Семь дней творения

Marc Levy

Sept jours pour une éternité

www.marclevy.info

© Éditions Robert Laffont / Susanna Lea Associates, 2003

© Кабалкин А., перевод на русский язык, 2004

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2017

Издательство Иностранка^®

***

Книги одного из самых популярных французских писателей Марка Леви переведены на сорок один язык и расходятся многомиллионными тиражами.

***

Случай – это обличье, которое принимает Бог,

чтобы остаться инкогнито.

Жан Кокто

Посящается Манин и Луи

В начале сотворил Бог небо и землю.

И был вечер, и было утро:

День первый

Лежа на кровати, Лукас посмотрел на отчаянно мигающий диод пейджера. Он закрыл книгу и положил ее рядом. Книга доставила ему удовольствие. В третий раз за двое суток он перечитывал эту историю. Как ни напрягал он свою дьявольски цепкую память, никак не мог припомнить другого случая, когда чтение доставило бы ему такое удовольствие.

Он ласково провел пальцем по обложке. Этот Хилтон скоро станет его любимым писателем! Лукас снова взял книгу, радуясь, что неведомый постоялец забыл ее в ящике ночного столика в номере отеля, и уверенным жестом бросил ее в распахнутый чемодан, стоявший в дальнем углу. Взглянул на настольные часы, потянулся и встал с кровати. «Встань и иди!» – воскликнул он весело. Смотрясь в зеркало шкафа, затянул узел галстука, поправил черный пиджак, взял со столика рядом с телевизором черные очки и положил их в нагрудный карман. Пейджер, висевший на ремне, безостановочно вибрировал. Он захлопнул ногой дверцу шкафа, подошел к окну, отодвинул тяжелую серую штору и выглянул во внутренний двор. Ветра не было, и смог повис над Нижним Манхэттеном, простираясь до самого TriBeCa^[1]. День выдался знойный. Лукас обожал солнце, хотя кто, как не он, знал всю тяжесть причиняемого им вреда? Не множит ли оно на иссушенной земле микробы и бактерии, не косит ли все живое беспощадней самой смерти, отделяя слабых от сильных? «И стал свет!» – промурлыкал он, потом взял телефонную трубку и попросил портье приготовить ему счет: пришла пора прощаться с Нью-Йорком.

Выйдя из номера, пошел по коридору, открыл дверь, выходившую на запасную лестницу.

Во дворике достал из чемодана книгу, а сам чемодан отправил в большой мусорный бак, после чего зашагал по узкой улице налегке.

На одной из улочек Сохо с потрескавшейся мостовой Лукас высмотрел взглядом знатока чугунный балкончик на третьем этаже, державшийся лишь на двух ржавых заклепках. На балконе стоял шезлонг, в котором нежилась молодая манекенщица с чересчур пышной грудью, до наглости гладким животом и пухлыми губами. Она ни о чем не подозревала и наслаждалась жизнью. Пройдет несколько минут (если его не обманывало зрение, а оно его никогда не обманывало) – заклепки не выдержат, красотка пролетит три этажа и разобьется вдребезги. Кровь потечет струйкой у нее из уха в трещину на мостовой, подчеркивая ужас на мертвом лице. Потом это миловидное личико начнет разлагаться в сосновом ящике, куда родня ее законопатит, придавив сверху мраморной плитой, окропленной потоками бесполезных слез. Сущая безделица, всего лишь повод для четырех корявых строчек в местной газетенке и разорительного иска управляющему домом… Служащий мэрии, отвечающий за техническое состояние жилья, потеряет место (как же без виноватого!), после чего кто-нибудь из его начальников замнет дело, заключив, что несчастный случай вырос бы в драму, окажись под балкончиком прохожие. Есть все-таки на свете Бог! Собственно, в этом и заключалась для Лукаса настоящая проблема.

День начался бы превосходно, если бы в глубине прелестной квартирки не зазвонил телефон и эта идиотка не оставила трубку в ванной и теперь не потащилась бы за ней туда… «Любой плохонький компьютер умнее манекенщицы», – разочарованно подумал Лукас.

