По совести

Толику, Сане маленькому, Юрасу, Сашке большому, Ольге, братану Колюхе… и всем тем, чьих наречённых имён не знаю, да и не знала никогда, а клички так затёрты и обезличены, что нет смысла их все перечислять… всем им, познавшим суму и тюрьму, но сумевшим сохранить Человеческие Лица…

© Надя Вафф, 2019

ISBN 978-5-0050-5107-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗА 101-ым КИЛОМЕТРОМ

Был Григорий одним из тех зэков, кому после освобождения на руки выдали бумажку, в которой значилось, что проживать в Москве, по старому месту жительства он больше не имеет права. Вместо этого ждёт его прописка за 101-ым километром. Самому Гришке, сказать по совести, было всё равно где селиться, а вот Аньке – его нынешней зазнобе – наверняка, это должно было не понравиться. Так думал Гришка, распихивая по карманам свой нехитрый скарб – старые дедовские часы с малость поржавевшей крышкой да документы, выданные ментами при освобождении. Анна, на удивление, ничего не сказала, только вздохнула горестно и отправилась вслед за суженым. В дороге к месту их поселения выяснилось, что она беременна. «Вот как раз соплей мне и не хватало!» – чертыхнулся про себя Григорий, но вслух говорить ничего не стал, только криво ухмыльнулся, вспомнив коронную фразу Сагала, соседа по камере – «Поздно пить „Боржоми“, коль почки отвалились».

Поселили Григория с Анной в комнате размером девять квадратных метров, с «удобствами» на улице – деревянный перекошенный сортир, который словно сторожевая башня, возвышающаяся на пригорке, находился на приличном расстоянии от их нового жилища. В барачном коридоре смачно воняло свежим перегаром и керосином от коптившего рядом с соседней дверью керогаза.

– Гришенька, как же мы тут ютиться-то будем с ребёночком? – тихо спросила Анна, присев на скрипучую отвисшую сетку поржавевшей железной кровати, оставленной, видимо, бывшими жильцами.

– А ты что думала, тут тебя хоромы ждут? Надо было прикинуть для начала куда едешь. Если чего не нравится – я не держу, – ответил Григорий и ушёл знакомиться с «местной братвой». Вернулся лишь на третий день, заросший, злой и изрядно подвыпивший. На Анну даже не глянул, упал на кровать, повернулся лицом к стене и уснул.

И потекло для Анны время, словно неспешная равнинная речка.

РОЖДЕНИЕ

Народившегося по весне малыша назвали Анатолием. К Новогодним праздникам мальчонка уже неуверенно шлёпал по дощатому полу, мытому Анной ежедневно. Григорий внимания на сынишку не обращал вовсе, словно и не было мальчика в его жизни. Возвращаясь домой с каждым днём всё позднее и позднее, он садился за стол и подолгу хмуро глядел на улицу. «Чего ты видишь там, Гриша? – спрашивала его Анна. – Темно же, ничего не разглядеть». Григорий отрывал хмурый взгляд от окна и огрызался, мол, не её это, Анькино, дело. Анна замолкала, уходила в себя, ложилась на топчан, прижимала к груди спящего сына, и тихо плакала о своём несбывшемся замужнем счастье. Так продолжалось изо дня в день, из года в год. Толик тем временем рос…

Однажды Григорий пропал. Дома с неделю не появлялся. Анна по мужу не горевала, не искала его. Долгие зимние вечера проводила в компании с Толиком и соседкой Натальей. Женщины вязали, а Толик бегал по комнате с деревянным пистолетом, время от времени выскакивал на середину, кричал громко и пронзительно: «Руки вверх». Женщины смеялись, откладывали в сторону вязание и поднимали руки.

– Ань, я вчера в магазине в очереди стояла, слыхала, что в городе сберкассу грабанули.

– От кого слыхала? – без интереса спросила Анна.

– Бабы за спиной шушукались, – пожала плечами Наталья. – Ань, а если Гришка потому домой и не идёт? А?

– Знать ничего не хочу, – твёрдо ответила Анна.

– А если вовсе не придёт? – пытала соседку Наталья.

– Чёрт с ним, лучше бы и не приходил, – в сердцах ответила ей Анна. – Если мы ему не нужны, то и он нам не нужен. Да и не хочу я о Гришкином житье-бытье думать, мне Толика поднять надо.

– Может тебе в Москву, к родителям, вернуться? – предположила Наталья.

– А ты откуда узнала, что я москвичка? Я, вроде, тебе не рассказывала.

– Ой, Анька, нашла чего скрывать. Тут доносчик на доносчике сидит и доносчиком погоняет.

– Плохие твои доносчики, – огрызнулась Анна.

