Наследник империи

Негатив

– А где труп? – спросил я.

– Как – где? В морге! – ответила милая девушка.

– В… каком?

– То есть?

– Морг в нашем огромном городе и его окрестностях не один, – терпеливо пояснил я. – Хотелось бы узнать адрес.

– А вы ему, простите, кто? – Она посмотрела на меня с интересом.

Я машинально отметил: хорошенькая.

– Никто.

– Тогда зачем вам знать?

– Мы вместе работали. Родственники не объявились, так что организацией похорон придется заняться нам. Сотрудникам редакции, – добавил я в ответ на ее удивленный взгляд.

– А-а… – протянула она. – Так бы сразу и сказали! – И назвала адрес.

Вот и все. Но в моем сердце еще теплилась надежда, с которой я и приехал в психиатрическую лечебницу, расположенную на самой окраине лесопарка. Говорят, здесь спокойно.

Пациентов, из тех, кто на непринудительном лечении, порою выпускают погулять по лесу. В котором потом находят трупы… Что за чушь лезет в голову! Я-то знаю, что этот человек не был сумасшедшим! Он был на сто процентов нормален. И я развел руками:

– Не понимаю, что случилось? Почему он попал к вам?

– Белая горячка, – охотно объяснила хорошенькая. Я тоже из себя ничего. Поэтому мы быстро нашли общий язык. – В народе говорят, «белочка». Что ж тут удивительного?

– Да он вроде бы не пил, – с сомнением сказал я.

– Совсем? – прищурилась хорошенькая.

– То есть завязал.

– Ну, значит, развязал! А это еще хуже. Уж вы мне поверьте! Когда завязавшие алкаши вдруг срываются, их уже ничем не остановишь!

Я все еще сомневался. Хотя и на работе поговаривали: ушел в запой. Исчез на две недели. И вот вам результат: белая горячка, психиатрическая лечебница, скоропостижная смерть. Если бы я не знал предысторию, то поверил бы, как и все. Но дело в том, что я-то ее знал! За этим человеком охотились. Вернее, за снимками, которые он сделал. Этот человек – профессиональный фотограф. Работал в гламурном глянцевом журнале, параллельно занимался халтурой. А я был его напарником. Что это за снимки и почему они вызвали такой интерес у сильных мира сего, я не знал, но очень хотел бы узнать. Как и все, я мечтал прославиться. А это было бы громкое дело. Представьте себе: миллионный тираж, моя фотография крупным планом, и надпись огромными буквами: «СЕНСАЦИЯ!» Поэтому я принялся обольщать хорошенькую:

– Скажите, а он ничего не просил мне передать?

– А как же! – Она даже подпрыгнула, я тоже. Вот оно! Удача! – Я все ждала, когда же вы спросите!

Она, понимаете ли, ждала! «Спокойно-спокойно-спокойно». Я всегда так делаю в критических ситуациях. Повторяю про себя скороговоркой: «спокойно-спокойно-спокойно». Она, понимаете ли, ждала! Нет, чтобы сразу сказать: вот то, что тебе нужно, и проваливай отсюда. Но она ждала. Это потому, что я из себя ничего. Вот она и кокетничает, время тянет. А времени у меня нет, поэтому я нетерпеливо протянул руку:

– Давайте.

Она слегка обиделась, ведь я отказался от флирта, но полезла в ящик своего стола. Покопалась там и протянула мне конверт. Плотный белый конверт. Большой. В таких, как правило, посылают поздравительные открытки нестандартных размеров. Ни марки, ни адреса на конверте не было. Я пригляделся. Крупными печатными буквами на нем от руки было написано: «НЕГАТИВ». Почерк я узнал, и сердце мое забилось. «Спокойно-спокойно-спокойно…»

– Леонид Петровский? – официально спросила девушка.

– Он самый.

– Документ.

Она вредничала. Какие документы? Это что, заказное письмо? Бандероль? На конверте даже адреса нет! Ни адреса, ни марки. На деревню дедушке. А может, девушка хочет взглянуть на мою прописку? Скорее, на ту страницу, где ставят штамп о регистрации брака. Эта страничка в моем паспорте была девственно чиста, поэтому я без колебаний протянул хорошенькой требуемый документ. Она открыла паспорт и прочитала:

– Леонид Петровский.