Он стиснул зубы, так что челюсти лязгнули. Такой же лязг издавал мусоровоз, громыхавший по улице и сотрясавший дома поблизости. Хруст – и от стены отделилась и с треском обрушилась на тротуар металлическая лестница. В окне нижнего этажа отлетевшей железкой выбило стекло. Ржавые брусья – эти рассадники бацилл столбняка – покатились во все стороны. Взгляд Лукаса снова загорелся, когда из-под крыши стремительно полетела вниз остроконечная стальная балка. Если его расчет подтвердится, как всегда бывало, то ничего еще не потеряно. Он вышел на мостовую, вынуждая водителя мусоровоза притормозить. Балка пробила крышу кабины и вонзилась водителю в грудь, огромную машину резко занесло. Оба мусорщика на задней платформе не успели даже пикнуть: одного поглотила прожорливая пасть кузова, где его тут же смололи в кашу неутомимые механические челюсти. Другого швырнуло на тротуар, где его зацепила за ногу и потащила за собой задняя ось мусоровоза.

«Додж» подбросило в воздух, голые электрические провода очутились в водосточном желобе. Фонтан искр – и целый жилой квартал оказался жертвой замыкания. Глазницы всех светофоров в округе стали черными, как костюм Лукаса. С перекрестков, брошенных на произвол судьбы, уже доносились звуки первых столкновений. На пересечении Кросби-стрит и Спринг-стрит неминуемо должны были врезаться друг в друга обезумевший мусоровоз и желтое такси. Последнее получило бортовой удар и врезалось в витрину магазина при Музее современного искусства. «Новый витринный экспонат», – пробормотал Лукас. Грузовик зацепил передней осью автомобиль у тротуара, и тот уставился слепыми фарами в небо. Тяжелый кузов с душераздирающим скрежетом рвущегося металла сорвался со станины и перевернулся, груды отбросов вывалились из его чрева и покрыли мостовую тошнотворным месивом.

Грохот кошмарной развязки сменился мертвой тишиной. Солнце продолжало равнодушно подниматься, а его лучи уже насыщали атмосферу зловонием и заразой.

Лукас поправил воротник рубашки; он панически боялся, как бы кончики воротника не вылезли из-под лацканов. Он с удовольствием озирал окружавший его кошмар. Часы показывали всего девять утра, и начало дня можно было считать удачным.

Водитель такси уперся головой в руль, долгий пронзительный визг клаксона сливался с гудками буксиров в нью-йоркском порту. Чудное место в это ясное воскресное утро поздней осени. Лукас направлялся туда, чтобы перенестись на вертолете в аэропорт Ла-Гуардиа. Его самолет вылетал через час десять минут.

***

На пристани № 80 торгового порта Сан-Франциско было пусто. София медленно положила телефон и вышла из машины. Прищурив на солнце глаза, она посмотрела на пирс напротив. Там, у гигантских контейнеров, суетились люди. Крановщики, вознесенные в своих кабинках на огромную высоту, виртуозно управляли тонкими узорчатыми стрелами с грузами для судна, готовившегося к отплытию в Китай. София вздохнула. Даже при желании она не могла все сделать одна. Обладая множеством способностей, она не была вездесущей.

Мост «Золотые Ворота» уже окутывал туман, в просветах облаков, постепенно затягивающих залив, виднелись лишь верхушки мостовых опор. Еще немного – и работы в порту придется приостановить из-за плохой видимости. У Софии, неотразимой в форме инспектора безопасности, почти не оставалось времени, чтобы убедить бригадиров, членов профсоюза, скомандовать отбой работающим сдельно докерам. Если бы она умела сердиться! Человеческая жизнь несравненно дороже нескольких торопливо погруженных контейнеров, но люди меняются медленно, поэтому-то она здесь и трудится.

София любила атмосферу доков, где у нее всегда было много дел. В тени старых пакгаузов скапливались все беды на свете. Здесь искали убежища бездомные, прятавшиеся от осенних дождей, от ледяных тихоокеанских ветров, обрушивающихся на город с наступлением зимы, и от полицейских патрулей, избегающих соваться в этот враждебный мир в любое время года.

