Звуки родного двора

О книге

Звуки родного двора. С детства запавшие в душу, они остаются с нами на всю жизнь. В родном дворе, на родной улице мы впервые встречаемся с людьми, которые нам нравятся или не нравятся. С проявлениями добра или зла, великодушия или бессердечия, жестокости. Что-то радует, что-то возмущает, что-то заставляет переоценить свои поступки. Так и эта книга. В ней, я уверен, каждый читатель обнаружит хорошо знакомые ситуации.

Бездомный щенок и приютившая его девушка. Ребенок, захваченный боевиками с целью получения выкупа. Ставшая жертвой постсоветской неразберихи в стране отправляемая «в никуда» семья турка-месхетинца. Мечтающий о счастье и обретший его мальчик из специализированного детского дома. Женщина, превратившая опустившегося бомжа в рыцаря. Журналист, вступивший в конфликт с чиновниками. Все это – далеко не полный перечень персонажей повестей М. Закарьян.

Один из героев книги говорит: «Счастье – это когда нет несчастья». Эти слова могли бы стать эпиграфом книги. Книга убеждает, что от каждого из нас требуется не так уж много – поставить себя на место тех, кто нуждается в помощи или защите. Человек не может считать себя счастливым, если не замечает несчастье других.

На протяжении многих десятилетий наши литераторы восславляли людей подвига. В повестях М. Закарьян нет таких героев, как нет ни злодеев, ни откровенных любовных сцен. Есть взятые из реальной жизни люди, с их достоинствами и пороками, есть и люди, незащищенные в условиях жестокой действительности.

Внимание бедным, незащищенным людям – одна из лучших традиций отечественной дореволюционной литературы. И отрадно, что в повестях книги М. Закарьян «Звуки родного двора» предпринята попытка возродить эту традицию.

Алексей ИГНАТКИН,

Заслуженный журналист Кубани,

лауреат конкурса «Золотое перо Кубани».

Счастье – это когда нет несчастья

– Никита! Ни-ки-туш-ка!

Не по возрасту звонкий голос бабы Вари разносился по всему кварталу.

– Иди обедать! – командовала она с балкона трехэтажного дома.

Никита, любимый внук и гордость бабы Вари, важно восседал на верхушке жердели, разросшейся напротив дома.

– Тебя как угораздило так высоко забраться? – спросила его незнакомая женщина.

Никита не нашел аргументов в пользу своего времяпрепровождения на треснувшей под ним ветке, но послал озорную улыбку семилетнего пацана вслед уходящей женщине.

– Никита! Тряхни еще раз, сильнее! – требовал его шестилетний друг. Он стоял под деревом с кастрюлей в два раза больше его самого.

– Не могу! У меня болит живот, – отмахнулся Никита и с ловкостью скалолаза слез с дерева.

– Ленька, их под деревом валом, – возмутился Никита и начал собирать разбившиеся о землю жердели.

– Хватит! Пошли домой. Тебя баба Варя на обед звала, – убедил Ленька друга.

С перемазанными рожицами, но довольные собой, мальчишки занесли полупустую кастрюлю в кухню бабы Вари. Та сразу же поняла, что большая часть урожая осела в животах «собирателей». Но кое-что попало и в кастрюлю.

Во второй половине дня в туалет невозможно было попасть. Съеденные жердели давали о себе знать каждые 15 минут. Ко всем бедам добавилась еще одна. Сломанный замок в туалетной двери окончательно вышел из строя, замуровав сидящего на унитазе Никиту.

– Здесь же черным по белому написано: «Не защелкивать! Замок испорчен», – ворчала баба Варя.

– Не черным по белому, а красным карандашом, – донесся за дверью голос Никиты, заглушенный звонками.

Почему-то все звонки в доме раздавались в самое что ни на есть неподходящее время. Вот и сейчас подняли шум в квартире одновременно два звонка. Звонили телефон и дверной звонок. Баба Варя бросилась к телефону:

– Не может быть. Это невозможно, – утверждала она в трубку. Но на другом конце провода с ней, судя по выражению ее лица, не соглашались. Она бросила трубку и побежала открывать дверь. В подъезде стоял Иван Васильевич Погремушкин, сосед из тринадцатой квартиры. Баба Варя патологически боялась этой цифры и всего, что связано с ней. 13-го числа каждого месяца она старалась не выходить далеко за пределы дома, объясняя свое поведение суеверием. Но назвать ее суеверной было бы несправедливо. Однако, выпив утром чашку кофе, она разглядела в кофейной гуще злополучную цифру 13 и тяжело вздохнула. На душе стало неспокойно: цифра предвещала нехорошее. По недовольному виду соседа баба Варя поняла, что произошло что-то невероятное.

