Тетери-потятери! Иди! Поэзия

© Михаил Буканов, 2017

ISBN 978-5-4485-4648-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пацаны сороковых

 
Тетери-потятери, кто нам здесь указ?
Под бомбёжкой матери выносили нас.
Братья наши старшие не пришли с войны,
Так что пригодились мы позже для страны.
 
 
Пацаны начала мы злых сороковых,
Тоже разделилися на мёртвых и живых.
Половина выжила, половина нет.
Времена суровые, и судьба не в цвет.
 
 
Нас сейчас осталося, в целом, ничего.
Жизнь нас мяла, метила, всех до одного.
Нам пути не скатертью, камни да бугры,
Были мы и сыщики, были и воры.
 
 
Что могли, то сделали, всё, уйти пора,
Впрочем, продолжается вечная игра.
Что там напророчило колесо судеб
Новым поколения пареньков и дев?
 

Сотворение мира

 
Где-то там, во тьме, без света
Обреталася планета.
А над ней носился дух,
Услаждая тишью слух!
 
 
Что-то скучно стало, что ли,
Дух подумал о приколе,
Отделил он свет от тьмы,
Звёзды вынув из сумы.
 
 
А потом зажёг светило,
Что б оно Земле светило,
Примастрячил к ночи день,
Стало лучше, ясен пень!
 
 
Духарился дух, как птица,
Так читалася лествица,
Звери, рыбы, птицы, гад.
Голый, в перьях, иль мохнат.
 
 
Тут бы взять остановиться,
На беду пришла девица,
Заявила, мол, Лилит,
И безмужичье её злит.
 
 
Не пошёл ей дух навстречу,
Только буркнул, шельму мечу,
Всю окрасил в чёрный цвет,
И отправил на тот свет.
 
 
Мир решил отдать Адаму,
Дал и для Адама даму,
Но, в невинность их вогнал,
Чем в конец и заманал.
 
 
Все вокруг плодятся звери,
На деревьях и в пещере,
От соитий рёв стоит,
А Адам на Еве спит.
 
 
Дух-он тоже был с расчётом,
Отступать решил с почётом,
Змея мудрого послал,
Ну, а тот проглоголал.
 
 
Скушай яблочко ты Ева,
Скоро будешь ты не дева,
И Адам, довольно спать,
Не простит природа-мать.
 
 
Тут в процесс пошли рефлексы,
Камасутра глыбит сексы,
Телевизора-то нет,
Секс на ужин и обед.
 
 
Вроде дух журил кого-то,
Только мир – его работа.
Мы – расходный матерьял,
Дух – создатель всё объял!
 

Звериный парикмахер

 
Дело было раз в Керчи,
Водки где – хоть год торчи.
В средостеньи двух морей.
Там-то жил наш брадобрей.
 
 
Айсор был он, не еврей,
Стриг и брил мужик зверей.
Делал холю им ногтей,
И милашек из чертей!
 
 
Впрочем, мог и холостить,
Что б проблемы упростить.
Иль купировать мог хвост,
Если шёл тот в бурный рост.
 
 
В целом, сей ветеринар,
Был безопасен, как бинар.
Где, когда состава два,
Не болит и голова!
 
 
А когда составчик слит,
Он живое враз спалит.
Что дышало – всё в тлену,
У Люцифера в плену!
 
 
Наш айсор и водка врозь
Безопасны, хоть их брось.
Но когда одно в другом,
То парнище – дураком!
 
 
Раз он принял литру в рот,
Мир вдруг стал наоборот,
Стал враждебен и поган,
Взвыл айсор наш, как орган.
 
 
Навалилась грусть-тоска,
Захватила за бока,
И, колом вооружась,
Зашагал он, чуть держась.
 
 
Стен он вражеских достиг,
И внезапно вдруг постиг,
Вот они его враги,
На протяжности руки.
 
 
В драке он жестокой пал,
До утра в траве проспал,
Утром смотрит, вот те на,
Вся ограда сметена.
 
 
Кто-то вражеской рукой,
Ночью вёл жестокий бой.
Весь ракушечник – в труху,
Негде сесть и петуху.
 
 
Вдруг, по радио, ему,
Говорят про власть в Крыму,
Крым отколот в эту ночь,
Украина, с плачем, прочь!
 