– Манча, остановите их!

Кряжистый мужчина сделал вид, что не слышит, и, прижимая к животу большой блокнот, записал в него номер очередного взмывшего в небо контейнера.

– Не вынуждайте меня составлять протокол, Манча! Возьмите рацию и прикажите немедленно остановить работы! – не унималась София. – Видимость уже меньше восьми метров. Сами знаете, когда она становится меньше десяти метров, вы обязаны дать сигнал свистком на прекращение работ.

Бригадир Манча подписал страницу, отдал ее молодому табельщику и жестом приказал ему удалиться.

– Не стойте под стрелой! Вдруг сорвется? Падающий груз не разбирает, на кого грохнуться.

– Ничего, не сорвется. Вы меня слышали, Манча?

– Что у меня, лазер в глазу? – проворчал бригадир, щипля себя за ухо.

– Ваша недобросовестность хуже любого дальномера! Не пытайтесь выиграть время. Немедленно прекратите работы и закройте порт пока не поздно!

– Вы работаете здесь четыре месяца, и никогда еще производительность не падала так сильно. Вы сами будете кормить семьи моих товарищей в конце недели?

К зоне погрузки подъехал трактор. Водитель почти ничего не видел и чуть не врезался в тягач.

– Проваливайте отсюда, детка, сами видите, вы мешаете!

– Мешаю не я, мешает туман. Придется вам расплатиться с докерами другим способом. Уверена, их дети предпочитают увидеть отцов сегодня вечером, а не получить от профсоюза страховку за их гибель. Пошевеливайтесь, Манча, еще две минуты – и я выпишу вам повестку в суд и сама дам свидетельские показания.

Бригадир посмотрел на Софию и сплюнул в воду.

– Кругов на воде и то не разглядеть!

Манча пожал плечами, взял рацию и нехотя распорядился прекратить все работы. Через несколько секунд прозвучало четыре гудка, разом остановивших бурную деятельность кранов, грузоподъемников, погрузчиков, отвальщиков и всей остальной техники, работавшей на пирсе и на борту грузовых судов. Портовым гудкам издали ответил туманный горн буксира.

– Из-за простоев порт в конце концов закроется.

– Я не отвечаю за хорошую погоду и дожди, Манча. Мой долг – спасать ваших людей от самоубийства. Не смотрите на меня как на врага! Терпеть не могу перебранок. Лучше я угощу вас кофе и яичницей. Идемте!

– Можете сколько угодно упрекать меня своим ангельским взором. Учтите, как только видимость достигнет десяти метров, я возобновлю работы.

– Сначала попробуйте прочесть название на носу корабля! Идем?

«Рыбацкая закусочная», лучшая в порту, уже была битком набита. В туманные дни докеры толпились здесь, надеясь, что погода вот-вот прояснится и день не пропадет даром. Пожилые сидели за столиками в глубине зала, молодые стояли у стойки, грызли ногти и пытались разглядеть в окно корабельный нос или стрелу бортового крана – первые признаки ясности. Болтали о всякой чепухе, при этом каждый втайне истово молился о везении. Для разнорабочих, вкалывающих день и ночь и никогда не жалующихся на ржавчину и соль, проевших насквозь их суставы, для всех этих тружеников с бесчувственными мозолистыми ладонями не было ничего хуже, чем вернуться домой всего с несколькими долларами гарантированной профсоюзной получки в кармане.

В закусочной было оглушительно шумно: звенела посуда, из кофейной машины вырывался пар, в стаканах позвякивали кубики льда. Докеры теснились группами по шесть человек на скамейках, обтянутых красным дерматином, и почти не пытались перекричать общий гвалт.

Матильда, официантка со стрижкой под Одри Хепберн, хрупкая женщина в клетчатой парусиновой блузке, несет поднос, так тесно уставленный бутылками, что ее умение сохранять равновесие кажется чудом. С торчащим из кармана передника блокнотиком для заказов она курсирует между кухней и стойкой, между баром и столиками, между залом и кассой. В такие туманные дни она носится как угорелая, но все равно предпочитает эту суматоху одиночеству при ясном небе. Она не скупится на улыбки, умеет состроить глазки и хлестко отбрить нахала – вот ее способы поднять настроение посетителям. Дверь открывается, Матильда оборачивается и улыбается: она хорошо знакома с вошедшей посетительницей.