– Верните руль! – вращая глазами, требовал сосед.

– Какой руль? – хватаясь за сердце, переспросила баба Варя.

– От моей разобранной машины! – угрожающе требовал сосед.

В туалете стало подозрительно тихо. Даже не слышно было стекающей по трубам в унитаз воды.

– Ты жив? – постучав в туалетную дверь, спросила баба Варя.

Никита ответил воплем, симулируя боль в животе.

– Ленечка! Куда подевали руль от машины? – кинулась она к спрятавшемуся за штору Леньке.

– Отдали дядечке в обмен на жвачку.

– Какому еще дядечке?! – топая ногами, кричал Погремушкин.

– В серой кепке. Со змеей на руке, – запинался голос из-за шторы.

– С какой еще змеей в руке? – пытал сосед.

– Не в руке, а на руке! Я правильно поняла тебя, Ленечка? – пояснила баба Варя. – Понимаете, Иван Васильевич, у нас захлопнулась дверь, а… Никитушка там… за дверью, – оправдывалась она перед соседом, который, к ее удивлению, куда-то исчез.

Воспользовавшись долгожданной паузой в суматошном дне, баба Варя отсчитала 60 капель валерьянки в стакан с водой, морщась, выпила настойку и завалилась в кресло, не позволяя поддаться раздражению.

– Бабуль! Тебе же врач приписал 73 капли, опять на 13 ошиблась, – консультировал за дверью Никита, напоминая бабушке о возрасте.

– Ишь ты, профессор! – устало улыбнулась баба Варя и вскочила от сильного стука в дверь.

Это Погремушкин орудовал отмычкой в двери, которая легко поддалась его натиску и, к удивлению всех, открылась.

– Куда дел руль? Последний раз спрашиваю! – вращал глазами Погремушкин перед дующимся на унитазе Никитой.

– Живот болеть перестанет, тогда и вспомню, – выкрутился Никита, издавая характерные, как и подобает текущей клинике, звуки.

– Ты что мычишь? Куда подевали руль? – продолжал свое следствие Погремушкин.

Слава Богу, баба Варя пришла на выручку и вывела Ивана Васильевича из туалета. Никита получил шанс завершить начатое на унитазе дело и достойно выйти из сложившейся ситуации:

– Дядя Ваня, не расстраивайтесь, я вместо руля фонарик свой отдам.

Через минуту Никита предстал перед Иваном Васильевичем с фонариком, подаренным ему в день рождения отцом. Баба Варя была очень удивлена, догадываясь, насколько желанна и бесценна была эта вещь для Никиты.

Погремушкин взял фонарь, повертел его в руках, разглядывая со всех сторон, затем засунул во внутренний карман не первой свежести пиджака и произнес:

– А руль когда вернешь?

На вопрос Погремушкина отреагировала входная дверь: она открылась, и в комнату вошел Сергей Григорьевич Токмазов, отец Никиты и сын бабы Вари. Это был обаятельный и красивый мужчина тридцати пяти лет. Его благородство и воспитанность не позволили вдаваться в подробности случившегося. Поэтому как только он уловил суть «разборок», мгновенно в деликатной форме заявил соседу: «Завтра руль будет вам возвращен!».

Погремушкин не ожидал такой удачной развязки, виновато улыбнулся и вышел, не закрыв за собой дверь, унося в засаленном пиджаке самую драгоценную вещь Никиты – фонарь.

После минутной паузы Сергей Григорьевич спросил:

– Обедать будем?

– Да-да, конечно… – вспомнила о своих обязанностях баба Варя и устремилась на кухню.

За столом сидели молча. Царила такая тишина, что тиканье часов на стене можно было принять за бой колоколов. Леня уставился в тарелку с супом, боясь поднять глаза. Он никак не мог поймать в ложку плавающий в супе картофель, в итоге третья часть супа оказалась на его коленках, майке и шортах.

– Куда торопишься? – спросила баба Варя Леню, нарушив молчание.

– Домой. Я забыл дедулю покормить.

– Но у тебя нет дедушки.

– Да нет, это я так кота своего называю.

– А почему «дедуля»?

– Потому что кот старый, – пояснил Леня бабе Варе. У той от удивления брови превратились в две большие дуги.