 
Понял он, за ним придут,
Воздаянье воздадут.
Крым – не собственный забор,
Может вызвать и раздор.
 
 
Это ж надо, с пьяных глаз
Отхреначить Крым на раз.
И решил мужик – молчок,
Свой роток, да на крючок!
 
 
Перестал он ханку жрать,
И заборы разбирать,
Враз повысил свой статут.
Куаффёр он среди тут!
 
 
Мол, французский куаффёр
Не имеет хлеб с афёр.
Где тот Крым и где айсор?
Их и сравнивать – позор!
 

Полковая разведка

 
В полковой разведке —
Жуткие ребята,
Все, отнюдь, не детки,
В плен берут без мата.
 
 
Нет здесь очень юных,
С пылкими очами,
В шуточках чугуных
Смыслы бьют мечами.
 
 
Времени всего-то
Тьфу на изготовку,
Впереди работа,
Получи шамовку.
 
 
Встали, поскакали,
И ушли в туманы,
Там где кровь лакали
Смерти и обманы.
 
 
Там где чёт и нечет,
Иль орёл и решка.
Там ты, может, кречет,
Ну, а может, пешка.
 
 
Верят, что вернутся,
Как любой убитый.
Бог не даст загнуться,
И придёшь не слитый!
 

Страсти

 
Ужас это, если страсть,
Ниоткуда вдруг взялась.
И корёжит в жуть тебя,
Всё спокойствие губя.
 
 
Ладно, если ты влюблён,
И в страданьях закалён,
Но, к примеру, ты – игрок,
Не играть что дал зарок.
 
 
Или, скажем, наркоман,
У кого с иглой роман?
Вот задумал завязать,
А тебе, кончай дерзать!
 
 
Продолжай, ведь хорошо,
Кайф по вене вон пошёл,
Как же можно кайф прервать?
Засыпай, иди в кровать!
 
 
И не вздумай применять,
То что может страсть унять,
По малой, в пример, в игре,
Или водку поутре.
 
 
Просто взял и завязал,
Сам себе о том сказал,
И держись, друзей здесь нет,
Страсть – прощальный твой сонет!
 

Клоун Клёпа

 
Жил был старый клоун, звали его Клёпа,
Видит, что приходит на работе жопа.
Не идёт реприза, не смеётся зритель,
Враз сменил искусство, стал могил смотритель!
 
 
Клоун раньше часто выходил во фраке,
Плакал и смеялся в шутовской он драке.
Ныне, с постной рожей, он среди прохожих,
Горечью с печалью на него похожих.
 
 
Там про боль расскажет, там тоску утешит,
Словом ободренья неприятность стешет.
Ну, а если можно, над собой пошутит,
В душу он не лезет, а печаль замутит.
 
 
А потом стал главный церемонимейстер,
Что, по положенью, в цирке шпрехтшталмейстер.
Гонорары были просто выше крыши,
Все его печали под метлу, как мыши.
 
 
Вроде всё в порядке, тут и старость в радость,
Только клоун запил, самую пил гадость.
И сгорел в минуты, или там в недели,
Под забором сгинул, не в своей постели.
 
 
Одолела, видно, старого кручина,
Тяжела ты стала старости пучина.
Верил старый в Бога, жизнь не мог оставить,
Так решил на водку гиблую поставить!
 
 
Ну, не может клоун в похоронном доме.
Он копыта кинул в молниях и громе.
Вроде в рёве бури шёл «Парад, алле!»
Клоун расставался с жизнью на земле!
 

Дневальный. 1 неделя службы

 
Сон крадётся лапками,
Лапками – царапками,
Закрывает мне глаза,
Весь пушистый, как коза!
 
 
Я-дневальный, мне нельзя,
Погружаться, в сон скользя.
Я щиплю себя рукой,
Уходи долой покой.
 
 
Что бы чуть себя взбодрить,
Мне б неплохо покурить,
Но, и то не для меня,
Зря желанием маня.
 
 
Тут я вспомнил Ирку – ****ь,
Что давно решила дать,
Правда, только через брак,
В мать её и просто так!
 
 
И, динамо, прокрутив,
Пела на один мотив,
После церкви всё твоё,
И сама я и шмутьё!
 
 
Обманула, обвела,
Из постели убегла.
Так я злостью запылал,
Я ж с ней ночь тогда базлал!
 
 
Тут и вахте виден край,
Спать ложись, не помирай.
Прав Толстой был, терпентин-
Он полезен в карантин.
 
 
Терпентин есть скипидар,
Очень нужный божий дар.
Ирка ж, девочка – смола.
Позже все решим дела!
 

Мыслитель

 
Оторвали в драке таракану ножки,
Стал он плохо слышать, не бежит с дорожки.
Потому что слышит таракан ногами,
Вот такие мысли. Если ты с мозгами!
 
 
Коли где хоронят, не спеши со смехом,
Может обернуться шутка кверху мехом.
Если кто-то с краю, не пихай под горку.
Слушай мои речи и цени Егорку!
 
 
Все м ои советы точно изумруды,
Отрывал их всюду, смёл навоза груды.
Пользуйся, приятель, уцепляй богатство.
Ты, да я, да деверь —филозофов братство!
 
 
Поднесите толька, люди пол стакана,
Все открою тайны, честно, без обмана.
Я по жизни крепок, мозгой закидаю,
Мне нужна трибуна, в мыслях пропадаю.
 

Чёрти что!

 
Играл король на флейте,
Тонул корабль на рейде,
Кричали попугаи,
Но ели расстегаи!
 
 
Нет, это попугаи
Играли в расстегаи,
Король тонул на рейде,
Причём кричал о флейте!
 
 
Лихие расстегаи
Топили попугаи,
Тут замолчала флейта,
При короле Кювейта!
 
 
Иль, скажем так, эмира,
Всемирного кумира,
Что вышел из сортира,
После недели пира!
 

Речка Вобля

 
Ах, дороженька, дорожка,
Только пыль из под колёс,
Поворот, а там немножко,
Тихой речки в осень плёс.
 
 
Речка Вобля неспешлива,
Да, она не широка,
Но, местами так красива,
Вобля – русская река!
 
 
Здесь леса, поля и реки,
Наши русские края,
И слезинка моет веки
Тут и Родина моя.
 
 
От Москвы и до Рязани
Наши предки жили встарь,
Может ихними глазами
Вижу осени янтарь.
 
 
Да чего-то и в названьи
Чисто русское лежит.
В восхищения признаньи
Слово яркое бежит!
 

Польше

 
Сколько стоит твоя гордость,
Сколько стоит твоя спесь?
Может ты умеришь твёрдость,
Ну, не в драку же нам лезть!
 
 
Ах, вы польские жупаны,
«Не позволям» и в седло.
Поистратились вы, паны,
Стали хрупки, как стекло.
 
 
Нету больше «корабелки»,
Нету Янкеля с шинком,
Все за вас снимают пенки,
И, притом, ебут тайком.
 
 
Вы же гордые, панове,
Так чего легли в гавно?
Нет такого в польской крови,
Рабство панам не дано!
 
 
Поднимайтесь, мы ж славяне,
Сколько вместе лили кровь!
Хватит прятать хер в кармане,
Лучше братская любовь!
 

Блондин

 
И сказал себе я – Нет,
Ты блондин, а не брюнет.
Правда, цвет чуть-чуть в огонь,
Как в закат река Сморгонь!
 
 
Мама мне вот так, глаз в глаз,
За блондина поклялась
Я у мамочки один,
Значит точно, я блондин!
 
 
Так что, Люська, это зря,
Оскорблять меня, мудря.
Я не рыжий, а блондин,
И им буду до седин.
 
 
А седые блонды все,
Предстают во всей красе.
Был блондин ты, аль брюнет,
Стал седым – сравненья нет!
 
 
Рыжий, если как огонь,
Цвет волос, как солнце – конь!
Ну, а если лишь чуток,
То не мучь себя, браток!
 
 
Твёрдо знай, блондинчик ты,
Самой полной красоты.
Не огарышь, не гнедой,
В целом, ты блондин простой!
 

На танцах

 
Раз на танцах дама мне
Говорит, прижав к стене.
Ты мне ноги оттоптал,
И в лицо башкой бодал.
 