– Это ещё почему?

– Потому как не всё до тебя донесли, оттого и задаёшь глупые вопросы.

Наталья замолчала, принялась сосредоточенно вязать носок. Анна поглядела на сына, который сидел на полу и тёр кулаками глаза.

– Всё, расходимся. Спать пора. Завтра довяжем.

Уходя, Наталья остановилась у двери и обернулась. Смерила соседку взглядом и проворчала:

– Скрытная ты больно, Анька. Зря ты так. Одиночкой сложно в волчьем логове выжить. Поймёшь рано или поздно, придётся к какой-нибудь стае прибиться. Не ошибись только.

Григорий явился домой через месяц. Рано поутру постучал в окошко. Анна вздрогнула во сне, но не испугалась, словно сердцем почуяла, что не чужой человек за окном притаился. Не зажигая свет, шторку отдёрнула. Григорий махнул ей рукой, мол, открывай. Словно ловкий форточник, он ввалился в дом через окно. В сторону жены даже не поглядел, вместо «здравствуй» только и прошипел:

– Уйду, дорожку за мной почисти.

– Это ещё зачем? – не поняла Анна.

– Следов чтобы не было, дура! И про мой визит молчи. Сдашь мусорам – убью. Вкурила?

Слово «дура» неприятно резануло слух, отвыкла Анна за долгое время отсутствия мужа к такому обращению. Толик, спавший на топчане, проснулся, закапризничал.

– Пацана заткни, меня слушай, – командным тоном приказал Григорий. – Пожрать собери и бабки, все что есть, давай!

– Да, какие деньги, Гриша, откуда им взяться?! Вчера у Наташки в долг взяла, чтобы Толику валенки купить, так теперь думаю, как отдать?

– Ты чего, не поняла что ли? Ты мне про какие валенки тут гонишь? Я же сказал, что мне харчи нужны и бабки, чтобы залечь.

– Знаешь что, Гришенька, – Анна вдруг почувствовала, что её боязнь перед мужем куда-то внезапно делась, испарилась, пропала. Неудержимая злость нахлынула на неё, словно волна на берег, и накрыла с головой, – иди ты лесом! Собирай свои вещички и чтобы я больше ноги тут твоей не видала. Забудь про нас. Считай, что не было у тебя никогда ни жены, ни сына. Понял?! Пошёл вон!

– Да я тебя, лярву… – Григорий замахнулся и ударил Анну так, что она, не ожидавшая такого удара, отлетела в сторону, словно пушинка и, ударившись о стену, беспомощно сползла по ней. Перед глазами замельтешили мушки, в голове стоял безумный звон. Сквозь этот звон, где-то вдалеке, Анна услышала, как закричал маленький Толик: «А-а-а-а!» Григорий повернулся к жене спиной, занёс сжатый кулак над сыном и с тихим стоном рухнул, словно скошенный под корень осот.

– Вот тебе… Вот тебе… Сволочь… Дрянь… Ненавижу, ненавижу, ненавижу… – Анна, крепко сжимая в руке кухонный нож, наносила мужу удар за ударом. Ещё, ещё, ещё… С каждым новым ударом отступала боль, остывала жгучая ненависть, сходила на нет злость. Когда к ней вернулось самообладание, Анна наконец-то услышала, как, не переставая кричит Толик, забившись в угол, как барабанит в закрытую на щеколду дверь соседка. Всё ещё на ватных ногах она дошла до двери, распахнула её и предстала перед Натальей вся забрызганная кровью, с безумным взглядом синих глаз. Наталья, многое на своём веку повидавшая, быстро закрыла за собой дверь и бросилась первым делом к орущему Толику.

– Тише, успокойся Толечка. Мамка с папкой подрались паразиты, совсем запугали пацана. Мы с тобой сейчас ко мне пойдём. Хочешь?

– Ма… – Толик больше не кричал, он размазывал ладошками кровь и слёзы у себя по лицу и глядел на мать.

– Иди к маме, пожалей мамку, – Наталья подтолкнула Толика к сидящей на полу Анне и обратилась к соседке. – Пацана успокой и… что-то надо делать…

– Ментов зови, – тихо, но уверенно, сказала Анна. Она обняла Толика, прижала его к себе и зашептала ему в ухо: – Ты ничего не бойся, сынок, мамка тебя в обиду никому не даст.

– Ань, ты погоди горячку-то пороть, явку с повинной всегда успеешь оформить. Гришка-то твой в бегах, об этом даже участковый знает. Может нам…

– Отчаянная ты, Наташка, ох, отчаянная! Только мне по-любому не жить. От правосудия, может, и уйду, а вот от Манюни не скроюсь, это точно. Я тебе никогда не рассказывала, что у Гришки полюбовница авторитетная, – Анна замолчала, словно подбирала нужные слова, потом добавила: – Была. И любовь у них тоже была. Гришка за ней таскался, как хвост за собакой. Все деньги ей на цацки спускал.

– Ты про это разговор сейчас зачем завела?

– Достанет она меня, Наташка. Отомстит за Гришку, как пить дать. У них месть – это святое. А мне выжить надо, Тольку поднять.

– Ань, как же ты мальца из тюрьмы подымать будешь?

– Не знаю. Пока не знаю. Просьбу мою выполнишь? Я тебе телефончик сейчас черкну и записочку. Позвони сестре моей Фимке, расскажи про меня. Когда приедет, записку ей передай. А Толик пусть у тебя пока побудет. Сделаешь?

– Сделаю, Анька, – Наталья поглядела на притихшего Толика. – А если сестра не приедет?

– Приедет. И Толика заберёт, не сомневайся.

Милиция явилась быстро. Протоколы, понятые, допросы-вопросы… И началась у Анны с Толиком совсем другая жизнь.

ШКОЛА

Школа на посёлке была своя. В ней учились исключительно местные дети до пятого класса. На шестой год тех, кто отличился в учёбе и поведении, переводили в другую школу, что находилась в городе. Остальных неблагополучных определяли в интернат с правом приходить домой по выходным дням.

Накануне Толиного дня рождения к Серафиме пришла учительница, у которой Толик учился все пять лет, и завела такой разговор:

– Пора определяться, Серафима, куда мальца отправлять будем.

– А чего тут определяться? Ясен пень – в интернат!

– Я бы на твоём месте не торопилась так, Серафима. Толик к наукам способный. Да и тихий он мальчик, кроткий. Видела бы ты, какие оторвы с ним в одном классе учатся, может по другому рассудила бы. Так ты же ни разу на собрание не пришла.

– Ты, Антонина Сергеевна, меня собраниями не упрекай. Собрание вы для кого собираете? Для родителей. Я же Толика не рожала, я к нему опекуном согласилась только потому, что это последняя Анькина просьба была. Так-то, давно бы малой в детдоме был. Вот скоро Анька вернётся, пусть тогда и решает, где ему доучиваться. Моё же слово – в интернат. Нечего ему в городе делать. У него родители сиделые. Вдруг и он чего выкинет? Кто тогда за него отвечать будет? Я? А оно мне надо? Вот то-то же… Да и, если по сердцу рассудить, не приживётся он там. Не пустят его городские интеллигенты в свою компанию. Придётся ему из кожи вон лезть, чтобы его за своего приняли, изворачиваться. А если случится извернуться не так? Что тогда? Тюрьма… Видишь, Антонина Сергеевна как складывается – куда ни пойди, а выхода нет. Определяй Толика в интернат.

МАЛОЛЕТКА

Время летело чередой: лето за весной, зима за осенью. Толик жил в интернате постоянно, даже на выходные перестал наведываться домой. Серафима не настаивала, уезжала надолго в Москву, и лишний раз не искала встречи с племянником. Толик ждал возвращения матери из тюрьмы, считал дни до её освобождения.

Весной, накануне своего шестнадцатилетия, Толик с Сиплым – соседом по комнате – отправились за черёмухой. Приближались майские праздники, и нужно было где-то раздобыть охапку «белой пахучки», обещанную директору интерната для возложения к местному мемориалу. За ними увязался Киря Толстый. Он долго висел на интернатовском заборе, пытаясь «лихо перемахнуть» через него, потом, под громкий смех Сиплого, просто перевалился на другую сторону и произнёс:

– Хорош ржать, пора тикать. Ты, Сиплый, рот свой закрой, я ведь могу и вальцануть.

– Да, ладно тебе, Киря, не обижайся, – попытался заступиться за Сиплого Толик. Толстого в интернате побаивались. Несмотря на его неуклюжесть, удар у Кири был мощный, выверенный. Отец Толстого получил на зоне кличку Деловой, и был в большом авторитете, поэтому с Кирей старались не связываться. – Сиплый, он по жизни смешливый.

– А ты за него не впрягайся, – процедил сквозь зубы Толстый. – За себя лучше мазу держи.

По дороге шли молча. Когда поравнялись с магазином, Сиплый вдруг проговорил:

– Эх, сейчас бы чекушку, да Светку на дачке потискать.

– А мне бы лучше мороженного кофейного, – вздохнул Толик, над чем Сиплый снова загоготал.

– Опять зубоскалишь, сявка? – цыкнул Толстый и зыркнув в сторону Толика осклабился. – Ты ещё о кашке манной с молочком помечтай!

– А что? – серьёзно проговорил Толик. – Я и от кашки манной не откажусь. Особенно от той, которой меня мамка в детстве кормила.

– А тебе сейчас слабо, – Толстый внезапно остановился и перекрыл Толику дорогу, – взять хотя бы вон тот камень, запулить его в окно магазина, а потом быстренько туда кинуться и сдёрнуть мороженку.

– Да, я… – замялся Толик.

– Что, стремаешься?

– Отчего же, – Толик понял, что Толстый не отступит, будет давить на «слабо». Сиплый, как обычно, сделал вид, что его не интересуют чужие споры и поспешил удалиться на почтительное расстояние.

– Тогда в чём дело? – не унимался Толстый. – Вперёд, братан!

Толик взял увесистый камень, лежащий недалеко от входной двери магазина. Им продавщица Ольга обычно подпирала дверь, оставляя её открытой. Прицелился, бросил. Со звоном разбилось стекло, завизжала потревоженная сигнализация. Толстый с Сиплым бросились врассыпную. Толик никуда не побежал. Он чувствовал, что его всё равно найдут, поймают, будут судить, только если он убежит, то срок будет длиннее. Так и дождался приезда милиции, топчась на ступеньках магазина.

Уже на суде, сидя на скамье подсудимых, он надеялся на мягкость приговора. Толик не считал себя злостным преступником: признался, раскаялся, сотрудничал со следствием. Вот только одно обстоятельство тревожило его: по результатам ревизии в магазине обнаружилась большая недостача. На допросах следователь каждый раз спрашивал одно и то же: «Что ты, Толик, прихватил с собой из магазина?» Получая отрицательный ответ, умолкал, а однажды проговорился, что срок зависит от того, насколько Толик говорит правду. И он ждал оглашения приговора, желая всем сердцем, чтобы скорее закончился этот кошмар.

Но пытка продолжилась, когда судья вызвала Ольгу, ту самую продавщицу из магазина.

– Удалось ли выявить факт недостачи товара после проникновения подсудимого в магазин? – задала свой вопрос судья.

Ольга опустила глаза, было заметно, как у неё задрожали руки. Её минутное молчание показалось Толику вечностью. Он вдруг почувствовал, что сейчас должно случиться что-то плохое. Сердце его забилось, застучало, зарвалось. Ольга вся напряглась, стараясь заглушить в себе озлобленный крик заведующей: «Недостача есть, и она большая. За такую сумму кто-то ответить должен. Так что решай сама, кто будет отвечать: ты проторговавшаяся или Толик проворовавшийся». Сработал инстинкт самозащиты, и Ольга выдохнула:

– Недостача была.

Как летят под откос поезда, Толик видел в фильмах про войну. Смотрел на экран и вздыхал: «Хорошо, что товарняки. Страшнее, если бы вот так, по насыпи вниз – пассажирские». Он даже тогда и представить себе не мог, что должен чувствовать человек, находящийся в вагоне, сошедшего с рельс поезда.

АРМИЯ

– Фамилия, – майор даже не поднял на Толика головы.

– Хромов.

– Как же ты надоел мне, Хромов, – майор оторвал взгляд от бумаг. – Ты что меня измором взять решил? Я тебе уже тысячу раз повторял – судимость у тебя пока не закрытая. Как только всё устаканится, мы тебя сразу в армию заберём, ты только не передумай к тому времени. Иди, Хромов, не пудри мне мозги.

– Я завтра опять приду. Вы же знаете. Может, не будем мучить друг друга, решим зараз все вопросы.

– Чего решать-то, Хромов. То, что ты в армию хочешь, я уже слышал. Отвечаю – пока не положено.

– Я в Афган пойду, только возьмите.

– Ух ты, – майор присвистнул, – тебе чего на малолетке мозги что ли отшибли, если ты сам решил под пули пойти? Или ты думаешь, там наши пацаны с душманами в бирюльки играют?

– Мозги на месте, – процедил сквозь зубы Толик, – про бирюльки не думал. Отдать долг Родине хочу.

– А ты что, у Родины занял что ли? – заржал майор, потом улыбка сошла с его лица. – Сядь, Хромов. Рассказывай, что тебя так на службу приспичило?

– Мне восемнадцать. В этом возрасте всех нормальных пацанов в армию забирают. Да, я – ненормальный, но не ходить же мне всю жизнь с этим клеймом. Заберите меня на службу, прошу Вас. Я же знаю, что в Афганистан можно даже добровольцем уйти. Я на любой расклад согласен.

– Чудной ты, Хромов, – майор задумался. – Приходи завтра после обеда. Хотя – нет, ближе к вечеру приходи. Может, помогу тебе чем-нибудь.