– Пап, можно я Ленчика провожу домой? – неожиданно спросил Никита, чуть не поперхнувшись грушевым соком.

– Ненадолго. Скоро мама придет, – коротко ответил Сергей Григорьевич. Он выглядел как никогда устало и совершенно не был настроен на серьезный разговор. Дипломат по природе, он решил, что гораздо искуснее с этим справится его жена Жанна Васильевна. Это вовсе не означало, что Сергей Григорьевич перекладывал на хрупкие плечи жены воспитание сына. Он был убежден, что главное в семье самому быть на высоте, подавать хороший пример сыну. По его мнению, ребенок вырастет особенным, если сам сумеешь предстать перед ним особенным: щедрым, добрым, любящим, великодушным. И он старался быть таким. Может быть, не всегда это получалось, но сегодня Сергей Григорьевич вел себя корректно. Он ни разу не попрекнул детей в случившемся, отделавшись короткими фразами: «Брать чужую вещь стыдно! Тебе, Никита, было обидно, когда во дворе исчез твой самокат. Зачем же так поступаешь с другими?».

– А можно я заберу у него свой фонарик?

– Не смей. Купим новый, – коротко ответил Сергей Григорьевич, резко вышел на балкон и закурил. Перед ним распростерся маленький уютный дворик со всей его размеренной жизнью, типичной для многих южных городов. Анапа не была исключением. Во дворе друг за другом расположились четыре трехэтажных дома. Построены они были в конце 60-х и в то время казались небоскребами. Дом, в котором жили Токмазовы, разместился в центре двора.

С балкона их квартиры на втором этаже был виден если не весь город, то большая часть прилегающей к домам территории лежала как на ладони. Красивый анапский пейзаж радовал глаз.

Чудный летний день близился к концу. Солнце выбилось далеко за крыши домов и устало посылало слабеющие лучи на виноградную лозу, в плену которой оказались все три этажа дома. Гроздья еще зеленого винограда набирали силу. Твердые ягоды созревали медленно, плотно прижавшись друг к другу в ожидании августа. Токмазов, облокотившись на перила балкона, почувствовал прикосновение зеленых ягод и ощутил новое, не испытанное им ранее чувство таинства природы. Ощущение облегченности и равновесия вызвало у него спокойствие мыслей.

– Здесь все закономерно. В жизни все не так. Никакой размеренности, последовательности. Планируешь одно, а получается другое. Вот уж правда: «Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах»! В субботу собрался выехать к морю, а тут краевая комиссия по сдаче жилого объекта в микрорайоне, – рассуждал Токмазов. Громкая перебранка мужиков, кричащих в конце двора, вернула его к действительности. Игры в домино, шашки, нарды были естественным состоянием двора. Сегодня забивали козла. Среди болельщиков Сергей Григорьевич увидел Погремушкина. К нему подошел Виктор Шмелев – щупленький мужичок неопределенного возраста. В руках он держал монтировку и болты. Погремушкин начал эмоционально что-то объяснять Шмелеву, указывая на разобранную машину за небольшой постройкой в глубине двора. Затем он обратил внимание Шмелева на балкон Токмазова. Когда Погремушкин пальцем указал в сторону балкона, то слегка смутился при виде курящего Сергея Григорьевича. «Жизнь в маленьком городке хороша тем, что если ты не можешь вспомнить, чем занимался, кто-нибудь всегда тебе об этом напомнит», – подумал Сергей Григорьевич при виде направленного в его сторону пальца Погремушкина.

Из-за угла соседнего дома появился Никита. Он шел вприпрыжку и жевал жвачку, надувая ее в маленькие и большие шары, которые лопались на его губах, издавая при этом звуки хлопка. Из кармана Никиты выпали яркие обертки от жвачек.

Марья Изотовна, ворчливая старушка 70-ти лет из соседнего дома, подняла обертку и дребезжащим голосом выразила протест всему заграничному:

– Нынче все импортное подавай, а нам в наше время леденцы раем казались, – пропела она, распространяя при этом запах нафталина.