– А я что говорю? Давайте конверт!

– Что ж…

С конвертом она рассталась охотно, а вот с паспортом не спешила. Так и есть: принялась его листать. Мне было наплевать, пусть хоть съест. Я жадно схватил конверт с надписью «НЕГАТИВ». Вот оно! Я автор сенсации! Моего напарника убили! На сто процентов! Из-за этого снимка! Или из-за этих! И я сейчас получу негатив! Ай да молодец, коллега! Не пожадничал! О чем это я? Его же убили!

Эти мысли молнией сверкнули в моем мозгу, было с десяток ярких вспышек, но гром не раздался. «Спокойно-спокойно-спокойно», – сказал я себе. В моей руке подрагивал конверт. Он был подозрительно толстый и бугрился. Я открыл его и заглянул внутрь. Затем посмотрел на хорошенькую девушку, которая с интересом изучала мой паспорт. Потом вновь заглянул в конверт и спросил:

– Что это?

– А что такое? – Она оторвалась от паспорта и невинно посмотрела на меня.

По ее взгляду я понял: о содержимом конверта осведомлена прекрасно. Как и вся психиатрическая лечебница. Должно быть, первым его с интересом изучал главврач. Потому что эту коллекцию мог собрать только сумасшедший! Это же диагноз!

– Что это? – повторил я.

Потом высыпал на стол перед девушкой то, что было в конверте. И даже потряс его, чтобы ничего не пропустить. Из конверта выпала семечка. Семя подсолнечника, если уж быть точнее. Из таких посредством пресса выдавливают растительное масло. Их, жареные семечки, лузгают деревенские, сидя на завалинке. И не деревенские тоже. И не сидя. И не на завалинке. Твою мать! Девушка смотрела на стол и улыбалась. Я тоже смотрел. Но не улыбался. Передо мной лежали:

дешевые бусы

моя фотография три на четыре

стоптанная набойка с каблука женской туфли

использованный одноразовый шприц

семечка

проездной билет в метро на месяц

старый значок – пятиконечная октябрятская звездочка, эмаль облупилась, булавка отвалилась

открытка «С праздником Восьмое Марта!»

Я потряс конверт еще раз: а где же негатив? Потом заглянул внутрь, не веря своим глазам. Пусто! Девушка по-прежнему улыбалась.

– Вы уверены, что это все мне? – спросил я и выразительно посмотрел на разложенное «богатство».

– А как же! Он сказал: придет красивый молодой человек…

Я жадно схватил открытку. На обратной стороне был текст. «Дорогая мама! От всей души поздравляем тебя с Международным Женским Днем! Желаем тебе крепкого здоровья, счастья в личной жизни и успехов в труде! Любящие Лена, Коля и Дима».

– …блондин. Холостой.

– Когда он это говорил, он был в своем уме? – подозрительно спросил я.

– А как же!

Черт возьми! Я и в самом деле был блондином! И из себя ничего. Холост, это правда. Значит, мой напарник соображал, что делает. Но по содержимому конверта этого не скажешь.

– И я могу все это забрать? – подозрительно спросил я, имея в виду «богатство».

– А как же!

– А кто такие эти Лена, Коля и Дима? – уцепился я за соломинку. Вдруг негатив у семьи, пославшей поздравительную открытку?

– Лена – дочь сестры-хозяйки, – охотно пояснила девушка. – Коля ее муж, а Дима – сын. Они живут в другом городе.

– Где именно? – с надеждой спросил я.

– Во Владивостоке.

– Ого!

Соломинка сломалась, я рухнул в пропасть. За неделю, что я ищу своего напарника, он мог, конечно, слетать и во Владивосток. Но вряд ли сделал это. Он сумасшедший, раз оставил мне такое странное «наследство», но не настолько, чтобы слетать одним днем на край земли, спрятать там фотоснимки и вернуться в Москву. Дальше не значит надежнее. Нет, дело тут не в открытке. Тогда в чем?

«Спокойно-спокойно-спокойно…»

Я сгреб со стола «богатство», включая семечку, обратно в конверт. И спросил:

– Интересно, долго он ползал по полу, собирая свою коллекцию?

