Мария Александровна Хаустова (в девичестве Коробицына) родилась в городе Кириллове Вологодской области 25 декабря 1987 года. В 2007-м окончила библиотечное отделение Вологодского областного училища культуры, а в 2013-м – филологический факультет Вологодского государственного педагогического университета. Более семи лет работает корреспондентом общественно-политической газеты Кирилловского муниципального района Вологодской области «Новая жизнь», где кроме тем, связанных с криминалом, сферой ЖКХ, молодёжной политикой и мн. др., в течение трёх лет ведёт информационный правовой проект.

Мария является победителем многих информационных конкурсов, среди которых главными считает Конкурс имени В. А. Гиляровского (2008), Всероссийский конкурс «Вызов XXI век» (2009), а также «Живое слово» (2011).

В январе 2016 года у М. Хаустовой в свет выходит сборник рассказов под названием «Осколки детства». В этом же месяце для автора происходит и ещё одно радостное событие – Мария становится одним из победителей литературной премии, учреждённой политической партией Справедливая Россия «В поисках правды и справедливости». За ещё неизданную книгу «Мамочка из 21-го бокса, или Amore Dei» Марию награждают в номинации «Молодая проза России».

Галина Щекина,

член Союза российских писателей.

СЛОВО К МУЖЧИНАМ И ЖЕНЩИНАМ

Я не знаю, в чьих руках сейчас находится эта книга. Быть может, в жилистых и мужских, а быть может, в таких же жилистых, но женских. Так уж вышло, что большинство из нас в настоящее время должно работать на износ, чтобы заработать хоть какую-то копейку себе на жизнь. Знаю одно: если вы всё-таки добрались до чтения этой книги, значит, готовы узнать правду. Правду о том, как выживают женщины в российской глубинке.

Не хочу сейчас рассказывать, о чём эта книга, уж больно это вещь неблагодарная. Скажу об истории её создания. Она начала рождаться вместе с моим ребёнком, который захотел выйти на свет на восьмом месяце беременности; в том самом родильном зале, который находится в Кириллове, где я не услышала детского надрывного плача и не ощутила у груди свою малышку. Роды были стремительными, и, оказавшись в новой для себя атмосфере, девочка не могла дышать. Её сердце чётко отбивало такт, но она не дышала! Я помню, как тогда прибежало много-много врачей и все пытались что-то сделать. Самое страшное, когда ты лежишь рядом на медицинском столе и понимаешь, что в этой ситуации ты ничего не можешь сделать и, в принципе, от тебя мало что зависит, а тут ещё и из-за плеча слышишь мужской встревоженный голос: «Чёрт! Розетка для дыхательного не подходит!»

В такие минуты можешь надеяться только на одно – на помощь высших сил! Я никогда не была слишком набожной или религиозной, изредка по воскресеньям и великим праздникам ходила в церковь, но твёрдо верила – Он есть! Быть может, вам покажется странным, но тогда, 19 декабря 2010 года, когда я лежала в родильном отделении под белой простыней и дрожала, как осиновый лист от пережитых чувств, в моей голове произошёл всплеск. Знаете, иногда случается такое – будто резкая вспышка промелькнула и – хоп! – ты уже знаешь, что будет дальше. В этот день в новостях показывали, что 19 декабря у Николая Чудотворца День памяти! Именно его я стала просить о чуде! С дрожью в голосе, с сухими губами, с мурашками на коже и со слезами на глазах. Так, как это умеют только матери. И, знаете, он меня услышал! Малышка закричала.

Вы спросите, автобиографичное ли это произведение? Я отвечу вам, нет. Естественно, оно основано на реальных событиях и задумывалось с тем, чтобы поблагодарить врачей, участвовавших в спасении моей Варвары и других детишек. Тем не менее, читая это произведение, помните: все события и герои вымышлены, любые совпадения с реальными личностями случайны!

Только имея детей,

ты понимаешь, что есть

жизнь, которая

дороже собственной…

Глава I
Патология

«Ничто не происходит без причины, почему это должно произойти, вместо того чтобы не произойти…»

Артур Шопенгауэр

Эта зима выдалась на редкость холодной. Казалось, что произнесенное слово тут же замерзнет в напряженном воздухе и разобьется о земь, разлетевшись на тысячи мелких осколков.