– София! Пятый столик! Поторопись, я уже собиралась за него сесть, иначе ты бы его не получила. Сейчас принесу кофе.

София садится за столик вместе с ворчливым бригадиром.

– Пять лет им твержу: установите наконец вольфрамовые светильники, так мы получим лишние двадцать рабочих дней в году. А нормы эти дурацкие: мои парни умеют работать при видимости в пять метров, они же сплошь профессионалы!

– Бросьте, Манча, у вас тридцать семь процентов новичков!

– Новички для того и приходят, чтобы учиться! Наше ремесло передается от отца к сыну, здесь никто не играет чужими жизнями. Докерскую карточку во все времена надо было заслужить.

Физиономия Манчи смягчается, когда Матильда прерывает их. Она приносит заказ, гордая своим проворством, достигнутым долгой тренировкой.

– Ваша яичница с беконом, Манча. Ты, София, наверное, не будешь есть, как всегда. Я все равно принесла тебе кофе с молоком, без пенок, хотя ты и его не станешь пить. Хлеб, кетчуп – все что полагается!

Манча благодарит ее с набитым ртом. Матильда неуверенно спрашивает, свободна ли София вечером. София обещает заехать за ней в конце смены. Официантка с облегчением исчезает в густеющей с каждой минутой толпе посетителей. Из глубины закусочной проталкивается к выходу видный мужчина. У их столика он задерживается, чтобы поприветствовать бригадира. Манча вытирает рот и встает для рукопожатия.

– Что ты тут делаешь?

– То же, что и ты: заглянул на огонек к лучшей яичнице в городе.

– Ты знаком с нашим инспектором по безопасности лейтенантом Софией?

– Мы еще не имели удовольствия познакомиться, – прерывает Манчу София, поднимаясь.

– Тогда представляю вам своего старого друга, – говорит тот. – Инспектор Джордж Пильгес из полиции Сан-Франциско.

Она радостно протянула руку детективу. Тот смерил ее удивленным взглядом. На поясе у Софии ожил пейджер.

– Кажется, вас вызывают, – заметил Пильгес.

София посмотрела на приборчик, висевший у нее на талии. Над цифрой 7 настойчиво мигал светодиод.

– У вас доходит до семи? Видать, ответственная у вас работенка! У нас выше четверки не бывает.

– Этот диод загорелся впервые, – смущенно ответила она. – Извините, мне придется вас оставить.

Она попрощалась с обоими, помахала Матильде, не заметившей ее в суматохе, и сквозь толпу ринулась к выходу.

Бригадир успел крикнуть ей вдогонку из-за столика, где инспектор Пильгес уже успел занять ее место:

– Не гоните слишком быстро, при видимости меньше десяти метров движение транспорта на пристанях запрещено!

Но София не услышала предостережения: подняв воротник кожаной куртки, чтобы защитить от ветра затылок, она бежала к своей машине. Захлопнув дверцу, повернула ключ зажигания. Двигатель завелся с пол-оборота. Служебный «форд» с завывающей сиреной понесся вдоль доков. Со стороны казалось, что водительницу совершенно не тревожит стремительно сгущающийся туман. Она ловко лавировала между опор кранов, огибала контейнеры и замершие механизмы. За считаные минуты она домчалась до границы торгового порта. У контрольного пункта притормозила, хотя в такую погоду путь должен быть свободен. Красно-белый шлагбаум был поднят. Охранник 80-й пристани вышел из будки, но из-за тумана ничего не увидел: собственную вытянутую руку и то трудно было разглядеть. София поехала по Третьей стрит вдоль портовой зоны. После Китайской гавани Третья стрит устремлялась к центру города. София уверенно маневрировала по пустынным улицам. Пейджер снова подал голос.

