О чём вспомнил и размышлял. Книга вторая. Военная служба

Дизайнер обложки Сергей Михайлович Тюрин

Редактор Валерий Михайлович Тюрин

© Михаил Тимофеевич Тюрин, 2018

© Сергей Михайлович Тюрин, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4485-7376-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вся моя взрослая жизнь, начиная со школьной скамьи и до достижения пенсионного возраста, в соответствии с моим желанием и представленными возможностями прошла на службе в Вооружённых Силах нашей страны.

Считается, что судьба военного человека связана с относительно частой сменой гарнизонов и иногда со сменой профиля подготовки. Однако время весьма скоротечно и не так уж много его отпущено каждому из нас на смену мест службы и специализации профессиональной деятельности.

Мне, начавшему службу в 1954 году, на частые переезды жаловаться не приходится, но специализацию приходилось менять неоднократно. По профилю первичной подготовки в военном училище я должен был служить в радиотехнических войсках, однако был назначен в зенитно-ракетные. А затем, уже после академии, мне пришлось осваивать совершенно новую по тем временам технику и большая часть моей службы – более 20 лет – прошла в войсках противоракетной обороны.

В этой книге представлены лишь основные этапы моих более 32 лет нахождения в кадрах Вооружённых Сил.

Глава 1. «Вступая в ряды вооружённых сил…». Гомельское военное радиотехническое
училище
Главное – «ввязаться в бой, а бой решит судьба…»

Дорога от Брянска до Гомеля на поезде Москва-Гомель преодолевалась в те годы часов за восемь-десять. Получив у военного коменданта на вокзале информацию о расположении училища и транспортных средствах до него, утром 19 сентября стоял уже перед КПП училища, на котором дежурили очень аккуратно одетые, чистые, подтянутые курсанты, что мне сразу же бросилось в глаза. Преодолев некоторую робость, достал предписание и обратился к дежурному, откровенно выразившему недоумение: «Так приём в училище уже давно закончен». Доложили дежурному по училищу, который, судя по реакции дежурного по КПП, тоже чертыхнулся, но приказал направить меня в Управление училища. Кадровики, выслушав мои объяснения, разобрались и с моими документами, после чего направили в лагерь училища в распоряжение старшего лейтенанта И. Ф. Долинина, исполнявшего в тот момент обязанности командира роты, в которую были сведены все абитуриенты, предназначенные, как потом узнал, для укомплектования второго батальона. Лагерь располагался в сосновом лесу в северо-западном углу огороженной территории училища.

В этот день, да и в последующие то же, мне суждено было неоднократно вызывать недоумённые вопросы – кто, откуда и зачем, почему так поздно? Долинин оказался добродушным и понятливым, вошёл, как говорится, в положение и растолковал мне распорядок дня в лагере, определил в палатку к таким же «гражданским» ребятам и предупредил, что завтра надо будет начинать сдачу вступительных экзаменов. При этом он долго, правда, в полголоса, бубнил не столько для меня, сколько для себя: «А где искать экзаменаторов, ведь в училище сейчас никого нет; ладно, будем утром разбираться».

В то время учебный год в военных училищах начинался с 1 октября, приёмные экзамены проводились в августе, формальности по зачислению (так называемая «мандатная комиссия») проходили в августе-начале сентября. Зачисленные в училище абитуриенты переодевались хотя и в бывшую в употреблении, но военную форму одежды и всё оставшееся время до занятий занимались ремонтом казарм и казарменной мебели, привлекались к заготовке для училища овощей и разного рода хозяйственным работам.

В палатке ребята меня встретили практически теми же вопросами, на которые я уже отвечал автоматически – за день научился. Они уже давно сдали экзамены, но «мандатную комиссию» не прошли из-за приключившихся болезней и по другим причинам. Парни мне понравились. Общительные, весёлые, под гитару исполняли до сих пор неслыханные мною песни, разделяясь как бы на две группы – городских и из захолустья. Это чувствовалось и по лексике и по употребительности разных выражений, свойственных той и другой группе и характеризующих, в общем-то, образованность ребят. Среди них выделялся один, державшийся «гоголем», прозванный орденоносцем за его многочисленные, в два ряда, значки на пиджаке. Даже довоенный осовиахимовский (на короткой цепочке) у него был представлен. Правда, не помню, что «орденоносца» зачислили в училище.

Мои домашние припасы пригодились как нельзя кстати – сало и лепёшки, хотя и чёрствые, «умолотили» тут же. Молодые, да и голодные. Кормили-то пока по солдатским нормам довольствия. Здесь же в лагере был и ларёк с весьма скудным набором продовольственных товаров (конфеты, пряники, булочки, молочные продукты) и предметами первой необходимости. Первые в моей жизни зубную щётку и порошок приобрёл именно здесь. Но не один я такой был. Это было не столь наше бескультурье, сколь очень низкий уровень жизни вообще, особенно в сельской местности, откуда большинство из нас и прибыло. С этого «пьедестала» мы и начинали своё продвижение во взрослую жизнь.

Приёмные экзамены. Как мне повезло

Утром второго дня командир роты вручил мне экзаменационный лист и указал дорогу к учебному корпусу, где размещались циклы общеобразовательных предметов. Кстати, хотя я выбивался из общей абитуриентской колеи по причинам, не зависящим от меня, но никто даже не заикнулся о каких-нибудь поблажках в поступлении в училище – всё на общих основаниях. Впрочем, мне и в голову не приходили тогда такие мысли. Был приучен подчиняться обстоятельствам. Как прикажут, так и будет.

Первый экзамен традиционно был по математике. С трудами, но нашёл всё-таки училищного преподавателя основ высшей математики Голуба (имя и отчество, к сожалению, забыл), который принимал экзамены у абитуриентов. Поинтересовавшись причинами столь позднего прибытия в училище, Голуб, как опытный картёжник одним взмахом руки развернул передо мной веером билеты и предложил выбрать любой. «Готовьтесь!» – и стоим оба у доски. Прочитав билет, я тут же: «Товарищ преподаватель! Разрешите отвечать!» – «Но Вы подготовьтесь» – «Я готов» – «Хорошо, отвечайте!». По-видимому, мои ответы на вопросы билета были чёткими и полными, а на дополнительные вопросы отвечал так же уверенно, что Голуб, спросив какую же школу я окончил и, получив ответ, что сельскую, только удивлённо посмотрел на меня, поставил в экзаменационный лист «отлично» и выразил желание помочь мне найти экзаменаторов по физике. Поблагодарив его за такую услугу, так как мне надлежало идти в другой корпус, но теперь имея уже чёткие целеуказания, с его помощью быстро отыскал на втором этаже нужный мне кабинет начальника цикла электротехники полковника Драбкина. В этом кабинете предстал перед двумя уже, на мой взгляд, пожилыми, седенькими и степенными полковниками. Опять те же вопросы: «Откуда, почему, как Вы учились в школе и пр.». Здесь билетов никаких не было, вопросы задавались устно, как бы с электротехническим уклоном: схемы соединения резисторов, конденсаторов, определение параметров таких соединений и много других вопросов по электрической тематике, в том числе попросили написать закон Ома и объяснить смысл входящих в формулу параметров. Ответы мои, судя по выражению лиц и коротким репликам-комментариям, их вполне устроили, и в моём экзаменационном листе появилась ещё одна оценка «отлично».

Мне, по-видимому, положительно везло в этот день. Поставив мне пятёрку, мои экзаменаторы начали опять расспросы о моей жизни, учёбе, причинах позднего прибытия в училище, о родителях и др. И вдруг слышу: «Вам ещё нужно сдать экзамен по русскому языку и литературе. А что, Макаров-Землянский, давайте мы и примем этот экзамен, потому что он никого не найдёт теперь в училище!» Почему Драбкин обратился так к своему сослуживцу, а не по имени-отчеству я, честно говоря, тогда и не задумался. Не понимал ещё многого во взаимоотношениях таких больших для меня начальников. «Вы „Войну и мир“ читали? Тогда расскажите…» и было несколько вопросов и о Пьере Безухове, и о Наташе Ростовой, и о князе Волконском и ещё о чём-то философском. «Всё, спасибо, достаточно. Так как мы с Макаровым-Землянским не специалисты в области литературы и чтобы нас ни в чём не обвинили, мы Вам поставим не „отлично“, а „хорошо“. Этой оценки Вам будет вполне достаточно для поступления», – подвёл итоги полковник Драбкин.

Так эти два полковника практически и решили мою судьбу. Спасибо им говорил все годы моей службы, помню и до сих пор этих благородных людей за их благожелательное участие в положительном решении вопроса о моём поступлении в училище.

Старший лейтенант Долинин выразил удивление небывалым в училище случаем сдачи вступительных экзаменов в один день, да ещё с такими результатами; на его лице даже засветилась, как мне показалось, довольная улыбка. С ним я потом постоянно встречался в ходе учёбы и даже приезжал к нему уже через год после окончания училища за партийной характеристикой.

Через день или два после экзаменов прошёл и медицинское освидетельствование о пригодности к обучению и службе. Вскоре же состоялась и «мандатная комиссия». Нас на эту комиссию собралось человек шесть или восемь, последних абитуриентов 1954 года. Инструктаж, всякие наставления как докладывать начальнику училища, как отвечать на вопросы привели меня в состояние мандража. До этого времени мне не приходилось видеть генерала, тем более решающего мою судьбу. Зашёл, помню, ровно по ковровой дорожке, выпалил, что я такой-то прибыл на мандатную комиссию, но, честное слово, в глазах всё рябило и генерала, сидевшего в центре стола и полковников, подполковников рядом с ним я и не разглядел с перепугу. Тем не менее, после моих ответов на заданные вопросы услышал «зачислить», а после разрешения выйти, сминая дорожку своими тесными ботинками, как-то повернулся кругом и неровным шагом оказался в коридоре. Начальника училища генерала Грибакина я хорошо рассмотрел вблизи уже значительно позднее и не с такой боязнью, как на «мандатной комиссии».

Переодели меня в тот же день. Больше всего радовался кирзовым сапогам, избавившим меня от тесных ботинок. А раз переодели, то «пора на работу». Дали мне кисти, банки с краской и начал я впервые в своей жизни осваивать малярное дело – красить в соответствии с заданием двери, табуретки и, конечно же, свои штаны и гимнастёрку (без задания). Хорошо ещё, что моя малярная эпопея продолжалась всего несколько дней, а то бы и ещё что-нибудь себе покрасил. Без навыка в этом деле остаться «незапятнанным» весьма сложно.

Приближалось 1 октября, и нужно было переодеться в совершенно новое обмундирование и обувь, разместиться в казарме, получить имущество, полагающееся курсанту для учёбы и жизни, ознакомиться с распорядком дня, расположением учебных корпусов и т. д. Столовую, конечно же, мы уже и так знали.

Октябрь 1954 года. Моя первая «военная» фотография

В самом начале октября написал письмо полковнику В. С. Тадеушу – начальнику политотдела Брянского облвоенкомата, о зачислении меня курсантом 1-го взвода 6-й роты 2-го батальона, с выражением искренней благодарности за оказанное содействие в поступлении в военное училище.

Вот так и стал я курсантом среднего военного училища, а не высшего, куда изначально планировался в военкомате. Из Гомеля (Ново-Белица) высшее училище переехало в Минск, а так как в своём письме Министру Обороны я упоминал о Гомельском училище, то, по-видимому, там и не стали себя утруждать направлением в Минское училище, а может быть посчитали, что и среднего училища для меня будет достаточно. Честно признаюсь, что став курсантом, старался забыть нанесённые мне обиды и был очень доволен продолжением учёбы вообще, а освоением радиолокационной техники – особенно. К сожалению, уже проходя службу в войсках, испытывал недостаток в полученных в училище знаниях, и жаль было частично потерянного времени. А самоподготовкой при очень напряжённой службе компенсировать утерянные возможности получения знаний не всегда удаётся. Да и формальная сторона – отсутствие диплома о высшем образовании – естественно, тормозило продвижение по службе. Что ж, так получилось. Такова судьба! И с этим в жизни приходится, к сожалению, считаться.

Первые командиры и начальники

Моим первым командиром взвода был лейтенант Аркадий Иванович Зубарев, окончивший с отличием наше же училище лишь год назад. Тактичный, деликатный, в меру строгий, всегда опрятно одетый, умеющий без назидания втолковать, что можно и что нельзя делать в армии. Нами он командовал два первых курса, до своего поступления на учёбу в Харьковскую академию. В 1961 году я снова встретился с ним, когда уже сам поступал в Академию. К этому времени он после окончания с золотой медалью Академии оканчивал и адъюнктуру. Потом успешно защитился и работал преподавателем там же, где мы с ним с удовольствием и встречались до конца 80-х годов во время моих служебных приездов в нашу альма-матер.

Командиром нашей 6-й роты был майор В. Б. Матвиенко, уже пожилой, участник войны, сухощавый, стройный, требовательный, говоривший с каким-то акцентом – «пиль», «миши» вместо привычных нам «пыль», «мыши». Остался в памяти сравнительно демократичным командиром, но очень твёрдым и последовательным в исполнении курсантами поставленных им задач.

Командиром 2-го батальона курсантов был подполковник Капустин, круглолицый, розовощёкий, всегда очень опрятно одетый, стройный, хотя уже и начинавший полнеть, разговаривавший спокойно, без повышения голоса и вообще производивший приятное внешнее впечатление.

Старшим адъютантом (начальником штаба) батальона был майор Лазарев, с рыжеватыми волосами, стройный, подтянутый, чистый, со звонким голосом, строевик как будто по рождению и по призванию. Как он мог «чисто выровнять носочки» при построении батальона! В строевом отношении для меня он был идеалом офицера и, по-видимому, это влияние в совокупности с моим стремлением походить на него в выправке послужило потом основанием для командиров объявить меня лучшим строевиком роты.

Заместителем командира батальона по политчасти был подполковник Никитин, невысокого роста, толстенький, постоянно испытывающий трудности с носовым дыханием, а потому говоривший часто не очень разборчиво, с каким-то прононсом. Политинформации, которые он проводил у нас, были какие-то серенькие, состоящие из проверенных дежурных фраз.

С командованием батальона встречались чаще всего на общих построениях, собраниях, политинформациях. Постоянно нас опекали командир роты и командир взвода. На командира взвода помимо его уставных обязанностей возлагались и другие, в частности, проведение занятий по строевой подготовке, изучению уставов, лыжной подготовке и др. Командир роты занимался обустройством курсантского быта, обеспечением курсантов положенным довольствием, да и многими другими вопросами обеспечения нормальной учёбы и службы подчинённых.

Важнейшей задачей наших командиров являлось воспитание у курсантов понимания необходимости неукоснительного соблюдения утверждённого распорядка дня, порядка и правил, установленных воинскими уставами, приказами командиров и начальников. Не могу сказать, что этот процесс шёл безболезненно как с одной, так и с другой стороны. Но что мне запомнилось, так это отсутствие чрезмерных строгостей со стороны командиров в насаждении законов воинской организации. Может, в этом и не было особой нужды, так как курсанты сами, как добровольно взвалившие на себя груз военной службы, были заинтересованы в соблюдении установленного в соответствии с воинскими уставами порядка и основное время отдавали учёбе.

Но то, что всякое отступление от принятых законов, послабления в их исполнении, а тем более пренебрежение ими, приводит, мягко выражаясь, к неэффективному расходованию сил и средств, убеждался не раз, даже в стенах училища.

О бытовых условиях в училище

Рота наша численностью около 100 человек занимала половину первого этажа трёхэтажного двухподъездного здания. Во всём этом здании размещался 1-й и 2-й батальоны (всего 6 рот) училища. 3-й и 4-й батальоны примерно такой же численности размещались в другом здании, метрах в трёхстах от нашего. Внутреннее убранство казармы было спартанским – двухъярусные металлические койки на асфальтовом полу, прикроватные тумбочки (тоже в два яруса) и табуретки по числу квартирующих, взводные вешалки для верхней одежды (шинелей), взводные пирамиды с личным оружием, ленинская комната для проведения собраний, политинформаций и отдыха в личное время, умывальник только с холодной водой, кладовая (каптёрка) с личными вещами курсантов и всё. Никаких прикроватных ковриков и тапочек не полагалось. Туалет типа «сортир», один на всё здание, находился метрах в сорока среди деревьев. Централизованного отопления не было. Тепло должно было обеспечиваться двумя голландками, топившимися дровами и углём. Обязанность по топке печей возлагалась на дневальных суточного наряда. Тепла от этих печей практически не ощущалось, в казарме всегда была «здоровая» температура, поэтому иногда в очень холодные ночи старшина роты разрешал укрываться шинелями.

Наша ротная аллея

Июнь 1955 года, первый курс, часть нашего отделе-ния. В первом ряду (слева направо) – Э. Кузнецов, Г. Мельников; во втором ряду – В. Авдеев, В. Зебницкий, М. Тюрин, А. Дядюнов

Изучаю «новости». Основной газетой для нас в те годы была, конечно же, «Красная Звезда», хотя в обязательном порядке также читали «Правду». Иногда просматривал и газету Белорусского военного округа, но название её в памяти не сохранилось

Всё тёплое время года, начиная с мая и до убытия на стажировку или в отпуск, мы жили в лагере на территории училища. Лагерь был практически стационарным. В каждой палатке размещалось, как правило, отделение (10—12 человек). Условия были достаточно комфортные: койки с комплектом белья, прикроватные тумбочки, пол внутри палатки был асфальтированный, умывальник – один на весь лагерь, а прочие удобства – за пределами «жилой» территории. Для молодых растущих организмов условия прекрасные. Не помню, чтобы кто-то жаловался здесь на недомогание. На зиму палатки разбирались, укладывались в штабеля. Весь зимний период территория лагеря постоянно охранялась (пост №5).

Помывка в бане со сменой нательного и постельного белья производилась еженедельно. Портянки менялись тоже только один раз в неделю, что при отсутствии условий для ежедневного мытья ног (даже полотенца для этих целей не предусматривалось), особенно в жаркое время года, приводило к повсеместному распространению грибковых заболеваний. В лагере в летнее время была возможность обмывать ноги холодной водой, а затем смазать их йодом из стоявшей около умывальника бадейки, но из-за отсутствия второй смены портянок, позволившей бы выстирать первые и высушить, приходилось опять надевать те же пропитанные потом и грибками, что только усугубляло заражение. На носки требовались большие деньги, да и ношение их официально не позволялось. А обувь? Сапоги, сначала три года кирзовые, затем хромовые были практически единственной официальной обувью ещё долгое время моей службы.

Несколько разнообразило наш быт пребывание в лагере училища, на просторе, с обилием свежего воздуха, безо всяких излишеств. А подъём и отбой по звукам трубы лагерного сигналиста добавлял даже некоторой пионерской романтики.

Хлеб и масло имеют большое значение. А если ещё и немного денег…

С 1 октября, с началом учебного года, мы, первокурсники были переведены на курсантское довольствие. Курсантский паёк не только для меня, но и для значительной части ребят, был выше всяких ожиданий. Разве мог я до этого мечтать о регулярном трёхразовом питании, не только с чёрным, но и белым хлебом со сливочным маслом, сахаром к тому же, а в обед, чтобы помимо первого и второго блюд был ещё компот или кисель. Ужин отличался от обеда, конечно, объёмом блюд, но, честное слово, такого насыщенного винегрета с куском жирной, хотя и очень солёной, селёдки встретишь и теперь не часто. В рационе превалировали большей частью каши, картошка, рыба. По моим понятиям и мяса было вполне прилично. Всё это многообразие очень быстро поглощалось за артельными (на 10—12 человек) столами. Приём пищи за такими большими столами вызывал, с одной стороны, ажиотажный аппетит, а с другой – ни в коей мере не способствовал воспитанию у курсантов правил приличия в поведении за столом, иногда порождал всякого рода конфликты из-за размеров доставшегося куска хлеба или содержимого миски (у нас тарелок не было). Центральной фигурой за столом был обладатель, так называемого, «разводящего» – черпака, назначаемый из наиболее «честных» курсантов. Варёная пища подавалась на столы в бачках и раскладка пищи производилась прямо за столом; уравнять всех по количеству и качеству содержимого было весьма трудно, каким бы умелым и честным ни был «руководитель» черпака – «своя рука-владыка». Будучи стеснительным от рождения и по воспитанию, мне всегда было противно смотреть на ребят, старавшихся схватить для себя кусок хлеба или масла побольше. Рвачество за столом перерождалось потом в поведенческий принцип «хапанья» материальных ценностей для себя и своих присных. При этом подобные субъекты часто и кичились таким «умением» устроиться в жизни. Это вывод из моих более поздних наблюдений. Ну а артельные столы, к сожалению, вносили свою негативную лепту в формирование морального облика будущего офицера.

Без всякого сомнения, нормы довольствия для курсантов были вполне достаточными для того, чтобы не только компенсировать расходы энергии на большую физическую нагрузку, но и обеспечивать рост молодого организма. Я, например, к концу первого курса поправился аж на восемь килограммов. Такой же «прирост» получили и многие другие курсанты. И это в тех условиях, когда часть мясных и рыбных продуктов разворовывалась поварами и другими работниками, имеющими отношение к столовой. Будучи, уже на третьем курсе, дежурным по столовой соприкоснулся с этой реальной действительностью воочию. Но это я такой «бдительный», а сколько дежурных несут службу, не замечая всяких ухищрений расхитителей. Думаю, что немало.

Однако должен сознаться, что не единой столовой мы жили. В меру своих финансовых возможностей посещали и буфет, находившийся в клубе училища. Стандартным набором для нас была сайка или половина батона с бутылкой кефира или молока. В те годы продукты были натуральными, а потому вкусными и питательными. Но на посещение буфета каждый день нашего денежного довольствия не хватало. На первом курсе мы получали по 75 рублей в месяц, на втором – 100 рублей, на третьем – 150 рублей. Сержанты получали на 25 рублей больше. Из этих сумм приобретались туалетные принадлежности, сапожный крем, белый материал на подворотнички, канцелярские принадлежности и другие необходимые для жизни вещи. Походы в увольнение также требовали определённых расходов. У меня никаких поступлений больше не было, тем не менее, я умудрялся, хотя и редко, посылать любимой девушке Татьяне небольшие подарочки (книгу, косынку и т.п.). Правда, был у меня один раз доход в 50 рублей в качестве гонорара за заметку, написанную в областную газету. Эти деньги с друзьями оставил в буфете – была коллективная радость. Жаль, но только однажды.

На первом и втором курсах распорядком дня предусматривался так называемый «мёртвый час» – 40-минутный послеобеденный отдых в постели, что способствовало укреплению здоровья и обеспечению активного образа жизни. На третьем курсе такая «детская» поблажка была отменена.

Культурные мероприятия включали не только просмотр кинофильмов в воскресный день (единственный в те годы выходной, когда распорядком предусматривался подъём на час позже), но и целый ряд других мероприятий.