Сколько бы столетий ни сменяли друг друга, на протяжении всей жизни люди неустанно ищут лишь одно – счастье. И зачастую это что-то великое, необыкновенное, почти недоступное и оттого еще более желанное. Однако есть нечто, без чего счастье, каким бы оно ни было, потеряет всякий смысл и никогда не станет совершенным…

К сожалению, я понял все слишком поздно.

Я стоял у стены и отчаянно пытался всмотреться в крошечное окно, находившееся почти у самого потолка, куда едва проникал свет. Ничего не было видно, кроме маленького кусочка неба, но я смотрел и видел намного больше: улицы, дома и здания; машины, сменившие конные экипажи; витрины магазинов; людей, детей – их улыбки и доверчивые взгляды; поля, луга, леса, парки, реки, берег океана – все, чего я лишился навсегда. Холодный пол, каменные мрачные стены и железная неприступная дверь – моя новая обитель. Теперь я узник, тюремная камера – мой дом, пристанище грешника, молитвы которого уже никем не будут услышаны. Я мог бы кричать, колотить в дверь, взывать к милосердию кого бы то ни было, произнося слова о моей, якобы, невиновности. Но я молчал. Внутри меня воцарилось давно забытое смирение. Я знал, в чем виноват и что за содеянное ожидает.

Все двадцать девять лет существования я пребывал в уверенности, что знаю о жизни все. Однако только оказавшись здесь, в комнате, которую всякий разумный человек страшится сильнее смерти, я понял: даже самая большая проблема, огорчение или неудача там, за пределами каменных стен, просто ничтожны в сравнении с этим леденящим душу местом. Здесь нет права голоса и действий. На мгновение мне показалось, будто мои руки и ноги связаны, и я не могу открыть дверь и выйти наружу. Мука безысходности. Это худшая пытка на свете! Из моей головы исчезли даже мысли. Свобода оказалась самой драгоценной вещью на земле, но я, будто слепой невежда, обменял бриллиант на обычный придорожный камень. И теперь мне оставалось только одно: ждать конца, ждать избавления.

…За дверью послышались приближающиеся шаги, такие уверенные и громкие.

«Очевидно, охранник…» – подумал я. И не ошибся. Шаги стихли около моей камеры, и раздался звон ключей.

– К тебе гость, – тяжелым и низким голосом произнес охранник, впустив внутрь невысокого пожилого священника.

Я не хотел ни с кем говорить и, уж тем более, кого-то слушать. Но охранник так быстро запер дверь, что я даже не успел сказать об этом вслух.

– Зачем Вы пришли? – слегка раздраженно спросил я.

– Чтобы помочь тебе, сын мой.

Я безнадежно усмехнулся.

– Неужели? Поможете мне выйти отсюда? Избавите от оков?

– Нет, в этом я бессилен. Но я могу помочь тебе освободиться от грехов, что терзают твою душу. Пока еще не поздно. Расскажи мне о своей жизни, Мартин!

Я перестал бродить вдоль стены и на мгновение замер, углубившись в воспоминания. Человек в темных, почти черных одеждах навевал на меня необъяснимое разумом спокойствие, которое передавалось через его глаза. «Возможно, это последний человек в этой жизни, с коим мне осталось поговорить, – предположил я. – На том свете мне предоставят бесконечное количество часов, чтобы отдохнуть от общения».

– Вы правда хотите знать?