– Я делаю все что могу! – возмутилась она вслух. – Крыльев у меня нет, а скорость ограничена!

Едва она произнесла эту фразу, как завесу тумана пронзила яркая вспышка. От могучего громового раската задрожали окна. София прибавила скорость, стрелка спидометра поползла вправо. Перед Маркет-стрит она затормозила: сигналы светофора невозможно было различить. Дальше путь ее лежал по Кирни-стрит. От места назначения ее отделяло восемь кварталов, вернее, девять, если соблюдать одностороннее движение, которое она не собиралась нарушать.

На ослепших улицах шумел ливень, стоявший стеною; стук воды по ветровому стеклу оглушал, «дворники» не справлялись со своей задачей. Из густой черной тучи, окутавшей город, торчал лишь кончик величественной пирамиды «Трансамерика билдинг».

***

Развалившись в кресле салона первого класса, Лукас любовался в иллюминатор этим дьявольским зрелищем не без примеси божественной красоты. «Боинг-767» кружил над заливом Сан-Франциско, дожидаясь маловероятного разрешения на посадку. Лукас нетерпеливо постукивал пальцем по пейджеру на ремне. Диод номер 7 безостановочно мигал. Стюардесса подошла к нему и попросила выключить прибор и поднять спинку кресла: самолет шел на посадку.

– Оставьте меня в покое, мадемуазель! Лучше посадите наконец этот гнусный самолет, я тороплюсь.

В динамиках раздался голос командира корабля: невзирая на сложность метеорологических условий на земле, они вынуждены сесть, так как топливо на исходе. Просьба к экипажу занять свои места; старшая бортпроводница приглашается в кабину пилотов. Самообладание стюардессы в салоне первого класса было достойно «Оскара»: ни одна актриса на свете не сумела бы в такую минуту изобразить улыбку Чарли Брауна. Пожилая пассажирка, соседка Лукаса, потеряв самообладание, крепко схватила его за руку. Лукаса позабавила влажность ее ладони, ее нервная дрожь. Фюзеляж сотрясали все более сильные толчки. Казалось, металл страдает так же сильно, как пассажиры. В иллюминатор было видно, как отчаянно трясутся крылья лайнера – наверное, это был максимум вибрации, предусмотренный конструкторами «боинга».

– Почему они вызвали к себе старшую бортпроводницу? – спросила пожилая дама чуть не плача.

– Командиру корабля захотелось кофейку! – откликнулся сияющий Лукас. – Что, струхнули?

– Это еще мягко сказано… Я буду молиться за наше спасение.

– Прекратите немедленно! Вам привалило счастье, вот и пользуйтесь: волнение полезно для здоровья! Адреналин все побеждает на своем пути. Это жидкое очистительное средство для кровеносной системы заставляет как следует работать ваше сердце. Ваш выигрыш – два лишних года жизни! Двадцать четыре месяца бесплатной подписки – это всегда неплохо. Хотя, глядя на вас, не скажешь, что вас это радует.

Во рту у пассажирки пересохло, она не могла вымолвить ни слова, только вытерла тыльной стороной ладони пот со лба. Сердце билось как бешеное; ей стало трудно дышать, перед глазами запрыгали ослепительные искры. Лукас весело похлопал ее по колену:

– Хорошенько зажмурьтесь и сосредоточьтесь – глядишь, вам явится Большая Медведица!

Он расхохотался. Его соседка потеряла сознание, ее голова упала на подлокотник. Превозмогая жуткую тряску, стюардесса покинула свое кресло и подошла к ней, хватаясь за багажные полки. Извлекла из кармана фартука пузырек с нюхательной солью, отвинтила крышечку и сунула пузырек бедной старушке под нос. Лукас наблюдал за ней и все больше веселился.

– Между прочим, ее можно понять: ваш пилот позволяет себе черт знает что. Прямо какие-то «русские горки». Скажите, между нами, конечно, это ваше снадобье, которым вы оживляете бабулю, действует по принципу «клин клином вышибают»?

