Личный тать Его Величества

© Оформление. ООО «Издательство Горизонт», 2022

© Николай Стародымов, 2022

Часть первая
Начало службы

Предисловие из будущего: 1607 год. В темнице

Ибо кто, подняв руку на помазанника Господня, останется ненаказанным?

1 Цар. (26, 9-10)

Иван Меньшой Васильев сын Воейков молился. Молился истово, страстно, всей душой… Просил о чуде: чтобы помиловал его клятый самозванец. Чтобы живота не лишил, отрубая голову или на виселицу вздёрнув… Чтобы на дыбе суставы не выворачивал, да вениками горящими не прижигал… Чтобы не велел с башни сбросить… Чтобы жилы не резал, рук-ног не рубил… Чтобы в шкуру звериную зашитым собаками не затравил…

Много лютых казней придумал человек для себе подобных!.. Помилуй, Пресвятая Богородица, нас от такой смертоньки!..

Что ж за время такое, прости, Господи, откуда столько самозванцев вдруг повылуплялось?.. Всего-то полгода миновало, как прах сожжённого тела Гришки-расстриги по ветру развеяли, казалось бы – успокоение должно бы снизойти на Землю Русскую!.. Ан нет тебе: ещё двое «царевичей» невесть откуда взялись!.. И, похоже – ещё объявятся, коль назваться наследником московского престола теперь может любой, и за каждым тут же сила невесть откуда собирается!

Пресёкся прямой род потомков первокнязя Даниила Московского – и теперь всякий встречный-поперечный норовит присвоить венец самодержца Всея Руси святой!.. Российское царство – величайшее государство христианского мира; да и вообще всей Ойкумены. Да за такой лакомый куш и побороться желающих ох как много найдётся. И что есть жизнь отдельного человека в этой войне всех против всех, коль призом победителю станет не что иное, а шапка Мономахова?..

То-то ж!

– Пощади, Господи!.. Помилуй!.. Все грехи отмолю, всё имущество в пользу церкви святой пожертвую, сам в монастырь постригусь, денно и нощно любую епитимью отслужу, только не лишай живота!.. Господи, Господи, отче наш, к милосердию твоему взываю!.. Сам же ты муки смертные принял…

Показалось или нет, будто дрогнул язычок лампадного пламени?.. То знак какой, или слеза на глаз набежала?..

Вслед за язычком пламени лампадного колыхнулась в душе робкая надежда. И словно ответом на неё из-за скрытой во тьме двери доносятся звуки отпирающегося запора. Скрип проворачивающихся петель. В открывшийся проём врывается поток колеблющегося факельного света.

Вошедший водит светилом, выискивая, куда его можно пристроить. Воейков, невольно прижавшись к бревенчатой стене, глядит со страхом. И с надеждой. Лицо у вошедшего суровое, волосы и русая бородка аккуратно подстрижены, фигура ладная, движенья ловкие, одёжа по фигуре подогнана, сабля на боку добрая… Палачи и тати так нечасто выглядят.

Хотя… Тать – татю рознь! Иной ведь и при дворе служит царёвом, государевым поручиком – всяких тёмных дел исполнителем, может себе позволить ладную одёжу справить…

Хорошо о том знает Ванька Меньшой – сам, если уж откровенно, в таком качестве служил!..

Вошедший разглядел, наконец, поставец, воткнул в гнездо держак факела. Покачал, проверяя, ладно ли держится. Ногой подвинул табурет, уселся. И только теперь строго уставился в лицо узнику.

В неровно освещённом полумраке глаза его словно посверкивали кровавыми бликами.

– Ну что, помнишь меня, душегубец?.. – сумрачно спросил он.

И сразу всё стало ясно. Не дождаться Ивану прощения от властей земных. Пусть и самозваных.

– Не помню, – хрипло отозвался Воейков. – Кто ты?..

– И то… – согласился собеседник. – Куда ж тебе всех упомнить, кого ты обездолил…

– Кто ты? – повторил с нарастающим ужасом Иван.