Святой отец молча дал ответ взглядом и опустился на край кушетки – жалкое подобие кровати. Впрочем, теперь и я сам выглядел не менее жалким. Я заглянул вглубь своих мыслей, далеко в прошлое. Память все еще хранила все события, каждую мелочь былых дней. Она мой личный дневник, который я впервые в жизни решился «зачитать» совершенно постореннему человеку и своему последнему слушателю…

Часть первая

Глава первая. Детство

Меня зовут Мартин Моррэс. Теперь это имя известно многим, но когда-то его знало лишь меньшинство. Родился я в 1901 году в Чикаго и до сих пор не понимаю, почему мне нравится этот город, ведь было множество причин признать обратное. Наверное, это было вложено в меня в момент рождения. Ненавижу этот день! Моя мать умерла, дав мне жизнь, а я так и не увидел ее глаз. Единственным моим наставником стал отец, Френсис Моррэс: суровый, тщеславный, эгоистичный. Он был человеком самых строгих правил: адвокат, блюститель закона. Эта профессия была единственным смыслом его жизни. Он оставался адвокатом всегда и везде, даже тогда, когда говорил со мной, когда мы ужинали, когда мне нужен был отец, просто друг, а не бесчувственный представитель закона. Высокий и слегка худощавый, с тяжелыми, грубыми чертами лица, он никогда не улыбался. В момент, когда он становился недоволен мной или зол, а это случалось очень часто, отец называл меня малолетним преступником и, вдобавок ко всему сказанному, настойчиво винил меня в смерти матери.

С самой ранней поры моего детства целыми днями мы говорили только об одном – правилах жизни и страны: мораль, этикет и законы, законы… Их бесчисленное множество преследовало меня неотступно. Один день – новый закон, и никаких исключений!

– Ну что, Мартин, ты готов отвечать? – спрашивал каждое утро отец.

Небольшая табуретка, а напротив – высокий стул. Никакой воды и завтрака. Порой, я не спал до рассвета, заучивая очередную букву закона, слово в слово, иначе экзамен не будет зачтен. Каждый день ровно в восемь утра в гостиной меня ждал отец, а также табуретка, на которую я должен был встать, словно на пьедестал, и торжественно, громко, а главное – четко и без единой запинки огласить новый заученный закон либо предписание из кодекса. Но помимо законов страны и граждан мне надлежало знать правила нашего дома. Они были прописаны крупным шрифтом на большом листе бумаге, напоминающем афишу или плакат, который висел на стене в моей комнате прямо напротив кровати. Так было задумано специально, чтобы я мог видеть его, отходя ко сну и просыпаясь на рассвете.

Совершив оплошность, пусть даже невольную ошибку, я должен был сам сказать, что именно меня за это ждет. Наказания бывали разными: заточение в комнате на весь день; запрет на завтрак, обед или ужин; три часа в углу; неделю без мяса или без сладостей… Запреты, запреты… и, наконец, порка. Каждое из наказаний я знал наизусть, каждое из них мне довелось ощутить на себе многократно.

Все слуги в доме, включая мою няню Бетти, остерегались сурового нрава отца, а потому держали языки за зубами. Но порой Бетти все же переступала через свой страх и, когда я оставался без еды на целые сутки, тайком приносила мне молоко и пирог.

В нашем доме не бывало гостей, совсем никогда. Никаких улыбок и смеха, задорных игр и веселья. К нам никто не приходил, как будто мы были одни в этом огромной городе. Мне именно так и казалось. Отец сделал все, чтобы оградить себя и меня от чьей-либо дружбы. Соседи сторонились нас и со страхом обходили наш дом, словно он был пристанищем демонов. Миссис Филипс, женщина, проживающая в доме напротив, косо и настороженно смотрела на моего отца всякий раз, когда им доводилось сталкиваться. На меня же она глядела иначе: ее глаза выражали жалость и одновременно беспомощность. Так же на нас смотрели и остальные.

О нас знали абсолютно все. Это становилось ясно без слов. Лица соседей говорили сами за себя, когда мы встречались с ними взглядами, пусть и нечасто. Они знали, каким психом и тираном является мой отец, и насколько несчастен я, будучи его единственным сыном. Но тогда, в детстве, я не знал, что я несчастен. Наблюдая за своей жизнью, как будто со стороны, я полагал, что так и должно быть. Мне была неведома другая жизнь. Я жил в «клетке». У меня словно были завязаны глаза, и я даже не понимал этого.