И он не удержался от нового приступа хохота. Старшая бортпроводница смотрела на него возмущенно: по ее мнению, в ситуации нет ничего забавного, о чем она ему и сообщила. Тут самолет провалился в глубокую воздушную яму, и стюардесса отлетела к двери пилотской кабины. Лукас проводил ее широкой улыбкой и отвесил соседке звонкую пощечину. Та подпрыгнула и открыла глаза.

– Она снова с нами! Сколько миль вы успели преодолеть в забытьи? – Наклонившись к ее уху, он добавил шепотом: – Не вздумайте стыдиться! Лучше посмотрите вокруг: они молятся, вот чудаки!

Несчастная не успела ответить. Под оглушительный рев моторов самолет коснулся посадочной полосы. Пилот переключил двигатели в режим торможения, и фюзеляж окатило тоннами воды. Наконец лайнер замер. Одни пассажиры аплодировали своим спасителям-летчикам, другие, молитвенно сложив руки, благодарили Бога за то, что выжили. Лукас возмущенно расстегнул ремень безопасности, закатил глаза, взглянул на часы и поспешил к передней двери.

***

Ливень усилился. София остановила «форд» у тротуара под башней и опустила противосолнечный щиток, на котором оказалась маленькая эмблема с буквами CIA. Выскочив под дождь, она поискала в кармане мелочь и бросила единственную нашаренную монетку в парковочный автомат. Потом бегом пересекла открытую эспланаду, пробежала мимо трех вращающихся дверей, ведущих в главный вестибюль величественного пирамидального сооружения, которое она торопливо огибала под дождем. Пейджер у нее на талии снова завибрировал, она на бегу подняла глаза к прохудившимся небесам.

– Мне очень жаль, но мокрый мрамор такой скользкий! Все это знают, одни архитекторы не в курсе…

На последнем этаже башни часто шутили: разница между архитекторами и Богом состоит в том, что Бог не мнит себя архитектором…

Наконец она увидела на стене здания панель, более светлую, чем другие. Стоило ей приложить к ней ладонь, как панель отъехала в глубь фасада. София вошла, и люк тотчас же вернулся на прежнее место.

***

Лукас вышел из такси и уверенным шагом двинулся по той же паперти, по которой только что скользила София. На противоположной стороне той же самой башни он тоже приложил ладонь к камню. Панель, отличавшаяся от окружающих панелей более темным тоном, отъехала, и он проник в западное крыло «Трансамерика билдинг».

***

София легко ориентировалась в темном коридоре. Семь поворотов – и она очутилась в просторном зале из белого гранита с тремя лифтами. Высота зала была головокружительной. Девять огромных сфер, все разного размера, подвешенные на тросах, неведомо за что зацепленных, заливали зал опаловым светом.

При каждом посещении Агентства София испытывала сильное удивление – уж слишком там все было необычно. Она поздоровалась с привратником, привставшим за конторкой:

– Здравствуйте, Петр. Как поживаете?

Она искренне симпатизировала тому, кто охранял вход в центральный офис. Всякий раз, проходя через эти желанные двери, вы неизменно с ним сталкивались. Не ему ли все были обязаны умиротворяющей обстановкой в этих замковых вратах, несмотря на напряженное движение? Даже в самые оживленные дни, когда сюда устремлялись сотни посетителей, Петр, он же Зее, никогда не допускал беспорядка и сутолоки. Штаб-квартира CIA была бы совсем иной, не будь здесь этого выдержанного, внимательного существа.

– В последнее время без работы не сижу, – ответил ей Петр. – Может, хотите переодеться? Где-то у меня был ключ от раздевалки, погодите, сейчас поищу…

Он стал рыться в ящиках, бормоча:

– Пойди-найди в такой свалке! Куда же я их задевал?..

– Нет времени, Зее! – С этими словами София торопливо миновала турникет контроля безопасности.

Стеклянная дверь распахнулась, София шагнула к лифту слева. Петр окликнул ее и указал на скоростную кабину посередине, возносившую пассажира сразу на последний этаж.

– Вы уверены?

Петр кивнул. Двери лифта открылись, между гранитными стенами зала заметался звон колокольчика. София несколько секунд не могла заставить себя ступить в кабину.