– Не знаю, – мило улыбнулась девушка. – Знаю только, что открытку стянул со стола сестры-хозяйки, значок выпросил у нянечки. А что касается бус… – Она мило покраснела. – Это мои.

– У вас хороший вкус, – похвалил я. – Надеюсь, вам их не жалко?

– Что вы! Забирайте! Он так просил за вас!

– То есть?

– Просил непременно передать вам этот конверт. Сказал: «Он поймет».

Признаться, я ни черта не понял. Но что делать? Я небрежно засунул конверт во внутренний карман ветровки. Подумаю на досуге. Особенно над открыткой. «Дорогая мама! Поздравляем тебя…»! Все. Мне здесь больше делать нечего. Или…

А если узнать историю этих вещей? Включая семечку. Интересно, жареная? А на зуб попробовать? Я усмехнулся. Что за бред! Главврач посмотрел на все это и мигом поставил диагноз. Мужчина предпенсионного возраста коллекционирует рухлядь. Старые вещи. А при чем же тогда одноразовый использованный шприц? Сказать, что это тоже винтаж, язык не повернется. Реалии нашего времени: использованные шприцы. Все мы сидим на игле, кто в переносном смысле, а кто и в прямом. Может быть, сие есть символ? Мусор в конверте – закодированное послание человечеству? Раздумывая над этим, я направился к выходу.

– А паспорт? – окликнула меня девушка.

– Ах да!

И я вернулся.

– Тридцать лет, и все еще не женаты, – укоризненно сказала она, возвращая мне документ. Как будто я был злостным неплательщиком алиментов.

– Бывает.

– В гражданском браке жили?

– И это случалось. – Я посмотрел на нее повнимательнее: хорошенькая. И все. Больше ничего не увидел. Но сказал: – Знаете, а я еще вернусь.

Она вспыхнула:

– Что ж…

– Как вас зовут?

– Надя.

– Надежда, значит.

У меня еще оставалась надежда. На то, что я разгадаю загадку. Его ведь убили не из-за семечки. Не из-за использованного шприца. И не из-за открытки «С праздником Восьмое Марта!». Его убили из-за фотографий. И в руках у меня негатив. На конверте так и написано: НЕГАТИВ. Напарник велел передать это мне. Значит, верил в меня. А если бы в конверте и в самом деле лежал негатив, я бы его ни за что не получил. Те люди, которые поместили фотографа в психиатрическую лечебницу и, ничего от него не добившись, убили, с содержимым конверта знакомы. Это вне всякого сомнения. И подумали то же, что и главврач: человек спятил. Сошел с ума от безысходности, от боли. Возможно, что его пытали. Избивали. Надо бы поехать в морг и взглянуть на тело. А если у меня будут доказательства, написать заявление в полицию и возбудить уголовное дело. Если у меня будут доказательства…

Пока у меня в руках лишь этот конверт. Содержимое которого более чем странно. При чем здесь стоптанная набойка? Имеет ли значение, что от женской туфли? Мне отдали конверт беспрепятственно. На это мой напарник и рассчитывал. Кому интересен мусор?

«Он поймет».

НЕГАТИВ.

Если у вас под рукой есть использованная фотопленка, взгляните на нее. Что вы увидите? И кого узнаете? Даже себя – вряд ли. Волосы белые, лица, напротив, черные. Мир наоборот. А потому практически неузнаваем. У меня в руках то же самое. Негатив, который надо проявить. Для этого есть средства. Я должен найти эти средства, раз было сказано: «Он поймет». Он – то есть я.

Никто не знал этого человека так же хорошо, как я. Хотя мы и были знакомы от силы полгода. Но мы полгода работали вместе. Бок о бок. Вместе выезжали на съемку, вместе обрабатывали потом материалы. Просматривали отпечатанные фотографии. О главной из них он мне так и не сказал. Не успел. Хотя сказать мог только мне. Самому близкому человеку. Он никогда не был женат, не имел детей, жил на окраине Москвы в однокомнатной берлоге. Уверен: там все перевернуто вверх дном. Они искали то же самое: негатив. Или карту памяти. Может быть, он снимал на цифру. А может быть, и нет. Я никогда этого не узнаю…

Узнаю! Не мытьем, так катаньем. Мы ведь работали бок о бок. И роковые снимки, скорее всего, сделали вместе. Но его убили, а я жив. Выходит, он был догадливее. И внимательнее. У него была выдержка. Дожидаться часами наиболее выгодного освещения, хорошего кадра, снимать одно и то же место утром, вечером, в полдень, зимой, весной, летом… И он поймал в кадр… Что? Кого?