Когда отец отдал меня в школу, я, наконец, смог увидеть больше. Здесь тоже были правила и довольно жесткие: вести себя надлежало крайне прилежно. Однако эти несколько часов в день, лишавшие меня отцовского взора, в коем не читалось ни капли любви, а лишь только несгибаемая строгость и безграничное желание сделать меня таким же, каким является он, стали приятным разнообразием.

По правилам здесь запрещалось шуметь, громко разговаривать и прочие запреты, требующие полной дисциплины. Но, по крайней мере, в этой школе я чувствовал себя намного лучше, нежели дома. Мне совсем не хотелось возвращаться, ведь я понимал, что меня там ожидает…

Учился я лучше всех. А как же иначе? К этому было приложено все мое усердие и немалое количество отцовских подзатыльников. Он создавал из меня себя, день за днем уничтожая мою собственную личность.

Проходили год за годом… Все его наказания, порка, унизительные фразы, бесчисленное множество правил и запретов вросли в меня корнями, опутав душу и сознание. Я становился старше, и, видя во мне четкое отражение своих «бесценных» трудов, отец испытывал гордость, в то время как я ощущал ненависть, которую подавлял детский страх.

Глава вторая. Юность

Достигнув шестнадцати лет, мне довелось осознать нечто очень важное. Я не знал: что я люблю, что мне нравится, и чего я хочу. Мне было известно, что можно, а что нельзя, я знал все законы страны наизусть, мог предвидеть всякое действие отца, знал, что в нашем доме положено есть на завтрак только овсянку, а ужин – ровно в семь, и, опоздай я хоть на минуту, мне не позволят взять со стола даже хлеб… Но я не знал самого себя! Что такое мечты, что значит любить кого-то и что такое счастье. Вполне вероятно, я прожил бы еще десяток лет, так и не задумавшись над этим, если бы не одна случайная находка…

Однажды ночью, в очередной раз оставшись без ужина, я тайком пробрался в кухню, желая стащить хоть что-нибудь съедобное, но нашел кое-что еще, кроме еды: это была книга, а точнее роман. Я с уверенностью предположил, что здесь его забыла кухарка, ведь со смерти матери в этом доме никогда не появлялось ни одной художественной книги. Таков был приказ отца. Только научная литература, справочники и собрания по истории. Мне не дозволялось читать книги, в которые были вложены чувства и эмоции. За все шестнадцать лет я впервые нарушил строжайший пункт отцовских правил.

Мною руководил интерес. Роман Чарльза Диккенса я прочел взахлеб всего за две ночи. И с той самой секунды, дочитав последнюю страницу, я как будто ожил. Я узнал многое, о чем раньше не слышал, и вместе с героями прочувствовал все то, чего никогда не ощущал. Это была жизнь! Иногда пропитанная болью и слезами, но все же она была настоящей, живой и очень сильно отличалась от моей.

Две бессонные ночи оставили на моем лице нежелательный след усталости, но зато внутри себя я ощущал небывалое вдохновение, а мысли кружили в озадаченном вихре, побуждая задуматься над смыслом собственной жизни.

– Где ты находишься? – спросил за завтраком отец, пристально всматриваясь в мои рассеянные глаза.

Это я заметил не сразу, так как услышал вопрос лишь со второй его попытки.

– Что? – мы встретились взглядами. – Прости, отец, я не расслышал.

Он отложил столовые приборы.

– Мартин, что с твоим лицом?

Отец уставился на меня еще более пронзительно, словно пытаясь проникнуть в мою голову и прочесть каждую обитающую там мысль.

– Ты похож на ожившего мертвеца, и эти круги под глазами…

– Я сегодня плохо спал.

– Хм… и вчера, полагаю, тоже? – загадочно произнес он и, взяв в руку ложку, принялся медленно помешивать в тарелке кашу, по-прежнему не отводя от меня взгляд.

Я сжался, словно парализованный.

– Вчера вечером звонил твой учитель по химии. Он поведал мне о вещах, совершенно недопустимых для лучшего ученика школы, – его голос с каждой секундой становился все более озлобленным. – Ты был невнимателен, не слушал, не записывал, а что касается домашнего задания, ты его не подготовил!

Отец резко ударил кулаком по столу, да так, что загремела посуда, и я мысленно приготовился к тому, что следующий удар придется принять мне.

– Это выпускной класс! – с криком продолжил он. – Для поступления в юридический колледж твои отметки должны быть безупречны! Я уже обо всем договорился! Или ты решил меня опозорить?

– Нет, отец, – я сжался еще сильнее, ощутив себя совсем ничтожным в сравнении с ним.

– Мне необходимо взглянуть на твои тетради!

Я отодвинул стул, намереваясь сходить за ними в комнату.

– Останься здесь! Я сам возьму! – он встал и посмотрел на часы. – Даю две минуты, а после твою тарелку унесут. Сью, проследите!

– Конечно, мистер Моррэс! – служанка робко пригнулась, когда он проходил мимо нее.

Я едва не задохнулся, понимая, что отец направился в мою комнату. От волнения я съел кашу почти мгновенно, с ужасом перебирая в голове лишь одну мысль: «Книга… я оставил ее на кровати!»

Вероятность того, что он ее не заметит, была крайне мала, особенно если учесть наблюдательность отца. Порой мне казалось, что он способен видеть сквозь стены и читать мысли по глазам. Ему был известен каждый из моих проступков и ошибок, несмотря на все попытки их скрыть. Не знаю, на что я рассчитывал сейчас…

Дверь в столовую тихо отворилась. За своей спиной я услышал тяжелые, но медленные шаги. Они приближались, и с каждым ударом ботинок о паркетные доски мое сердце начинало биться все сильней. Оно колотилось вовсю, и мне даже почудилось, что я смог услышать этот бешеный стук.

Мне хотелось обернуться или встать, но тело полностью подчинилось страху. «Какой позор… Мне уже шестнадцать, а я боюсь отца так, точно мне все еще пять лет!» Эта мысль должна была сделать меня сильнее, заставить мой дух воспрять и дать смелый отпор. Однако я оставался безропотным. Я был слаб и телом, и духом, беспомощен, как ягненок в волчьем логове.

– Занятная находка… – протянул отец, остановившись возле моего стула.

Я осторожно и боязно перевел взгляд в его сторону и увидел, как он перебирает в руках ту самую «запретную» книгу, потирая ладонями ее обложку.

– Время – бесценный дар, а эта книга… – он повертел ее у себя перед носом. – Она недостойна даже скромного места на полке. А, Мартин? – его голос звучал издевательски, с присутствием некой насмешки. – Мне казалось, ты усвоил все наши правила! Я так надеялся, что сумел искоренить в тебе все недостатки, слабости, сделать твой разум совершенным и чистым, но ты опять разочаровываешь меня…

Я успел сделать всего один вдох, прежде чем его рука поднялась, и он с размахом ударил меня книгой по голове со стороны затылка. В ушах раздался звон, стерев все посторонние звуки. Удар был достаточной силы, как если бы я упал головой о пол. Взгляд помутился, все вокруг расплылось в воздухе, а звон в ушах, подобный непрерывному гулу сирены, звучал примерно минуту. Опираясь о стол руками, я покорно ждал, когда он наконец рассеется, надеясь, что второй удар не последует.

Подобные сцены уже давно стали нормальным явлением в нашем доме. Никто из слуг не удивлялся этому. И хотя служанка Сью находилась рядом, когда я получил наказание за то невинное удовольствие, она даже не пикнула от неожиданности или ужаса. Сью спокойно забрала тарелки и удалилась.

– Ты засорил свои мозги мусором! А что положено делать с мусором, Мартин? – слова отца снова прорвались в мой слух сквозь дымку затихающего гула.

– Его положено выбрасывать.

– Верно! Или выбивать, как пыль из ковра. Вот видишь, как хорошо, когда мысли очищены от всякого хлама! Здесь не должно быть ничего лишнего! – он грубо ткнул указательным пальцем в мой висок. – Ничего того, что может помешать делу! Ты меня понял?

– Да.

– Я не слышу, Мартин!

– Да, отец! – громко повторил я.

Он удовлетворенно сложил губы почти в улыбке и сел на свое место за столом.

– Можешь идти. Сегодня тебя отвезет мистер Джефферсон. И не смей опаздывать! Занятия начнутся через полчаса.

Несмотря на гнев отца, его приказ и мое с ним согласие, я все же не отрекся от того, что он так яро называл мусором. Мне пока ничего не было ясно, но внутри я ощутил зарождение чего-то нового, настоящего и живого. В голове появилось множество вопросов, и, хотя я до дрожи боялся отца, мне безумно захотелось отыскать на них ответы.

Глава третья. Прозрение

Годы упорных трудов не прошли даром: я окончил школу с отличием и высшим баллом за поведение. Внимательно оглядев отметки, отец с хлопком закрыл школьный диплом и посмотрел на меня, как на солдата, для которого бой еще не был окончен.

– Итак, Мартин, до поступления в колледж у тебя есть ровно две недели. Приступишь к подготовке завтра же! А сейчас поехали домой, – сказал он обычным, ровным голосом, собираясь сесть в автомобиль.

Такой тон означал, что настроение у него вполне приемлемое, по крайней мере, мне так показалось.

– Папа, погоди! Сегодня ведь знаменательный день, праздник! Верно?

– Какой еще праздник?

– Я только что окончил школу! – напомнил я.

– И, по-твоему, это – праздник?

– Да, все так считают.

– Допустим. Ну и чего же ты от меня хочешь? – его лицо напоминало каменную глыбу.

– Я только хотел попросить тебя позволить мне поехать сегодня за город. Парни из класса организовывают вечер в честь окончания. Я тоже приглашен и хочу там быть, немного отдохнуть…

– Отдохнешь на том свете! – сурово прервал он. – Если ты настолько сильно устал, могу отправить тебя туда досрочно! Садись в машину!

Я понял, что продолжать не стоит, и тут же оставил мысль просить его снова.

В Чикаго пришло лето, а вместе с ним – заслуженные каникулы. И хотя для всех детей и подростков это означало отдых и веселье, для меня же – время неизбежной подготовительной каторги. Я принял все без удивления и должной обиды, смиренно, как раб, лишенный всякой надежды на лучшие перемены. Внутри меня что-то неистово рвалось наружу, однако мне все еще не хватало духа поддаться тайному искушению. Я был один, без друзей и союзников, к тому же слишком молод и без единого гроша в кармане, а потому полностью зависел от отца. Он расписал каждый мой шаг на несколько лет вперед. И этот список не предусматривал развлечений.

В день своего рождения я проснулся раньше обычного. Меня разбудили яркие лучи солнца, ворвавшиеся в окно, а еще – громкий звук автомобильного мотора. Это была машина отца. Он обожал свой автомобиль! Пожалуй, это было единственное, что Френсис Моррэс любил, кроме адвокатского дела. Он завел мотор и уехал.

«Слава Богу!» – с выдохом произнес я и, приведя себя в порядок, охотно покинул комнату.

– Доброе утро, Мартин, и с Днем Рождения! – с лучезарной улыбкой произнесла горничная, в прошлом – моя няня, красивая стройная женщина с добрым лицом и зелеными глазами.

– Спасибо, Бетти! Вы никогда не забываете поздравить меня!

– Как я могу забыть? Я нянчила тебя с самого рождения. Этот день и для меня стал светлой радостью!

– Вероятно, только для Вас одной…

Женщина с грустью опустила глаза.

– Куда уехал мой отец?

– Ах, да! Он просил передать, что до обеда пробудет в конторе, а после у него два выступления в суде. Будут слушаться крайне важные дела. Домой мистер Моррэс прибудет поздно.

Новость оказалась бесподобной! Ничто не смогло бы порадовать меня в большей степени. Это был лучший подарок!

Начиная с завтрака, я наслаждался каждой секундой. Даже овсянка, которая до безумия успела мне надоесть, сегодня казалась особенно вкусной. Не спеша и размеренно я смаковал кашу, словно некий дивный десерт. Я не следил за временем и думал о самом приятном, что мне пока еще довелось познать: о том незабываемом романе, в коем оказалось больше жизни и красоты, нежели в моем существовании. До сего момента мне никогда не удавалось заполучить весь день в свое распоряжение. Порой выпадало лишь несколько часов, большую часть из которых я был вынужден провести за учебными книгами. Но сегодня каждая минута принадлежала только мне!

После завтрака я решил отправиться в парк. Мы с отцом часто проезжали мимо него, но никогда он не позволял пойти туда на прогулку.

Погода выдалась совершенно не жаркой и приятной. Еще никогда прежде мир не казался мне столь прекрасным! Я как будто впервые увидел все эти дороги, деревья, даже небо выглядело каким-то особенным… Напряжение ушло, а в душе воцарилось неведомое ранее спокойствие.

Я бродил по парку дольше часа, вдыхая насыщенные запахи лета, а затем отправился в город. Здесь все было по-другому: шум, движение, иные запахи, присутствие некой суеты… Два разных мира, разделенных широкой дорогой. Однако и здесь я увидел исключительную прелесть, давным-давно стертую для всех остальных. Почему я не замечал этого раньше? Меня охватило недоумение, но спустя минуту объяснение нашлось само собой: рядом не было отца. Я обрел свободу! И хотя мой разум ясно осознавал, что это только на время и вскоре снова придется вернуться обратно, в «клетку», я ощущал себя несказанно счастливым! Теперь я знал, каково ощущать это тепло внутри себя. Именно оно наполняло мое сердце в момент чтения того удивительного романа.

Я пожелал зайти куда-нибудь перекусить, но, к сожалению, денег не оказалось, и только это вынудило меня вернуться домой раньше задуманного.

– Наконец-то ты вернулся! – тихо пробормотала Бетти, отворив входную дверь.

– А почему Вы говорите шепотом?

– Мистер Френсис здесь! Он приехал час назад и теперь просто в бешенстве! – руки служанки невольно подрагивали, поэтому она прижала их к себе. – Я ходила в парк, надеялась тебя отыскать, но…

– О-о-о! А вот и наша пропажа! – пронзительное и внезапное провозглашение отца прервало речь служанки. – Мы уже Вас обыскались, сэр! Извольте объясниться!

Его издевательский тон вызывал во мне раздражение.

Бетти окинула меня глубоко сострадательным взглядом и тут же покинула прихожую.

– Почему ты так рано вернулся? – спросил я.

– А это закон подлости вернул меня домой раньше. Знаешь, Мартин, так всегда случается: стоит задумать нечто тайное и непозволительное, даже будучи на сто процентов уверенным, что это удастся скрыть, как непременно все срывается и исход получается совершенно непредсказуемый.

Голос отца оказался обманчиво-спокойным, но последняя его фраза заставила меня встрепенуться:

– Где ты был, гаденыш? – с криком выдал он, покраснев от напряжения и гнева.

Семнадцать лет это лицо ввергало меня в дрожь. Разъяренный взгляд пронизывал насквозь, оставляя за собой лишь чувство страха. Оно не позволяло ощущать что-то иное. Его было слишком много: страх накапливался во мне годами, слой за слоем, как породы в недрах земли. Однако всего одна прогулка по солнечному парку и оживленному городу – самая первая, когда я смог расслабиться и наблюдать мир вокруг себя с широко раскрытыми глазами, впав в опьяняющее забытье, – смогла запечатлеться в памяти и проникнуть в душу, словно яркий луч света. Этот луч зажег меня изнутри и просочился в самое сердце.

– Ты хочешь, чтобы я спросил повторно? – вновь раздался рев отца.

Я поднял на него глаза. Дрожь куда-то исчезла. Внутри себя я ощущал спокойствие, именно ту безмятежность, которая сопровождала меня на недавней прогулке. До сей минуты я хотел солгать, выдумать любую уместную ложь, но вдруг передумал. Уверенность отразилась в моих глазах, а за ней последовал четкий и абсолютно спокойный ответ:

– Я был в парке, прохаживался по широким дорожкам вдоль пронзительно-ярких зеленых деревьев, вдыхал ароматы лета. Это было будто впервые, немыслимо… – на моем лице показалась воодушевленная улыбка. – Затем я направился в город. Иногда полезно ходить пешком, многое начинаешь замечать. В отсутствии спешки и гула мотора твоей машины Чикаго открылся мне с совершенной новой стороны. Если бы не сильный голод, я бы с удовольствием задержался на час или два.

Мое откровение повергло отца сперва в ступор, а после – в шок. Да, без сомнений, он был ошеломлен до потери речи. Впрочем, и я был от самого себя в некотором потрясении. Что это было? Мне на мгновение показалось, что настоящий Я спрятался за спиной другого человека – свободного и бесстрашного, совсем незнакомого, и эта речь принадлежала ему.

– Ты пьян, или же солнце выпалило из твоей головы весь мозг?

– Нет, папа, со мной все в полном порядке и даже лучше!

– Годы… Долгие годы моих упорных трудов!.. И к чему все? Чтобы теперь лицезреть твою довольную, нахальную ухмылку? – от его яростного крика задрожали стены.

– Я не сделал ничего дурного, ничего, что имело бы почву для осуждения!

– Разве? Ты бросил все дела, оставил подготовку к колледжу и ушел гулять без моего позволения! Ты что, забыл наши законы?

– У меня сегодня день рождения! День рождения! – в недоуменном крике повторил я. – Ты хоть помнишь об этом? Я твой сын!

– Нет! Ты мое наказание! Моя самая большая ошибка! И сейчас я сотру с твоего лица эту дерзость!

Он в ярости ринулся ко мне и со всей силы замахнулся, но я успел схватить его за руку и избежал удара.

– Да ты вконец обнаглел! – его попытка ударить меня возобновилась.

Словно сумасшедший, отец схватил тяжелый старинный канделябр. Я не успел сделать в сторону и шага, лишь только пригнулся и накрыл голову руками.

– Господи, мистер Моррэс! – в ужасе закричала Бетти.

Ее внезапное появление и пронзительный крик, должно быть, спасли мне жизнь. Рука этого «монстра» затормозила в нескольких дюймах от меня. Он отстранился назад и швырнул канделябр в сторону.

– Раз уж Вам так жаль это существо, тогда впредь Вы лично будете нести ответственность за его поступки!

– Конечно, мистер Моррэс! – Бетти пробралась ко мне, с ужасом пройдя мимо отца, и прижала к себе, ограждая от опасности.

– Запереть это ничтожество в комнате! Ключ принесете мне! Теперь я сам буду решать, когда отпирать его дверь и отпирать ли вообще!

– Идем, Мартин, – Бетти обняла меня за спину и довела до комнаты. – Не волнуйся, милый, у меня где-то припрятан запасной ключ. Я принесу тебе поесть, как только он покинет столовую.

Я благодарно улыбнулся, глядя в добрые, но все еще напуганные глаза служанки, и позволил запереть себя в комнате.

На столе стоял графин с водой, а рядом, на блюдце, лежала слегка подсохшая булочка. Не очень-то роскошный обед, однако он стал для меня подарком. Гнев отца остался по обратную сторону двери. В этот раз страх настиг меня только на мгновение и теперь совсем отпустил. Долгая прогулка в одиночестве и гармонии мыслей – самая первая возможность ощутить себя вне высоких стен отцовских правил – позволила мне осознать, чего я так долго был лишен, осознать, что моя жизнь – не что иное, как подлинное воплощение ада.