Восемь сказок про Михаила Барышникова

Марис Друва

Восемь сказок про Михаила Барышникова

1 сказка

Разбитая ваза

  В сентябре 1961 года в рижской хореографической школе, в которой вместе с детьми учились дети собак и кошек, гостила инженер Рижской фарфоровой фабрики – Нина Фёдоровна. Она, как выяснилось, была знатоком  мирового балета и ценителем этого вида искусства. В завершении встречи Нине Фёдоровне был показан небольшой концерт в школьном зале, в котором участвовали и дети, и щенки, и котята. В благодарность о возможности познакомиться с будущими мастерами балета, гостья подарила школе фарфоровую вазу.

Апплодисменты, слова уважения, прощания. Как бы  там ни было, но ваза осталась одна на краю сцены, пока школьная управа провожала Нину Фёдоровну.

  Один мальчик, стоявший в центре зала, смотрел на вазу. Потом он медленно стал подходить  ближе, взял вазу и передвинул её. Теперь  ваза находилась в самом центре сцены.

– Миша! – кто-то позвал из зала. – Миша, не трогай вазу!

  Мальчик оглянулся, но ничего не ответил. Отойдя от края сцены, он смотрел на вазу издалека. Смотрел долго и потом  отправился  к  девочке, которая сидела в конце зала на скамейке и читала книгу.

– Любочка, сыграй, пожалуйста!

Названная Любочкой девочка удивлённо оторвала глаза от книги.

– Сейчас?

– А почему нет?

– И что мне играть?

– Грустную. Ну ту, когда дождь шёл, помнишь?

– Грустную? Когда они тут  все бегают и прыгают?

– Они затихнут, вот увидишь.

Девочка опустила голову, посмотрела в книгу, закрыла её и положила на скамейку.

– Ладно, Миша, я буду играть грустную, ту, когда дождь шёл.  И надеюсь, что в зале все стихнут.

  Любочка пошла к фортепиано, а Миша забежал на сцену, выключил всё освещение, оставив только один узкий луч прожектора. И этот луч освещал только  и единственно  фарфоровую вазу.

  Фарфоровая ваза и грустная музыка. Только дождь в этот раз не льёт. Мальчишки, щенки, девчонки и котята от удивления  открыли  рты. Только сейчас стало заметно, насколько изящна, красива и изысканна  эта ваза.  Как балерина, как благочестивая девушка. Нина Фёдоровна точно угадала подарок, она действительно человек из балетного мира.

  Кто теперь мог бы выйти на сцену и танцевать рядом с вазой?

Когда  показалось, что вот-вот кто-то будет танцевать  и даже начнётся дождь, – прозвенел звонок.

Любочка прекратила игру, нашла Мишу глазами, пожала плечами, как будто говоря: ну что я могу сделать, извини, Миша!

  А на следующей перемене во всей школе объявили тревогу .  Все  были созваны в зал.  Фарфоровая ваза  разбилась! Её уронили со сцены.

В начале предыдущего урока,  завуч шла за ней, хотела поставить на почётное место,  но увидела – что ваза разбита.

  В зал  заходили школьники и чей-то голос уже кричал:

– Миша трогал вазу! Миша Барышников!

– Зачем ты трогал  вазу? – строго спросила завуч.

– Она очень красива и изящна,  я хотел её увидеть в центре сцены.

– Ты брал вазу в руки?

– Да. Поставил немного дальше, чтобы выглядело так, как нужно.

– И ваза выпала у тебя из рук? – завучу казалось, что  вопрос уже решён.

– Нет, ваза осталась на сцене, там, где я её оставил.

  Один щенок, породы боксёр, ученик Рижской Хореографической школы так тихо проскользнул из конца зала , что неожиданно оказался за спиной завуча.

– Это я разбил вазу. – Эти  слова из уст щенка боксёра прозвучали достаточно громко и уверенно.

  Он повесил мордочку, лапки скрестил на груди. В одной лапе у него были уличные штаны – и посреди зала он стоял в спортивных штанах и в незашнурованных туфлях.

  Пауза затянулась и боксёр понял, что сказанное надо повторить.

– Я разбил вазу. Случайно.

–Как тебя зовут? – строго спросила завуч.

– Тоби.  Тоби Шнок. Из Пардаугавы.

– Все могут быть свободны! Мы будем говорить с Тоби Шноком.

  После этого неожиданного собрания в школьном зале  у Миши был ещё урок русского языка, но когда он вместе со  другими учениками пошёл домой и школьные двери закрылись, кто-то позвал его.

– Это Барышников?

Миша повернулся. В  метрах  трёх  от  школьных  дверей, оперевшись о стену, стоял Тоби Шнок. Конечно, уже одетый прилично, держа в правой лапе портфель.

  Миша подошёл к Тоби.

– Это Барышников? Миша? – спросил Тоби. Уже и след простыл от опущенной мордочки и съёженного вида – как ещё недавно перед завучем. Бодрая мордочка и блестящие дружелюбные глаза.

– Я Миша.  А ты Тоби?

– Да, Тоби! Вот тебе лапа, будем друзьями! – Тоби уже успел взять сумку в левую лапу, а правую энергично протянул Мише.

– Пойдём ко мне. Выпьем чаю, мама должна была оставить обед, – Тоби приглашал и той же правой лапой похлопал Мишу по плечу. И оба пошли.

– У тебя из-за меня получились неприятности.

– В смысле? – Миша удивился.

– Тебя считали виноватым.

– Ничего, Тоби, всё в порядке! А как у тебя это так получилось?

– Случайно, конечно, я уже говорил. Завтра маме надо идти в школу. Но ты же видел, Миша, у вазы только один кусочек отколот, может быть, какой-нибудь мастер склеит.

– А твоя мама, Тоби..

– Мама у меня хорошая, она поймёт. Я же ещё только щенок  в подростковом возрасте, хочется похулиганить. И ты же знаешь, Миша, нам надо  учиться  немилосердно  тяжело и трудно.

–Да, и длинные долгие годы, – тихо добавил Миша.

Тоби по-детски, по-боксёрски скорчил мордочку, сморщил лоб ещё сильнее и яркими, доверчивыми глазами глядя на Мишу сказал:

– Главное, что эта ваза, красивая ваза, свела нас вместе и теперь мы будем хорошими друзьями.

  И действительно, они очень подружились. Миша часто чувствовал дружеское плечо и поддержку Тоби. Скоро они уже знали всё о жизни друг друга. Тоби был очень -очень чувствительный, он часто приглашал Мишу к себе, и родители Тоби принимали Мишу как своего.

  Так эта дружба длилась аж до 1964  года, когда Михаил Барышников начал учиться в Вагановской школе в Ленинграде.

  В 1964 году вечером 28 августа на рижском вокзале друзья, учителя и знакомые провожали Мишу Барышникова на учёбу в Ленинград. На короткое время Миша и Тоби отошли в сторону. Миша положил руку на плечо Тоби.

– Спасибо тебе за дружбу, за поддержку спасибо!

 Тоби скорчил мордочку, нахмурил лоб до морщин и смотрел на друга яркими доверчивыми глазами.

– И тебе, Миша, спасибо за то же самое!

– Ты знаешь, Тоби, что я думал и чего желал, когда мы сегодня вошли в кабинет директора и я дотронулся до нашей фарфоровой вазы?

Тоби пришлось ждать, пока Миша ответит на заданный больше себе, чем Тоби, вопрос.

– Я хотел, чтобы мой  танец был таким  же чистым, неповторимым и оригинальным. Я это понял уже тогда, когда в центре школьной сцены стояла освещённая ваза и Любочка играла грустную мелодию.

  Тоби отошёл на пару шагов от Миши. Как будто они только что познакомились – так Тоби смотрел на 16-летнего юношу. Потом он опять подошёл к нему и двумя лапами обнял друга.

– Ты – Михаил Барышников! Ты мой гениальный, красивый друг. У тебя в жизни всё будет. И много боли тоже.

  Когда поезд тронулся, Михаил Барышников вскочил в открытые двери вагона и провожающие  махали  на прощанье.

– Мы будем ждать «Жизель»! – Тоби кричал на весь перрон.

– Мы будем ждать Альберта! – добавил кто-то.

  После окончания Рижской Хореографической школы Тоби уехал работать в Ярославль. В Риге не было постоянной собачьей труппы, а в Ярославле как раз такую труппу открыли и Тоби пригласили туда. Начальство Ярославской труппы познакомилось с Тоби ещё в Риге, когда он  учился в 11 классе, и предрекали ему блестящее будущее.

Михаил Барышников и Тобби  Шнок регулярно переписывались, но чаще созванивались. Тоби обычно звонил Барышникову в Кировский театр. В те разы они всегда говорили по-латышски, чтобы можно было поговорить по душам и рассказать о боли. А если кто-то слышал разговор, а как тут не услышишь, если в Кировском театре телефон находился рядом с репетиционным залом,то сказанное никто не понимал.

Встречаться у них получалось редко. До  отъезда Барышникова из СССР в 1974 году – они встречались только 5-6 раз. И одна из этих встреч была 17 мая   1971, когда  Барышников танцевал Альберта в «Жизель».

2 сказка

Последний день в Ленинграде

  5 марта 1974 года. «Да, это уже весна», – подумал Барышников, выходя с улицы Герцена на Невский проспект. Он шёл не торопясь, ведь те, кто его ждал, тоже никуда не спешили – он был уверен в этом. Какая разница, придёт он раньше или позже? Всё равно встреча состоится. Начало марта Барышников называл «Рижскими днями» в Ленинграде. Это был целый цикл мероприятий, но об этом позже.

  И именно в этот день у него из ума не выходят две строчки Есенина:

«И ничто души не потревожит,

И ничто её не бросит в дрожь…»

  Спокойный день и спокойный поток.  Сотни, тысячи животных и людей, один из них – Михаил Барышников, смотрящий на часы:

«Десять пятьдесят», – произнёс он вслух и продолжил: «Это означает только то, что через 30 часов и 10 минут я должен быть в гостинице «The Roger Smith», в Нью-Йорке, в 1207-м номере. И что? Времени у меня достаточно».

 «Рижским дням» Барышников решил отвести 2 часа, так как обещал своему большому белому пуделю быть на обед вовремя.

С пуделем Фомой они только что простились на несколько часов.

Дойдя до площади Восстания, Барышников повернул направо – и вот гостиница «Московская», давнейший центр «Рижских дней».    Поднявшись на второй этаж, Барышников прошёл по длинному коридору к ресторану.

 Он открыл дверь ресторана – и вдруг, в один миг,что-то произошло в его душе. Что за волнение, что за страх? Бремя тяжёлого расставания?Ещё минуту назад, на Невском, и мысли об этом не было. Про себя он сказал: «Миша, не думай о славе, не думай о будущем, проживи эти 30 часов, из которых только часть пройдет здесь, в Ленинграде, остальное – путь вперёд».

  И теперь как будто кто-то задавал ему вопрос: «Разве в прежней жизни не было ничего хорошего? Разве все, благодаря чему ты будешь пожинать лавры славы на чужбине, не начиналось здесь – в Риге и Ленинграде?»  И вообще, внезапный страх за своё будущее – почему? И отчего именно сейчас, когда об этом было уже думано-передумано годами? И зачем себя мучить сомнениями именно теперь, в ресторане обычной гостиницы? А он, Михаил Барышников, ведь не желает подвергать себя сомнениям, он должен быть уверен в себе.

Расставание? Друзья, знакомые, коллеги, пудель Фома, который ждёт его на обед?

«Да, это так, я должен с этим справиться, –  сказал себе Михаил. – Человек не властен над будущим».  Именно этот миг, отречения от многого, чтобы посвятить себя «Рижским дням», так его поразил.

  Хотя еще не было обеденного времени, в ресторане играл ансамбль.  Громко шумела веселящаяся здесь толпа грачей. Если традиция «Рижских дней» существует каких-нибудь 7 лет, то корни слетов грачей в Ленинград надо искать в далеком 1871 году, в котором 26 февраля Алексей Саврасов закончил свой шедевр «Грачи прилетели». С той поры каждый год, 26 февраля грачи прилетали в деревню Медведевка Тульской области, где их прадеды когда-то позировали художнику. Эти птицы пили вечерами в местном трактире, который изображен на картине рядом с церковью. После громко кричали всю ночь, чтобы утром уже сидеть на деревьях и летать вокруг них обессиленными. И так с 1871-го года до наших дней: 26 февраля в деревне Медведевка начиналась неделя сюрпризов, к которой местные уже привыкли: прислушивались утром – и вот: грачи прилетели! Уже который год после сумасшествия на родине известной картины вся стая грачей прилетала в Ленинград и продолжала ликовать в ресторане гостиницы «Московская», где сейчас находится Барышников.

  Неподалеку от грачей одиноко за столиком сидел и пил пиво внушительного вида мрачный кот, похожий на кота Бегемота из «Мастера и Маргариты». Из близких людей Барышникова в ресторане были только двое: его бывший одноклассник по Рижскому хореографическому  училищу Марцис Драугс и Рома Шперлинг.

  Ну и парнишка был этот Марцис Драугс! Казалось, что он в свои двенадцать-тринадцать лет перегорит от избытка энергии, от ярких вспышек идей и деятельности. Можно было только удивляться, почему он учится именно в хореографическом училище. Ведь с таким же успехом он мог быть воспитанником футбольной, художественной, музыкальной школы или  школы юного техника, так как изобретал и строил модели самолётов, играл на кларнете, рисовал портреты и шаржи своих одноклассников, пейзажи. Под крылом Рижской футбольной школы он ездил на соревнования,  где был правым крайним нападающим. Само собой разумеется, что  стремительное продвижение вверх и в искусстве хореографии  для него не представляло никаких трудностей.

Но именно футбол поставил точку в возможно яркой карьере Марциса как танцовщика балета. Травмы, полученные во время футбольных игр, становились всё серьёзнее. И это были не просто ссадины, ведь он играл азартно, как лидер.

Немаловажную роль сыграли и эротические стихи Марциса. Да-да, он был еще и ярким поэтом! В то время, когда существующему строю эротическая поэзия даже во сне не снилась, он творил один за другим возбуждающие, волнующие эпосы, даже эротические баллады и поэмы. Эти сочинения ученики переписывали и распространяли по школе, их тайно читали во время уроков, на перемене в туалетах, вечерами в парках. Всё больше этим новаторским направл