Я обязательно это узнаю. С помощью предметов в конверте, лежащем у меня за пазухой. Вперед!

Панорама

– Моя фамилия Сгорбыш. Павел Сгорбыш, – добавил он.

Передо мной стоял высокий мужчина, на вид лет шестидесяти. Он сильно сутулился, вскоре я узнал его прозвище: Горб. В самую точку. Нос у него был подозрительно красный, глаза мутные, белки в прожилках, со следами кровоизлияний, веки набрякшие, над верхней губой висели унылые усы неопределенного цвета. Возможно, их прямым назначением было скрывать плохие зубы. Я не мог этого знать наверняка, пока Сгорбыш не улыбнется. Но легче, пожалуй, дождаться конца света. Пока он только хмурился и сутулился, а на меня смотрел с откровенной неприязнью. Одним словом, передо мною стоял человек отталкивающей внешности. В старых джинсах с пятнами от реактивов и растянутом свитере. Но ему отныне предстояло быть моим начальником. Поэтому я улыбнулся и спросил:

– А по отчеству?

– Сынок… – проскрипел он и махнул рукой. Какое уж тут отчество? Но все-таки сказал: – Александрович.

– Леонид Петровский, – представился я и добавил: – Можно просто Леня.

Он опустил взгляд на мои ботинки, и я невольно поджался: вот сейчас меня разоблачат! Мои ботинки стоили долларов семьсот. Костюмчик я выбрал самый скромный, да и тот тянул на несколько сотен. У. е., разумеется. Но других в моем гардеробе не имелось. У вас, должно быть, глаза на лоб вылезли. Откуда? И кто я такой? Придется представиться и вкратце рассказать, как я сюда попал и почему моим начальником стал Павел Сгорбыш.

Вообще-то, меня зовут Лео. Моя мать необычайно красивая женщина, шикарная женщина, модельной внешности. Лицом и ростом я пошел в нее. В детстве меня дразнили «пупсом». У меня такие губы, что, по словам знакомых женщин, хочется их тут же поцеловать. При виде меня губы самих женщин невольно растягиваются в улыбке. «Эй, пупс!», «Какой пупсик!», «пупсеныш», «пупсеночек»…

Вас еще не тошнит? Меня от себя давно уже тошнит. С самого детства. Годам к двадцати я с трудом добился, чтобы меня называли Лео. Тоже пошлость, но уж лучше, чем Пупс. Я высокий, худой и вертлявый. Женщины говорят: гибкий. Ох уж эти женщины! Умудряются все мои недостатки обращать в достоинства! Должно быть, из-за моих замечательных губ. Я даже пробовал отпустить усы, но – не растут! Природа спланировала это мне назло. Замедленный рост растительности на моем теле при бешеном темпе обмена веществ. Я не полнею, даже если ем с утра до вечера и целыми днями валяюсь на диване. А позволить себе такую роскошь я могу. Потому что я… Ох! Поехали!

Я – типичный представитель так называемой «золотой молодежи». Единственный сын богатых родителей. Мой отец занимается строительным бизнесом, мать – светская львица. У нас особняк в заповедном месте, на Рублевском шоссе, вилла на Лазурном берегу, шикарная яхта, ну и так далее по списку. Было время, мне все это нравилось. Я рос так же, как и мои ровесники, дети людей нашего круга. Окончил элитную школу, поступил в МГИМО, был жутким снобом и считал, что мир принадлежит мне. Да так оно и было. Вы уже начинаете тихо меня ненавидеть. А некоторые громко и вслух. Хочется набить мне морду, ведь так? Бейте! Я бы и сам это сделал, причем с огромным удовольствием. Есть за что. Я ведь был не только снобом, но и хамом. Ездил по встречной, совал, опустив до половины стекло своей крутой тачки, деньги ментам, которые меня останавливали, унижал официанток и строил портье во всех гостиницах мира, а горничных имел. Что было, то было. У меня лишь одно оправдание: тогда мне не было и двадцати. Наглый, самоуверенный щенок, который думает, что весь мир у него в кармане, где лежит туго набитый бумажник. Деньгами папы.