 
В ходе танца ты курил,
Пеплом в декольте сорил.
Шарил сзади ты рукой.
Я тебе не куль с мукой.
 
 
В чувства ты меня вогнал,
В целом, в корень заманал.
И теперь – бери меня,
Мне супруга заменя!
 
 
Я, хотя и пьяный был,
Осторожность не забыл.
Сделал рожу кирпичом,
И говорю ей, вы о чём?
 
 
Дама тут сменила тон,
Пусть, моветон, а мы в притон.
Там я принял бутылёк,
Лёгким стал как мотылёк!
 
 
Так что вышло по её,
Тяжело моё житьё.
Я женат, тащу мой груз,
Жизнь в полоску. Как арбуз!
 

Понтий Пилат

 
А у Понтия Пилата проблема,
Виновата в той проблеме система.
Вот евреи распинают благого,
Да ещё и проклинают нагого.
 
 
А Пилат не слал Исуса на муки,
Он всего-то что умыл руки.
Не сказал ни слова в защиту,
Словно разыграл карту биту.
 
 
Мы винить евреев не можем,
От Европы мы получим по рожам,
Те кто всё решил, все в сторонке,
А Пилат на проклятой шконке!
 
 
Только не был прокуратор тот трусом,
Тянет Правды воз с тяжким грузом.
А Синедрион – он решает,
И Исусам жить всё мешает!
 
 
Стал Синедрион против мира,
У него в Нью-Йорке квартира.
И кричит про зрячих: Распни.
Как и в те далёкие дни!
 

Поэтические опыты

 
Остались от ёжика только иголки,
Бежал поперёк, поскользнулся на втулке.
Печален последний забег в том проулке,
То мина была, и останки – на ёлке.
 
 
Печалит та весть всех проезжих шофёров,
Кто мину поставил, о том разговоры,
С полей большегрузы везут помидоры,
А тут грянул взрыв средь осенних просторов.
 
 
Злодейка Зима всё укроет вуалью,
Душа же рыдает, ей жалко каналью.
Под снегом земля чугунеет печалью,
А воздух пропитан морозом и жалью!
 
 
Но, заинька белый бежит по дорожке,
Пусть короток хвостик, да резвые ножки.
Взорвался и этот, народ всё рыдает,
Поспел Айболит, на останках гадает!
 

Русичам

 
Лучше пасть мёртвыми в битву,
Чем устремиться в полон?
Или, свершивши молитву,
Рвать на двенадцать сторон?
 
 
Каждый по-жизни решает,
Мера решений – душа.
Совесть нам жить не мешает,
Судьбы по-ходу круша!
 
 
Мёртвые сраму не имут,
Князь говорил в старину,
В рай их архангелы примут,
Воев, кто пал за страну.
 
 
Так умирали матросы,
Тельник рванув на груди,
Кровью там дыбились росы,
Лились железом дожди.
 
 
Нету погибшим сорома,
Святы и в смерти дела.
Нет у изменников дома,
Родина их отмела!
 

Обстоятельства пропуска работы

Из объяснительной записки.

 
Мы с соседкой польским лаком
Крыли в комнатах паркет.
Это вам не крендель с маком,
И не розочек букет.
 
 
Лак – он липкая зараза,
Запах – выноси святых,
Да ещё покрой два раза,
Выжить тут – не из простых!
 
 
Вот она елозит раком.
Нанося на доски смесь,
На носках скользя над лаком,
И вдыхает лака взвесь.
 
 
Голова и закрутилась,
Ближе к дальнему углу,
И соседка очутилась,
Вся в растяжку на полу.
 
 
Два часа я там марался,
И, пока не отодрал,
Просто ужас как старался.
Что бы чёрт меня подрал!
 

Разбойники и дураки

 
Бой был на валашках быстротечен,
Тодор Табулток врага убил,
Да и сам он вовсе был не вечен,
Он разбойник был, а не дебил.
 
 
Дураки, так те, по-жизни, вечны,
И не правда, что в России лишь.
Все их рассужденья скоротечны,
С дураком умом не пошалишь!
 
 
Стенку ли построить на границе,
Выкопать глубокий странный ров,
Соколу ль, свободной вольной птице,
Предложить гнездиться средь оков.
 
 
Прыгать всей страною для сугрева,
Украину славить и народ,
Печь топить отходами из хлева,
Запрещать леченье для сирот.
 
 
Объявлять, что пол страны – не люди,
Запрещать понятную всем речь.
Поднимать свидомость как на блюде,
И людей живыми насмерть жечь.
 
 
Табулток, тот грабил для наживы,
Правда, долю бедным отдавал.
До сих пор о нём сказанья живы,
Он врагам своих не продавал.
 
 
А речистый пресловутый Киев,
Куплен, и за сущие гроши.
Их пацан чернявый в дупу выеб,
А они притырились в тиши!
 

Внезапная гроза

 
Я по улице Солянке
Бодро жму в «Иллюзион».
Надо ж быть такой подлянке,
Вот он я, а вот он – Он!
 
 
Он не рыло, просто случай,
Чёрт меня попутал что ль?
Словом, в небе туча тучей,
Не пройти, как в «Метрополь!»
 
 
«Метрополь» – для иностранцев,
Это знает вся Москва,
Там, среди вина и танцев,
За валюту все слова!
 
 
Ну, а здесь воды потоки,
Я такого не видал,
Словно Бог, нарушив сроки,
Мне с потопом угадал.
 
 
Лето жаркое, не осень,
А по лужам не пройти,
Вона, ветром урны сносит,
Что попались на пути.
 
 
Ветер ломит с ног прохожих,
А воды – поток бежит,
И не стало лиц пригожих,
Всяк от холода дрожит.
 
 
Градом лупит, как из пушки,
Полосует молний блеск,
Тихо крестятся старушки,
От разрядов громкий треск!
 
 
И, внезапно, всё на месте,
Солнце в небе, тишина,
Лишь вода и мусор вместе,
Мостовая не видна.
 
 
Не попал тогда в кино я,
«Ричард Третий» мимо рта.
Вот и времечко иное,
Да примстилась мутота!
 

Нас не надо жалеть, ведь и мы никого б не жалели

«Нас не надо жалеть, ведь и мы никого б не жалели.»

С. Гудзенко.

 
Не жалейте вы солдата,
Люди «доброй воли!»
Не терзайте в пиццикато,
Хрен жуя без соли.
 
 
Не нужна воякам жалость,
Лучше сигареты,
Да во фляжке водки малость,
Из дому приветы.
 
 
Командир что б был разумным,
Иногда награды,
И не надо скудоумным
Их порочить взгляды.
 
 
Я о том, что честь дороже,
Сраму нет убитым.
Ну, а шрамы коль на роже,
Знать войной был мытым!
 
 
Вас солдат не пожалеет,
Да с какой печали?
А любовь под пеплом тлеет,
Лишь бы отвечали!
 

Поэтическая мания

 
По хреновой по дорожке
Хрен шагал, устали ножки.
Хрен уселся на порожке,
Хреновато, жмут серёжки.
 
 
Чёрный чёртик чёртит что-то,
Выпить чёртушке охота,
Накалякал чёрт бутылку,
Напоил чертячью милку!
 
 
Хватит, больше не хочу,
Кто последний здесь к врачу?
Я – прозаик, не поэт,
До стихов мне дела нет!
 
 
Проза – это для великих,
Сонм поэтов многоликих
Засосал меня, и вот,
Так стихами и несёт.
 
 
Пётр Первый шёл, строгая,
Пётр увидел попугая.
Попугая Пётр поймал,
Продал, пропил, куш не мал!
 
 
Доктор дайте мне таблетки,
Мы – прозаики – так редки,
Что поэты нас затмили.
Так прозаик я, иль, или?
 
 
Гений. Я, в натуре, гений.
Тут не может быть двух мнений.
И к чему приплёл я «или»?
Дважды два – всегда четыре!
 

Расстрел

 
У расстрельной у стены
Мне расстрельщики видны.
Вроде рож знакомых нет,
Иль знаком вон тот корнет..
 
 
В плен нас просто не берут,
Разговор бывает крут,
Если красный командир,
То смертельный будет тир!
 
 
Да и мы офицеров
Постреляли будь здоров.
Раз идеен, не шали,
В штаб Духонина вали!
 
 
Точно, вспомнил, наш студент,
Он из города Дербент,
А теперь у беляков,
Наших бьёт без дураков.
 
 
Он студент, и я студент,
Русский наш интеллигент,
Но, по разным сторонам,
Я к рабочим, он к панам!
 
 
Тут команда: Взвод, огонь!
Слышу песни под гармонь,
Небо поменяло цвет,
Вот и всё, меня уж нет!
 

Похмелье

 
Чебоксары, Чебуреки,
Чебурашки,
Там гармонь на саунд-треке,
И ромашки.
Или нет, ромашек нету,
Есть пионы,
Шапокляк идёт по свету
Под знамёны!
Барабаны, муть валторны,
Скрипок всхлипы.
Все эмоции приторны,
Горечь липы!
Апельсины,
И директор зоосада.
Всюду русские осины,
Вот досада.
Намешалось чёрти что
Во сне у ночи,
А последним конь в пальто
Среди рабочих.
Вот он влез на броневик,
Да к пулемёту,
Не пальто, а дождевик,
Накрыло роту.
Фейерверком разлетается пространство.
Тяжко утром после целой ночи пьянства!
Я с утра лечу подобное подобным,
И в запой легко лечу путём удобным!
 

Памятник солдатам в Польше

 
Тёмно-тёмно-красные
Цветики-гвоздочки,
До смерти опасные,
Очереди точки.
 
 
Там, на поле, в травушке,
Рота окопалася,
Полегла в муравушке,
Под огонь попалася.
 
 
Дзот – он на пригорочке,
Ну, а мы – в низиночке.
Не писать Егорочке
Свойской девке Зиночке.
 
 
Половины вроде бы
Не держать земелюшке,
Не увидят Родины
Ваньки, да Емелюшки.
 
 
Били немцев в Припяти,
Нонеча, под Краковом.
Выстои да выпяти
Смерти Карпа с Яковом.
 
 
И лежали мёртвые,
Сраму не имевшие,
Своей жизнью гордые,
Песнь свою пропевшие.
 
 
Без вины виновные
Всё стране отдавшие,
И по-смерти скромные,
Много повидавшие.
 
 
Польше мы не дороги,
Всё переиначили,
Русские им вороги,
Разом обозначили.
 
 
Память позабытая,
Будет бить забывшего.
Слава не убитая,
Укоризна бывшего.
 
 
Польска! Не сгинела ты
Мёртвыми Иванами.
Лучше им неси цветы,
И не лезь с обманами.
 
 
Кто там знает, что вдали,
Русские-то под боком.
Так от мёртвых отвали,
Время пахнет порохом!
 

Майор спецназа

Посвящается киноактёру Балуеву.

 
Ночью дожди, это осень жалеет о лете.
Ты пережди в мягких тапках и тёплом жилете.
Ветер скребёт за окном по стенам и по крыше.
Мягким свинцовым руном заполняет карнизы и ниши.
 
 
А у камина бордовые бродят зверюшки,
И телефона молчащая мина лежит на подушке.
Нет, не должны бы звонить, но ведь могут, бродяги.
Некого мне здесь винить, я по-жизни майор, и бумаге!
 
 
Звук телефона, он вечный призыв беспредела.
Где-то военная зона, и, значит, что наших беда там задела.
Русский спецназ, хоть погибни, но всё же ходи козырями.
С неба под ливни, иль в снег, иль в пески за морями!
 
 
Ну, а сейчас наступила пора расслабона,
Или на час отпустила нас, сталкеров, Зона.
Всё хорошо, но покой спецназёру лишь снится.
Вечер какой, я дремлю, и не снится граница!
 

Одна из баб

 
Между нами говоря,
Я пришёл-то к ней зазря.
Точно, полный идиот.
Больше не нашёл хлопот!
 
 
Помню это, как вчера,
Был поддатым я с утра.
Где-то что-то добавлял,
Пивом водку разбавлял.
 
 
Мне бы лучше не идти,
Завернуть домой с пути,
Как под локоть кто толкал,
Просто вспомнил и взалкал.
 
 
Ты просила не входить,
Меньше чуши городить,
Не забыть, у ней ведь муж,
Я вошел, пришёл раз уж.
 
 
И, конечно, вот же, хват.
Муж подруги, старый Гнат.
Слово за слово, да вот
Я ему ногой в живот.
 
 
Отлетает он назад,
Закатил совсем глаза,
Тихо охнул и обмёр,
Я к нему, а он помёр!
 
 
Так теперь на нарах я,
Плачет Гнатова семья,
И её стенанья в ряд
Украшают в смерть парад.
 
 
Ну, скажи, не дурачок,
Нонче всё в один пучок,
Ей наследство, мне сидеть,
Мир в решёточку глядеть!
 
 
А откинусь, так она
И не вспомнит, сатана.
Мало ль Гнатов на Земле?
Глядь, она опять в седле!
 

Музыка

 
Просто старая расчёска,
Да бумаги пергамент,
И прислушалась вся вёска,
Не пуститься ль в пляс в момент.
 
 
Пой «Лявониха» – старуха,
Танец просят каблуки,
Ничего, уйдёт разруха,
Коли живы мужики.
 
 
Белорусская деревня,
Три землянки, хат здесь нет.
Здесь жильё славян издревне,
Новым срубом сельсовет.
 
 
Всё вражины попалили,
Скот угнали, в поле гарь,
Лучше б нас они не злили,
Не гневили неба хмарь.
 
 
Ничего в той вёске нету,
Ни скотины, ни зерна.
Но восстанут избы к свету,
Коли музыка слышна!
 

Память

 
Вот у Чёрной, у реки,
С пистолетами враги.
Там и Пушкин и Дантес,
А вокруг зима и лес.
 
 
Да дуэль не удержать,
И руке не задрожать,
Оба вы попали в цель.
Тем и кончилась дуэль!
 
 
Кто и помнил бы Дантеса?
Из какого интереса?
Муж сестры жены поэта.
И забыли бы про это.
 
 
Был майор Мартынов крут,
Но, отнюдь, не баламут.
Не спускал обид задор,
Или, что б болтали вздор!
 
 
Вот с поручиком дуэль,
Но, ему носить шинель,
А убитый, на шинели,
Был доставлен до постели.
 
 
И, в истории герой,
Не убит лихой порой.
Старость, горечь от разлук?
Доживает век без мук!
 
 
Простаком был Герострат,
Всё решил на свой уклад.
Храм Афины запылал,
А народ его заклал.
 
 
Но, в историю попал,
Славен ноне на века.
Сколько их на пьедестал,
Вроде грека-дурака?
 

Ночь партизана

 
В небе месяц денюжкой поломанной,
И не светит и не греет, тля,
Я лежу игрушкой забракованной,
А наутро ждёт меня петля.
 
 
Ни к чему мне утро, зря торопится,
Проводить меня в последний путь.
Погоди, силёнок малость скопиться,
Я ещё рвану куда-нибудь.
 
 
Ох, и хлёстко бьют здесь полицаюшки,
Не жалеют рук своих и ног,
Мне б размером стать поменьше заюшки,
Да в нору нырнуть бы под порог!
 
 
Лёгкий шум меж стрехою и крышею,
И оттуда резачок на пол.
Пять минут, считайте, звали Гришею,
Ножик часовому, в руки ствол.
 
 
Не сбылось, что было напророчено,
Виселица, свежей гари пыл.
Всё в деревне в доски раскурочено,
День январский краток и постыл.
 
 
До чего легки вы сны посмертные,
Всё дано, что нету наяву.
В никуда вы, ко всему инертные,
Партизан валяется во рву.
 

Две стороны

 
Что, кадеты, в плен попалися?
Пощекочем вас клинком.
Тут немногие осталися,
Бились с красным кав. полком.
 
 
Офицеры все поранены,
Трое вовсе вон лежат.
Но, погонами огранены,
Перед смертью не дрожат.
 
 
Изменилась ситуация,
Ведь не дале как вчера,
Пулемётов апробация,
Шли расстрелы на ура.
 
 
Тех сегодня, этих ранее,
Нет ни наших, ни чужих.
Хорошо в Раю собрание,
Там и барин и мужик.
 
 
Все легли за дело правое,
И по всем умершим грусть.
Вот же времечко кровавое,
Перемены гложут Русь!