На грани жизни

Предисловие

Об этой моей командировке, оставившей огромный шрам в моей жизни, я хотел написать давно, да всё как-то не решался. Слишком тяжелы для меня эти воспоминания даже спустя много лет. Но написать об этой войне я был должен, так как давно дал себе слово. Слишком часто дела и поступки людей, которых с полной уверенностью можно назвать настоящими, остаются неизвестными большинству. Народу, почему-то, больше интересны перипетии жизни различных ударников капиталистического труда и работников шоу бизнеса. Но писать было трудно. Поэтому для начала я делал небольшие зарисовки, которые вошли в сборник под названием «Война, которой не было». И уже после этого приступил к созданию этого рассказа. Кое-что в этом рассказе может показаться возмутительным, неприемлимым или неприятным. Можно с чем-то соглашаться или не соглашаться. Но я пишу о войне, которая никогда не делается в белых перчатках. Это трудно понять, имея представление о войне только из сюжетов в художественных фильмах или новостных сюжетах. Это совсем по-другому. Это гораздо прозаичнее и страшнее.

НА ГРАНИ ЖИЗНИ

Военно-транспортный самолёт АН-12 скользнул на крыло и стал резко терять высоту. За стеклом иллюминатора в свете отстреливаемых сигнальных ракет проплыли острые выступы скал и, наконец, мелькнул длинный язык взлётной полосы. Под ложечкой противно заныло. Николай нервно сглотнул подступающую к горлу тошноту и поёрзал на неудобной откидной скамье, протянутой вдоль борта. «Да…» – подумал он: «Это не ИЛ– 86 и даже не ТУ-134. Больше напоминает трактор «Беларусь» на хлопковом поле. Да и то, если он попытается взлетать. Скамью могли бы и помягче сделать. Задница за два часа полёта квадратной стала. Это тебе не кресла в аэробусе. Эта посадка больше похожа на падение. Но не может же быть такого? Мы же не падаем? Скорее бы уже сесть на аэродроме». Коля огляделся вокруг, скорее для придания своим мыслям большей уверенности, чем из любопытства. Да и чего любопытствовать, когда эту картину он наблюдал всё время полёта. Везде на скамьях сидели офицеры, прапорщики, солдаты в полевой форме, и у всех на лицах читалось то же, что и промелькнуло в голове у Николая. Люди тревожно ёрзали на своих неудобных сиденьях, нервно сжимали в руках автоматы и крутили головой вокруг. Все явно нервничали. Да нет. Не все. Недалеко, по-хозяйски развалившись на ящиках и мешках, спокойно отдыхала группа военнослужащих в потрёпанной полевой форме без знаков различия. Несколько человек играли в карты, кто– то дремал, а кто-то, закончив чистить автомат, занимался его сборкой. Невысокий смуглый парень встретился взглядом с Николаем и, видимо прочитав на лице всё, ободряюще улыбнулся.

–Не дрейфь, браток, не упадём. В первый раз в наши края?

–Впервые. А почему в ваши?

–А мы уже здесь, как у себя дома. Второй год ковыряемся. В гробу я такой дом видал. А к такому способу посадки привыкнешь. Неприятно, конечно, зато жизнь продлевает.

–Это как? Полезно, что ли, для организма?

–Полезно? – неожиданно развеселился смуглый – Конечно полезно. Если бы эта колымага, как на большой земле, на посадку заходила, её бы уже раз двадцать сбили. Такой подарочек духам был бы.

–Как это сбили бы? Кто? – Николай от неожиданности даже забыл о тошноте.

–Духи, кто же ещё. Э-э, браток, да ты, я вижу, не знаешь, куда едешь. Война здесь.

–Какая война? Мне сказали, конечно, что здесь неспокойно. Но всё под контролем, да и вообще, это нас не касается. Где-то в другом месте стреляют, но там МВД занимается. Какая ещё война?

–Самая, брат, обыкновенная. Здесь везде стреляют. Я, вот, с ребятами из госпиталя еду, с большой земли. Там, будь уверен, не ангину лечили. Да ты расслабься. И на войне люди живут. Голова на плечах будет – ещё внуков женишь. Не суйся, куда не надо – и всё… Меня Ринатом зовут. Лейтенант. Командир взвода сопровождения. У нас часть под Агдамом стоит.