Я стояла на остановке и ждала своего троллейбуса. Его все не было. Припрыгивая то на одной, то на другой ноге, не переставала думать: «А может, мне пешком пойти… Сколько ж можно ждать-то?..»

– Машка! Куда ж ты попрёшься на вокзал с таким животом? Восьмой месяц не шутка! – быстро оборвала меня моя любимая подруга Юлька.

– Дак так-то я беременная, а не больная. Если что, мне еще месяц ходить. Так что это совсем ничего! В это время к нам подрулил 47-ой. «Господи! И откуда ж вас столько там взялось!» – переполненный транспорт остановился у нашего педа. В заиндевевших окнах троллейбуса угадывались чьи-то распластанные физиономии, спины, руки. В общем, я сразу решила для себя, что никуда не еду. Мороз обжигал мои щеки, пальцы на ногах свернулись, как когти у птиц, которые только что схватили свою добычу и несут ее в норку, но, несмотря на все это, я все-таки шла пешком. Куртка не грела, сапоги тоже, варежки. Да, кстати, а где мои варежки? В сумке? О-о-о. постоянно их теряю! Пока я искала свои рукогрейки, мне позвонил телефон. На дисплее высветилось короткое слово, состоящее из трех букв: «МУЖ».

– Алё, Машунь, ты только не пугайся, я в Вологде.

– Что ты здесь делаешь?

– Я на рынке, сейчас поеду в Москву за товаром, буду торговать одеждой.

– На какие шиши?

– Ой, Маш, это долго рассказывать, все потом. Пока.

– Нет уж. Говори немедленно – откуда денег взял?

– Кредит…

– Ты с ума сошел?! Три года вместе живем, мог бы и посоветоваться! Какой кредит? Ты чем отдавать собираешься? В Москву он поехал!!! Господи! У меня слов нет! Я на сессию еле наскребла, всем миром собирали, а он – кредит. в Москву!

Но абонент меня уже не слушал. Трубка молчала. Муж тоже. Я шла по заснеженной улице, и по белому лицу катились черные, соленые горошины. Черт, тушь потекла. Настолько было обидно, что я плакала в глаза всем прохожим. Некоторые пытались заглядывать в лицо, создавая вид, будто им интересно, что со мной происходит. Я шла вперед. Маленькая, толстенькая, с сумкой на боку и с длинной, русой косой, торчащей из-под шапки, которая так и вихлялась из стороны в сторону.

«Господи! Почему со мной!» – кричала я про себя. Вышла замуж, вроде, по любви. Как говорит моя мама, «никто не толкал». А вот ведь! Работать – не хочет, дома делать чего-либо – тоже. Все-то ему в тягость! А сам два метра ростом, широкоплечий, красивый. Что тут скажешь – фактурный! Но это я так скажу, ну еще Юлька. А вот мама моя скажет по-другому: «Велика Федора, да дура! – и, помолчав, дополнит. – А ведь я же тебе говорила». И там разговор затянется часа на три. Мне припомнят о том, что все-таки меня предупреждали, что мужа надо искать образованного, богатого и вообще – прежде, чем рожать, надо университет закончить! Конечно-конечно! Только тут вот еще что нужно учесть – деньги идут к деньгам, и никогда парень из богатой семьи не будет строить свою жизнь с девушкой, пусть и из образованной, но бедной семьи – это раз, а два – время— то идет, образование я уже второе получаю, и детей тоже хочется. Но есть, конечно, тут и слово «три». Оно относится к моей свекрови, которая в своё время звонила мне каждый день и так неназойливо спрашивала: «Ну, как? Не беременна? А? Что? Не можешь что ли? Не получается, да?»

Я, конечно, ее переубеждала, что все я могу, только пока не до этого… Но вот когда муж начал говорить ее словами, что, мол у нас и семья – не семья, мне пришлось сдаться. Мою головушку также стали посещать мысли о материнстве, и в один весенний денек я все-таки взяла и забеременела!

Осознание того, что с этим я поторопилась, пришло намного позже.