– Поторопитесь. Желаю удачи! – напутствовал ее страж с ласковой улыбкой.

***

В старом грузовом лифте в противоположном крыле башни шипел и мигал неоновый светильник. Лукас поправил галстук, разгладил лацканы пиджака. Решетки лифта разъехались.

Его встретил человек в таком же костюме. Он молча, сухим жестом указал на сетчатые кресла для посетителей и снова уселся за свой стол. Сторожевой пес, с виду настоящий злобный цербер, дремавший на цепи у ног дежурного, приподнял одно веко, облизнулся и закрыл глаз. На черном ковре остался клок пены.

***

Секретарша предложила Софии отдохнуть на глубоком диване, полистать журналы, разложенные на низком столике. Прежде чем вернуться на свое место, она заверила посетительницу, что за ней сейчас придут.

***

В ту же минуту Лукас закрыл журнал и посмотрел на часы. Был уже почти полдень. Он расстегнул браслет и надел часы циферблатом вниз, чтобы не забыть перевести их после ухода. Иногда в «Бюро» время останавливалось, а Лукас терпеть не мог непунктуальности.

***

София узнала Михаила, как только он показался в дальнем конце коридора. Ее лицо засияло от радости. Всегда немного всклокоченная седоватая шевелюра, широкая кость, благодаря чему казалось, что он занимает больше места, неотразимый шотландский акцент (говорили, что он позаимствовал этот говор у своего любимого сэра Шона Коннери) – все это придавало ему совершенно особый облик и оригинальную элегантность. София обожала манеру своего шефа произносить звук «с» с пришепетыванием, еще больше – ямочку у него на подбородке, появлявшуюся вместе с улыбкой. С самого ее появления в Агентстве Михаил был ее наставником и идеальным образцом для подражания. Он сопровождал каждый ее шаг по иерархической лестнице и очень старался, чтобы в ее личном деле не появилось ничего дурного. Терпеливый, внимательный до самозабвения, он умел выявить в подопечной ее лучшие свойства. С его несравненным великодушием, уместностью каждого жеста, тем более поступка, душевным пылом и искренностью он умел усмирять Софию, нередко удивлявшую окружающих своим упрямством. Что же до ее необычных вкусов в одежде… Что ж, здесь всем давным-давно было известно: не всяк монах, на ком клобук.

Михаил всегда поддерживал Софию, поскольку с самого начала угадал в ней кандидатку в элиту, хотя очень старался, чтобы сама она не догадалась об этом. Его взгляды никто не осмеливался оспаривать, его дружно признавали непоколебимым авторитетом, уважая за мудрость и преданность. С незапамятных времен Михаил был вторым лицом в Агентстве, правой рукой главного, которого здесь, наверху, величали Господином.

Сейчас Михаил остановился перед Софией с папкой под мышкой. Она вскочила и обняла его:

– Я страшно рада тебя видеть! Это ты меня вызвал?

– Да. То есть не совсем… Подожди здесь, – сказал Михаил. – Сейчас я за тобой вернусь.

У него был не свойственный ему напряженный вид.

– Что происходит?

– Не сейчас, позже объясню. Сделай милость, вынь изо рта эту конфету, прежде чем…

Секретарша не дала ему закончить фразу: его ждали. Он заторопился дальше по коридору. Оглянувшись на ходу, ободрил Софию взглядом. Из большого кабинета до него уже доносились обрывки оживленного разговора:

– Нет, только не в Париже! Там вечно бастуют, там тебе было бы куда проще: что ни день – демонстрация! Не настаивай… Столько это длится, а они ни разу не остановились, чтобы сделать нам приятное!

Воспользовавшись краткой паузой, Михаил поднял руку, чтобы постучать в дверь, но рука замерла в воздухе, когда голос Господина произнес еще громче:

– Азия и Африка тоже не годятся!

Михаил согнул указательный палец, чтобы постучать, но его рука опять застыла в нескольких сантиметрах от двери, потому что голос в кабинете громко произнес:

– Никакого Техаса! Ты бы еще Алабаму предложил!