Ночь, темница, неверный свет факела, контрастной колеблющейся полутенью обозначенная фигура неведомого пришлого… Словно посланец Вселенской Тьмы явился забрать его живым в Преисподнюю…

Почему-то вспомнилось, как полыхала башня, в которой сжигали изуродованное тело самозваного царя Лжедмитрия. Лжедмитрия, которого самолично убивал он, Иван Воейков!

Ту бревенчатую башню в народе называли «Адом», всякий раз суеверно крестясь при её упоминании. Тогда Воейкову казалось это чьей-то удачной придумкой: сжечь умерщвлённое тело Самозванца в «Аду». А сейчас его охватил ужас от мысли, что и он сам вот-вот отправится прямиком в Преисподнюю, где его уже поджидает душа убиенного им Гришки. И не только Гришки, а ещё, скажем, того же Петрухи Головина, которого он много лет тому задушил по пути в Арзамас…

Да и сколько ещё там его поджидает душ, загубленных им!..

И он, Меньшой Воейков, попадёт туда живым, и умирать ему придётся там дважды – сначала скончается в жутких муках тело, а потом вечно придётся умирать бессмертной душе.

– Кто ты?!! – вновь не дождавшись ответа, выкрикнул узник.

Словно в ответ на его выкрик, факел звонко щёлкнул, ярко вспыхнув и щедро сыпанув вокруг колючие звёздочки искр.

– Не пужай мой светильник, – ухмыльнулся пришедший.

Правда, ухмыльнулся недобро.

Зловещая эта ухмылка на лице не задержалась, тут же и сползла, будто не рождалась вовсе… Пришедший наклонился вперёд, лицо вовсе скрылось в тени. Только белки глаз продолжали поблёскивать огненными бликами.

– Уже поболе двадцати годков, почитай, прошло, а я тот день как сейчас помню, – глухо заговорил он.

Двадцать годков… Нынче у нас 1607 год от Рождества Христова… Поболе двадцати… Это ж при великом государе Иоанне Васильевиче, когда он опричниной забавлялся…

Ох, славное времечко было-то! Жуткое, но славное!

Вернуть бы его!..

Иван Меньшой Воейков был тогда молод, силён, весел, удачлив… Да и в самом деле – без удачливости-то, разве б попал он в опричную тысячу, да ещё в Ближнюю государеву сотню?..

Так что ж, этот неведомый посланец – оттуда?.. Из буйной и греховной молодости?..

Не стар ещё… Сколько ж ему тогда было годков-то?.. Совсем, по всему, ещё малец…

– Да назови ж себя!

– Вряд ли вспомнишь, пополза, – снова недобро, одним ртом усмехнулся пришедший – ухмылка обозначилась только чуть съехавшей набок бородкой. – Сколько люду вы с татями-дружками тогда доли лишили… Кривоустов я. Георгий… Сын Михайлы Троежёна…

Кривоустов. И в самом деле, не упомнить…

При Гришке-Самозванце какой-то Кривоустов состоял, Фонькой звали… Родич этому, наверное… Да при боярине Воротынском того же прозвища подручный имеется, Лавруха, вроде как…

А Георгий… Не вспоминается…

– Вы с Ванькой Сукиным нашу усадьбу разоряли… Батянька мой Орешек-крепость от басурман свейских боронил, а вы, тати, нас зорили!.. Сукин-то сгинул где-то, не найти… А ты – вот он, свёл нас случай…

Сукин…

В памяти ворохнулось что-то…

– Изменился ты, тать! – продолжал Кривоустов. – Да только вот тут, в глазах моих, – он показал на свои зеницы, даже не прижмурившись, – ты навсегда остался. Как вы мамку мою во двор раздетую выгнали, и застудилась она!.. – и умолк, задохнувшись от гнева.

Уж не тот ли это случай, когда Васька Тёмкин ябеду на Сукина подал… – озарило Воейкова.