* * *

Сильный холодный ветер хлестал мою спину и швырял в неё клубами снега. Пурга, разыгравшаяся под вечер, так и подгоняла меня вперёд. Огромные торговые центры, в которых копошатся люди; бесконечные остановки; парковки, уставленные машинами, где сидят влюбленные пары и милуются друг с другом; заледенелые скамейки, одинокие киоски и красные ягоды рябины на голом дереве – всё это вызывало во мне чувство тоски и одиночества. Мне хотелось рыдать. Холод пробрал меня до костей, и так и сковывал всё тело. Насупившись и, прижав к себе сумку, я бежала по улицам. Все лицо обветрилось и болело, губы потрескались. Я подняла голову и наконец-то увидела… автовокзал!

О, Боги! Какое счастье, что люди придумали автобусы! Тепло. хорошо. Жаль, что это так только с мороза кажется. Села я на тринадцатое место – ничего не поделаешь, билетик попался, как говорится, счастливый! Повезло, называется! «Но-очь подходит к концу-у, я-а ничего не скажу.» – запел мой мобильник. Я не стала смотреть, кто звонит, ответила сразу.

– Да!

– Ма-аш, не ругайся, я еду домой, – будто хотел меня обрадовать Вадим.

– Вадик! А как же твоя Москва? Торговля? – язвила я.

– Потом расскажу. Купи мне билет до дома. – упрашивал он.

– Какой билет? Я уже из города выехала, домой мчусь! – смотрела я в окно автобуса.

– Тогда я на такси поеду! – с вызовом ответил муж.

– Конечно! Езжай! У тебя денег куры не клюют! Вперед!

Я бросила трубку, а потом и вовсе – отключила телефон.

Воздух в салоне становился все тяжелее, и дышать приходилось с большим трудом. Автобус дрожал и вибрировал. Ребенок в моем животе поднялся к самому верху, и я уже не могла сидеть, дышать, двигаться. Мне не хватало воздуха, места, и… терпения. Не переставая наглаживать живот, я смотрела по сторонам и ждала, когда же, наконец, покажутся знакомые места. И вот! И вот! Ур-р-ра! Доехала! Остановка! Прощай, душный автобус! Здравствуй, холодная, но любимая улица!

Из транспорта я еле вышла и сразу ощутила скользкую поверхность дороги. Мои ноги разъезжались в разные стороны, как у коровы из советских мультфильмов. Ребенок продолжал бушевать в животе, и я, успокаивая сама себя, ползла по темным улицам. Приехала-то на последнем, а фонари горят далеко не везде.

Вот и мамин дом показался. Благоустроенный. Я здесь всю жизнь прожила – до девятнадцати! Потом замуж вышла – жили на съемных. А недавно бабушка умерла, продали ее квартиру в деревне, и мне купили в нашем городке. Только у бабушки была трехкомнатная, со всеми удобствами. А у меня – в деревянном доме, с соседями-алкоголиками-зэками, с двумя огромными печками-столбянками и с окнами «сорок сантиметров до земли». В общем, вот такая у меня хибара. Общей площадью 31 квадратный метр! Завидовать, конечно, нечему! Но это лучше, чем платить какому-то дяденьке за аренду или и вовсе жить с родителями. Ах, да. Еще я забыла сказать, что я никогда не искала легких путей. А, если б и искала – не нашла! Вот как-то так.

Мамин дом я прошла – нечего мне там делать. Я уже давно отрезанный ломоть, хоть иногда и хожу к ним «на обед». Иду. Страшно. Темно. Мужик еще какой-то сзади тащится. Скользина-а-а! Как и дойти, не знаю.

Дошла. Захожу в дом. В подъезде все бревенчатые стены в инее. Блестят. Стены блестят, а света нет. Это дверей в подъезде нет – так за счет луны у нас освещение. Нащупала замок. Нашла ключ. Открыла. Запёрлась в квартиру, включила свет. Замерла. Стояла долго. Молчала. Выпучивала глаза. Открывала рот. Потом ревела навзрыд. В воздухе стоял пар. Пар не от печей столбовых, а от речей горевых. Рот откроешь, а оттуда – дымок. Дома холодина, поморозня! На стенах иней. На полу бутылки. На кровати – окурки. Все в каких-то крошках, склянках, консервных банках… Такое ощущение, что Мамай тут не только прошелся, но и ночевал пару тройку раз. Я на сессии – у Вадима разгул! Хорошо же ты жену ждешь! Каких, наверно, алкашей тут только не было – представляю! Колоритные персонажи!

Ком подкатился к горлу, и от обиды мне хотелось кричать. Не зная, что делать, я схватила сумку и понеслась к маме. Только она мне поможет и не откажет. Ведь не буду ж я ночевать на восьмом месяце беременности в холодной избе, на ледяной постели. Дорога к отчему дому показалась наикратчайшей. Переполненная эмоциями я вмиг домчалась до мамы. Но как войти? Как постучать? Снова выслушивать ее язвительные речи?.. Ну что ж. Придется.

Дверь открыла сестра. «Танька, – сказала я тихим, подавленным голосом, – я заночую у вас.»

– А что? Опять твой муженек где-то шляется? Сколько раз говорили тебе.

– Хватит. Я устала, а эти темы мы обсуждали уже тысячу раз! Как будто уже и говорить не о чем! – бормотала я, сидя у двери на мягоньком пуфике. Вышла мама.

– Машенька. Почему ты не дома? Вадик где?

Слёзы непроизвольно хлынули из моих глазах. Поверженная я встала с пуфа, снова натянула сапоги, хлопнула дверью и убежала из дома. На улице шел снег. Хлопьями. Я ловила его ладонями и размазывала по лицу. «Господи, ну почему я? Почему столько несправедливости? Почему я должна краснеть за своего мужа и тянуть лямку в гордом одиночестве?» – эти вопросы мучили меня всю дорогу. Я шла по мрачной улице, но мне не было страшно. Горечь обиды затмила все.

Незаметно для себя я добрела до дома. Иней по-прежнему блестел при свете луны на стенах общего коридора. Захлебываясь от слез, я пыталась найти ключ, который зачем-то еще тогда сунула под коврик. Ключа не было. Замок висел. Хм. Может, он всё-таки приехал… Включаю телефон. Звоню. Абонент не доступен. Начинаю нервничать еще больше. Ребенок пинается в животе с такой силой, что я с легкостью могу определить рукой или ногой он это сделал. Оборачиваюсь – в дверном проеме еле видна улица – кромешная тьма. Выткни глаз, называется. Домой не попасть, к маме – стыдно. Что делать – ума не приложу. Поплелась обратно.

У мамы всё так же горел свет – во всех окнах, как на корабле. Эх, была – не была. «Ма-ма-а», – не выдержала я и рухнула к ней в объятия. «Не переживай, Машенька, – вытирала мне слезы мать. – Перемелется – мука будет. Успокойся. Уж я-то всегда буду с тобой. Пойдем, я тебя накормлю да спать уложу».

Я за стол села, а кусок в горло не лезет – не спокойно что-то на душе. Думаю всё – приехал, не приехал?.. Вот уже и постель мне разложили, надо раздеваться, да укладываться. А я все думаю, думаю.

Мама не выдержала: «Иди еще раз туда сходи. Танька с тобой пойдет. Не могу смотреть на тебя! Это ж надо за такого козла так переживать! Он вон о тебе не сильно-то беспокоится»!

По густой темноте мы с сестрой добрели до дома. Свет горел в моих окнах, и на дверях уже не было замка. Интересно. Приоткрыв дверь, я увидела сидящего на корточках мужа, который жадно курил сигарету. Тут я уже не могла сдержаться:

– Где ты был?

– Здесь.

– Как здесь? Я приходила! Тебя не было! Зачем ты врешь?

– Я напугался, что ты будешь ругать меня, а, когда услышал, что подходишь к дому, спрятался за углом, выждал, когда уйдешь, а потом пришел сюда.

– Господи! Да как у тебя хватает наглости говорить мне об этом! Я с таким животом должна таскаться по ночной, холодной улице, когда у меня есть своя собственная квартира! Да как тебе не стыдно?! Чтоб завтра же тебя здесь не было! Зачем мне нужен такой муж?! Ты ничтожество! Ты никто! И звать тебя никак! А что ты устроил в моей квартире? Что за сабантуи тут проходили? Так ты ждешь свою беременную жену?! – держась за свой огромный живот, кричала я.

– Машенька, Машуня… Успокойся. Прости меня… Пожалуйста (он встал на колени и зарыдал). Я сейчас все приберу. Ты видишь – я уже затопил обе печи. Я все приберу. Будет тепло и чисто. Не надо. Разреши мне остаться. Милая, пожалуйста. Я виноват. Очень. Я исправлюсь, – умолял он меня, жалобно скуля.

– Сколько можно тебя прощать? Ты каждый раз говоришь, что исправишься! И каждый раз у тебя последний. Ты постоянно винишь себя в произошедшем, но никогда не изменишься. Вадик, пойми, отношение порождает отношение. Как ты ко мне относишься, так и я буду. Мне тяжело. Я езжу на сессию, денег мало, иногда приходится голодать. Вечные переезды, трудные экзамены. И еще ты со своими выкидонами! А ведь я беременна! Как ты можешь так себя вести?! Это не позволительно! Как ты можешь?! – начинали слезиться мои глаза.

Когда я кричу, он обычно молчит. Так было и в этот раз. Сначала он сидел с поникшим видом, а потом – просил прощения: говорил добрые слова, смотрел виноватыми глазами на меня и снова просил прощения.

Вдруг неожиданно взялся за приборку: помыл полы и посуду, вынес помойные вёдра и даже приготовил поесть. На часах было три утра. Я простила.

* * *

Несмотря на то, что я так поздно легла спать, проснулась в одиннадцать. Окинула взором комнату – на окнах был узор. Значит, на улице мороз…

Встали. За стеклом светило солнце, а муж уже топил печь. Вроде, все устаканилось. Мы с Вадиком вместе. День хороший. Все сделано – приготовлено. Все живы-здоровы, но все равно, что-то не то. А что? Никак не разберу. Может, кажется просто?

– Вадь, что-то у меня предчувствие нехорошее какое-то.

– Какое?

– Будто что-то произойдет…

– Да перестань! Что может случиться?

– Ну не знаю. А вдруг я рожу сегодня?

– Смеешься? Тебе еще месяц ходить. Вот у меня так, кажется, температура.

Дала ему градусник, измерили – и точно 38 и 5.

– Ладно, сиди дома, топи печи. Я в аптеку сгоняю.

– Хорошо, любимая. Ты потихонечку.

На улице подмораживало. Я надела теплые рейтузы под штаны, вязаный джемпер поверх старой водолазки, а на ножки – носки из собачьей шерсти. Теперь не замерзну!

У выхода у меня затянуло живот и будто что-то вылилось из меня. «О, Господи. Что это? Неужели уже недержание.» – подумала я. «Вадя, у меня, кажется, воды отходят», – сказала я мужу. «Да что ты выдумываешь?! Какие воды? Восьмой месяц! Успокойся! Показалось, наверно.» – успокаивал он меня. «Думаешь?.. Ну, раз так – я пошла», – хлопнув дверью, ответила своему благоверному и выбежала на улицу.

Снег хрустел под ногами, а мои зрачки расширялись от страха и удивления. Из меня текла вода. «Нет-нет-нет. Только не сейчас. У меня завтра последний экзамен. Нет-нет-нет. Мне кажется. Сейчас все пройдет», – успокаивала я себя. Большими шагами пошпарила к маме. Влетаю в прихожую и говорю: «Мам, или у меня с головой не в порядке, или я рожаю!»

– А что случилось? С чего ты взяла? – её затрясло от волнения.

– Как с чего? Воды отошли! Вот с чего!

– Танька, беги с Машей в больницу! – быстро скомандовала мать.

Мы с сестрой шли по городу. Я помню, было 19-е декабря. На главной площади уже стояла ёлка. Люди спешили кто куда, а мы неслись в роддом.

«Вот, привела вам!» – сказала Танюха медсестре, вышедшей к нам навстречу. Меня потряхивало от страха – я всегда боялась неизвестности. «Проходи, не бойся», – встретила меня акушерка. «Болит что-нибудь?» – спрашивала она у меня.

– Нет, ничего… Абсолютно ничего, – отвечала я.

– Ну, подожди, скоро начнется. – успокаивала меня акушерка.

Мне выдали большой, дырявый халат, который по идее должен быть с поясом, но предыдущая роженица его потеряла, и поэтому мне приходилось все время его запахивать. На ноги надели тапки сорок последнего размера, когда у меня тридцать шестой. Как в армии прямо!..

Помню, мама учила, когда воды отойдут – не садись, ходи, быстрее родишь. Так больше и не присела. Маленькая стрелка часов остановилась на тройке, а большая пробежала ещё две цифры. Медики в своих документах записали: «Поступила в 15.25». В коридоре за столиком сидела акушерка, которая в это время осталась на смене одна. Хотя нет, еще санитарка была. Но она не в счет – весьма тугоухая и нерасторопная женщина. Я ходила взад и вперед, взад и вперед по коридору, каждый раз натыкаясь на свою акушерку Людмилу Владимировну, пока та не сказала: «Да посиди, ты, наконец!»

– А можно? – удивившись, поинтересовалась я.

– Конечно, можно! У тебя даже еще схваток нет. Хотя странно. Сейчас мы что-нибудь придумаем… – она порхнула в кабинет в своем белом халате.

Мне сделали несколько стимулирующих уколов, и процесс, как говорится, пошёл. Все заныло, заболело, но, видимо, у моего организма есть защитная реакция – смех! Мне больно, а я смеюсь, песни пою. Схватка начнется – постою, подышу, прошла – снова смешно. Санитарка, проходя мимо меня с эмалированным ведром, обернулась: «Ну, эта еще долго не родит! Всё-т смешно, вот, погоди, скоро не до смеху будет!.»

И, правда, скоро стало совсем не до смеху.

* * *

На протяжении схваток меня периодически приходил проверять мой врач-гинеколог. Мужчина невысокого роста, с сильными руками и черными, как уголь, глазами. Его на приеме всегда хвалили. Мол, внимательный такой, добрый, учтивый. А я все равно стеснялась, всегда думала: «Господи, хоть бы не у мужика рожать! Со стыда ведь сгорю! И вот на тебе – пожалуйста! Владимир Анатольевич! Собственной персоной! Ну что, Маруся? Стыдно? Нет? Не до этого? Не до этого!»

– Посмотрите, Владимир Анатольевич, как там? – завидев его в дверях своей палаты, попросила я.

Он уложил меня на кушетку и запихнул пальцы туда… Я почувствовала боль, а он сухо констатировал: «Все идет по плану». А потом обратился к акушерке: «Вызовете меня часа через два».

В моей голове даже не промелькнула мысль: «Почему именно через два?»

Я продолжала балансировать по коридору и считать половицы. Замечала, что в некоторых местах они расходятся, а многие доски так и вообще прохудились и не мешало бы их заменить.

Схватки шли за схваткой и всё учащались и учащались. Теперь у меня появилось новое занятие – я должна была засекать время между ними, а также их продолжительность и об этом сообщать Людмиле Владимировне. Это разнообразие внесло в мою жизнь оживление. И причём не только в мою, но и в жизнь медицинского персонала.

В перерыве, когда я могла дышать спокойно, умудрялась говорить по мобильнику, обзванивая всех родных и близких мне людей. Сразу скажу, что муж мне не поверил, что я в роддоме, и решил, что я, как обычно, прикалываюсь, сказав при этом, что на мои шутки «больше не ведётся», пока ему не позвонила моя мама и не сообщила об этом в другой форме, на что он испуганно ответил: «А что делать мне?»

Мама предложила ему короткий план действий, который уместился в одном слове: «Ждать»! Он же названивал мне и пытался как-то подбодрить и успокоить. Схватки учащались. Я выключила телефон.

– Людмила Владимировна, я в туалет хочу! Ой-ё-ёй, как хочу! – проговорила я скрепя зубами от боли.

– Сильно хочешь, говоришь?.. Да? – подошла она ко мне.

– Да! Очень сильно хочу! – держалась я за металлическую спинку кровати.

«Зинаида!» – крикнула санитарку Людмила. «Зинаида-а— а», – позвала ее снова она. Та, как обычно, ничего не слышала. «Зинаида!» – со злостью в голосе прокричала в третий раз акушерка. «Ну, наконец-то! Где ты ходишь?!» – высказала откуда-то появившейся Зинке Людмила Владимировна.

– Простите, я не слышала, – оправдывалась та перед нами.

– Не до твоих объяснений. Готовь роженицу! – кинула ей акушерка.

Зинка притащила мне синие бахилы на ноги, такого же цвета сорочку и шапку. По кой леший мне ваша шапка?! У меня волосы и так в косу убраны…

– На чем рожать будешь? На кровати или на кресле? – приподнимала брови Людмила.

– На кресле. На нём ведь легче? – с надеждой в голосе проговорила я.

– Наверно, легче. Попробуй, – раздвигая его, соглашалась со мной акушерка.

И вот картина маслом. Лежу я на этом кресле. Зинка мне чулки какие-то натягивает, Людмила ногу держит, да приговаривает: «Тужься-тужься». А я и не понимаю: «Неужели сейчас всё начнётся.» Я как на это кресло забралась, мною такое спокойствие овладело, будто ничего мне больше и делать не надо. Все. Баста. Лежу – помалкиваю. От схваток устала уже. А акушерка опять за свое: «Тужься, Маша. Пробуй!» Санитарка мне под голову положила свою руку. Костлявую. Тонкую. Мне неудобно – жуть! А сказать ничего не могу и пошевелиться тоже не могу – боль дикая!

Влетает мой любимый гинеколог! Мужчина! О, как я тебя ждала! Оказывается, я тебя ждала.

– Почему не позвонили?! Я как чувствовал, что раньше начнется! Как чувствовал! Так, Маша, теперь ты поступаешь в мое распоряжение! Приказы здесь отдаю я, твоя задача – их четко выполнять! Если будешь что-то делать не так – буду орать, ругаться и топать ногами.

– Орите, мне-то что. Я к этому привычная, у меня мама такая же… – как будто само собой разумеющееся приняла я его слова.

Гинеколог оттолкнул капарукую санитарку, обхватил меня где-то под руками и подтащил наверх. «О, Господи, спасибо, что ты послал мне на роды мужчину! Сильного! Уверенного! Его уверенность передалась и мне!» – именно так я думала в тот момент.

«Маша, Маша. Отдышись! Отдышись и начинай сначала!» – говорили мне мои родильные помощники. А я запыхалась вся. Ведь и знаю, что вверх тужиться нельзя, а разве, когда выбьешься из сил, сможешь делать так, как надо? Вот и я не смогла. Лежу, и кажется, что голова сейчас лопнет, а глаза так и вылезут из орбит. Ну, думаю, и видок, наверно, у меня сейчас. Я взяла да и глазоньки-то свои прикрыла. А они такие горячие, что веки жжет!

«Маша! Машенька! Машуня!» – кричал меня врач. Напугался. Видно, подумал, что сознание потеряла. А я глаза открыла, да и спрашиваю нагловатым тоном: «Ну, чего? И глаза уж нельзя закрыть?!» «Ф-фу, – выдохнул гинеколог. – Ты и здесь в своем репертуаре. Маша, ты без шуточек вообще можешь? Давай тужься, недолго уже осталось». Тужиться-то я тужусь, а вот дыхания-то мне не хватает. Знаю, что носом нужно дышать, а ртом-то удобнее!

«Не дыши ртом! – заорал на меня врач. – Не дыши! Кому говорю, не дыши!» Закрыл он мой рот своей огромной пятерней и не отпускал, пока головка не показалась…

«Давай, Машуня, брюнетку родишь! Давай-давай! Ты сможешь!» – говорил мне врач. На мгновение мне показалось, что не смогу. Нет сил. Закончились. Но всё-таки я взяла себя в руки и решила сделать последний рывок – порвусь, так порвусь! Будь что будет! Мои ноги держали врачи и тянули их в разные стороны. Но моей силы было больше! Непроизвольно ноги притягивались друг к другу, и акушерка выпалила мне: «Ну и сильная же ты, Маруся»! «Так ведь я ж не специально», – поникла я. «Ещё бы ты делала это специально», – со смехом выпалила Людмила.

«Э-э-э-э!» – только и вырвалось из моей груди. Я поняла, что все-таки без разрывов не обойдется, и выдохнула так, как только хватило сил. Что-то большое прошло через меня и выплыло дельфином наружу. Родила. Но что же? Почему она молчит? Малышку унесли на другой стол. Он был подальше от меня.

«Дыши, дыши! Ну, малютка!» – хлопала новорожденную по попке и ножкам Людмила Владимировна. Сердце стучит, а не дышит! У меня всё как в тумане. Только слышу голоса: «Ну что ж ты! Ну, давай!» Зинка стояла в полуобморочном состоянии: такое ощущение, что она видит новорожденного в первый раз. Я молчала. Смотрела на акушерку, пытающуюся что-то сделать с моим ребенком, и молчала. Я выбилась из сил. Гинеколог вспомнил про меня и спросил настороженным голосом: «Укол делали?»

– Какой? – еле слышно произнесла я.

– Всё с тобой понятно.

«Зинаида, неси укол! Зинаида! Зинаида! Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Ты долго будешь стоять?» – кричал на санитарку мой любимый врач. Та метнулась за лекарством. «Держи жгут! Держи жгут! Я сказал, жгут держи!» – снова говорил он Зинаиде. Владимир Анатольевич ввел мне лекарство для сокращения матки. «Отпускай! Отпускай! Господи! Что за дурра?! Жгут отпускай! – слышала я сквозь пелену, стоящую перед глазами. – Ну, всё. Теперь синяк будет!»

Гинеколог снова убежал к моей девочке. Она все не дышала. Какой-то трубочкой он прослушал ее сердце – оно четко отбивало такт.

– Странно… Почему она не дышит?..

Малышке моей процедуры какие-то делают восстанавливающие, а я лежу на столе, трясусь как осиновый лист то ли от перенапряжения, то ли от избытка нервов – не знаю.

«Несите дыхательный аппарат! – слышу я. – Чёрт! Розетка не подходит!» После этих слов у меня онемели руки. Откуда-то прибежало много-много врачей, или мне так показалось в тот момент, что их было очень много. Мою малютку унесли в другой кабинет, я осталась наедине со своими мыслями и чувствами. Я дрожала от каждого шороха, прислушивалась к шагам, которые неслись из коридора, боялась, когда открывались двери в мою палату. И тишины я тоже боялась. Я не знала ни одной молитвы, и молилась своими словами. Я просила Бога, чтобы моя девочка выжила. И тут вспомнила – утром по телевизору показывали сюжет о Николае Чудотворце, будто б сегодня, 19 декабря, у него день памяти!

«Николай Чудотворец, помоги! Спаси! Прошу тебя!» – кричала я без слов. Хотите – верьте, хотите – нет – совпадение это, мастерство врачей или промысел божий, но девочка закричала! В палату вошла акушерка и сказала: «Маша, девочка дышит самостоятельно, двигается, глазки открыла, но ничего обещать не могу». Было такое ощущение, что после этих слов я и сама ожила, правда, въелось в сознание это зловещее «ничего обещать не могу». «А реанимацию вызвали?!» – спохватилась я. «Конечно, вызвали! Едут уже!» – таков был ответ на мой вопрос.

В родовую, где я до сих пор лежала с растопыренными ногами и льдом на животе, вошла тугоухая санитарка.

– Зинаида. Зинаида. Зинаида!!! – пыталась я до неё докричаться.

– А? Что? – полоротая женщина посмотрела на меня.

– Подайте мне, пожалуйста, мой мобильный телефон, – тихо попросила я её.

– Что? – не понимала она.

– Подайте, говорю, телефон! – с раздражением сказала я.

– А! Телефон! Вот… возьмите, – она протянула мне его.

Я включила свой мобильник – мне сразу наприходила куча непринятых вызовов, и я выбирала из списка контактов, кому позвонить. В это время зашел Владимир Анатольевич, и спросил добрым голосом: «Ну, кого радуем?»

– Радуем? Да разве радуем?.. Она же не дышит. – лежа на медицинском кресле, всхлипывала я.

– Как это не дышит? Она вон розовенькая у тебя вся лежит, сама дышит, ручками-ножками двигает! Ты, что, Машуня?! Всё будет хорошо. Дай-ка я тебя посмотрю, а то с этой беготней все про тебя и забыли, – подошёл он ко мне.

– О-о-о, да тут придётся зашивать. – нахмурив брови, произнёс гинеколог.

– Что? Правда? – с видом испуганного ребенка спросила я.

– Что ж я тебя обманывать, что ли, буду? Сказал «надо», значит – надо!

– Ну, раз надо, штопайте! – пыталась я шутить.

Он провёл мне антисептиком по ране. Я вскрикнула.

– Что ж ты кричишь-то? Рожала – ни звука не проронила, а тут что?

– Так щиплет очень. Больно же. – жаловалась я.

Я слышала, как скрипела иголка, прокалывая мою кожу, но было не больно. Было терпимо. Врач ушел.

– Але, мама! Ма-ма! – сдавленным голосом произносила я.

– Ну, как ты, доченька? Я звоню – у тебя все выключено. Что с тобой? Родила? Ну, не молчи! – встревожено твердила мать.