Третья попытка Михаила постучаться оказалась такой же неудачной, хотя голос в кабинете стал тише.

– А может, прямо здесь, как ты думаешь? Не такая уж плохая мысль… Не придется зря колесить по свету, к тому же мы давно оспариваем друг у друга эту территорию. Предлагаю Сан-Франциско!

Тишина означала, что настал подходящий момент. София проводила Михаила, исчезающего за дверью кабинета, робкой улыбкой. Когда дверь за ним закрылась, София повернулась к секретарше:

– Кажется, он взволнован?

– Да, с самого начала западного дня, – последовал уклончивый ответ.

– Из-за чего?

– Я многое здесь слышу, но в тайны Господина все-таки не посвящена. К тому же вы знаете правила: мне ничего нельзя рассказывать, если я дорожу своим местом.

Секретарше стоило больших усилий промолчать целую минуту, потом она не выдержала:

– Строго по секрету, только между нами: будьте уверены, не одному ему приходится несладко. Рафаил и Гавриил провозились всю западную ночь, Михаил присоединился к ним с наступлением восточных сумерек. Похоже, дело дьявольски серьезное.

Софию забавлял чудно́й лексикон Агентства. Не странно ли отсчитывать здесь время в часах, когда в каждом часовом поясе на земном шаре свое время? Когда она впервые иронически отозвалась об этом, ее крестный и поручитель объяснил, что принятые здесь специфические выражения и другие особенности обусловлены всемирным размахом их деятельности и языковыми различиями персонала. Запрещалось, к примеру, обозначать тайных агентов цифрами. Когда-то Господин сам выбрал людей для своего ближайшего окружения и дал им имена, что и вошло в традицию… Свод простейших правил, очень далеких от принятых на земле представлений, способствовал координации деятельности и иерархическому устройству CIA. Ангелов всегда различали по именам.

…ибо так принято было с начала времен в доме Господнем, называемом также CIA – «Координационным центром ангелов».

Господин расхаживал по кабинету с озабоченным видом, заложив руки за спину. Иногда Он останавливался и смотрел в большое окно. Густые облака внизу полностью скрывали землю. За необъятным оконным проемом раскинулась бескрайняя синева. Он раздраженно покосился на длинный стол для переговоров, протянувшийся через весь кабинет и упиравшийся в дальнюю стену. Повернувшись к столу, Господин толкнул локтем стопку папок. Все его движения выдавали плохо сдерживаемое раздражение.

– Старье! Пыль и тлен! Хочешь, скажу, что Я об этом думаю? Все эти кандидатуры – одно старичье! Как тут можно надеяться на выигрыш?

Михаил, все еще стоявший у двери, сделал несколько шагов вперед.

– Это все агенты, выбранные Вашим Советом…

– Вот именно, Моим Советом! Полное отсутствие идей! Мой Совет только и делает, что бормочет одни и те же притчи, потому что устарел! В молодости они были полны идей по усовершенствованию мира, а теперь готовы опустить руки!

– Их достоинства остаются прежними, Господин.

– Не отрицаю. Но посмотри, каков результат!

Он повысил голос, отчего стены заходили ходуном. Больше всего на свете Михаил опасался вспышек Господнего гнева. Случались они чрезвычайно редко, зато последствия бывали разрушительными. Чтобы угадать Его нынешнее настроение, достаточно было взглянуть на погоду за окном.

– Разве последние решения Совета способствуют прогрессу человечества? – продолжал Господин. – Не вижу, чему тут радоваться. Скоро нельзя будет повлиять даже на пустяковый взмах крыла бабочки. Между прочим, ни Мне, ни ему. – Он указал на дальнюю стену кабинета. – Если бы почтенные члены Моего собрания научились идти в ногу со временем, Мне не пришлось бы принять этот абсурдный вызов. Но пари уже заключено, значит, нам требуется что-то новенькое, оригинальное, яркое. Творческая изобретательность – вот что нам необходимо! Завязывается новая кампания, и в ней решится судьба этого Дома, черт возьми!