Я отучился в МГИМО три курса. А потом со мной что-то случилось. Сам себе я давно уже поставил диагноз: замедленное развитие. Честно признаюсь: я инфантилен. Родился слабеньким, голову начал держать в полгода, в десять месяцев еле-еле научился сидеть, первый зуб появился тогда же, а пошел я в год и три. Так оно началось, так и продолжается. Я отстаю от своих ровесников в развитии, хотя по виду этого не скажешь. Подростковый период, когда изо всех сил хочется самоутверждаться, пришелся аккурат на мое совершеннолетие. Мне исполнился двадцать один год, и я вдруг почувствовал, что не могу больше быть маменькиным сынком. В общем, я сорвался.

Бросил институт, связался с подозрительной компанией и пустился во все тяжкие. Мне захотелось посмотреть мир. Я думал, что он огромен, а оказалось, что умещается в пакетике героина. Нет, до героина я не докатился. К счастью. Но другими наркотиками баловался. Пил, курил, ну и так далее по списку. Меня носило сначала по стране, потом по миру. Сначала на «Порше», потом на мотоцикле, а под конец пешком. Я промотал все до цента, а родители отказались дать еще денег. Подробностей этого периода моей жизни не помню, все было смутно. Я вел жизнь хиппи, не брился и отрастил волосы до плеч. Я имел много женщин в период свободной любви, но не помню ни одной. Все было смутно. Лет через пять мне все это осточертело.

Однажды я проснулся в грязном номере дешевой гостиницы, в стране, абсолютно мне чужой, голова болела, язык ворочался с трудом. Я посмотрел в потолок и подумал именно так: мне все это осточертело. Что богатство-рабство, что нищета-свобода-ото-всех-обязательств приедаются. С первым расстаться легко, из второй выбраться трудно. Но у меня-то был шанс! Я родился под счастливой звездой, которая все еще мне светила.

И я вернулся в отчий дом, помылся, постригся, завязал с выпивкой и наркотиками, после чего залег на диване перед телевизором. Сначала мир принадлежал мне, потом я ему, а потом мы стали друг другу безразличны и отдалились на расстояние от дивана до телевизора. Он был там, а я здесь. Я изменял его, как хотел, при помощи пульта. Он не сопротивлялся. Меня это устраивало. Мы нашли, наконец, компромисс. Родители меня не трогали, они были счастливы уже тем, что я дома.

Через два года я встал, побрился, надел джинсы и футболку из последней коллекции обожаемого мамой кутюрье и отправился в модный ночной клуб. По случаю моего возвращения из дальних странствий мне был куплен новый «Порше», и я, наконец, вывел его из гаража. Машина не показалась мне ни плохой, ни хорошей. Это была просто машина. Я подумал, что могу обойтись и автомобилем для среднего класса. Без разницы. Я потерял вкус к жизни, я больше не чувствовал скорости: плелся по трассе не больше сотни, и на меня таращились водители «мерседесов» и «тойот». Правда, сигналить не решались, все ж таки я был на «Порше».

В клубе я встретил старых друзей. Выпил, сделал пару затяжек марихуаны, облобызал с десяток моделей и дал себя облобызать десятку девушек из хороших семей, потенциальных невест. Я по-прежнему оставался для них своим, но все они оказались мне чужими. Мне было ни хорошо, ни плохо. Мне было все равно, и я понял, что выработался иммунитет. Я вышел из подросткового возраста и стал, наконец, взрослым человеком. И в таком месте делать мне больше нечего.

А где мое место? Я вернулся домой и решил, что пойду работать. И тут вновь сказалось замедленное развитие. По логике вещей я должен был бы занять кресло в совете директоров в компании, принадлежащей моему отцу. Стать руководителем отдела, к примеру, маркетинга, в котором не смыслю ни черта. Ровно столько же не смыслю и в работе других отделов, но это мало кого волнует. Меня всегда прикроют. Есть наемные работники, дети простых смертных, зато умненькие и образованные. Карьеристы. Я цинично это использую, потому что у меня выработался иммунитет. Я никого не люблю, но и ненавидеть разучился. Мой пульс бьется ровно, и даже хорошенькая секретарша рядом со мной может расслабиться: я ее не трону. Я отсижу положенное в совете директоров, потом женюсь на дочери генерального директора фирмы-партнера, произойдет долгожданное слияние капиталов. Это и есть моя задача. Я займу кресло генерального, у моей жены родится пятеро детей. Три дочери и два сына. Старший будет учиться в элитном колледже, потом поступит в МГИМО, окончит его, займет одно из кресел в совете директоров, женится на дочке генерального директора фирмы-партнера, произойдет долгожданное слияние капиталов… И так далее. Бизнес должен развиваться, как и шоу должно продолжаться.

Дочерей выдам замуж за топ-менеджеров, чтобы укрепить свою империю. А младший сын… Тихий глубокий вздох. Пусть с ним случится что-нибудь особенное. Жаль, что у меня нет старшего брата. Очень жаль. Я прекрасно знаю, чего от меня хотят. Чего от меня ждет отец, о чем втайне молится мать. Но в моей жизни наступил период, когда хочется всего добиться самому. Это со временем тоже проходит, юношеский максимализм. Как и подростковый бунт сходит на нет, когда перестают играть гормоны. Но у меня замедленное развитие. В тот момент, когда мои ровесники уже нагулялись, женились, остепенились и вошли в колею, я прусь прокладывать собственную. Это пройдет. Но сначала я узнаю, чего стоит Леонид Петровский. Без папы, сам по себе. Какова его цена? Сколько он может заработать как «Леонид Петровский – сам, бля, – без ансамбля».

Отец не стал возражать. Он только спросил:

– Кем же ты хочешь стать?

– Писателем, – ответил я.

– Писателем? – Его густые брови поползли вверх.

Надо сказать, что я ничуть не похож на отца. Он невысокого роста, коренастый, широкий в плечах. Массивный, я бы сказал. И значительный. А я вертлявый. Мы друг друга плохо понимаем, но он терпелив. Он умеет ждать. Иначе не заработал бы столько денег. Вот у кого выдержка! Когда я сказал, что хочу стать писателем, он спокойно ответил:

– Ну, что ж. И с чего же ты начнешь?

– Я подумаю.

Я чувствовал: во мне живет творец. Но кто? Писатель, художник, музыкант? Все признаки налицо: мое разгильдяйство, склонность к авантюрам, любовь к выпивке и неуемная тяга к женщинам при ненависти к бизнесу отца, равно как и к любому другому. Я охотнее отрезал бы себе ухо, как Ван Гог, чем сел за стол переговоров в конференц-зале. Кто я, если не творец? Надо подумать, как это реализовать.

Думал я с месяц. И даже пробовал писать. Впечатлений у меня была масса. И богатый жизненный опыт. Я ведь объездил весь мир, причем не без пользы для населяющей его прекрасной половины человечества. Я мог бы все это описать. Свою жизнь, свои приключения. Я даже сел за комп, создал файл, назвал его «роман» и поставил вверху чистого листа: «Глава 1». Первую фразу рожал день. После чего подумал: не так-то это просто. Такими темпами роман я допишу к пенсии. А к тому времени все забудется, чувства притупятся. Хорош же я буду, описывая приключения двадцатилетнего юноши, находясь одной ногой в могиле! Короче, мой роман завис, как неисправный комп.

Значит, начинать надо не с этого. Требовалась перезагрузка…

Я зашел в Интернет. Стал изучать биографии современных писателей. Отечественных и зарубежных. Оказалось, что большинство из них пришли в литературу из журналистики. Сначала писали статьи для газет и журналов, потом плавно перешли к повестям и романам. И я решил стать журналистом. Улавливаете логику? Так я и сказал отцу. Он предложил воспользоваться связями и… Я запротестовал:

– Сам!

Так началась моя трудовая биография. Три курса МГИМО и замечательные губы сыграли свою роль. Редакторы-женщины охотно брали меня на работу. Но из первого же периодического издания я с треском вылетел через месяц. Мне поручили взять интервью у одной популярной певички. К несчастью, я хорошо ее знал. Слишком хорошо. Дело в том, что я – завидный жених. Единственный наследник огромного состояния, особняк на Рублевке, вилла на Лазурном берегу, ну и замечательные губы… Уж сколько женщин пытались поймать меня в свои сети! Я – лакомый кусочек, и на меня всегда идет охота. Особенно среди певичек, моделек или актрисок, приехавших из провинции и в одночасье вспыхнувших на звездном небосклоне, чтобы так же быстро и сгореть. Единственный их шанс – выйти замуж за такого, как я. И стать светской львицей, такой же, как моя мать.

Та, у которой предстояло взять интервью, в свое время меня чуть было не зацепила. У нас случился короткий, но бурный роман, и мне с огромным трудом удалось увернуться от брошенной сети. Девица сказала, что беременна, и я уже был готов. Спасибо папе! Ни он, ни мама ничего не имеют против женитьбы единственного сына и появления пяти внуков. Напротив. Но мне в ту пору едва исполнилось двадцать. А она была лет на пять старше. Папа сказал: рано. Теперь мне почти тридцать, и он недоумевает: когда же? Тогда было рано, а теперь поздно. Период «в самый раз» я незаметно проскочил, – меня как раз мотало по миру, и ни одна из женщин в памяти не удержалась.

Эпизод с певичкой я помнил. Она, полагаю, тоже не забыла. С тех пор прошло лет десять. Ей перевалило за тридцать, кому как не мне это знать! Она же во всех интервью говорит: двадцать пять. В общем, слушать, как она нагромождает одну ложь на другую, мне было неинтересно.

И я обратился за консультацией к своей ослепительной матери, которая знает всех и вся. И мама рассказала мне во всех подробностях, чем, с кем и как занимается поп-дива и почему ее карьера идет в гору. Все это я и написал. С маминых слов. Уж маме-то я верю!

Разразился жуткий скандал. Я бы даже сказал: скандалище! И хотя главный редактор потерла руки «жареные факты нам нужны» и «давненько не поддавали такого жару», меня таки выперли. Певичка подала на газету в суд. Аргумент веский: журналист перед ее очами даже не предстал. Какое там согласовать материал! Хорошо, что я взял псевдоним. Не мог же я устраиваться на работу под собственным именем! Певичка так и не догадалась: откуда? Кто источник? Кстати, написал я чистую правду. Я вообще врать не умею. И не люблю. Газете вчинили такой иск, что мама не горюй! Она и не горевала. Моя мама. Сказала: «Это не та работа, которая тебе нужна, Леня». Но я упрям. Должно быть, в отца, который всего добился терпением и трудом. И я вновь отправился искать работу.

В следующей редакции я продержался полгода. На этот раз мы не сошлись характерами с женой главного. То есть она-то сошлась и захотела «стать мне лучшим другом», параллельно «повышая мою квалификацию», а я понял, что мне этого не нужно. К тому же я втайне симпатизировал главному. Настолько, что не мог наставить ему рога. И я потихоньку смылся.

На следующей работе у меня случился бурный роман. Мы слишком много времени проводили вместе. Взыграло ретивое, нахлынули чувства. Я вовремя опомнился. И это мать моих будущих детей?! Дымит, как паровоз, бутылками глушит текилу, литрами кофе. Да, она умна, я бы даже сказал, талантлива. Вот из нее получится писатель. То есть писательница. Такие и идут из журналистики в литературу. Но я-то здесь при чем? Если туда пойдет она, мне дорога закрыта. Два писателя в семье – это многовато. Даже я это понимаю. Что же касается детей… Сомневаюсь, что она сможет родить хоть одного ребенка. Не говоря уже о его здоровье. Нет, этого я допустить не могу. Если дело дойдет до совета директоров (а я уже к этому близок), то тут только слияние капиталов. Без вариантов. И пятеро детей.

В общем, я ушел. А Москва – большая деревня. Сменить за короткое время три редакции – это уже диагноз. В четвертую меня не взяли. В пятую тоже. Какое-то время я был без работы. К тому моменту, чтобы не выделяться, я стал жить, как все мои ровесники, сами зарабатывающие на хлеб насущный. По средствам. Не считая шмоток, которыми меня снабжала заботливая мама. Но ей я отказать не могу. Ведь я нежный и любящий сын, поэтому и хожу до сих пор в ботинках за семьсот долларов. И это еще самые скромные! Но пуповину я оборвал – снял квартиру, поменял машину, питался преимущественно в фаст-фуде, да в ресторанах и на банкетах, куда заносила нелегкая журналистская судьба. Потеря работы сказалась на моем бюджете. Но мне ведь тридцатник. Это, доложу я вам, рубеж! Негоже просить денег у мамы даже такому инфантильному типу, как я. Стыдно. А что скажет папа?

– Что, Леонид? Нагулялся?

А дальше только МГИМО и совет директоров. Не мы выбираем, нас выбирают. Для другого это предел мечтаний. Но какой смысл мечтать о том, что дано тебе от рождения? Тогда это уже не мечта, а скука смертная.

И я решил попробовать еще раз. Последний. Если уж тут не получится – то все. Полная и безоговорочная капитуляция. Леонид Петровский как личность не состоялся. И я попробовал. Меня взяли на работу в глянцевый журнал, так называемый гламур, но… Помощником фотографа. И с испытательным сроком.

Я стоял, смотрел на Сгорбыша и думал: «Это все, конец. Совет директоров». В тот момент я был уверен, что не продержусь на новой работе и двух месяцев. Мысленно я уже подбирал себе галстук и костюм. И остановился на полоске. Полоска делает меня солиднее, зрительно увеличивая в размерах мое тощее тело. Безусловно, полоска. Она. А галстук? Надо посоветоваться с мамой. Лучше нее в галстуках никто не разбирается.

– О чем думаешь, сынок? – спросил Сгорбыш.

– О галстуке, – честно ответил я.

– Кхе-кхе… – закашлялся он. – Не рановато ли тебе думать о галстуках? Ты еще мальчик. Сынок. Кхе-кхе…

Я тут же подумал: курит. Словно подслушав мои мысли, Сгорбыш предложил:

– Ну что? Закурим?

– Я не курю. Только марихуану.

– Кхе-кхе…

– Когда накатит, – поспешил добавить я. Еще подумает, что я наркоман!

– И часто с тобой это случается? Накатывает?

– Раз в год, – ответил я, не моргнув глазом.

– Это ничего. Терпимо, – с облегчением вздохнул Сгорбыш. – Вот со мной чаще.

– Вы курите марихуану?!

– Кхе-кхе… Сынок… – Сгорбыш даже поперхнулся. – Кхе-хке…

«Пьет! Он пьет!» – тут же подумал я и не ошибся. Вскоре выяснилось, зачем меня взяли на такую странную должность. Для чего фотографу нужен помощник? В чем заключаются мои должностные обязанности? Меня вызвали в кабинет шеф-редактора, и строгая дама, затушив в массивной пепельнице сигарету, сказала:

– Присаживайтесь, Леонид.

Она была старше меня лет на двадцать, и я подумал, что за свои честь и достоинство могу быть спокоен. Возможно, мы станем друзьями. Настоящими. В том смысле, что нам не обязательно делить постель, если нас объединит общее дело. И я улыбнулся. Она не выдержала и улыбнулась в ответ. Магия моей улыбки посильнее, чем заклятья колдунов, разрекламированных по ящику и в Сети. Они врут, а я весь как на ладони. И улыбка моя честная. Открытая. Потому мне и улыбаются в ответ. Итак, моя будущая начальница улыбнулась и сказала:

– Вы будете работать со Сгорбышем. Я на вас очень рассчитываю, Леонид.

– А что я должен делать?

– Видите ли… – Дама слегка замялась. – Я могу быть с вами откровенной?

– Конечно!

– Павел Сгорбыш – гениальный фотограф. Но… Он пьет.

– Ах, вот оно что!

– И он не в ладах с современной техникой. Слабо разбирается в компьютерах и ненавидит цифровые фотоаппараты. Меж тем…

– Я понимаю. С цифрой работать проще. Так быстрее.