–Николай. Автобат. Командир роты. А где часть, я и сам не знаю. На аэродроме встретят.

–Так мы, Коля, глядишь, ещё и увидимся. Может в рейсы вместе ходить будем. Всё. Сели. Сейчас на рулёжку завернём и выходить будем. Давай, бывай здоров. Свидимся.

Как ни странно, разговор отвлёк Николая от тягостных мыслей и неприятных ощущений. Ощутимый толчок, усиливающийся рёв двигателей самолёта, вкус алюминиевой ложки во рту, тяжесть во всём теле и, вдруг, тишина, мгновенно заполняемая шумом возни пассажиров. Бортмеханик вышел из кабины и, пройдя в хвост самолёта, стал возиться с механизмом откидной аппарели. Зажужжал компрессор, и аппарель, дрогнув, поползла вниз. Яркий солнечный свет ворвался в глубь салона, заставив сощуриться. Вместе с ним в салон проник морозный воздух, расцвеченный запахами подгоревших тормозных колодок, масел, керосина и чего-то ещё. Николай в толпе пассажиров вышел из салона и пошёл по гулкой аппарели в низ. Местный полевой аэродром буквально ошеломил Колю. Прямо на лётном поле кучками сидели на чемоданах и вещмешках солдаты. Десантная группа грузилась в десантную вертушку. Недалеко, с такого же АН-12, сгружали какие-то ящики, а рядом, на другой самолёт, грузили раненных. Строем прошло подразделение под командой, по киношному, усатого старшины. Между вертолётов, грустно обвисших лопастями, устало матерились технари. Толпа прилетевших побрела среди машин, снующих туда-сюда и деловито бегающей обслуги аэродрома. Голова после разговора с Ринатом была до звона пуста, и в этой звенящей пустоте эхом металась одна единственная мысль: «Вот попал, так попал!». Этот сволочь из штаба полка так красиво заливал про прелести командировки на Кавказ и преимущества азербайджанского вина! Да и сам хорош! Да, Коля конечно слышал про то, что где-то здесь вдруг возник конфликт между азербайджанцами и армянами. Не поделили чего-то. Но ведь это ведь они не поделили. Так пускай делят. А мы здесь при чём. Да и происходило это где – то на другой планете, где Николаю и быть не надо. Это там всякие Гондурасы, Никорагуа и Сектор Газа, там война и убивают людей. А для него война закончилась в сорок пятом, когда Коли ещё и близко в проекте не было. Нет, конечно, ещё Афган был. Но он как – то обошёл Коляна, не задев, практически, ни с какой стороны. Друзья там не были, да и сам Коля благополучно отслужил срочную в Рязанском полку ВДВ и поступил в военное училище, под самый выпуск и случился вывод войск. Так что война потенциально Николаю не грозила, а значит и реальной была постольку – поскольку. А тут вляпался по самое нихочу. Приехал, называется в командировочку с открытой обратной датой.

Ринат не торопясь выбрался из неуютного салона АН – 12, со стороны, с интересом рассматривая разношёрстную толпу вновь прибывших. Растерянные лица солдат, нарочито строгие – офицеров. За всем этим ясно читалась неуверенность и смятение. Какой-то майор, выстроив прямо на поле группу солдат, цветистым матом перечислял все кары, которые он нашлёт на солдата, расстегнувшего верхнюю пуговицу воротника. Ну, мастер! Таких многоэтажных матов Ринату давно слышать не доводилось. Жаль, не дали ему закончить. БТР, лихо уворачивающийся от снующих прямо под колёсами военных, чуть не влетел прямо в строй. Сидевший на броне краснолицый дядька без знаков различия сипло обложил самого майора на предмет: «Надо знать, где людей своих строить» и «Понаехали тут». Майор смешался и быстро увёл своих людей с аэродрома. Спектакль закончился, и нужно было искать попутку, чтобы доехать до своей части. Ринат двинулся к выходу с лётного поля и тут заметил санитарную «таблетку», стоящую возле какого – то «борта». Несколько солдат таскали внутрь носилки с раненными, деловито суетились санитары, а под фюзеляжем спряталась от ветра маленькая женская фигурка в солдатском бушлате, одетом поверх относительно белого халата.

