Ты, главное, пиши о любви

Читаю ваше письмо с двумя попугаями на шее. Малыш, моя благородная зеленая попугайная ворона, научился летать и четко планирует, когда я выпускаю его из клетки, мне на голову или на плечо. Это, конечно, очень приятно - побыть Флинтом, но рукава обосраны, воротник рубашки изгрызен. Петя меня утешает и поддерживает. Тая отгрызет пуговицы или оборвет занавеску, а Петя над ухом у меня: "Все хорошо!" Выгораживает своих... Я ему говорю: "Петр, не так все и хорошо, как тебе кажется", - особенно когда утром надеваю штаны, а пуговиц нет, а Петя настаивает: "Все хорошо".

Внизу у нас живет отказник Умка, он долго просидел в Москве на Птичке, общипанный из-за постоянного стресса и поэтому никому не нужный, и мы взяли. Умка наслушался там всего, теперь ухает, охает, окает, а самое главное свистит, как дети обычно изображают полет снаряда, и мы живем под непрекращающиеся звуки артподготовки, под перекрестным огнем - свист снаряда летящего, без взрыва.

Петя чуть не утонул в чашке кофе, эклектус - это название благородного попугая по латыни (я его зову просто Лексус) полюбил кагор, а Петя - коньяк: научила попугаев прекрасному.

В Пете обнаруживается нарциссизм, смотрится в зеркальце и бормочет: "Петя красивый, Петя хороший..." А ведь я ему ставлю джаз! И русскую классику - Льва Толстого "Казаки"! Хоть бы слово!!!

Вечерами аудиокниги - Агата Кристи, Жорж Сименон... Попугаи слушают, а я и в комнату заходить уже боюсь. Вечер - и у них крадется убийца...

На градуснике - минус двадцать семь! Ночью от мороза трещали доски в доме. Небо, я выходила полюбоваться на крыльцо, звездное. Утро сияющее. Иду, как бог, по золотому снегу с травами. Перед окном кормушка для птиц, смотрю, отряд синиц и поползней подкармливается. Вода в колодце замерзла! Я разбивала лед. Вода со льдом! Не хватает, конечно, виски или бренди! Во все окна сияющий свет. Золотое сияющее поле со снегом, золотые, сверкающие от инея деревья. Лед на ветках. Письмо с золотым зимним светом и серебряной печатью инея.

Случайно у Олеши открыла и прочла: нельзя сказать, что я достиг чего-то или не достиг, это ерунда - главное, что я каждую минуту жил. Та же история - со мной. Но все-таки наслаждаться каждым шагом лучше, когда под ногами земля, песок, чабрец, сосновая хвоя...

– Она не научит тебя ничему конкретному! Она научит тебя улыбаться, как ты уже умеешь, но не знаешь об этом

Привет из ноябрьских лесов и полей! Вечерами темных, туманных.

Спускаешься в туманное облако. Черные кусты и деревья и вода. И еще если дождик моросит. А все равно красиво. Огоньки домов, лай собак. Чавкающая грязь под ногами, скользко. Собаки лают по деревням, а потом воют. Озеро, деревья, все мокрое, влага. И вдруг лиса выйдет на дорогу, в парке Михайловского, одна, совсем рядом, пробежит мимо тебя по дорожке. Подосиновики стоят под водой в канавах - затопило!

Утки хохочут, и как-то дико разносит эхо этот крик. А утром: яблоневый сад, туман. Старый молоковоз с надписью "Молоко". Коровы. Две коровы встречаются мне всегда на пути и провожают взглядом. Паутинки, как конский волос. Мокрые, в лесу задеваешь - ложатся на лицо. Когда просветы солнца в лесу, красиво. Золотые березки, листья. На спину волка падают листья. Ирма слушает лес. Гамма ест листья с деревьев.

Везет нам, Юлька, на удивительных типов, причудливых экземпляров. А что потом тоскуешь по ним, чертям, «всю-ю жизнь, не отходя от две-ери…», так сами виноваты, свистуньи, – потеряли осознанность. В то время как искусство жизни – это воспарить и отпустить. Потому что никто никогда никуда не девается, они – это мы, а мир вокруг – наше собственное творение, как зеркало и отражение, океан и волны.

Иногда я думаю - почему люди пишут книги?

Книгу, мне кажется, надо делать, когда хочешь осчастливить или поддержать чем-то человечество, или ты чувствуешь, что из тебя прет и прет. Может, у меня ипохондрия, не знаю. Я с огромной любовью, на одном дыхании пишу вам - каждый раз, когда чувствую внутри порыв - донести, поделиться, передать эту свечечку. Своими письмами я не даю свечечке погаснуть, в них - мой небогатый дар, моя благодарность вам за все учение и обучение в этой жизни.

А ведь для книги надо что-то большее. Чем-то нагромождать, лепить. Искать какие-то смыслы, сюжетные ходы. Каждый мой день, вроде бы, одно и то же: совки, те же самые животные, и при этом я смотрю на них, я их вижу, я их глажу. Смотрю в глаза Ирмы, ладонью прикоснусь, прогуляюсь по лесу, и это наполненность, что ли, моей жизни. При возможном однообразии я нахожу какие-то затрагивающие меня - всякий день! - разные нюансы и отличия.

<...>

А с книгой выходит у меня - как разжигание огня на сырых дровах. Кручу свою палочку, кручу, еле тлеет. Только поднесу огонек к сухой бересте зарождающихся как будто рассказов, и все гаснет. А начну письмо - и огонек, и смолистый треск - разожглось!

Если б ты знала мое смешное положение - тебе советую, а у самой Леня весь рассказ разбомбил.

- Острей, смешней, гротескней, интересней, прозрачней, легче, остроймней, в общем, гениальней, - он мне рекомендует. - Надо прорываться к себе сквозь скорлупу обыденности! Люди стоят у реки - спиной к тебе и говорят - нет, туда нельзя, мы все утонем. А кто-то протискивается сквозь их спины и идет к реке - по ней можно пройти, - важно заявляет он. - И там ждет тебя золотой саксофон.