С Ванькой они тогда много накуролесили, есть что вспомнить, есть что отмаливать…

Год 1572-й Новгород Великий

 
Искони был Татарский народ
Палачом наших дедов-отцов.
Отомстим же мы кровью за кровь.
Всех мечом до конца истребим:
 
 
Примеряя к тележной оси,
Всех, кто выше, мечу предадим,
Остальных же рабами навек
Мы по всем сторонам раздарим.
 

Чингисхан

(«Сокровенное сказанье»)

А как служба государева начиналась! Чудо как замечательно! И кто бы мог представить, чем завершится!..

Не дано человеку провидеть будущее! И счастье его в том!

Воистину: не бахвалься успехами, пока идёшь по жизни – итог её уместно подводить лишь перед ликом Вечности, на смертном одре, оплакиваемый детьми и внуками, друзьями и близкими, когда получишь окончательное отпущение грехов и святое причастие!

Ежели, конечно, Господь всеблагой явит на то свою милость! Если жизнью своей заслужишь такую кончину!

Да только разве ж думаешь об этом, о старости своей, да о кончине неведомо когда грядущей в окружении внуков, когда молод, силён, здоров, да ещё везёшь благую весть, возвращаясь с самой первой в твоей судьбе войны!

…Кавалькада всадников, простучав копытами лошадей по дощатому настилу моста, ворвалась в Новгородский детинец ясным августовским утром через Пречистенские ворота.

Ваньку Воейкова царапнул тревожный взор Богородицы, лик которой глядел со стены башни на всех, подъезжавших с моста через Волхов. Тоже, небось, вестей ждёт, заступница…

Охранявшие ворота стрельцы ещё загодя кричали:

– Ну что, братцы?.. С чем едете?..

– Победа! – крикнул скакавший впереди Иван Сукин – гонец Михайлы Воротынского. – Побили басурмана!.. Вдребезги!!!

– Разбили! – не в силах удержать радость, заорал и Ванька Воейков, сорвав с головы шапку и размахивая ею. – Победа!..

– Слава! – потрясая бердышами, дружно, радостно, хотя и вразнобой вскричали стрельцы-привратники. – Спасены!.. Спасибо, Господи!.. – и крестили подъехавших. – Благослови вас Господь за добрую весть, братцы!..

– Где государя-то искать, служивые? – на мгновение чуть придержав кобылу, спросил гонец.

– В Софии он, молится!..

Благодарственно махнув рукой, Сукин решительно взял правее – видать, случалось бывать в Великом Новгороде и раньше.

Вокруг строгого высокого Софийского храма с белёными стенами толпился народ: ратники, мастеровые, монахи… Заслышав торопливый топот множества копыт, оглядывались, а, увидев трепещущий над вершниками вестовой флюгер, поспешно расступались.

Гонец бросил повод на шею тяжело водившей боками лошади, соскочил на землю – затёкшие от долгой скачки ноги повиновались с трудом. Устремился к распахнутым чугунным дверям, покрытым какими-то отлитыми фигурками. Стараясь не отстать, Воейков поспешил за ним – хотя и не по чину ему, в общем-то. Юношу переполняла радость, хотелось если не самому сообщить о победе государю, то хотя бы присутствовать при этом моменте.

– К государю от воеводы Воротынского! – Иван Сукин, сдёрнув шапку и торопливо обмахиваясь летучим крестом, решительно вклинился в раздавшуюся под его напором толпу. – Где царь-батюшка?..

До того Меньшому Воейкову видеть государя Ивана Васильевича не доводилось. Однако теперь распознал его мгновенно. Хоть и выглядел тот не по-царски: в простой холщовой рубахе, с крестом тёмного дерева на суровой нитке, босой – а пол-то каменный, холодный, местами неровный, выщербленный… Только перстни с драгоценными каменьями сияли на пальцах царёвых – по всей видимости, просто по рассеянности не снятые.

Но не по сияющим самоцветам узнал юноша царя. По взгляду! Видный высокий сухощавый мужчина с выбритой головой, длинными усами и тёмно-рыжей бородой смотрел на протиснувшихся к нему гонцов тревожно. Тревожно-то тревожно, а и властно; сразу чувствовалось, что это человек крутого нрава, и право на такой норов имеет природное. Могучие руки крепко сжимали посох с железным осном и литым же фигурным навершьем.

– Победа, государь! – чётко и коротко доложил гонец, торжественно перекрестившись. – Воевода твоего войска князь Михайла Воротынский велел сообщить. Орда Девлетки разбита наголову, у него сын и внук в сече полегли, сам же хан едва вырвался и ноги в степь унёс… Советник евонный ближний в полон захвачен, сюда его везут на твой суд…

Царь ничего не ответил гонцу. Отвернулся к иконе, вскинул бороду, широко наложил на себя крест.

– Слава тебе, пресвятая Богородица! Слава, святые заступники!

А по залу покатился сдержанный восторженный гул.

…Обстоятельно говорили позднее.

В воеводином подворье накрыли щедрые столы. За центральным уселся сам государь, за другими – приближённые. Пригласили и привёзшего добрую весть гонца, дозволив ему взять с собой на пир кого сочтёт достойным.

В числе избранных оказался и юный Меньшой Воейков – ему Сукин благоволил. Воейкова по крестильному имени сейчас редко называли, всё больше родовым реклом-прозвищем: Меньшой. Как же: государь именем Иван, Сукин Иван, сын воеводы Воротынского, сидевший тут же, тоже Ванька…

Оно, конечно, в народе говорят, на Руси Иванов – что грибов поганых, да только эта фраза как шутка хороша, однако не в этих палатах.

Меньшой глядел с восторгом на государя, на его бояр… Жизнь готов отдать за царя! Да что за царя – за единый милостивый взор его!..

Иоанн Васильевич взгляд этот восторженный, судя по всему, заметил, оценил… На него с таким обожанием молодые дворяне да дети боярские часто смотрели – старшие уже остерегались.

– Ох, и славного воеводу ты с войском направил, государь! – Ванька Сукин, похоже, тоже захмелел от оказанной чести.

Оно, понятно, подольститься к государю – дело любому подданному желанное, да только не пристало холопу действия самодержца оценивать, пусть и хвалебно! Однако смолчал царь, только улыбнулся поощрительно: продолжай, мол, гонец, слушаю внимательно.

Опытные царедворцы таких поощрительных улыбок государя дюже боятся – не ляпнуть бы чего лишнего, утеряв бдительность под милостивым взором самодержца!.. За пиром ведь последует похмелье, и кто знает, какие выводы сделает царь Иван из услышанных откровений!

Оно ж известно: не так страшно, если правитель забывает оказанные услуги – куда страшнее, если он помнит допущенные подданным промахи!

А Сукин, не сознавая, по сколь скользкой словесной тропке ступает, восторженно продолжил:

– Кабы не Михайла-князь Воротынский, неведомо, как сражение сложилось бы!.. Крымчаков-то втрое, почитай, относительно нас пришло – тысяч пятьдесят, не мене, против наших-то двадцати… Да привёл басурманский царь с собой самые отборные чамбулы – вояки все один к одному батыры. А у нас-то, сам знаешь, государь, разные дружины в полках собрались, с бору по сосенке, какие и хороши, а у каких выучки ратной да и не хватает… Лучшие-то рати в Ливонии нынче, да на Ижоре, опять же… Поначалу-то басурмане нас обошли, через Оку переправились где мы не ждали…

«Не ждали»… Ошибался Сукин, неточно докладывал государю. Да и то – что взять с ратника, пусть не рядового, но всё ж таки и не воеводы?.. Главное – о победе – сообщил, а подробности уже воинский начальник сам при случае расскажет!

Всё предусмотрел многомудрый воитель Михаил Воротынский. И на разные варианты действий врага продумал свой план. Во всяком случае, в конечном итоге всё пошло по его задумке!

Не случайно же именно он организовал самую первую на Руси пограничную стражу!

Ока – река большая. Однако бродов и удобных переправ на ней немало. Да и август на дворе – любая река на Русской равнине мелеет: иная по весне деревни сносит, а в вёдро её воробей вброд перейдёт.

Не мог Воротынский перекрыть своим войском все возможные пути переправы. Да и распылять свои не такие уж значительные силы счёл неразумным. Потому опытный воитель разместил основную рать близ Серпухова, перекрывая самое прямое направление с юга на Москву, а на другие разослал летучие сторожи. Одна такая и принесла весть: войско Девлет-Гирея переправилось по Сенькиному броду, да у села Дракино, и устремилось к Москве.

Степные чамбулы – лёгкие, подвижные, потому неповоротливому стрелецкому пешему войску, да тяжёлой дворянской коннице за ними не угнаться. Это крымский хан Девлет так рассуждал, да главный его военный советник Дивей-мурза подсказывал. Известно же: в приятное всегда легко верится!.. Между тем, в русском войске всегда находились разумные воеводы, которые старались воевать не как все, а по собственному разумению – другое дело, что им далеко не всегда правители волю давали. Воротынский – из их числа.

Пока основное царёво войско с места снималось, да подвижный гуляй-городок разбирало, да в походный порядок перестраивалось, вдогон крымчакам устремилась налегке конная рать, или иначе ертоул, во главе с гулявым воеводой князем Дмитрием Хворостининым.

– А что ж не Андрейка Хованский погнался? – резко перебил рассказ царь, вперив острый взгляд в Сукина.

– То не моего ума дело, государь, – не смутился гонец. – Докладываю, как было, а кто так порешил, да почему – не взыщи!..

Вопрос всем собравшимся понятен, да и то, по какой причине Ванька Сукин от ответа уклонился, тоже не секрет. Даже Воейков и то сообразил, хотя молод ещё совсем, и при дворе до того не крутился, и к интригам непривычен…

Князь Митрий Хворостинин – хоть из Рюриковичей, да уж больно из малозначимой ветви. По установившимся порядкам ему в первые воеводы путь по факту рождения заказан. А талант воеводы… Да причём тут талант, скажите на милость, когда родовая гордость повсеместно главенствует – кому из родовитых пристало под началом худородного служить?!.

Сколько раз против Хворостинина тяжбу затевали – не счесть! Наверное, ни супротив кого другого высокородные столько раз не судились! И всё по той же причине – местнические споры; как назначат Хворостинина на должность, оказавшиеся под его началом представители других ветвей Рюрикова древа булгу затевают: не по древлему праву это назначение!.. На что уж государь Иоанн Васильевич благоволил ему, особенно после того, как Хворостинин из горящего Полоцка в 1563 году 11 тысяч русских беженцев от литовцев спас, а в 70-м крымчаков на Рязанскую землю не пустил… Потом, правда, едва на плаху не угодил, заодно с воеводами Михаилом Черкасским, Тёмкиными-Ростовскими Иваном да Васильем, да Васькой же Яковлевым-Захарьиным, да помиловал его единственного государь в память о былых заслугах…

В общем, хоть и благоволил Хворостинину государь, и самовластным себя показал, а против традиции, которую строго блюли родовитые бояре, нечасто отваживался свою линию гнуть.

Правда, введя опричнину, в которой изначально предполагалась дорога вверх только по заслугам, а не по роду, Иоанн Васильевич выдвинул несколько не слишком знатных, зато талантливых военачальников. Митька Хворостинин – из их числа. Он даже награду за отбитый набег крымчаков получил поистине царскую – золотую монету; такие монеты награждённые не решались тратить на что бы то ни было, а носили, нашив всем на каз и на зависть на шапку или на кафтан.

Но опять же, судьба – штука переменчивая! Поражение от тех же крымцев, за которые воевод казнили, на репутации Хворостинина тоже сказалось. Разочарование государя в опричной идее, не оправдавшей его надежд на переустройство системы правления в царстве… Многие вчерашние государевы любимцы в ту пору оказались в немилости, а то и вовсе головы лишились!

Известно же: за собственные ошибки государи всегда и во всех землях отыгрываются на подданных. Причём, нередко как раз на вовсе к этим просчётам непричастных.

Так и вышло, что в поход Хворостинин отправился вторым воеводой Передового полка, а первым ратным начальником полка назначили Андрейку Хованского. Оно, конечно, Хованский и сам вояка добрый, не поспоришь, да только куда ему с таким-то помощником тягаться!.. Да и помоложе Митрий, что в погоне за легкоконными отрядами дело немаловажное. Опять же, репутацию восстановить желал, пошатнувшуюся в последнее время…

…Короче говоря, нагнал русский ертоульный полк двигавшихся на Москву ордынцев у речки Рожайки, близ села Молоди, что чуть полуденнее Подольска. Русские ратники сходу налетели на замыкавшую крымское войско тыловую заставу. Пока ордынцы опомнились, да сообразили, откуда беда навалилась, а уже многие полегли под мечами да саблями русских.

Опять же, хоть и традиционно налегке двигались в набег татарские чамбулы, а какой-никакой обоз у них имелся. Он-то и оказался под угрозой – и первая, хоть и скудная пока добыча, малочисленный, но полон, косяк заводных да вьючных лошадей, которых гнали отдельно… Лёгкие передовые отряды татарской конницы рыскали впереди, однако ж не все настолько подвижны…

Короче говоря, узнав, что с тыла на его полчища напал какой-то дерзкий воевода во главе малочисленного конного отряда, Девлет-Гирей рассвирепел. Никогда ещё русские против него так не действовали!

А покарать наглеца!..

– Ох, и жутко стало, государь, как всё-то войско – да на нас помчалось! – рассказывал Сукин.

Остальные гости на государевом пиру слушали внимательно. Практически всем повоевать довелось, так что могли себе представить, каково это – с малым ертоулом, да против всей крымскотатарской орды оказаться. Крымчаки – вояки отчаянные, то всем известно, перед ними все окрестные государства трепещут.

Отряд Хворостинина подался назад и начал отходить. Не бросился наутёк, как следовало бы ожидать, а именно отходить – особо в драку не ввязываясь, но огрызаясь крепко, и в то же время не позволяя себе в этом неравном сражении увязнуть. В общем, дразнили врага.

Ну и отошли – подвели всё скучившиеся между отвершьями оврага татарское войско, да под убойный огонь артиллерии, укрывшейся за подвижными щитами гуляй-городка.

До того мгновения Девлет-Гирей и не подозревал, что в русской армии имеется полевая артиллерия. До того русские использовали пушки только для обороны крепостей или протянувшихся вдоль Оки засек… Ну и как осадную, понятно, только крымчакам ещё не доводилось обороняться от русских, так что о том речь пока не шла. А вот придать огневой наряд отправляющемуся в поход войску – это стало полнейшей неожиданностью для степняков.

… Да что там говорить! Никто в Европе не имел в своих армиях полевой артиллерии! Русские первые до такого додумались – это исторически зарегистрированный, хотя и не слишком общеизвестный факт! И впервые применили именно в сражении под сельцом Молоди!..

В плотно накатывающуюся конную и людскую массу ударил залп всего огневого наряда, что имелся в распоряжении Воротынского: разнокалиберные пушки палили чугунными ядрами, свинцовым и каменным дробом, затинные пищали и волкопейки били крупными, что твоя слива, пулями, стрельцы и немецкие наёмники встретили врага стройными залпами самопалов, казаки и касимовские татары ловко слали во врага тяжёлые стрелы, что и летят, в отличие от тех же пуль, далеко и метко, и любую броню проткнут…

И не выдержали крымчаки, отступили.

До сих пор крымское татарское войско совершало на Русь именно набеги. Налетели, пограбили, добычу захватили, полон увели… Если город успевал запереться, его штурмовали, однако не получилось взять с наскоку – особо не натужились и не печалились. Что могли, увозили, а остальное – что потравят, что пожгут. Дай дальше отправляются.

А тут случилась осечка. Вперёд идти, оставив за спиной умелое и решительное войско, да под командой смелых и дерзких воевод – нельзя. К войне затяжной поднаторевшие в набегах степняки не готовы, непривычны, да и нужды в том не имеют. Владеть Русью не собираются, им бы только добычей поживиться. А уж данью ежегодной обложить – это и вовсе предел мечтаний.

Опять же, укрепления, пусть и полевой гуляй-город, штурмовать – для этого многочисленная пехота нужна. А где её взять, коль ордынец к конному бою с младых ногтей привычен, а пеший – боец неважный?..

Только никуда не денешься! Посовещавшись, Девлет-Гирей и Дивей-мурза решили, что с ратью Воротынского необходимо покончить непременно. Как ни говори, а татар кратно больше, чем русских; да и запертые в дощатых стенах гуляй-города московиты лишены возможности доставки продовольствия и воды. Ну а голодный воин разве ж устоит против воина сытого?..

Забыли, видать, крымские вожди татарскую поговорку: голодный волк и на льва бросится!

И вот на Илию-пророка, 2 августа спешившиеся крымчаки устремились на штурм казавшейся хлипкой ограду дощатого гуляй-городка.

Хорошее оружие – пищаль или мушкет! Да только пока перезарядишь его… Враг-то ждать не станет!..

Всего-то и успеет стрелец пальнуть по накатывающейся массе врагов раз – а потом в ход идут сабли да бердыши. А при сражении равных по силе и умению ратников преимущество даёт в первую очередь численное превосходство.

Ну и ярость, понятно, кипящая в душе!

Налетевшие на дощатую стену гуляй-городка татары рубили дерево, старались разорвать крепи, сцепившие отдельные блоки в единую изгородь, дотянуться саблей или топором до оборонявшихся…

– Поверишь ли, государь, некоторые татары бросали оружие и старались руками щиты гуляй-городка разъять – так в ярость вошли!

– Славные вояки! – одобрительно кивнул царь. – Татарове всегда воевать умели… Ну а вы что же?..

– Да и мы не лыком шиты! – весело бахвалился Сукин. – Уж сколько сеча длилась, не скажу, но долго, солнышко уж припекать стало… Уж чую – рука слабеть начинает, устал… Да и татары, сколь ни крепки, а и они изнемогают… Тут-то всё самое-то главное и началось!..

Как оказалось, Воротынский, несмотря на малочисленность своего войска, отсиживаться за заплотом не собирался. Он заранее приберёг немалую часть Большого полка в запасе. И в разгар сечи повёл её оврагом в обход втянувшимся в сражение крымчакам. Ну и ударил по ордынцам с тыла.

Одновременно с этим вдруг раздвинулись щиты гуляй-города, и прямо в плотную массу штурмующих ударил разящий залп всех пушек русского войска – беспощадным дробом прорубая просеку в людской массе. И в эту просеку ударил второй остававшийся в запасе свежий полк – его повёл в атаку всё тот же Митрий Хворостинин, уже раз отличившийся.

– Ох, государь мой, и сеча же тут началась!.. – воскликнул Ванька Сукин в упоении.

– Басурмане растерялись, да и подустали они… А наши – знай себе только рубят налево и направо!..

Крымское войско тут же раскололось. Спешенные степняки оказались зажатыми стрельцами и немецкими наёмниками, которые умело, как на учении, наступали плотными рядами и рубили, рубили – кто бердышом или алебардой, кто мечом или сабелькой… В пешем бою спешившийся конник стрельцу или копейщику-профессионалу не соперник – тут свои навыки нужны.

Ну а кто успел на коня вскочить, за теми казаки помчались, да касимовские татары присоединились, до того дожидавшиеся своего часа в резерве. У них и лошадки сохранились посвежее, так что многие крымчаки погибель свою нашли, разрубленные со спины…

– Только ночь нас развела, – продолжал рассказчик.

Правду сказать, не только ночь. Первым делом, как водится, победители бросились трофеи собирать – коней татарских разбежавшихся, брони и оружие, а кому повезло, так и мошну… Вражеское войско разбить – дело хорошее, но и о своём достатке забывать не следует.

Утром русская кавалерия устремилась в погоню едва начало светать. Оказалось, что крымчаки, несмотря на по-прежнему значительный численный перевес, не решились на новое сражение и попытались прорваться в родные степи. Крепко обжегшись, решили вдругорядь судьбу не испытывать. Однако на пути оказалась всё та же Ока. Хоть и обмелевшая, а всё ж таки не везде её переедешь!..

Переправу прикрывать хан оставил пятитысячный татарский отряд. Казаки с ходу налетели на него… Оно ж известно: где страх – там и крах! Казаков-то всего ничего на чамбул налетело, однако побитые накануне татары новый бой принимать не решились, сразу бросились наутёк. Ну и полегли едва не поголовно – убегающего со спины срубить нетрудно!

Между тем, прорвавшиеся за Оку чамбулы устремились в степь. Скакал и Девлет-Гирей, проклиная день и час, когда решился на этот поход.

Так ведь и было от чего досадовать!

После успешного набега на Московское царство, которое крымский хан совершил годом ранее, Ивашка-царь готов был к переговорам о том, чтобы отдать Гирею Астрахань – город далёкий, а потому для защиты трудный. Так нет же, гордыня взыграла – потребовал хан ещё и Казань. Решил, что поговорка «Татарин и из камня воду выжмет» – это как раз про него. А оказалось, что тут иная поговорка подходит: «Татарин после обеда умом силён».

Ивашка Московский о том, чтобы от Казани отказаться, и говорить не желал – сколько сил он потратил, чтобы завоевать её, сколько крови, что русской, что татарской, под её стенами пролил…

Вот и решил Девлет-Гирей саблей взять то, что Иван-царь не хотел отдавать угрозами. А оно – вон как вышло! Отправился по шерсть, а теперь едва ноги уносит стриженным!

Однако, как оказалось, беды крымчаков ещё не кончились.

Упавшего, как известно, и змея жалит! Весть о разгроме разнеслась по округе мгновенно.

– Сколько скакали басурмане, столько на них нападали везде, – никак не мог завершить рассказ Сукин. – Казаки донские, гультяи всех пород, что в плавнях вдоль степных рек кроются, просто лихие люди, польские да литвинские загоны, даже ногаи – а уж какие, казалось бы, друзья, да и веры одной… В общем, кто только ни встретит, все били крымчаков… Уж сколько их порубили, да в полон на продажу взяли, ещё не считано, но то, что домой только малая часть вернуться сможет, то вот те крест! – и Сукин обмахнулся накрест для убедительности.

– Ну, гонцы завсегда приврать горазды, на награду рассчитывая, – ухмыльнулся государь. – Погодим верить, пока точно станет известно…

– Да вот те крест, государь!.. – начал горячиться Сукин.

– Будет тебе врать-то, будет! – не скрывая, подтрунивал над посланцем благодушно Иван Васильевич.

Потом поднял чару и провозгласил, уже всерьёз:

– Пейте, гости! За победу над басурманом!..

Гости дружно чокались.

Шум за столом нарастал. Сукина продолжали расспрашивать – кто интересовался подробностями сражения, кто-то выспрашивал о судьбе участвовавшего в походе родича или знакомца…

Царь послушал немного разговоры, а потом вдруг перевёл взгляд на Меньшого Воейкова.

– А ты чей будешь, молодец? – спросил резко.

В другое время юноша, скорее всего, и смешался бы, но тут, слегка хлебнув хмельного, ответил смело, бойко, весело.

– Ивашка Меньшой, Василия Воейкова сынок. Что в шестьдесят третьем годе в Новосиле осадным воеводой служил…

– Помню Ваську, – кивнул государь. – Знатным воякой показал себя, верный мой холоп… – и тут же принял решение: – При мне останешься… Сегодня – гость, а завтра к службе приступишь!

…Так и определилась судьба Ивана Меньшого, Васильева сына, из рода Воейковых.

Как часто взлёт или низвержение человека зависит от сиюминутной прихоти власть имущего, который имеет возможность эту прихоть реализовать!

И неведомо, к чему это в конечном счёте приведёт.