–Ксюха! Сколько лет, сколько зим!

–Ринат! Привет! Дай я тебя расцелую. Как ты? Как рука? У тебя же плечо всё разворочено было.

–Ничего. Биопротез поставили. Видишь, как настоящая.

–Как биопротез?

–Элементарно, Ватсон! Изобрели, а попробовать не кому. Вот я и дал пришить. Всё хорошо, только на женщин реагирует.

–Убери руки, болтун! А я и уши развесила. Даже не верится, что мы тебя здесь грузили на борт, а ты в беспамятстве всё автомат искал. А сейчас лапшу на уши вешаешь живой и здоровый.

–Кстати об автомате. Ты знаешь, на большой земле прекрасно без него обходился, а сейчас, как голый.

–У меня в таблетке мой лежит. Если так необходимо, возьми пока поносить.

–Меня захватишь до части?

–Подожди. Улажу формальности и назад. Нет, ну всё-таки выглядишь, как огурчик.

–Как мой аккордеон? Не пропили ещё?

–Нет. Я его подальше закинула. Видеть его не могу. Ты помнишь, Михалыч с большой земли водку привёз, мы пир с танцами закатили. Ты так играл! А через день тебя привезли в госпиталь. Горшков прямо так и сказал: «Не жилец. Если даже и живой останется, руку всё равно оттяпают». Оптимист! Я этот аккордеон видеть больше не могла. Да у нас и не играет никто, кроме тебя.

–Вот это вернее. А то развела нежности. Вы меня точно тогда уже заочно в груз 200 записали. Положили с восемью цинками. Приятное соседство.

–Ты посмотри, он ещё и недоволен! Иди, прогуляйся пока. Я быстро.

Ринат пошел прогулочным шагом по полю, ища среди сонма разномастной толпы знакомые лица.

–Ринат! Ты? – навстречу с распростёртыми объятиями выскочил бывший однокурсник Санька Лошак. – Мне сказали, что ты погиб. Я тебя уже несколько раз помянуть успел.

–Тебе дай только что выпить, ты и бабушку свою каждый день поминать будешь. – прохрипел Ринат, вылезая из крепкого объятия Саши.

–А что? Дело то хорошее. Да ты рассказывай. Меня что, обманули?

–А ты и расстроился. Да ладно, шучу. Что рассказывать? Зацепило крепко меня. Здесь в госпитале вообще даже и не брались, сразу первым же бортом на большую землю. Так спешили, что даже в «Чёрный тюльпан» запихали. А там под доцента попал из военно– медицинской академии, который на таких ранениях диссертацию готовил. Он на мне так натренировался, что, наверное, профессором сразу стал. А ты чего здесь? Летишь куда?

–Да нет. Встречаю пополнение с большой земли. У нас автобат сводный формируется. Должны были прилететь несколько офицеров и солдат. Вот, высматриваю.

–Да это со мной ребята летели. Я с одним познакомился. Пошли.

Они двинулись сквозь хаос толпящихся людей, по-хозяйски раздвигая плечами зазевавшихся пассажиров и встречающих.

–Коля! Рано мы с тобой попрощались. Познакомься, это Саня. Он за вами приехал. Всё, сдал из рук в руки. Давайте, мужики, будьте здоровы. Я побежал, а то там меня уже, наверное, Ксюха обыскалась. Саня, береги Колю.

Ринат побежал назад к «таблетке», где медсестра Оксана уже беспокойно оглядывалась вокруг

Хлопнула дверь кабины и ЗИЛ – 131 влился в колонну машин, выезжающих с территории аэродрома. Заглушая все остальные звуки, над землёй пронеслась пара МИГов, пророкотал тяжёлый вертолёт. Николай, сидя на жёсткой (когда уже кончатся эти жёсткие скамьи!) скамье, из-под полога кузова старался осмотреться. За ними пристроились Урал и два КамАЗа. Хмурый солдат закрыл за ними шлагбаум. Проплыл мимо укреплённый блокпост, над бруствером которого курился дым. В кузов машины ветер забросил аромат испеченного хлеба.

–Хлеб пекут, – сказал кто – то из глубины кузова.

Опять воцарилась тишина. Все вокруг выглядели подавленными, и, казалось, никак не могли прийти в себя. Войну хорошо смотреть по телевизору. Оказаться же в ней сразу после жизни в мире, казавшемся незыблемым – слишком большая нагрузка на мозги. Из-за блокпоста этаким динозавром вынырнул танк и пристроился сзади колонны.

–Там впереди ещё один, а в середине – БТР, – опять донеслось из середины кузова.

–Хоть одно успокаивает – нас охраняют, – ответил кто-то.

Несмотря на морозец, снега не было, трасса была чистой, и колонна ходко петляла по горной дороге. Мимо проносились горы с заснеженными вершинами. Низкие тучи цеплялись за острые выступы скал, оставляя на них клочья ваты. Время от времени попадались блокпосты, на которых солдаты, пользуясь тем, что колонна замедляла ход, кричали, перебивая друг друга: «С Рязани есть кто? С Ашхабада, с Ашхабада есть земляки? Куйбышев! Казань!» С машин им что-то отвечали, и это всё напомнило Николаю базар в его родном южном городе. Звенящая пустота в голове стала заполняться мыслями, сначала отрывистыми и путанными, потом всё более систематизированными. Вспомнилось, как его вызвали к командиру полка, и седоватый, грузный полковник Гицу, глядя в сторону, почему-то несвойственным ему неуверенным голосом сообщил о командировке и сразу же отправил к замполиту. Вспомнилась и слащавая словоохотливость замполита, расхваливающая прелести «командировочки» (так, месяца на два) в компании азербайджанского вина и кавказского гостеприимства (я и сам бы поехал, да начальство не отпустит). Где-то в горах, как на ксероксе размноженная эхом, разнеслась дробь автоматных очередей, что-то глухо бухнуло несколько раз. «Похоже, я здесь на своей шкуре испытаю это кавказское гостеприимство», – мелькнуло в голове. Руки рефлекторно сжали автомат, стоящий между ног.

–Чего без толку за автомат хвататься – произнес Толик, сослуживец из соседней роты – всё равно патронов нет.

–Вот сволочи – выругался Николай – ведь знали, куда отправляют. Могли бы и патроны дать. Хоть на один магазин.

–Что знали – это факт. Помнишь, как замполит юлил? А патроны не дали, чтобы мы с тобой не отказались ехать. Поняли бы, что к чему и забастовали бы.

–Да всё равно бы поехали. Тут забастуешь! Быстро из армии вылетишь.

–А я, если бы знал, куда отправляют, сам бы рапорт написал об увольнении.

–Я, когда срочную служил, рапорт в Афган писал. Командир роты вызвал меня, рапорт на клочки порвал, дураком обозвал и в наряд в столовую отправил.

–Тогда мы и были дураками. Молодыми дураками. Да и ни семьи, ни детей. А сейчас, что со мной случись, моей Таньке куда с детьми?

Мысли сразу же приняли другое направление. Вспомнился дом, семья, и душу обдало чем-то тёплым и приятным. Мимо проплыл очередной блокпост, потом мелькнули вырытые окопы. Вдоль дороги потянулся периметр колючей проволоки, за которой на позициях расположились артиллерийские орудия. Неподалёку стояло несколько вагончиков, между которыми деловито суетились солдаты. Дальше можно было разглядеть парк боевой техники. Следом потянулись ряды палаток, перемежающихся вагончиками-модулями, больше похожими на большие цистерны, уложенные на землю. Их машина замедлила ход и, дав прощальный сигнал остальным, вынырнула из колонны. Где-то впереди, лязгнув, открылись ворота, и они въехали на территорию военного лагеря. Хлопнула дверь кабины, и раздался голос Саньки: «Всё, приехали! Вылезаем!»

Командир батальона спецназа майор Говорухин, или просто Батя, уже давно должен был ходить в чине полковника. Однако природная неуступчивость и обострённое чувство правды сыграли с Игорем Сергеевичем злую шутку. Блестящий офицер, заработавший в Афганистане два ордена Красной Звезды, он мешал всем в мирной жизни. Настоящим спасением для него явился перевод в Бакинский мотострелковый полк. Многомесячная осада полка, выход с боем… Говорухин оказался здесь, словно рыба в воде. Ну и вершиной таланта Бати явилось создание на базе простого разведывательного батальона мотострелкового полка батальона спецназа. Именно такого спецназа, в котором он прошёл Афганскую войну.

Невидящим взглядом Батя уставился в карту, а перед глазами одна за другой проплывали картины прошлого. Вот Говорухин – молоденький лейтенант, выпускник рязанского военного училища воздушно-десантных войск, с интересом смотрит на утренний Кабул, слегка подёрнутый дымкой тумана. Говор на незнакомом языке, аляписто раскрашенные автобусы, странная одежда местных жителей, женщины в чадрах и, режущие глаз своей инородностью, как заноза в теле, танки на перекрёстках. Впрочем, ничто не предвещало близкой войны. Советские солдаты, «шурави», без боязни ходили по базарам и слепли от изобилия в местных дукенах. Да, после скудного выбора товаров на родине, это множество совершенно доступных электронных часов, карманных калькуляторов, портативных магнитофонов, джинсов, батников, кроссовок, да чёрт знает, чего ещё, действительно подавляло. Кто же мог тогда подумать, что через пару дней начнётся десятилетняя афганская война, унесшая тысячи жизней простых советских парней.

Комбат очнулся от своей мысли и потянулся за алюминиевой кружкой, стоящей на столе. Батя любил чай и пил его практически непрерывно. Кружка была пуста и он, чувствуя хлынувшую в душу досаду, крикнул: «Писарь! Опять у меня кружка пустая! Я тебя в строй поставлю! Ты у меня по горам до кровавых мозолей наскачешься!» Писарь, привыкший к таким угрозам невозмутимо подскочил к столу и наполнил кружку. Кузнецов закурил беломорину, глотнул горячий чай и откинулся спиной на стенку обшарпанного модуля, служившего одновременно штабом батальона и жильём. Взгляд упёрся в висящую с потолка на шнуре одинокую лампочку, и Батя с улыбкой вспомнил, как его бойцы притащили с рейда хрустальную люстру и долго уговаривали повесить её в штабе. Всё закончилось тем, что крюк, вбитый в хлипкое ДВП, не выдержал, и только что повешенная люстра рухнула на пол и разбилась.

–Ты, командир, чего такой весёлый?

В комнату ввалился капитан Прошин, начальник штаба батальона.

–Да вот, вспомнил, как мы хотели люстрой наш интерьер разнообразить. Ты подтяни начальника разведки. Давай подумаем вместе, как нам этого Магомеда извести. Я из-за него запарился на ковре у начальства стоять. Да и пацанов жалко. Такие потери из-за этого ирода.

Комбат проводил взглядом начальника штаба и вновь упёрся взглядом в карту. Только теперь мысли его не блуждали по Кабулу 1979 года, а получили вполне конкретное направление. В районе действия соединения работают несколько басмаческих банд, не имеющих единого командования и координационного центра. Идеи никакой они не преследовали. Одно стремление – грабёж. В принципе, хлопот с ними больших не было. В боевых выходах банды периодически уничтожались, на их месте возникали другие. Всё текло своим чередом и стало уже привычным. Да тут, если подумать, что ни аул, то своя банда. Придёшь в аул – смотрят честными глазами и на жизнь жалуются. Слезу прошибает, как они страдают от местных бандитов. А сами норовят за автомат и на «большую дорогу». Всё бы ничего, если бы не появилась в этих местах банда Магомеда. Эта банда появилась сравнительно недавно и отличалась особой жестокостью и изобретательностью. Их не столько интересовали трофеи и оружие, сколько они стремились к полному нашему уничтожению и каждой своей дерзкой вылазкой вселить в нас ужас. Они нападали на колонны, отдельные машины, блокпосты, стараясь захватить как можно больше пленных, трупы которых со следами жестоких пыток находили наши бойцы. Выловить эту банду стало делом чести для спецов. В ход пошло всё. Но банда оставалась неуловимой.

Эти несколько дней, первых на войне, совсем выбили Николая из сил. Организационные вопросы, формирование роты, приёмка с НЗ новых КамАЗов, их техническое обслуживание. Казалось, всё это никогда не кончится. Непривычным здесь было всё, от образа жизни до образа мыслей. Но самым неудобным для офицеров после своих воинских частей было достаточно вольное отношение к субординации, усугубляемое тем, что половина не носила на форме знаков различия. (Оказывается, при проведении боевых операций, или при возможном боестолкновении, знаки различия снимаются. Однако от постоянного сгибания и разгибания усики на звёздочках и на кокардах ломались, а ближайший военторг находится на большой земле. Вот и отличи офицера от прапорщика, а, порой и молодого офицера от солдата. Тут ещё притирка коллектива. Шутка ли: все, от прапорщика до последнего солдата, из разных частей и гарнизонов. Хорошо ещё, что зампотехом роты у него однополчанин, лейтенант Толик Мальцев. Толян ещё в части нравился Николаю своим неунывающим характером. А здесь за эти дни они очень крепко сдружились. Солдатам определили место под палаточный городок, а командному составу выделили два облезлых модуля. В первый же день своего пребывания в лагере война показала им своё звериное лицо. Солдаты устанавливали палатки под бестолковые команды командиров взводов, Коля с Толиком обустраивались в своём модуле, когда шум голосов прервал это занятие. Выскочив на улицу, офицеры увидели толпу военнослужащих, спешащих к КПП лагеря.

–Что случилось? – спрашивал каждого, кто попадался на пути Николай. Люди отмахивались и спешили мимо. Фантазия услужливо рисовала картины, одна страшнее другой.

–Сразу видно, что новенькие, – наконец откликнулся какой-то военный, – наши с боевого выхода возвращаются. С ближнего блокпоста передали. Сейчас подойдут.

Ребята, смешавшись с толпой, тоже стали глядеть на дорогу. Наконец вдали показалась колонна из трёх БТРов с людьми на броне.

–Не дай бог, убило кого, – произнёс один из встречающих с биноклем, – на передке первого БТРа что-то привязано.

Толпа замерла в тревожном ожидании. Колонна приближалась, и уже через несколько минут невооружённым глазом можно было увидеть что-то длинное, завёрнутое в брезент. Край брезента, плохо закреплённый, трепался по воздуху. Ворота КПП открылись, и боевые машины въехали на территорию лагеря. Толпа с тревожным гулом расступилась. На броне сидели усталые, чумазые солдаты. Сверху спрыгнул командир взвода и подошёл с докладом к высокому военному без знаков различия, видимо ротному.

–Кого? – оборвал доклад ротный.

–Смирнов, – так же коротко ответил командир взвода, – уже на выходе из боя. Сразу наповал. Даже не пикнул.

–Напишешь подробный рапорт. Схему приложишь. Занимайтесь, – глухо произнёс сразу осунувшийся ротный и, ссутулившись, как будто взвалив на себя непосильную ношу, пошёл прочь. И тут из толпы раздался вопль. Какой-то боец рванулся из толпы к машине, вцепился руками в окоченевшее тело и запричитал:

–Сёма! Что же ты? Да как же так? Что я тёте Вере скажу? Ты же мне как брат был! Гады! Стрелять их всех! Их давить надо! Всех давить! Что же это, Сёма? Как же ты так не уберёгся? Гады! Стрелять их!

Он рванул к ближайшему солдату и попытался сдёрнуть автомат с его плеча. На нём повисло несколько человек, но боец всё старался вырваться. Солдаты отвязали тело и понесли куда-то вглубь лагеря под стенания друга погибшего, который всё рвался то к Сёме, то мстить… Тело погибшего мерно покачивалось в такт шагам, а из-под отогнутого края брезента в небо глядели невидящие глаза молоденького солдатика. Его обескровленное лицо ещё долго стояло перед глазами.

Этот случай заставил Николая задуматься над тем, что в ближайшем будущем и ему со своим подразделением, возможно, придётся оказаться в бою. Здесь то он и вспомнил про Сашу Лошака, того самого офицера, с которым на аэродроме его познакомил Ринат. Санька с готовностью согласился быть консультантом. Вдвоём они быстро составили программу подготовки роты к боевым действиям, и Николай стал внедрять её в жизнь. Солдаты тренировались молча, недовольно сверкая глазами, а прапорщики почти открыто роптали, ссылаясь на другие роты, где люди спокойно готовили свои машины и отдыхали в свободное время. Коле и самому не очень улыбалось всё своё свободное время убивать на эту подготовку, но лицо убитого солдата постоянно стояло перед глазами, а впереди был первый рейс через раздираемую кровавой междоусобицей страну, и очень хотелось жить самому и сохранить жизнь своим солдатам. Санька часто забегал в модуль к ребятам и. рассказывая о боях, в которых ему приходилось участвовать, практически передавал им свой опыт. Рассказывал Лошак о зверствах духов. В этих краях жестокость по отношению к врагам исторически являлась вполне нормальным явлениям. Во время первых рассказов Саши, Коле казалась ужасной та ответная жестокость со стороны наших солдат. Однако потом он начинал понимать, что, находя своих друзей истерзанными, со следами жестоких пыток и издевательств, солдаты просто не могли не ожесточиться душой. И эта эфемерная идея урегулирования межнациональной розни уже после первых потерь перерастает в реальное оправдание своей войны с духами: «кровь за кровь». Естественно, Николай совершенно не был готов сейчас идти и резать всех подвернувшихся под руку «духов». Он понимал солдат умом. Но душа всё равно протестовала.

–Ничего, – усмехнулся на это Санька, – это до первой потери. Как своего будешь по кускам собирать, так и сердцем поймёшь. Вы, вот, наших спецназовцев за жестокость осуждаете. Не отпирайся, Коля, осуждаешь. Недавно ты такой обличительной речью разразился, мол, не надо уподобляться этим зверям. Так, мол, недолго и самим в зверей превратиться. А вы знаете, что наши спецы чуть ли не в каждом рейде на трупы наших натыкаются. И видят, через какие мучения им приходится пройти перед смертью. Бывает, с рейдов в мешках куски пацанов приносят, чтобы, хоть похоронить по-человечески. Тут озвереешь. Мы ведь тоже, когда часть наша в Баку в осаде была, на лучшее надеялись. Ремни варили от голода, а надеялись. И когда с боем прорывались, стреляли не на поражение, а в воздух, больше для острастки, чтобы под гусеницы не лезли. Только когда по нам огонь открыли, мы в бой вступили. А когда здесь лагерем встали, знаете, сколько атак выдержали! Стольких ребят потеряли, пока не закрепились и пока нас не усилили танками и артиллерией. Самим жрать нечего было, а с местными последним куском хлеба делились. Не понимали тогда, откуда опасность ждать надо. Он тебе в лицо улыбается. А отвернешься – он тебе очередь в спину. У нас на четвёртом блокпосте часовой ночью заснул, так они весь взвод шомполом в ухо… По ночи их головы в лагерь забросали. Меня мои бойцы спрашивают: «Зачем мы здесь? За что воюем?» А я им ответить не могу. Несу что-то про помощь местному населению и долг перед Родиной. Какая к чёрту помощь. Им наша помощь даром не нужна. Мы этому населению землю делить мешаем. А про Родину, это отдельный анекдот. Вы видели, чем нас кормят? Мои бойцы недавно в наряде по столовой стояли. Так вот они мне показали тушу говядины со штампом 1937 года! Вы представляете, сколько раз она в хранилищах замораживалась и размораживалась! Ни вкуса, ни запаха. А махорка – одни палки. Хочешь – кури, хочешь – печку топи. Я про хлеб уже и говорить не хочу. Ребята на блокпостах уже давно сами себе хлеб пекут. Кто кому чего должен: мы Родине, или она нам – это ещё посмотреть надо. Мы здесь не нужны совсем. Все наши потери – бесполезная трата генофонда. Гибнут простые парни, которым ещё семьи создавать и детей производить на свет. А если уж так нужна эта земля нашему СССР, так пусть наших начальничков заменят на толковых командиров и замутят войсковую операцию масштаба республики, а не эти судорожные телодвижения. Ведь нас одной рукой с поводка спускают, другой – на строгий ошейник сажают. Наши начальнички боятся всего, а больше – потерять свои генеральские погоны.

Санька затянулся самокруткой и замолчал.

–Слушай, Санька, а что это за Магомед такой, про которого все вокруг только и говорят?

–А это – всем зверям зверь, – продолжал Санька, мирно прихлёбывая чай, – он откуда-то с севера пришёл со своим отрядом и, в отличие от других, воюет только с нами. Ему до этих междоусобиц дела нет. Мы для него – враг номер один.

Ветер уныло завывал в ущелье и стучался в двери старых заброшенных домов, в которых разместился отряд. Магомед устроился на грязной лавке возле стены и невидящими глазами уставился на забитое деревянным щитом окно. Возле печки суетился адъютант, стараясь разжечь сырые дрова и обогреть это выстуженное помещение. Посты на дальних и ближних подступах выставлены. Осталось только ждать, ещё и ещё раз перебирая в уме те доводы, которые он собирался изложить на встрече с полевыми командирами, работающими в этом районе. Именно для встречи с ними он выбрал этот давно покинутый жителями аул. Встреча должна проходить на нейтральной земле, чтобы ни у кого не возникло желание почувствовать себя хозяином положения. Конечно, он чужак здесь, пришлый с севера, а у других не одно поколение похоронено на этой земле. Однако это психологическое преимущество компенсировалось тем, что именно люди

Магомеда будут обеспечивать безопасность переговоров. Эту встречу Магомед готовил несколько месяцев и очень рассчитывал на неё. Основная задача убедить полевых командиров выступить против неверных организованно, единым фронтом. Сосредоточить координацию и командование объединённых сил. Естественно, в роли главнокомандующего он видел только себя. Во-первых, он обладал определённым опытом и определёнными знаниями в военном деле. Во-вторых, он приехал с определёнными полномочиями, данными ему в штабе повстанческой армии Азербайджана. В-третьих, только его люди, обладающие необходимой выучкой и строгой дисциплиной, могли составить костяк будущей армии и взять на себя обучение остальных. Меньше всего в действиях Магомеда было личных амбиций. О себе он думал меньше всего. Кто он, чтобы думать о себе? Аллах велик и всё в руках Аллаха. Не зря его назвали именем пророка. Магомед свято верил в то, что он является карающей рукой Аллаха. И карать он должен именно русских. Вся его жизнь – подтверждение этому. Его жизнь.... Сколько ему пришлось вынести от этих гяуров. Ещё в молодости он понял, что не может быть на этой земле места русским. Русские топтали гордость его страны, диктовали ему, как жить, что выращивать, о чем говорить, во что верить. И Магомед решил посвятить себя борьбе за независимость своего народа. Но для этого нужно много знать. Нужно учиться. Русские добровольно власть не отдадут, поэтому нужно учиться воевать. Он выбрал Рязанское воздушно-десантное училище, как элитное. Ему помогло то, что он, как там говорили, национальный кадр, да ещё отец его ветеран Великой Отечественной войны, кавалер многих орденов. До поры до времени высовываться было нельзя. И Магомед упорно постигал военную науку, впитывая в себя всё, что ему давали. По окончании училища упекли его конечно, в дальний горизонт, но земляков среди солдат было много. Все молодые, только что призванные, они сразу столкнулись с грубым обращением и пренебрежительным «чурка». Магомед быстро собрал земляков вокруг себя и осторожно повёл подготовительную работу. И через полгода в части работала подпольная организация. Особый отдел сработал чётко. Его взяли прямо в комнате офицерского общежития и долго мурыжили на допросах, не давая ни спать, ни просто прикрыть глаза. От тех допросов до сих пор осталась память: дергающееся веко на левом глазу и неправильно сросшиеся два пальца на правой руке. Никого он не выдал, но за антисоветскую деятельность загремел в лагеря. В лагерях все началось снова: