Добрые люди. Роман

Переводчик Ольга Власова

Художник Медат Кагаров

© Мубарак Раби, 2019

© Ольга Власова, перевод, 2019

ISBN 978-5-0050-7349-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мубарек РАБИА (Марокко)

ДОБРЫЕ ЛЮДИ

Перевод с арабского О. Власовой

Глава 1

Эп… Эпв… Эпи… Карточки быстро и нетерпеливо мелькали в руках… Наконец, он остановился и глубоко вздохнул: вот он, Эпиктет¹, и стал переписывать на отдельный листок шифр и название книги. Ему все никак не удавалось найти в каталоге это имя, эту книгу, еще минуту назад казалось, что все студенты сразу после лекции бросятся заказывать ее в библиотеке. Как только профессор закончил лекцию, Касем сразу устремился туда, а за спиной у самого уха ему слышалось чье-то дыхание и топот бегущих ног, норовящих обогнать его, и уже перебирая карточки, он ощущал чьи-то огненные взгляды, обжигающие ему шею, пальцы, уши.

Наконец, он оглянулся, словно желая объявить друзьям о победе, о том, что ему удалось разыскать книгу, этот бесценный раритет, а в ушах у него уже звучал бравурный марш: «Всего только один экземпляр, и мне, мне удалось найти его!» Но никто этого не слышал, никого, кроме него, здесь не было, даже библиотекаря. Тишина. На полке, где студенты обычно оставляли портфели перед тем, как войти в читальный зал, он увидел всего один портфель, судя по всему, какой-то студентки или одной из служащих библиотеки.

Касем направился в читальный зал и, войдя в него, тут же устремился к библиотекарю, который на другом конце зала разговаривал с кем-то сидящим за столом. Касем подошел к нему и протянул библиотечное требование, тот выразительно взглянул на часы, и только теперь Касем заметил, что было уже десять минут первого. Библиотекарь недовольно проворчал: «Уже нет времени». На лице Касема отразилось глубокое разочарование, и он в смущении опустил руку:

– Простите, совсем забыл об этом.

– Ничего. – смягчился библиотекарь, видя смущение Касема, – давайте сюда ваш заказ, пока эта девушка еще тут посидит, поработает несколько минут.

Он поднялся по стремянке, а Касем проводил его нетерпеливым взглядом. Как великолепен был сегодня профессор на лекции, Касему показалось, что тот никогда еще не был так красноречив и не вкладывал столько смысла в свои слова, никогда еще его лекции не были такими глубокими по содержанию. Касем не знал точно, что больше всего взволновало его, но отголоски этих мыслей были близки ему, они проникали в самое сердце, словно все это он уже знал раньше и сам пережил это. Интересно, было ли это и на самом деле верным или только отражало единство характеров и мыслей… А может быть, знание передается генетической памятью, как считают некоторые? Он не знал точно. Но образ философа, который постиг тайну, приподнял с нее завесу, не отступив перед «чащей и ночным путешествием», всецело завладел им.

Этот покой, умиротворение, безмятежная ясность, – все это находило в нем отклик, он и сам не мог определить, с каких пор этот спокойный и уверенный голос отвечая тому, что творилось в его душе, и не случайно. Казалось, что весь мир жаждет этого покоя и безмятежности, воспевает и хочет обрести их… Однако он нашел это только в эпохе философа-стоика, так как превзойти его? Да, конечно, человек – это неразгаданная тайна. И куда он идет теперь? Действительно, это очень сложная проблема… Он услышал звук шагов по металлическим ступенькам, показался библиотекарь, державший в руках книгу. Касем взял книгу и быстро заглянул в конец, листая потрепанные широкие листы, а когда, наконец, оторвал взгляд от книги, опасаясь налететь на скамейку, его глаза встретились с глазами какой-то девушки, которую он до сих пор не замечал, она была здесь одна, но Касем стоял совсем рядом с ней, когда передавал библиотекарю заказ на книгу. А до этого библиотекарь разговаривал о ней. Что-то неясное мелькнуло в памяти. Он заметил, что она смотрела на него или точнее взглянула, когда он с библиотекарем стоял рядом с ней, но не обратил на нее особого внимания. Он схватил в руки книгу и был целиком поглощен только ею, ничего не замечая вокруг. Ему показалось, что эта девушка уже давно и упорно смотрит на него, улыбаясь о какой-то укоризной. Наконец, рассмеявшись и обнажив в улыбке ровные и белые как жемчуг зубы, она произнесла:

– Ты очень изменился, Си² Касем.

Он ответил смущенно:

– Как, неужели это ты? Прости, я тебя не видел. То есть я был очень занят. Как поживаешь?

– Ничего, – ответила она, складывая бумаги и собираясь уходить. – А тебя, кажется, совсем проглотили книги.

– Скорее, я сам их глотаю.

Они оба рассмеялись, вышли из библиотеки и пошли по коридорам факультета. Он прибавил уже серьезно:

– На самом-то деле, чтение всех этих книг мне дается с большим трудом. Я все еще страдаю от того, что слабо знаю иностранные языки. Мне не так везет, как тебе.

– Как мне? – вздохнула она.

Касему показалось, что Хания погрустнела. Она была смуглой, высокой, стройной, на ней был ослепительно белый плащ, который еще более подчеркивал ее элегантность, она шла спокойно и уверенно, но во всей ее внешности не было ничего веселого, кроме длинных густых волос, рассыпанных по плечам.

Он сказал ей, меняя тему разговора:

– Давай не будем говорить об этом. А как дела на работе?

– Ничего. Идут потихоньку.

– Конечно. С тобой всегда все шло нормально, – тут же откликнулся он, улыбнувшись.

Она обернулась с улыбкой, в которой сквозил упрек за его неожиданный комплимент, и он поспешно прибавил:

– Я совершенно не собирался говорить комплиментов, клянусь тебе. Если бы ты меня знала получше, то убедилась бы, что я совсем не мастер на комплименты.

– Возможно, – она сжала губы. – Я вспоминаю, что ты поступил в университет через несколько дней после того, как я приняла руководство школой. Я помню, что директор, которая была до меня, очень сдержанно отзывалась о тебе, когда передавала мне дела. Кажется, она оказала, что ты очень упрямый или что-то в этом роде.

Он ответил ей уже у самой двери факультета:

– Может, по мнению некоторых, я и был таким, даже сам о себе так иногда думал… И все же есть здесь кое-что такое, что я не приемлю в поведении некоторых людей. Возьми, к примеру, ту самую директоршу, которую ты сменила. Она была. доброй, воспитанной, но временами творила что-то невообразимое, особенно по отношению к учительницам, с мужчинами-учителями она была намного добрее, а это не к лицу руководителю учреждения, как бы хорош он не был. К тому же очень часто она говорила про себя, что в жизни ее интересуют только журналы мод и прочие издания подобного рода… А это, я считаю, главный порок для того, кто руководит образовательным учреждением. Здесь руководство и управление заключается прежде всего в воспитательной работе, и она требует от руководителя прочного запаса знаний и общей культуры, которую не могут дать только журналы мод или кино.

– Верно, – согласилась с ним Хания.

А он продолжал оправдываться за свой неожиданный комплимент:

– Так что ты видишь, что я отнюдь не делал тебе комплиментов, ты по-настоящему образована и тянешься к книгам, даже пускаешься в путь и преодолеваешь расстояния ради них.

Она прервала его с легкой улыбкой:

– Очень логично, господин Касем,

Она умышленно назвала его «господином», чтобы придать своим словам излюбленный ироничный оттенок, и прибавила, стараясь сменить тему разговора:

– Ну что же, поговорим теперь о тебе. Когда тебе на несколько дней поручили руководство школой, я узнала, что ты прирожденный педагог, и тебя очень любят ученики, поэтому, когда ты подал заявление об университетской стипендии, я сначала

хотела возражать, чтобы сохранить тебя для школы, и все же я не сделала этого, особенно потому, что надеялась, что и мне когда-нибудь предоставится возможность пойти учиться в университет.

Он ответил, шутливо прокомментировав ее слова:

– А, может быть, ты просто поняла, что мое поступление в университет для тебя лучший способ отделаться от такого упрямца, как я.

Хания от души рассмеялась:

– В любом случае у тебя не было времени проявить свое упрямство по отношению ко мне, В школе ты провел всего лишь неделю или две под моим руководством.

Она хотела еще что-то прибавить, но он спросил ее:

– А что нового в школе?

– Ничего нового, – ответила она. слегка пожав плечами. – Если не считать небольшого садика, который устроили для того, чтобы отделить класс мальчиков от класса девочек.

– Странно, что тебя меньше стало интересовать руководство школой.

Она ответила ему с откровенной грустью:

– Ах, если бы не особые обстоятельства, то я вообще не стала работать и только бы училась, уже прошло три года, как ты ушел из школы. И, на самом деле, многое изменилось. Там уже больше не чувствуется той семейной обстановки, которая царила среди учителей, ничего от этого не осталось… Кажется, что каждый в одиночку преследует какую-то свою цель и движется в своем направлении.

Казалось, и Касему было жаль этого:

– И в самом деле странно, – сказал он. – Я все еще вспоминай те прекрасные праздники, которые мы постоянно устраивали вместе у кого-нибудь дома или в школе, когда не было уроков… Как весело было… А какие праздники устраивали в конце учебного года. Странно, что все изменилось…

– Все-все теперь иначе, как будто каждый из нас – одинокий остров, мне теперь очень часто трудно бывает собрать всех вместе.

Она медленно спустилась по ступенькам, удаляясь от больших железных ворот факультета. Он спросил:

– А как сейчас у тебя настроение?

– Никак, – ответила она равнодушно. – Пытаюсь занять себя тем, что заочно учусь на, факультете. Каждый вторник приезжаю в столицу, какое-то время провожу в библиотеке, хожу на лекции… Одалживаю конспекты у студентов, чтобы прочесть то, что пропустила… Но все это только для того, чтобы чем-то занять себя. А на серьезную учебу или на какие-то успехи я уже и не надеюсь.

– А я и не думал, что такие как ты могут поддаваться отчаянию.

Она ответила, устремив взгляд в небо, сливающееся с морем у горизонта, чтобы скрыть свое волнение:

– Отчаяние, надежда, – все это для меня не имеет смысла. Но когда она снова взглянула на него, на ее лице он ясно различил следы глубокой печали, которую она пыталась скрыть. Она ничуть не изменилась о тех пор, как они познакомились: красивая, держится с достоинством, серьезная, как говорят, профессия накладывает свой отпечаток. И все же легкая грусть не покидает ее.

Она оказала, опять бросив быстрый взгляд в сторону горизонта:

– Может быть, я тебя задерживаю.

– Нет, что ты, – ответил он, прижимая к груди большой том. – Это такая замечательная встреча… Мы ведь старые друзья. Я хотел бы пригласить тебя к нам на обед… Но то, что готовит моя мама, и мне не слишком по вкусу, не говоря уже о том, что это слишком просто для тебя.

Она искренне улыбнулась, но он все же успел заметить, как след печали промелькнул на ее лице, или это ему только показалось. Сверкнули в улыбке ее жемчужные зубы, и она сказала, все еще пытаясь справиться с улыбкой:

– Не волнуйся по этому поводу. Ты теперь заправский студент. И если ты не против, то я приглашаю тебя к своему столу в любом приличном ресторане, который попадется на пути.

И добавила, прежде чем он успел найти слова для ответа:

– Не говори, пожалуйста, что я «слишком великодушна к тебе». Я еще, может быть, буду эксплуатировать тебя для какой-нибудь работы.

Он еще сильнее прижал к себе книгу, словно это предложение застало его врасплох. Он не принял всерьез ее приглашение. Отказаться? Но какой смысл? И он ответил:

– У меня никаких возражений! Абсолютно никаких… Только…

Но она опередила его:

– Ну что же, тогда пойдем.

Он сел рядом с ней в машину, все еще продолжая прижимать книгу к груди. Какое-то время они молчали, машина неслась к центру города, и Касем не переставал удивляться, с каким мастерством Хания водит машину, глядя, как ее руки ловко поворачивают руль.

– Ты прекрасный водитель, – пробормотал он и добавил. – Но говорят, что с женщинами аварии случаются в два раза чаще.

Остановившись перед красным сигналом светофора, она ответила ему, улыбаясь:

– Чего только о нас не говорят!

А потом внезапно спросила:

– А с кем ты здесь живешь?

– С мамой и младшим братом, он учится в средней школе. Очень маленькая семья.

Они вошли в ресторан. Место было красивое и спокойное над скалистым берегом. Отсюда открывался вид на море в месте впадения реки Буракрак³. у подножия скал с грохотом разбивались волны, но сюда доносился лишь слабый рокот из-за огромных закрытых окон ресторана. До самого горизонта простиралась безоблачная голубизна, в которую закрадывались белыми точками морские птицы, летящие во все стороны. А еще дальше виднелись очертания города Сале⁴ на другом берегу реки и темный песок речного берега, вздымаемый белыми птицами, лежащими на нем.

Хания спросила Касема, когда они устроились за столиком:

– Как тебе живется здесь?

– В Рабате трудно, – ответил он. – И жить здесь совсем неудобно. Но все же я привык. Сначала было гораздо хуже. Я очень страдал от одиночества, а теперь я привык и даже полюбил его…

Он немного помолчал, а потом спросил:

– А ты привыкла к этим еженедельным поездкам в столицу?

– Я только пытаюсь занять себя чем-нибудь, как я уже тебе сказала, я не стремлюсь к успеху… Мой муж не может перевести свой бизнес в столицу, а для меня и административная работа, и подготовка к урокам довольно утомительны… Все это не дает мне всерьез заняться университетскими делами.

Он не раз уже думал об этом и был готов задать этот вопрос, подбирая лишь слова, когда она прибавила:

– Кстати, я тебе сказала, что прошу твоей помощи и надеюсь, что тебе это не составит труда.

Он ответил, словно очнувшись от ее слов:

— Конечно, с радостью.

– Я хочу, если ты, конечно, можешь, – продолжала она, – чтобы на этой неделе ты посидел вместо меня на нескольких лекциях. На одной или двух, я считаю их очень важными. Не думаю, что тебе придется терять время, потому что это лекции по философии. По-моему, я тебя убедила. Ну как, согласен?

Последние слова она произнесла с заметной радостью, а он ответил:

– Идет, считай, что ты меня уговорила, но, может быть, я еще мог бы чем-нибудь тебе помочь?

Она поблагодарила его, а потом, взглянув на часы, сказала:

– Я должна быть на уроке ровно в два.

Он очистил апельсин, а она опять устремила взгляд к горизонту, и он невольно залюбовался ей: «третий десяток пьянит как вино». Она сказала ему:

– Посмотри, правда красивое место?

– Красивей, чем я себе представлял. Я и не думал, что в столице есть такие тихие и красивые уголки.

– Не надо думать об этом городе хуже, чем он есть на самом деле, – улыбнулась она.

– С сегодняшнего дня я буду смотреть на жизнь с большим оптимизмом

После ресторана она подвезла его на машине, он вышел на полпути к университету, куда она направлялась, и быстрым шагом пошел к дому, который находился в западной части города.

Глава 2

Как только мать открыла дверь, до него донесся надсадный кашель из дальней комнаты. Касем вопросительно взглянул на мать. Она сказала, прикрывая дверь:

~ У нас гость, Касем.

– Кто?

Она что-то прошептала в ответ, и он следом за ней направился в комнату, подумав про себя: «Ах, дядя приехал, ну что же, добро пожаловать».

Не успел старик тяжело приподняться с места, как Касем, опередив его, подошел к нему, обнял, не давая встать.

– Не утруждайте себя, дядя, отдыхайте, как ваши дела?

Тело ребенка и лицо глубокого старца, – таким показался Касему дядя, весь сгорбленный от старости.

Старик ответил, глядя на Касема увлажнившимися глазами из-под густых седых бровей:

– О Аллах… Как ты повзрослел, Касем, вырос, настоящий мужчина.

Касема ничуть не смутил такой тон, он показался ему просто глупым. Это был тон человека, который не замечает, что жизнь движется вперед. Уже от многих знакомых ему приходилось слышать – слух его привык к этому – что он вырос, стал мужчиной, словно ему было суждено по-прежнему оставаться ребенком, каким они его знали, когда он уехал из деревни. Но сами они словно не замечали, что тоже стареют с течением времени. Но кто знает? Может, эти их слова о его взрослении, звучащие с укоризной, были лишь неосознанным желанием не признавать своей старости. Было ли так на самом деле?

Старик зашелся в кашле и долго не мог остановиться. А Касем стал расспрашивать его:

– Рады видеть вас в нашем доме, дядя, как ваши дела?

Старик отдышался, провел рукой по густой бороде, стряхнув с нее несколько приставших перышек:

«Слава Аллаху, сынок. А вот ты, вырос и забыл родные края.

Его снова охватил приступ кашля:

– Вы больны, дядя? – спросил Касем, поправив за его спиной две высокие подушки: – Устраивайтесь вот так, поудобнее.

Мать Касема все еще стояла в дверях, наблюдая за первой встречей своего сына с дядей, а потом, словно убедившись в «знакомстве», которое состоялось между ними, ушла на кухню.

Старик снова принялся разглядывать племянника;

– О Аллах, Я словно опять перед моим покойным братом. О Аллах, Аллах! Касем вспомнил старую фотографию отца, и ему вспомнились слова, сказанные матерью много лет тому назад:

– Ты так похож на покойного отца, Касем. У тебя ведь есть дядя. А он совсем не похож на твоего отца. Их было два брата, отец был младший. От деда ему досталось крепкое здоровье, красота, искренность, сердечность, а его брат, твой дядя…

И Касем почувствовал, что сам сейчас вглядывается в это немощное создание, сидящее рядом с ним. Если бы ему сбрить бороду, то от его лица, пожалуй, ничего бы не осталось.

– …Твой дядя, Касем, – вновь пришли ему на ум слова матери, – богатый крестьянин, вся деревня ходит у него в должниках, но он жесток и не знает пощады.

Старик опять заговорил:

– Грех, сынок… Касем… благородному человеку не пристало забывать о родине и об отчем крае… Но ты за это не в ответе. Взрослые виноваты. Причиной всему твоя мать. Я сказал ей об этом час назад. Это – грех, большой грех, сынок… Ты обязательно должен познакомиться со своей родней.

Он умолк ненадолго, отдышался и прибавил неодобрительно:

– Я – твой дядя, самый близкий тебе из всех человек, а ты меня не знаешь, да и я тебя не знаю, спаси нас Аллах… И детей моих, братьев своих ты не знаешь, и они с тобой не знакомы…

Он опять замолчал, и на его лице ясно отразилась грусть. Потом заговорил снова, еле выдавливая слова из своего тщедушного тела:

– Меня с моим покойным братом разлучила только смерть. Всю жизнь мы были неразлучны с тех пор, как покинул нас отец, да ниспошлет ему Аллах свою милость. Мы обзавелись семьями. Родились дети. И мы не расставались до тех пор, пока нас не разлучила смерть. Воистину, на все воля Аллаха.

Он зашелся в кашле и долго не мог остановиться, а потом продолжил:

– Как же так! Двадцать лет, а то, может, и больше прошло, и я ни разу не видел тебя. Могло случиться и так, что если бы мы встретились ненароком на улице, то и не узнали бы друг друга. Вот уж грех, так грех!.. Когда Фатима, твоя мать, оставила деревню, ты еще грудь у нее сосал… Ах, как время летит… Сколько я ждал, что она когда-нибудь вернется вместе с тобой. Она ушла из деревни ночью, я все еще вспоминаю, как это было… Сколько я расспрашивал, сколько пытался вернуть ее, но на все воля Аллаха, сынок, ведь сказано, что суждено нам только то, что начертано Аллахом.

К лицу старика прилила кровь, он шарил вокруг себя руками, словно пытаясь найти что-то, и, наконец, схватил небольшой пластмассовый пульверизатор со стеклянной изогнутой трубкой наверху и впрыснул себе из него в горло желтую жидкость. Было видно, что он изо всех сил борется с приступом кашля и одышкой. А Касему, когда он наблюдал за движениями старика, вспомнились слова матери: «Он много расспрашивал о нас в первое время… Пытался связаться со мной в городе… У меня тогда было мало молока, и мне часто приходилось отрывать тебя от груди… И в то время я уже носила под сердцем твоего брата Ибрагима. Да, я все это хорошо помню, сынок… Сам твой дядя, когда навестил меня в городе, с гневом тыкал пальцем мне в живот и говорил, что не желает видеть тебя в этом чужом огромном городе. И еще он много чего говорил… Я очень хорошо помню все, дядя твой не мог не знать, что я в то время была беременна. Он пытался заставить меня вернуться в деревню три или четыре месяца спустя после смерти твоего отца… Твой дядя злился на меня, но я рассердилась на него еще раньше, и гнев мой был очень сильным, и я не видела его больше после этого…

Касем невольно кивнул, словно соглашаясь с этим доносившимся из прошлого голосом матери… Сколько раз повторяла она ему эти слова: с тех пор как он подрос и стал кое-что понимать в жизни, разговор между ними всегда возвращался все к этому: «… Твой дядя болен, Касем, он в очень тяжелом состоянии, не оставляй его никогда, исполни перед ним свой долг, пока он еще жив… Да снизойдет на него проклятье и наказанье Аллаха, Клянусь тебе, сынок… Это началось о тех нор, как он отнял и засеял землю юродивой аль-Мадждубы… Она, бедняжка, умерла спустя несколько месяцев после этого… За землю он дал ей кусок хлеба, который она своим трудом добывала в его доме… В нашем общем доме. Она и ее малыши… Потом случилась какая-то ссора. Я даже и не знаю из-за чего. Наверное, причиной тому была одна из жен твоего дяди. Он прогнал юродивую аль-Мадждубу и отнял у нее землю… После этого напал на него этот недуг… Обрушился на него и не отпускал два дня, да так, что он едва мог дышать. Юродивая аль-Мадждуба распустила косы, измазала голову землей и призывала на него все злые силы… Она умерла после этого… Любой в деревне знает, что это ее проклятье обрушилось на него, но все они его боятся…»

– Вы были у врача, дядя?

Старик горько усмехнулся:

– Врач – это Аллах, сынок… От этого нет лекарства…

Он провел рукой по бороде и завершил свою речь словами:

– Здоровью, сынок, как дырявому яйцу, ничем не поможешь…

Касем, желая сменить тему разговора, спросил:

– А как земля, дядя?

– Урожаи все меньше год от года, – ответил старик, улыбнувшись. – Но Аллах милосерден к рабам своим, на жизнь хватает. Даст бог, навестишь нас и сам посмотришь на землю и на братьев.

– Иншаалла, дядя, – ответил Касем, снова мысленно погружаясь в старые истории, которые рассказывала ему мать: «…Не только история с юродивой, много подобных ей историй с землей было в жизни твоего дяди. Отец твой был добрый человек, он выступал против дяди, но он был младшим, и дядя хлестал его по щекам, когда тот осмеливался поднять против него свой голос. И тогда отец твой поклялся, что он не останется в доле со своим братом и потребовал от него то, что ему принадлежало по праву, между ними разгорелся спор, в который вмешались жители деревни, чтобы рассудить их… Раздел произошел так, как этого добивался твой дядя, он избавился от того, что ему было не нужно, и взял себе все, что хотел, а после смерти твоего отца он вновь все прибрал себе к рукам…»

Касем прислушался к скорбному голосу дяди:

– Как мне хотелось самому воспитывать тебя, чтобы ты ни в чем не знал нужды. Поэтому я продолжал присылать немного продуктов твоей матери, когда вы жили в Касабланке, но она падала все ниже…

«… Помощь, продукты? Да как ему не стыдно говорить об этом, сынок, с какой целью он посылал мне эти продукты? Если бы ты знал, сынок, да и что это были за продукты? Совсем чуть-чуть… Он захватил себе всю землю твоего отца, а посылал мне лишь горстку зерна. Если бы я была более осмотрительной, то не оставила бы наследства, а купила бы на него дом. Тогда бы мне не пришлось тяжело трудиться, выбиваясь из последних сил, день и ночь. Ну да что уж там. Слава Аллаху, обошлось…»

Старик втайне любовался своим племянником и продолжал ему рассказывать о событиях давно минувших дней:

– Прошло около двух лет после смерти твоего отца, когда мать ушла вместе с тобой из деревни.

А в памяти Касема зазвучал голос матери, говорящий с ненавистью: «…Не прошло, наверное, и одного-двух месяцев со смерти твоего отца, и я носила в своем чреве Ибрагима…»

Старик продолжал слабым голосом:

– Я догнал вас и обнаружил, что твоя мать купила полуразвалившийся дом, две комнаты в нем сдала постояльцам, а третью заняла сама. Теперь это уже, конечно, дело прошлое, но тогда я был ей очень недоволен. Я увидел, что она сильно изменилась, похудела, пояс на ней был затянут как на палке, да и ты тогда был очень тщедушным. Я ей пальцем указал на это. Да, я все еще вспоминаю, как я ей и на тебя указал пальцем и сказал: «Я не желаю, чтобы сын моего брата жил в таком положении, а до тебя не и дела нет…»

«…Он ткнул пальцем в мой округлившийся живот и сказал, что не желает, чтобы ты и тот ребенок, который должен появиться на свет, твой брат Ибрагим, жили в таком положении…»

– Мать твоя тогда отказалась вернуться, – продолжал старик. – А мне после этого так больше и не удалось увидеть вас.

Он умолк ненадолго, глядя в лицо Касему, словно желая сказать: «Ты теперь мужчина и можешь понять и рассудить. У меня тоже была мать, да ниспошлет ей Аллах свою милость, стал понимать в делах женщин, когда был еще моложе, чем ты

теперь, в любом случае, мы возвратим остальные земли с до-мощью Аллаха, а доли твоего отца по-прежнему в моих руках». Касем улыбнулся этому очевидному лицемерию:

– Спасибо тебе, дядя.

Старик долго, улыбаясь, глядел на Касема, а потом сказал:

– Матери твоей неуютно здесь, это заметно, может быть, ей лучше бы было остаться в Касабланке.

– Да я и сам никак не могу привыкнуть к жизни в столице, – согласился с ним Касем, – только недавно втянулся. Но у меня нет выбора. Мне тоже было нелегко оставить город, в котором у меня столько друзей и знакомых.

Старик пробормотал себе под нос, словно говоря с самим собой:

– Да, человек должен быть жесток к себе во многих случаях жизни.

«…Твой дядя, сынок, самый жестокосердный из людей, я не видела никого более жестокого, чем он. Только один раз мне довелось увидеть, что он страдает, даже слезы стояли у него в глазах, но это был первый и последний раз. Произошло это, когда на нас обрушилась большая беда. Твой отец по характеру был совсем другим, не как дядя, да вообще он отличался от всех феллахов, от всех жителей деревни. Он был нежный, любящий… Это произошло меньше чем через год после раздела между отцом и дядей, такова уж судьба. Тебя еще и в помине не было. Я вспоминаю тех великолепных лошадей с блестящими сбруями и машину, к которым мы тогда еще не привыкли в деревне, и французского судью, приехавшего к нам в сопровождении уездного шейха⁵ и каида⁶. Они собрали всех жителей деревни и стали говорить им о земле деревни такие речи, которые совершенно не обрадовали жителей деревни. Переводчик говорил: «Махзен⁷ желает построить фабрику на реке, а для этого требуются земли, чтобы построить дома и сады и еще многое другое для Франции… Мы-то догадывались, что в конце концов из-за этого жители деревни потеряют большую часть своих земель, а из этих земель большая часть была во владении нашей семьи и особенно во владении твоего отца. Жители деревни отказались повиноваться, я очень хорошо помню, как твой покойный отец сказал прямо в лицо судье и каиду: «Это только уловка, чтобы отнять нашу землю», а потом повернулся к жителям деревни и сказал: «Вот вы сейчас молчите, а ваше положение потом будет, как у потомков Самуда и Хама⁸ и прочих племен…» Солдаты, приехавшие с ними, схватили твоего отца, дядю и еще нескольких мужчин, потом после пыток отпустили. И опять в деревню вернулись эти красивые лошади и машина. Переводчик выкрикнул несколько имен старейшин деревни, каждому из них обмакнули палец в чернила и провели им по бумаге. Каждому из них сказали: «Завтра тебе заплатят». А твой отец отказался макать палец в чернила, а потребовал калам⁹… Они пошептались между собой, дали ему калам, а он отказался подписываться, потому что бумага была составлена по-французски, а отец не знал французского, он владел языком Корана, да ниспошлет ему Аллах свою милость, после этого солдаты окружили его со всех сторон, надели на него наручники, силой обмакнули его палец в чернила и приложили к бумаге, а потом отправили его в тюрьму. Пока его не было, все земли обнесли колючей проволокой, ко мне домой зашел твой дядя, вот тогда-то я и увидела слезы в его глазах. Впервые в жизни я видела, что он плакал…»

Старик опять заговорил:

– Ты обязательно должен приехать в деревню и побывать на своей земле… Ты теперь стал мужчиной и возьмешься за то, чтобы снова восстановить связь между нами. Даже если твоя мать и будет противиться этой поездке, даже… – он вдруг умолк и пристально поглядел Касему в лицо, словно желая заранее узнать, что тот ответит ему, а потом добавил спокойным голосом:

– У тебя есть брат. Его, кажется, зовут Ибрагим, как мне сказала твоя мать. Я его еще не видел…

Касем ответил, словно не расслышав всех его слов:

– Да, у меня есть брат Ибрагим, он пока еще не вернулся из школы.

Старик что-то пробормотал себе под нос и опять принялся расспрашивать:

– Сколько ему лет?

Касем ответил, стараясь придать голосу обычное выражение и изо всех сил подавляя в себе желание уйти отсюда:

– Сколько лет? Не знаю… Мы с ним почти ровесники…

Старик быстро отвел взгляд в сторону, но в его глазах промелькнуло что-то странное, и Касему показалось, что на лице его показалась хитрая усмешка.

– Мне кажется, он появился на свет через несколько лет после смерти моего брата, – сказал он и тут же, изменив тон, продолжил. – Да это и не важно. Ты уже мужчина, как я сказал, и понимаешь, что к чему. Ты сказал, что Ибрагим учится…

– Да. Готовит экзамен на степень бакалавра.

Но, кажется, старик не был удовлетворен ответом и снова принялся за расспросы. Тут его опять охватил сильный приступ кашля. Он кашлял, нашаривая рукой спасительный пульверизатор.

А Касем, наблюдая за движениями старика, вспоминал картины прошлого. «…Не забывай, мамочка, что я теперь в университете, а до этого проработал десять лет в начальной школе. Не может быть, чтобы мне сейчас было бы всего восемнадцать лет, как ты говоришь. Если сложить все годы работы и учебы, то это никак невозможно!» …Мать смущенно отводит взгляд, а глаза ее молят о помощи и настаивают на своем, а Касему кажется, что к голубизне ее глаз примешивается краснота… Ее нежное тонкое лицо вспыхивает глубоким волнением, которое она напрасно пытается скрыть, гневу ее нет предела, от говорит, глядя на него:

– Если бы ты был прав… Но ты не прав… То твоему брату сейчас уже перевалило бы за двадцать.

И она смотрит на него заискивающе, сдерживая в душе немые рыдания, а он отводит взгляд, берется за книгу и говорит, меняя тему разговора: