Исчезновение Эсме Леннокс

Maggie O’Farrell

THE VANISHING ACT OF ESME LENNOX

Copyright © 2006 Maggie O’Farrell

Фото автора @ Ben Gold

Перевод с английского В. Гордиенко

Художественное оформление П. Петрова

© Гордиенко В., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Посвящается Саулу Шеймусу

От всей души благодарю

Уильяма Сатклифа,

Викторию Хоббс,

Мэри-Энн Харрингтон,

Рут Мецштейн,

Каролину Гольдблатт,

Кэтрин Тоуль,

Альму Нерадин,

Дейзи Донован,

Сюзан О’Фаррелл,

Кэтрин О’Фаррелл,

Бриджет О’Фаррелл,

Фен Боммер

и Маргарет Бриндл Ридьярд.

Работая над книгой, я многое почерпнула из работ «The Female Malady: Women, Madness and English Culture, 1830–1980» Элейн Шоуолтер (издательство Virago, London, 1985) и «Sanity, Madness and the Family» Р. Д. Леинга (издательство Penguin, London, 1964).

 
Вглядись в Безумца – иногда
Он чуть ли не пророк —
А Слишком Умных глас толпы
Безумцами нарек.
 
 
Нормальным признан тот,
Кто ладит с Большинством —
Бунтарь же – под замком сидит
И на Цепи притом^[1].
 

Эмили Дикинсон

Я не смогла бы наслаждаться счастьем,

основанным на лжи и несправедливости…

Разве это настоящая жизнь?

Эдит Уортон

Начнем, пожалуй, с бала. У дальней стены две девушки. Одна сидит на стуле, открывая и захлопывая бальную книжку руками в перчатках. Другая стоит рядом и смотрит на танцоров: пары кружатся, каблуки отстукивают ритм, как барабаны, юбки закручиваются водоворотами, пол подпрыгивает. Последний час уходящего года, за окнами – ночная тьма. Та, что сидит, в светлом, другая – в алом платье, будто с чужого плеча. Перчатки она потеряла. Так все начинается.

Или нет. Возможно, все начинается раньше, до бала, прежде, чем надеты лучшие наряды, пока свечи не зажжены, а пол не посыпан песком, прежде, чем настал год, чей уход они празднуют. Кто знает? Все равно все кончится зарешеченным окном с маленькими, в два пальца шириной квадратиками между металлическими перекладинами.

И если Эсме глядит, не мигая, вдаль, с ее зрением что-то творится: решетка размывается, а то и вовсе исчезает. Тогда Эсме всматривается в истинное состояние вещей, остаются только она, деревья и дорога. И ничего между ними.

В самом низу краска с металлических перекладин облетела, и заметны старые разноцветные слои, как кольца срубленного дерева.

У нее за спиной женщина готовит чай для покойного мужа. Он умер? Или сбежал? Эсме не помнит. Другая женщина ищет воду, чтобы полить цветы, которые давным-давно завяли в приморском городишке неподалеку. Самые простые привычки держатся дольше всего: постирать, помыть, почистить, приготовить еду. Все великое и значительное уходит, остается лишь простое – нити, сшивающие лоскуты человеческой жизни. Девушка громко требует сигарет. Ее уже дважды предупреждали, и скоро, судя по всему, не миновать ей третьего предупреждения. А Эсме раздумывает: когда же все началось? Там, на балу, или еще раньше, в Индии?

Она ни с кем не разговаривает. Надо сосредоточиться, не пачкать мысли произнесенными вслух словами. В голове вращается калейдоскоп, и она не хочет, чтобы кто-то заметил, когда картинка сложится как надо.

Фшш, фшш. Стоп.

Значит, в Индии. В саду. Ей года четыре, она стоит на верхней ступеньке лестницы, на заднем крыльце.

Покачиваются ветки мимозы, кивая головами, осыпая лужайку желтой пылью. Если пройти по поляне, на траве останется след. Она чего-то хочет. Но не знает чего. Как будто чешется, а почесать – не дотянешься. Пить? Позвать няню? Ломтик манго? Потирая комариный укус на руке, она касается голой ступней желтой пыли. Где-то рядом сестра прыгает через скакалку, слышно, как шлепают по земле ее ноги и посвистывает в воздухе веревка. Хлоп – вжик – хлоп – вжик – хлоп – вжик.

Эсме склоняет голову набок и прислушивается: щебечет птица – фрр-чив-чив-фрр, мотыга с глухим стуком врезается в грядку – бум, бум. И звучит мамин голос. Слов не разобрать, но голос точно мамин.

Эсме спрыгивает со ступеньки и бегом огибает бунгало. У пруда с цветущими лилиями мама склонилась над столом и разливает чай. Отец покачивается в гамаке. Края их белых одежд слабо колышутся в душном мареве. Эсме прищуривается и смотрит сквозь ресницы, пока родители не превращаются в неясные формы: мать кажется треугольником, а отец – прямой линией.

Считая про себя, девочка идет по лужайке и на каждом десятом шагу подпрыгивает.

– Ох, – поворачивается к ней мать. – Ты не спишь?

– Я проснулась.

Эсме стоит на одной ножке, как птицы, которые слетаются к пруду поздно вечером.

– Где твоя няня? Где Джамила?

– Не знаю. Можно мне чаю?

Мать медлит с ответом, расправляя на коленях салфетку.

– Милая, лучше…

– Дай ей, раз просит, – говорит отец, не открывая глаз.

Мать наливает чай в блюдце и протягивает Эсме. Поднырнув под руку матери, девочка забирается к ней на колени. Кружева царапают детскую кожу, из-под белого хлопка пышет жаром тело.

– Ты треугольник, а папа – черта.

Мать вздрагивает:

– Прости, что ты сказала?

– Ты треугольник, а…

– Мм. – Мать крепко сжимает локти Эсме и опускает дочь на траву. – Сегодня слишком жарко, чтобы обниматься. Ступай поищи Китти. Что она делает?

– Прыгает через скакалку.

– Попрыгай с ней.

– Нет. – Эсме окунает палец в сладкую глазурь на булочке. – Она такая…

– Эсме! – Мать отводит детскую руку от стола. – Леди ничего не берет, пока ей не предложат.

– Я просто хотела попробовать.

Мать откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.

Неужели уснула? На шее у матери бьется тонкая жилка, а глаза под закрытыми веками двигаются. На верхней губе выступают крошечные, не больше булавочных головок, капельки пота. На ногах матери, там, где заканчиваются ремешки сандалий и начинается кожа, алеют узкие полосы. Живот ее вспучился, раздулся – в нем живет еще один ребенок. Эсме клала руку на круглый живот матери и чувствовала, как малыш шевелится. Бьется, будто попавшая в сети рыбка. Джамила говорит, что этот – везунчик, он выживет.

Эсме смотрит в небо, на мошек, кружащихся над лилиями в пруду, на одежду отца, пробивающуюся сквозь ячейки гамака. Неподалеку все еще слышится свист скакалки, уханье мотыги – интересно, это та же самая или уже другая? Тоненько пищит подлетающий комар. Эсме поворачивает голову, но его уже нет, он слева, за спиной, пищит все громче, тоненькие ножки запутываются в ее волосах.

Эсме подпрыгивает, изо всех сил мотая головой, однако писк становится еще громче, и вот уже комариные крылышки щекочут ей ухо. Она взвизгивает, ерошит волосы, комариный писк оглушает, перекрывая остальные звуки. Тонкие ножки пробираются внутрь ее уха… Что же будет? Неужели он прогрызет барабанную перепонку и заберется ей прямо в мозг, и она оглохнет, как та девочка в книжке, которую читала Китти? Или умрет? Или комар так и будет жить у нее в голове, и писк будет преследовать ее вечно?

Испустив еще один отчаянный вопль, она трясет головой и прыгает по лужайке. Визг уступает место всхлипываниям, комар задом выбирается из ее уха, и отец спрашивает: «Что с ней такое?» – а мать, не вставая с кресла, зовет няню.

Возможно, это и есть самое раннее из воспоминаний? Быть может. Такое начало – другого она не помнит.

Или когда Джамила разрисовала ей ладошку тонкими линиями хны? Перечеркнула новым рисунком ее линию жизни и линию судьбы. Или когда Китти упала в пруд, ее выловили, будто рыбу, и отнесли в дом, завернув в полотенце? Или когда она играла в камешки за забором с детьми поварихи? Рассматривала кишащую муравьями землю у массивного ствола баньяна? Может быть.

Или вот, обед. Ее привязали к стулу, накрепко, поперек туловища. А все для того, как объявила во всеуслышание мать, чтобы Эсме научилась себя вести. Хорошо себя вести – значит не вставать со стула, пока обед или ужин не окончен, это Эсме помнила. Она любила сидеть под столом, в запретном, удивительно притягательном мирке под скатертью. Ноги под столом невероятно загадочны, их можно рассматривать до бесконечности: туфли, стоптанные в неожиданных местах, странно завязанные шнурки – у всех по-разному! – мозоли, натоптыши. Кто скрещивает лодыжки, кто колени, у кого дырявые чулки, а у кого разные носки, кто всегда держит руку на коленях – Эсме знала все. Она соскальзывала со стула, гибкая, как кошка. Обратно не выудишь!

Ее привязали маминым шелковым шарфом. Эсме нравится узор на ткани: повторяющиеся вытянутые завитки – лиловые, красные и синие. Мать говорит, что это узор Пейсли, названный так в честь городка в Шотландии.

Все стулья за столом заняты. Здесь и Китти, и мать, и отец, и гости – несколько супружеских пар, девушка со скандально короткой стрижкой, которую мать усадила напротив молодого инженера, пожилая женщина с сыном и одинокий мужчина – ему досталось место рядом с отцом Эсме. Кажется, тогда подали суп. Металл постукивал о фарфор, ложки двигались вверх и вниз, гости деликатно прихлебывали и глотали.

Они разговаривают. Без остановки. О чем можно говорить так долго? Похоже, о многом. Эсме водит ложкой в тарелке, поднимая крошечные волны. Она не прислушивается к разговору, по крайней мере, не слышит слов, настроив слух на общий неразборчивый гул. Похоже на гомон попугаев в кронах деревьев или на кваканье лягушек на закате. Такой же дребезжащий звук.

Внезапно все без предупреждения поднимаются, кладут ложки и поспешно выходят из комнаты. Эсме, поглощенная мечтами и мыслями о волнах в супе и лягушках на пруду, что-то упустила. Гости взволнованно переговариваются, а Китти даже протискивается в дверь, опережая отца. Мать в стремлении угодить гостям позабыла о привязанной к стулу Эсме.

Сжимая в руке ложку, она с открытым ртом смотрит им вслед. Дверной проем заглатывает всех – молодой инженер исчезает последним, доносятся лишь отзвуки шагов по дорожке. Эсме в изумлении оглядывает пустую комнату. В стеклянной вазе, гордые и безмятежные, стоят лилии; часы отбивают секунды, салфетка соскальзывает на стул. Может, закричать? Сделать глубокий вдох и закричать изо всех сил? Однако она молчит. Смотрит на трепещущие у распахнутого окна шторы, на муху, усевшуюся на тарелку. Эсме вытягивает руку в сторону и разжимает пальцы – интересно, что будет? Ложка падает, подпрыгивает, переворачивается в воздухе и, скользнув по ковру, замирает под сервантом.

Айрис идет по улице, сжимая в одной руке ключи, а в другой – стаканчик кофе. За ней по пятам бежит собака, постукивая когтями по бетону. Длинные солнечные лучи пробиваются между высотными зданиями, и оставленные ночным дождем лужицы постепенно исчезают с тротуара.

Она переходит дорогу – собака не отстает. Айрис пинает банку из-под пива, забытую на ступеньках, но, вместо того чтобы покатиться по тротуару, банка заливает остатками пива вход в магазинчик.

– Черт, – вздыхает Айрис. – Вот черт, черт, черт.

Она снова яростно пинает банку – и та, пустая, со звоном катится в канаву. Айрис оглядывается. За ее спиной вздымаются безразличные каменные многоквартирные дома, поблескивая рядами немигающих окон. Она смотрит вниз, на виляющую хвостом собаку, и неуверенно улыбается.

– Хорошо тебе, – говорит Айрис.

Она дергает рычажок над дверью, и металлические ставни с недовольным скрипом поднимаются. Переступив лужу пива, Айрис балансирует на пороге, вытаскивает кипу писем из щели почтового ящика и проходит в магазин. Внутри она просматривает почту: счета, счета, банковская выписка, открытка, снова счета и коричневый конверт.

Адрес на конверте написан очень необычным шрифтом, Айрис даже останавливается на полпути к прилавку, чтобы рассмотреть маленькие чернильно-черные буквы. Она подносит конверт к лицу и вглядывается в надпись, проводит по ней пальцами – буквы неровные, адрес явно напечатали на пишущей машинке.

Струя холодного воздуха скользит по полу, змеей обвивая лодыжки. Айрис поднимает голову и оглядывает магазин. На нее смотрят лишь пустые, безликие головы манекенов; свисающее с потолка пальто из тонкой ткани слегка покачивается на сквозняке. Айрис тянет за треугольный кончик клапана; конверт легко открывается, выпадает единственный белый лист бумаги. Развернув его, Айрис пробегает взглядом текст. Ее мысли все еще заняты пролитым на ступеньках пивом, ведь лужицу надо обязательно вытереть и впредь не пинать вроде бы пустые банки, однако глаза цепляются за слова «случай» и «встреча» и еще за имя «Юфимия Леннокс». В самом низу темнеет завиток неразборчивой подписи.

Надо бы перечитать письмо, однако она вдруг вспоминает, что в кладовке осталась полупустая бутылка моющего средства. Запихнув письмо вместе со счетами в ящик стола, Айрис исчезает за тяжелой бархатной шторой.

Айрис выходит на крыльцо со шваброй и ведром мыльной воды и отмывает ступеньки, начиная от порога. По дороге проезжает небольшой автофургон, и локоны Айрис взлетают от налетевшего вихря. Где-то далеко плачет ребенок. Собака застыла у двери, разглядывая крошечные фигурки людей на мосту в вышине над дорогой. Иногда кажется, что улица очень глубоко врезана в тело города, и Айрис живет в подземелье. Она опирается на швабру и разглядывает вымытые ступеньки. В памяти всплывает имя: Юфимия Леннокс. «Наверное, бланк заказа», – думает она. И еще: «Хорошо, что я не выкинула ведро. Похоже, собирается дождь».

Айрис сидит напротив Алекса в баре Нового города; покачивая серебристой туфелькой, впивается зубами в оливку. Алекс поигрывает с браслетом на ее запястье: перебирает пальцами звенья. Потом опускает взгляд на часы.

– Что-то она задерживается…

Его глаза прячутся за темными стеклами очков, в которых Айрис видит собственное искривленное отражение и комнату у себя за спиной. Она роняет на тарелку начисто обгрызенную косточку. Фран, жена Алекса, собиралась прийти, надо же… совсем вылетело из головы.

– Неужели? – Айрис тянется за другой оливкой и крепко сжимает ее зубами.

Алекс молча вытряхивает из пачки сигарету и подносит ее ко рту. Айрис облизывает пальцы и помешивает коктейль в бокале игрушечным зонтиком.

– Представляешь… – произносит она, глядя, как Алекс шарит по карманам в поисках спичек. – Я сегодня получила по почте один счет, и там рядом с моим именем кто-то приписал: «Ведьма». Карандашом.

– Правда?

– Угу. «Ведьма». Скажут тоже. Сейчас и не вспомню, от кого был счет.

Он молча бьет спичкой о коробок и подносит пламя ко рту. Глубоко затянувшись, отвечает:

– Наверняка от того, кто хорошо тебя знает.

Айрис внимательно рассматривает брата: вот он сидит перед ней, пускает изо рта колечки дыма. Не говоря ни слова, она бросает оливку ему за расстегнутый воротник рубашки.

Фран торопливо входит в бар. Она опоздала – засиделась у парикмахера. Каждые полтора месяца она подкрашивает локоны, осветляет пряди. Это больно. На голову надевают тесную шапочку и через специальные отверстия вытягивают тонкие пряди, а потом обмазывают их едким составом. Ужасно болит голова, как будто все еще сдавленная шапочкой.

Фран оглядывает бар. Она надела шелковую блузку, которая нравится Алексу. Однажды он сказал, что в этой блузке ее груди похожи на персики. И еще узкую льняную юбку. Одежда шуршит, а свежеокрашенные волосы плотным блестящим занавесом падают Фран на плечи.

Вот они, полускрытые колонной, на них падает свет. Склонились друг к другу, пьют одинаковый коктейль – что-то алое, прозрачное, с кусочками льда, – и их головы почти соприкасаются. На Айрис брюки с низкой талией. Она по-прежнему худая, над поясом выпирают кости. С ее блузки как будто срезали воротник и манжеты.

– Привет! – машет им Фран, но ее не замечают.

Они держатся за руки. Или нет. Рука Алекса лежит на запястье Айрис.

Прижимая сумочку к боку, Фран протискивается к столику. Когда она подходит, Алекс и Айрис прыскают от смеха, а Алекс трясет рубашку, как будто у него за пазухой что-то застряло.

– Над чем смеемся? – с улыбкой глядя на них, спрашивает Фран. – Что случилось?

– Ничего, – давясь от смеха, отвечает Алекс.

– Ой, ну пожалуйста, – просит она, – расскажи.

– Да неважно. Потом объясню. Хочешь коктейль?

На другом конце города Эсме стоит у окна. Слева от нее лестничный пролет уходит вверх, а справа ступеньки сбегают вниз. Туман от ее дыхания скапливается на холодном стекле. Ледяные иголки дождя бьют в окно снаружи, сгущаются сумерки. Она смотрит на дорогу, на две полосы, разбегающиеся в противоположные стороны, на озеро вдали и на уток, выписывающих круги по стеклянной воде.

Внизу весь день снуют автомобили. Пассажиры садятся на заднее сиденье, мотор фыркает, и машина уезжает, шурша шинами по гравию. «Прощайте!» – размахивая руками, кричат им вслед стоящие на пороге. Прощайте-прощайте-прощайте!

– Эй! – доносится окрик.

Эсме оборачивается. На верхней ступеньке лестницы мужчина. Они знакомы? Может, и встречались, хотя вряд ли.

– Что вы здесь делаете?!

Странно. Мужчина слишком взволнован. Она не знает, что ответить, и просто молчит.

– Нечего здесь болтаться. Уходите!

Бросив последний взгляд в окно, Эсме видит на улице, возле коричневой машины, женщину, которая когда-то спала на соседней кровати. Пожилой мужчина укладывает чемодан в багажник. По щекам женщины катятся слезы, она стаскивает с рук перчатки. Мужчина на нее не смотрит.

Эсме отворачивается и поднимается по лестнице.

Забравшись в стеклянную витрину, Айрис аккуратно снимает бархатный брючный костюм с манекена, встряхивает пиджак и брюки и переносит их на вешалку. Потом возвращается к прилавку и снимает один за другим слои тончайшей муслиновой ткани, под которыми скрывается алое платье. Осторожно приподнимает наряд за плечики и встряхивает его, раскрывая, будто цветок.

Держа платье на вытянутых руках, она подходит с ним к окну, выносит на дневной свет. Редчайшая вещь. Такое достается раз в жизни. От-кутюр, натуральный шелк, произведение известного модельера. Когда какая-то женщина сказала ей по телефону, что обнаружила в старом сундуке матери «симпатичные платьица», Айрис ничего особенного не ожидала. Женщина открыла сундук, и среди смятых шляпок и выцветших юбок вспыхнуло что-то алое, скроенная по косой юбка, сужающийся рукав.

Айрис набрасывает платье на плечики манекена и осторожно расправляет: одергивает юбку, ставит на место рукав, собирает на спинке и закалывает парой булавок. Собака наблюдает за ней с подстилки янтарными глазами.

Закончив, Айрис выходит на улицу и рассматривает витрину. Собака идет следом и останавливается на пороге, часто дыша и пытаясь угадать, поведут ли ее на прогулку. Платье сшито идеально. Ему не меньше полусотни лет, а на ткани – ни пятнышка. Возможно, его ни разу не надевали. Когда Айрис спросила женщину, где ее мать приобрела это платье, та лишь пожала плечами – где-то далеко, по всей видимости.

– Ну, как тебе? – спрашивает Айрис собаку и отступает, любуясь витриной.

Собака зевает, показывая розовое ребристое небо и язык.

Вернувшись в магазин, Айрис разворачивает манекен на сорок пять градусов. Теперь кажется, что фигурка в красном платье вот-вот шагнет из витрины прямо на тротуар. Айрис приносит из кладовки за торговым залом сумку-футляр с резкими прямоугольными краями и кладет ее у ног манекена. Выходит на улицу и снова окидывает взглядом витрину. Чего-то не хватает. Может, переставить манекен? Или добавить туфли из змеиной кожи?

Айрис со вздохом поворачивается к витрине спиной. Платье никак не идет у нее из головы. Слишком уж красивое, слишком идеальное. Она не привыкла к таким вещам. На самом деле ей хочется оставить платье себе. Однако она тут же гонит эту мысль прочь. Нельзя. Она даже не решилась примерить это платье, испугалась, что не заставит себя его снять. Слишком дорогой наряд. Кто бы ни купил это платье, обязательно в него влюбится. Особенно если учесть, сколько оно стоит. У платья будет хорошая хозяйка.

Чтобы не стоять без дела, Айрис вынимает из кармана мобильный телефон и звонит брату. Бросает еще один тоскливый взгляд на витрину и глубоко вздыхает, готовясь говорить. Однако после короткого щелчка в трубке звучит голос Фран:

– Здравствуйте, это телефон Алекса.

Айрис резко опускает руку с мобильником и захлопывает крышку, обрывая связь.

Днем, ближе к вечеру, приходит покупатель. Он долго вытирает ботинки о коврик у двери, то и дело оглядывая магазин. Айрис улыбается ему и склоняется над книгой. Она никому ничего не навязывает. Айрис молча следит за мужчиной из-под ресниц. Шагая среди вешалок, мужчина натыкается на женские шелковые халаты и ночные рубашки и отшатывается, будто испуганный конь.

Айрис опускает книгу на колени.

– Вам чем-нибудь помочь? – спрашивает она.

Покупатель подходит к прилавку и грузно опирается на него.

– Я ищу подарок жене. – Судя по выражению лица, жену он любит и хочет ей угодить. – Ее подруга сказала, что ей нравится этот магазин.

Айрис показывает ему кашемировый кардиган цвета вереска, пару китайских шлепанцев, расшитых оранжевыми рыбками, замшевую сумочку с золотой застежкой, ремешок из поскрипывающей крокодиловой кожи, абиссинский шарф с серебряными нитями, корсаж из искусственных цветов, жакет с воротником из страусовых перьев и кольцо с застывшим в янтаре жуком.

– Вы не хотите ответить? – спрашивает мужчина, поднимая голову.

– Что, простите?

Расслышав звонок телефона под прилавком, она приседает и снимает трубку.

– Алло?

Тишина.

– Алло? – громче повторяет она, прижимая ладонь к другому уху.

– Добрый день, – произносит вежливый мужской голос. – Вы можете уделить мне несколько минут?

– Возможно, – тут же настораживается Айрис.

– Я звоню относительно… – Голос заглушают статические помехи, но через несколько секунд он пробивается вновь: – …и встретиться с нами.

– Простите, вы не могли бы повторить?

– Я звоню по поводу Юфимии Леннокс.

Теперь голос звучит немного обиженно.

Айрис хмурится. Вроде она где-то слышала это имя.

– Простите, не знаю, о ком вы говорите.

– Относительно Юфимии Леннокс, – повторяет мужчина.

Айрис в замешательстве качает головой.

– Я не знаю…

– Леннокс, – снова звучит в трубке. – Юфимия Леннокс. Вам знакомо это имя?

– Нет.

– По-видимому, я неверно набрал номер. Прошу прощения.

– Подождите-ка… – начинает Айрис, но связь прерывается.

Мгновение она удивленно смотрит на телефон, а потом опускает трубку на место.

– Неправильно набрали номер, – объясняет она покупателю.

Его рука тянется то к китайским шлепанцам, то к вышитой бисером сумочке с черепаховой застежкой. Наконец он кладет руку на сумочку.

– Вот это.

Айрис заворачивает покупку в тонкую золотистую бумагу.

– Как вы думаете, ей понравится? – спрашивает мужчина, принимая сверток.

Интересно, какая она, его жена? Каково это – быть мужем и женой, так тесно связанными друг с другом?

– Обязательно понравится. А если нет, пусть придет и выберет что-нибудь сама.

Закрыв на ночь магазин, Айрис едет на север, оставляя позади Старый город. Она едет по долине, где когда-то было озеро, пересекает улицы Нового города и стремится дальше, к докам. Айрис оставляет машину на стоянке для жителей здания и нажимает на кнопку звонка на двери крупной юридической фирмы. Раньше она здесь не бывала. Дом выглядит пустынным, над дверью мигает лампочка охранной сигнализации, в окнах темно. Но она точно знает: Люк там, внутри. Айрис склоняет голову к интеркому, ожидая в любую секунду услышать голос. Тишина. Она снова нажимает на кнопку и ждет. Где-то внутри щелкает замок, и дверь перед ней распахивается.

– Мисс Локхарт, – произносит мужчина. – Полагаю, у вас назначена встреча?

Айрис оглядывает его с ног до головы. Он в рубашке, галстук повязан свободно, рукава закатаны до локтей.

– А разве это обязательно?

– Нет.

Он хватает ее чуть выше кисти, потом за локоть, плечо, тянет через порог и наконец привлекает к себе. Осыпая поцелуями ее шею, одной рукой захлопывает дверь, пока другая пробирается ей под пальто, под блузку, гладит талию, грудь, пробегает по ямочкам позвоночника. Он полунесет-полутащит ее вверх по лестнице, и она едва не падает, спотыкаясь на высоких каблуках. Люк подхватывает ее за локоть, и они вваливаются в стеклянную дверь.

– Интересно, – говорит Айрис, отбрасывая в сторону сорванный с его шеи галстук, – здесь есть камеры видеонаблюдения?

Не прерывая поцелуя, он качает головой. «Молния» на юбке не поддается, и он бормочет ругательства. Айрис накрывает его руки своими, и «молния» расстегивается, юбка падает, снова взлетает, подброшенная ее ногой, отчего Люк заходится смехом.

Айрис и Люк встретились два месяца назад на свадьбе. Айрис свадьбы не выносит. Страстно ненавидит. Все разгуливают смешно разодетые, выставляют напоказ очень личные взаимоотношения. А бесконечные речи, которые мужчины произносят от имени женщин?! Однако та свадьба ей даже понравилась. Ее лучшая подруга выходила замуж, и на этот раз Айрис одобрила жениха. Да и невеста выбрала очень красивое платье – такое нечасто встретишь. Гостей не рассаживали, речей не произносили и не сгоняли позировать для отвратительных снимков.

Во всем было виновато платье Айрис – зеленое крепдешиновое с открытой спиной. Болтая с подругой, она остро ощущала присутствие мужчины, стоящего неподалеку. Он спокойно и уверенно оглядывал шатер, попивая шампанское, приветствуя знакомых взмахом руки, проводя пятерней по волосам. Когда подруга сказала: «Симпатичное на тебе платьице, Айрис», – мужчина откликнулся, даже не глядя в их сторону и не склонив к ним головы: «Роскошное платье, хотели вы сказать?» Тогда-то Айрис и обратила на него внимание.

Как Айрис и предполагала, он оказался хорош в постели. Внимательный, но без назойливости, страстный, но не прилипчивый. Вот только сегодня Айрис показалось, что он слишком торопится. Она посмотрела на него сквозь ресницы. Его глаза закрыты, на лице выражение восхищения и сосредоточенности. Он снимает ее с письменного стола, опускает на пол и – да, ошибки быть не может – бросает украдкой взгляд на часы над монитором.

– Боже мой, – произносит он, когда все кончено.

Слишком быстро он это сказал, они даже не успели отдышаться.

– Ты не могла бы заходить ко мне каждый вечер?

Айрис переворачивается на живот, чувствуя, как колючие ворсинки коврового покрытия впиваются в кожу. Люк целует ее в поясницу, проводит рукой вверх и вниз вдоль позвоночника. Потом вскакивает, подходит к столу и одевается. Он все делает уверенно, не теряя времени: быстро набрасывает рубашку, натягивает брюки.

– Что, дома ждут? – четко выговаривая каждый звук, спрашивает Айрис с пола.

Он смотрит на часы, застегивая их на руке, и морщится:

– Я предупредил ее, что задержусь на работе.

Айрис поднимает с ковра скрепку и, разгибая тонкую проволоку, ни с того ни с сего вспоминает, что по-французски эти штучки называются trombones.

– Позвоню-ка я ей… – бормочет Люк.

Присев на стол, он тянется к телефонной трубке. Стучит пальцами, ожидая ответа, растягивает губы в широкой мимолетной улыбке, которая тут же исчезает, когда он произносит:

– Джина? Это я. Нет. Пока нет.

Айрис отбрасывает бесформенную скрепку и тянется за трусами. Жена Люка ее ничуть не беспокоит, но и слушать их разговор ей что-то не хочется. Собирая разбросанные вещи, она одевается. Когда Люк вешает трубку, Айрис как раз застегивает «молнию» на сапогах. От его шагов пол тихонько вздрагивает.

– Ты ведь не уходишь? – спрашивает он.

– Ухожу.

– Не надо. – Он встает на колени и обнимает ее за талию. – Не сейчас. Я сказал Джине, что задержусь. Мы можем заказать сюда ужин. Ты проголодалась?

Она расправляет воротник его рубашки.

– Мне пора.

– Айрис, я хочу с ней развестись.

Айрис на мгновение застывает. Пытается встать со стула, но он не пускает.

– Люк…

– Я хочу развестись с ней и быть с тобой.

Она теряет дар речи. А потом один за другим отдирает его пальцы от своей талии.

– Люк, бога ради… Не надо об этом. Мне пора.

– Нет. Останься. Нам надо поговорить. Я так больше не могу. Я схожу с ума, притворяясь, что у нас с Джиной все хорошо, когда каждую минуту отчаянно мечтаю…

– Люк! – повышает она голос, стряхивая свой волос с его рубашки. – Я ухожу. Мы с Алексом собирались в кино…

Люк недовольно опускает руки.

– Ты сегодня встречаешься с Алексом?

Люк с Алексом виделись всего однажды. Айрис встречалась с Люком примерно с неделю, когда в ее квартиру неожиданно заявился Алекс. Стоило Айрис завести нового ухажера – и Алекс тут как тут. Она была готова поклясться, что у брата развилось особое шестое чувство на ее любовников.

– Это Алекс, – раздраженно процедила она, возвращаясь тогда с ним на кухню, – мой брат. Алекс, это Люк.

– Привет.

Алекс перегнулся через кухонный стол и протянул гостю руку.

Люк встал и пожал ее. Его пальцы с широкими суставами полностью скрыли ладонь Алекса. Айрис поразилась, какие они разные, полные противоположности: Люк – темноволосый, массивный мезоморф, и Алекс, долговязый светлокожий эктоморф.

– Здравствуйте, Александр, – сказал он, – рад с вами познакомиться.

– Просто Алекс, – поправил Алекс.

– Лучше – Александр.

Айрис взглянула на Люка. Он что, специально? Рядом с двумя высокими мужчинами она вдруг почувствовала себя совсем маленькой.

– Его зовут Алекс, – резко вмешалась она. – А теперь садитесь, и давайте выпьем.

Люк сел. Айрис достала из буфета бокал для Алекса и налила всем вина. Люк смотрел то на нее, то на Алекса. А потом улыбнулся.

– Что такое? – вскинула брови Айрис, ставя бутылку на стол.

– Вы совсем не похожи.

– А с чего бы нам быть похожими? – спросил Алекс. – Мы же не кровные родственники.

– Я думал… – замялся Люк.

– Мы сводные, – объяснил Алекс, глядя Люку в глаза. – Мой отец женился на ее матери.

– А, – протянул Люк. – Понятно.

– Разве Айрис не сказала? – Алекс потянулся за бутылкой.

Когда Люк вышел в туалет, Алекс откинулся на спинку стула, закурил сигарету, оглядел кухню и стряхнул со стола пепел. Айрис молча смотрела на него. Да как он смеет сидеть тут, поправлять воротник и рассматривать светильники на стенах? Она свернула в жгут тканевую салфетку и сильно стукнула Алекса по руке.

Он стряхнул пепел с рубашки.

– Больно, – заметил он.

– Хорошо.

– Ну и… – Алекс затянулся.

– И что?

– Симпатичная рубашка, – ответил он, глядя в сторону.

– У меня или у него?

– У тебя. – Он взглянул ей в лицо. – Конечно, у тебя.

– Спасибо.

– Он слишком высокий, – сказал Алекс.

– Слишком высокий? – повторила она. – О чем ты?

Алекс пожал плечами.

– Не знаю… Я вряд ли смог бы договориться с кем-то настолько выше меня ростом.

– Глупости.

Алекс затушил сигарету в пепельнице.

– Позволено ли мне спросить, как… – он неопределенно помахал рукой, – …обстоят дела?

– Нет, – быстро ответила она и прикусила губу. – Нет никаких дел.

Алекс приподнял брови. Айрис потуже свернула салфетку.