главного представителя Бога Всевышнего, духовной опоры и защитника Его интересов в среде земного человечества. В своей исторической реконструкции я также исхожу из того, что земная и инопланетная жизнь, как и все человечество от древности до современности, возникли не сами по себе, а как необходимый элемент божественного Промысла.

Особое место я отвел некоторым биографическим фактам собственной жизни и обобщающим воспоминаниям о советском периоде нашей недалекой истории. Сейчас мне исполнилось 73 года, и я являюсь свидетелем советского прошлого от середины прошлого века вплоть до гибели и разрушения Советского Союза и восточноевропейских стран социалистически-коммунистического уклада. Сейчас к идее коммунизма я отношусь отрицательно. Это была оформленная в материалистическое правдоподобие утопия, специально придуманная для обольщения православного русского народа и других народов СССР и стран мирового содружества. Но не все так просто! В моем историческом прошлом, неразрывно связанным с историческим прошлым советского народа, было так много хорошего, что я просто обязан поделиться своими воспоминаниями об этом периоде нашей недавней истории. Дело в том, что начиная с ельцинской эпохи на советское прошлое обрушилась такая черная ложь её неблагодарных сынов и пасынков, что просто необходимо довести до молодых читателей, незнакомых с жизнью советского народа, личные ощущения прямого свидетеля безо всяких прикрас и прибавлений. Поразительно, но при всяком отсутствии бытового комфорта я испытывал в советское время непередаваемое чувство уюта, радости и уверенности в своем будущем. Вот эти чувства и постараюсь зафиксировать в своих свидетельствах о советском прошлом.

Часть I
Биографические заметки о становлении личности

Глава 1
Ностальгический экскурс в советское прошлое

Годы детства и юности

Моя жизнь началась в 1943 году. В широком смысле слова я являюсь общественным продуктом советской системы образования и советских социально-общественных отношений. Родился в крестьянской семье и крещен как православный ещё в младенческом возрасте. Мать и бабушка были верующими людьми и держали в доме иконы. Деревянная сельская церковь была разрушена, когда мне было лет пять отроду. Маму в довоенном ликбезе научили выводить каракули своей подписи, и на этом её образование закончилось. Читать она не умела. Бабушка была полностью безграмотна. Да жизнь в деревне и не требовала образования. В тяжелые послевоенные годы мать круглый год без выходных и отпусков работала в колхозе. Бабушка тоже с утра до вечера занималась домашним хозяйством и трудилась на огороде. В расположенной от нас километрах в 7–10 деревне, говорят, сохранилась церковь, также работало несколько церквей и в городе Тамбове. Но по недостатку времени и занятости мама и бабушка никогда не уходили на богомолье, ради того, чтобы принять участие в общем церковном богослужении. Особо усердно молиться им было некогда. Перед ликами избяных икон и молились мама и бабушка, как правило рано утром или перед сном, отдавая молитвам не более пяти-семи минут своего житейского времени.

Отец прошел всю войну солдатом. Демобилизовался из Германии в конце 1945 года старшим сержантом. Не получил за годы войны ни одного ранения, однако в Бога не верил и до конца жизни оставался атеистом. Но у отца тоже была вера. Он верил в науку и научные знания. Перед войной отец окончил курсы трактористов-комбайнеров, но после войны по учебным пособиям и природной смекалке достиг такого технического совершенства, что исполнял должность механика, а затем и инженера. Скорее не по должности, а по факту отец имел глубочайшие технические знания по всем видам сельхозтехники и классно владел всеми специальностями, необходимыми для жизни в сельской местности. Отец вызывал у меня восхищение. Я видел, с каким уважением к нему относились на работе в МТС, а также и односельчане, которые даже в праздничные дни или по вечерам рабочих дней приходили непрерывной чередой за советом и с просьбой что-нибудь изготовить или отремонтировать. Может быть, по неверию отца, а может быть, под воздействием воинственного атеизма советской власти, но мама и бабушка никогда не принуждали меня молиться вместе с ними. Тем не менее советские праздники не считались праздниками, а православные христианские праздники дружно отмечали всей семьей. Отец, хотя и был атеистом, не возражал против религиозных праздников.

Я всегда ощущал себя православным верующим, но так получилось, что через обожание отца и его технических знаний в моей детской душе так и не проснулась тяга к религии. Моя православная вера не исчезла, но надолго упряталась где-то в глубинах подсознания моей детской души. Этому уходу в тень веры в Бога способствовало то обстоятельство, что через восхищение отцовскими знаниями я приобрел веру в науку. Значительно позже, уже на склоне лет, я отчетливо понял, что хотя большинство людей считают себя самодостаточными и независимыми мыслителями, но это мнение обманчиво. На деле это не соответствует действительности. Ход наших мыслей и суждений и наши выводы по тем или иным жизненным ситуациям, по всему спектру интересов нашей личности, опираются на веру в те фундаментальные идеи, которые вложены в нас близким окружением или образованием. Вера в наборы каких-то идеалов и идей, которые укоренились в наших душах, главенствует над ходом наших мыслей, когда мы оцениваем общественные явления, будущее нашей страны и земного человечества, оцениваем собственные жизненные поступки или планируем наше индивидуальное будущее.

Вера в набор идеалов и идей сужает аналитические способности нашего разума. Однако мы не в силах освободиться от веры во внутренние идеалы. Поэтому мы автоматически отбрасываем или определяем как несущественные все события и явления, которые не вписываются в нашу парадигму внутренней веры, а всякое даже незначительное и второстепенное событие, совпадающее с нашей парадигмой внутренней веры, превращаем в существенное и главное. В советские времена я вовсе не замечал, что все жизненные идеалы нашей внутренней парадигмы веры, включая и весь спектр общественных и естественных наук, конечно, кроме веры в Бога, частично ложны или недостоверны. Философ Кант прав: «чистого разума действительно не существует». По этой причине каждый человек атеистического склада мышления, что бы он ни анализировал и над чем бы ни размышлял, в своих выводах очень далек от истины. То же можно сказать и о людях, подобных мне в молодости и моей взрослой жизни во времена СССР. То есть о таких людях, которые формально принадлежат православию, иудаизму или исламу, но, обольстившись наукой или социальными идеями, осознанно упрятали свою веру в Бога в глубины подсознания и верят в какой-то конгломерат научных и общественных идеалов. Способствовало укреплению этой веры в науку и неутихающая советская пропаганда атеизма как в школе, так и вне стен школы.

Чему меня научила деревенская школа

В деревне под Тамбовом, где я родился, была лишь начальная четырехлетка. Мне было два года, когда закончилась Великая Отечественная война с Германией. Мать практически без выходных работала в местном колхозе. Отец вернулся с войны лишь в конце 1945 года и тоже сразу же стал работать механиком в МТС. В раннем детстве я жил с родителями и бабушкой в деревне Козьмодемьяновка, в избе, стены которой были сложены из крупных блоков. Блоки формировались из смеси глины и соломы и назывались саманами. В наше время такие дома – большая редкость даже для самых бедных деревенских жителей. Крыша избы тоже была покрыта соломой. Таких крыш в наше время нигде не встретишь. Их прекратили строить из-за высокой пожароопасности и малых сроков службы. Через пять лет солома сгнивала под солнцем и дождями и требовала полной замены. Деревня находилась в семи километрах от железнодорожной станции Сабурово и примерно в 25 километрах от города Тамбова. Несмотря на такую близость к городу, электрического освещения не было, и мы пользовались керосиновой лампой. Мать работала в местном колхозе, а отец работал в Машинно-тракторной станции, расположенной вблизи станции Сабурово.

Родителей я видел лишь поздними вечерами. Я даже сомневаюсь, что в колхозе были выходные. Отец в весенне-летний период работал разъездным механиком походной мастерской и иногда, когда находился в наших краях, заезжал днем пообедать. Зимой он ремонтировал технику в МТС и дома появлялся редко. Мама и бабушка были малограмотными. Мама буквы знала, но никогда даже не пыталась учить меня грамоте, а отцу было некогда заниматься моим обучением. Тем не менее ещё задолго до того, как пойти в первый класс, примерно с 3–4 лет, я освоил азбуку и ещё до школы, чтобы показать родителям свою грамотность, вечерами читал им статьи из газеты «Правда», мало понимая смысл содержания. Конечно, начальные знания я получил не из воздуха или от потусторонних сил.

Дело в том, что впритык к нашей избе была прилеплена такая же самановая изба, где жили с матерью мои старшие по возрасту двоюродные братья. Витя был старше меня на шесть лет, а Коля – на три года. Их отец, родной брат моей матери, погиб на фронте. Мать моих двоюродных братьев также с утра до вечера трудилась в колхозе. Несмотря на такой ежедневный труд, в доме братьев была страшная послевоенная нищета, а сами они были всегда полуголодными и не ели вдоволь даже обыкновенного черного хлеба. Я думаю, что они выжили, потому что наша общая бабушка, которая жила совместно с моими работающими родителями, их постоянно подкармливала. В семье я рос один и, видимо, когда научился ходить, мешал бабушке выполнять работы по домашнему хозяйству. Одного меня надолго оставлять было опасно. Долгими зимами, бабушка собирала узелок продуктов, клала туда краюху хлеба и отправлялась вместе со мной в гости к моим двоюродным братьям. Чтобы попасть в их избу, по улице надо было пройти метров 10. Она передавала узелок с продуктами старшему Вите и просила его присмотреть за мной и занять меня чем-нибудь пару часов, пока она занимается по хозяйству.

Отводила она меня в избу моих двоюродных братьев скорее ради их подкормки, но и мне в их обществе было веселее. Никаких игрушек в моей избе и избе моих братьев никогда не было. Витя учился в местной начальной школе. Он часто выполнял за столом домашние задания, а мы с Николаем придумывали игры и занимали себя, чем могли. Когда мы ссорились, он давал нам букварь. Показывал и называл какую-нибудь букву и предлагал запомнить. Букварь меня очень заинтересовал. Я и сам подходил к Вите, показывал очередную букву и просил его произнести её название. Так голодной и холодной зимой 1946–47 года, будучи в возрасте трех лет, мне удалось изучить и запомнить все буквы русского алфавита. В весенне-летний и осенний период посадки, окучивания, уничтожения сорняков, а затем и уборки картофеля я физически не мог следовать за бабушкой.

Одного она меня тоже оставить не могла. В сентябре 1947 года двоюродный брат Коля пошел в первый класс. Витя учился слабо. Его во втором классе оставили на второй год. Такая система была повсеместной. Многие хронические «второгодники» сидели в каждом классе по два года и завершали начальное образование только в 15-или 16-летнем возрасте. Витя не был хроническим второгодником, но во втором классе и он задержался. Причин я не помню, но, вероятно, у него просто не было обуви и верхней одежды, чтобы в зимнее время 1944–45 учебного года посещать школу. Беднота в деревне была такая, что ни у одного ученика не было настоящего портфеля. Вместо портфелей использовали холщовые сумки, сшитые родителями из старых вещей. В весенне-летнее время и даже в первый месяц осени вся деревенская детвора ходила по улице исключительно босиком, в том числе и на школьные занятия. Я настолько привык к детскому босячеству, что и, переехав позже в пристанционный поселок, в семи километрах от моей деревни Козьмодемьяновка, вплоть до окончания Сабуро-Покровской десятилетки в теплое время не пользовался никакой обувью. Для посещения школы и для поездок в город, конечно, обувался, но обувь меня тяготила и, можно сказать, даже лишала какой-то внутренней свободы.

Как только выдавалась возможность, я сбрасывал постылую обувь и сразу чувствовал облегчение. Даже усталость пропадала. Так надолго впиталось в меня мое босоногое детство. В дни деревенского детства начальная школа была рядом, не более чем в четырехстах метрах от нашей избы. Но все равно в зимнее время без обуви и без верхней одежды преодолеть это короткое расстояние было невозможно. Вот по этой причине не только Витя, но и многие мои деревенские сверстники не могли посещать школу и оставались второгодниками. Если мне память не изменяет, то бабушка договорилась с учительницей, и Витя с Колей уже в трехлетнем возрасте брали меня с собой на школьные занятия. Видимо, учеников было мало или не хватало учителей, потому из экономии ученики всех четырех классов находились в одном помещении, а занятия вела одна учительница. Это частое присутствие на занятиях и помогло мне в трехлетнем возрасте не только освоить азбуку, но и научиться читать газеты. Сколько я ни напрягал память, чтобы вспомнить что-то негативное, какие-то обиды на нищету и полуголодное детство и меня самого, и моих сверстников, но ничего негативного не открывалось. Не знаю, может, это свойство моей личной памяти, выбрасывать и стирать все плохое, а оставлять только хорошее, но во мне сохранилось только ощущение счастья. Такое же счастье я ощущал и в моих деревенских сверстниках.

Если бы в жизни возможно было чудо повторения своего прошлого, то я не хотел бы изменить в своем прошлом ни одного мгновения. Моей ностальгии по детству нисколько не мешает голод, нищета и суровый быт деревенской избы без ванны, туалета и даже без электрического освещения. Все это я вспоминаю со счастьем и благодарностью. Другой вопрос, а выдержал бы я из сегодняшней старости суровые условия детства, если бы чудесным образом перенесся в то далекое послевоенное время в своем преклонном возрасте? Выдержать, может быть, и выдержал, но пережил бы тяжелый стресс от дискомфорта бытовых условий. И виновно в этом было бы не мое сознание, а достигнутый комфорт бытовых условий современной цивилизации. Совершенно уверен, что бытовой комфорт разлагающе действует на наше сознание и способствует духовной деградации. Не избежал этого и я.

Я думаю, что нет на Земле человека, который бы ещё с раннего детства не поражался красотами окружающего нас мира и ни разу не поинтересовался у своих родителей, учителей или друзей и знакомых тайнами ночного неба, тайнами Луны и звезд или не расспрашивал взрослых и сверстников, что такое Солнце и что кроется в бездонных пространствах того космического небосвода, который окружает нашу Землю? Если говорить о самом себе, то мой детско-юношеский интерес к таинству звезд и таинствам Вселенной был вполне удовлетворен школьной программой по астрономии, математике и физике. В то же время в те юношеские времена я проявлял жадное любопытство к техническим наукам. Уже перейдя в среднюю Сабуро-Покровскую школу-десятилетку, буквально проглатывал от корки до корки такие журналы, как «Техника-молодежи», «Наука и жизнь» и другие журналы из научно-популярной серии. Родители по моей просьбе оформили мне подписку на ряд научно-популярных журналов для взрослых и для молодежи.

В середине прошлого века даже для низкооплачиваемых деревенских жителей была возможность оформить подписку на любые периодические издания, в том числе на газеты и периодические научно-популярные издания, потому что годовые подписки на них стоили сущие копейки и никак не влияли на семейный бюджет. Где-то с шестого-седьмого класса я ежемесячно получал научно-популярную периодику. Но мне этого казалось мало. Я шел в библиотеку, брал на дом подшивки научно-популярных журналов за прошлые годы и с великой жадностью проглатывал их, как самую захватывающую художественную литературу. При этом у меня никогда в школьные годы не возникало сомнений в истинности тех законов и тех формул, которые приводились в школьных учебниках или в научно-популярной литературе, я их принимал практически без всякой доказательной базы.

Учебники если и давали доказательства истинности, например, основных законов ньютоновой механики, закона всемирного тяготения Ньютона, закона сохранения энергии, как и всех других физических законов поведения механических и полевых форм материи в виде магнетизма, электричества и света, то очень в слабой и примитивной форме. Зато в учебниках присутствовали портреты великих гениев науки, их даты жизни и смерти с кратким описанием их научной деятельности и открытых ими законов. Все это действовало магическим образом на неокрепшее юношеское подсознание и разум, и я воспринимал научные законы с полной убежденностью в их истинности и доказанности. Вспоминая себя в школьные годы, я бы сказал так: в те времена я воспринимал законы науки, определяющие поведение и взаимодействие механических и полевых форм материи в тех или иных условиях окружающей среды, даже не как алгоритмы, установленные и открытые живыми людьми научного сообщества средневековья, а как самые проверенные религиозные догмы и постулаты, которые не нуждаются в дополнительной проверке.

Совершенно определенно можно сказать, что моя любовь к науке базировалась на полной и безусловной вере в научные авторитеты ученого сообщества. Тем не менее после окончания десяти классов деревенской средней школы я не чувствовал себя человеком, имеющим достаточно полные систематические знания по основным физическим предметам средней школы. Попробую объяснить эту свою неуверенность отрицательным влиянием бросивших ещё семилетнюю школу друзей моего деревенского детства, а также собственным школьным окружением. С самых первых классов я никогда не был «зубрилой», а обходился довольно быстрым пониманием сути вопроса. На выполнение домашних заданий тратил минимум времени. Где-то до четвертого класса был круглым отличником, и это очень льстило моему детскому самолюбию.

Однако учиться на отлично среди подростков нашей школы было непрестижно. Шли голодные и холодные послевоенные годы, в которых значительная часть деревенских подростков была «свободной» от школы безотцовщиной. Даже те подростки, которые учились, воспринимали школу как не нужную обузу и повинность. Других друзей у меня не было, и вскоре я занял такую же позицию, мягко говоря, прохладного отношения как к школьным занятиям, так и ко всем школьным мероприятиям. Пионером я никогда не был. В комсомол меня принудили вступить учителя, но никаких комсомольских «нагрузок» и поручений я не нес, а от собраний увиливал всякими возможными способами. Как круглый отличник с первого по пятый-шестой классы, я выглядел белой вороной среди подавляющей массы моих друзей-сверстников, которые были в основном троечниками и даже двоечниками. Начиная примерно с пятого-шестого класса под влиянием своих бросивших даже семилетнюю школу уличных товарищей и слабо учившихся сверстников-одноклассников я тоже охладел к школьной учебе и стал безразличен к отличным оценкам.

В нашей деревенской среде не было принято, чтобы родители читали нотации, проверяли дневники или выполнение домашних заданий. По крайней мере, в моей семье родители прекрасно знали о моих способностях к учебе и поэтому никогда не довлели надо мной, не проверяли мой дневник и не читали мне долгих нотаций. Все их напоминания об учебе были чистой формальностью. На самом деле мне была предоставлена полная свобода выбора. И эта полная свобода была главным и довлеющим фактором моего становления как взрослого и самостоятельного человека. Всякие свои ответственные и даже безответственные шаги я с раннего детства принимал не по рекомендациям или внушениям родителей, учителей или собственных друзей, а только по внутреннему убеждению на основании интуиции и размышлений собственного разума.

В то же время родители всегда были для меня высшими морально-духовными авторитетами. Я чтил их авторитет, поражался их высочайшей нравственности и праведности в повседневной жизни, поражался чистоте и спокойствию их личных взаимоотношений и взаимоотношений с односельчанами и родственниками. Но выбор я делал самостоятельно, и, как правило, родители никогда и не советовали мне, куда поступать и какую избрать специальность. Что я могу твердо сказать, так это то, что родители очень не хотели, чтобы после окончания школы я никуда не поступил и остался нахлебником родителей или стал рабочим местного совхоза или колхоза. Независимо от родителей и я сам не мыслил свое будущее после окончания школы в родительском доме. И это объяснимо повальным пьянством местной сельской молодежи и отсутствием каких-либо перспектив профессионального роста. Да и какой мог быть профессиональный рост в небольшой деревне молодому человеку без высшего или среднетехнического образования и не имеющему никакой рабочей специальности?

Как бы то ни было, но при посредственной учебе по учебным программам шестых-десятых классов средней школы, при регулярных прогулах школьных занятий и при неизменных ежедневных деревенских уличных «тусовках» с «посиделками», танцами под деревенскую гармошку и ритуальными кражами яблок, малины или клубники в соседских садах и огородах я сохранял неизменную тягу к научно-популярным изданиям и мог их запоем читать в свободное время от школы и уличных гуляний. Правда, с таким же ненасытным чувством я поглощал и детско-юношескую литературу, такую, например, как «Всадник без головы», «Два капитана», «Как закалялась сталь», «Разгром», а также работы Дюма и Диккенса. Особенно ошеломляющее впечатление на меня произвели стихи Сергея Есенина и книга Михаила Шолохова «Тихий Дон».

Из-за любви к чтению я дружил с односельчанином Женей Черноусовым, который был на год или два старше меня и так увлекался чтением, что не дружил с деревенской компанией и не участвовал в наших ежевечерних «посиделках» и в краже яблок. Когда бы я к нему ни заходил в гости, он всегда читал очередную книгу. Мне было лень посещать школьную или сельскую библиотеку. Чаще всего я брал у Жени Черноусова рекомендованные им книги и читал их до утра после вечерних гуляний с деревенской компанией. Теперь я осознаю, что использовал бесконечную личную свободу детских и юношеских лет не всегда на пользу учебе, но нисколько об этом не жалею. Из сегодняшнего далека учеба в школе тянулась медленно и нудно. В старших классах школы я всегда был получужим и отстраненным от общешкольных дел и увлечений, потому что все друзья из моей уличной деревенской компании к этому времени бросили учебу в школе. Они или помогали родителям по хозяйству, или просто бездельничали.

Когда я был в своей подростковой компании, то дни были наполнены веселыми и рисковыми внешкольными гуляниями и событиями. Скажу откровенно и о самом плохом. Особым шиком считалось своровать бывшие в употреблении просмоленные креозотом железнодорожные шпалы, которые были штабелями сложены на откосах железнодорожного полотна. Ночью их надо было перетащить на собственной спине на довольно значительное расстояние до поселка, а затем продать по два рубля тем хозяевам, которые собирались ремонтировать свои деревенские избы или строить новые дома из старых шпал вместо самановых развалюх. Добытые деньги тратились без остатка на покупку самогона или денатурата. Особой доблестью считалось в эту же ночь купить на все добытые деньги спиртное и полностью его выпить. Чаще всего таким воровским времяпрепровождением мы занимались с моим закадычным другом Иваном Лучкиным. Он уже бросил школу и работал чернорабочим на железной дороге.