Усевшись поудобнее на лавочке рядом с детской песочницей, она с любопытством рассматривала прохожих, останавливая придирчивый взгляд на молодежи. Внешний вид девушки в коротенькой юбочке усугубил и так недовольный вид старушки. Юбочка у девушки была настолько коротка, что при незначительном изгибе или наклоне спины можно было увидеть то, что Мария Изотовна называла «срамом». С Летней эстрады в поддержку веяний моды, оглядываясь на запреты времени, звучали «Битлз». Девушка, улыбаясь, шла в такт музыке, красиво покачивая бедрами. Токмазов, под впечатлением ностальгических, будоражащих душу красок лета, с умилением смотрел вслед уходящей юности. Все, что вызывало восхищение на его лице, становилось предметом ворчливой непримиримости и раздражительности у Марьи Изотовны. Нетерпимость ко всему современному читалась во всем облике старушки. В жвачке и «Битлзах» она видела главных врагов времени, угрозу системе, которая ей была бесконечно дорога и прощаться с которой она никак не хотела.

Но музыка делала свое дело. Дворик стал веселым, а его жители – на мгновение счастливыми. Солнце, блеск зелени, удивительный, ни на что не похожий морской воздух творили чудеса, независимо от того, ухудшалась или улучшалась жизнь обитателей двора. Жизнь шла своим размеренным ходом. «Лучший городской пейзаж – это хорошие соседи», – подумал Токмазов. Он докурил сигарету и вернулся в зал, прикрыв за собой балконную дверь, за которой остался уютный, красочный двор, наполненный застойной атмосферой 80-х годов.

К вечеру собралась вся семья. Баба Варя хлопотала у плиты, Сергей Григорьевич просматривал газеты, Жанна Васильевна приводила в порядок свое любимое вишневое бархатное платье. Для энергичной женщины занятие достаточно нудное. Жанна закончила МАИ, разрабатывала детали к космическим кораблям. Ее аналитический ум не нашел применения в маленьком провинциальном городке, и ничего не оставалось, как направить своей интеллект в небольшой проектный институт градостроительства.

– Готовишься к юбилею института? – спросил жену Сергей Григорьевич.

– Мы с Неллей решили не злить Мордоедова: на торжественной части поприсутствуем, а в кабак не пойдем.

– Как с Неллей? Разве твоя подруга не уехала в Югославию? – удивился Сергей Григорьевич.

– К сожалению, нет, – вздохнула Жанна и поведала мужу историю о несостоявшейся заграничной поездке своей подруги: – Всех потенциальных туристов пригласили в горком партии на заседание идеологического комитета. Нельке задали вопрос о государственном секторе Югославии. Естественно, «нужного» ответа не получили, так как она понятия не имела об экономике Югославии. Правда, Нелька отметила, что у них экономика на более высоком уровне в сравнении с нашей, так как ее племянница, работающая там по договору, привозит такие шмотки, которые нам и не снились.

– Так вы за шмотками туда едете, или вами движет интерес к культурным и духовным ценностям страны? – поинтересовался прыщавый юнец, бывший работник горкома комсомола.

– Да, и за шмотками не помешало бы, – честно призналась подруга, после чего ей вручили анкету с вердиктом: «Политически неграмотна, идеологически неподкованна».

– Почему Мордоедова не подключили? – удивился Сергей Григорьевич.

– Не знаю, – пожала плечами Жанна, – да ему сейчас не до нас. Он сам-то оформляет документы в Польшу. Хотят с женой отпраздновать пятнадцатилетие совместной жизни за границей.

– Так предупредите юбиляров, чтобы изучили экономику Польши, а то ведь и праздник так можно сорвать, – съязвил Сергей Григорьевич.

– Куда подевался Никита? – спохватилась баба Варя, привыкшая, что внук всегда рядом. К изумлению всех, Никита больше часа не выходил из своей комнаты. Это никак не вязалось с его темпераментом. Он рос невероятно нетерпеливым ребенком, заниматься одним каким-нибудь делом в течение 20 минут для него было более чем достаточно. Сергей Григорьевич заглянул в комнату сына и застал его за любимым занятием. Никита раскладывал в определенной, только ему известной, последовательности обертки от жвачек. В комнате царил полный беспорядок. На уборку Никитка тратил не больше пяти минут. Он постоянно бежал наперегонки со временем. И вдруг целый час за одним занятием.

– Па, а ты правда, завтра вернешь руль дяде Ване?

– Конечно, ведь я обещал.

– А где ты его достанешь?

– Ну, это уж мое дело…

– Пап, Ленька сказал, что знает, где можно достать руль.

– И где же?

– У их соседа точно такая же машина, и она тоже разобрана.

– А что, Лениному соседу руль не нужен?

– Ленька сказал, что у соседа на даче есть лошадь, пока он может обойтись без машины.

– Это так Леня решил?

– Нет. Мы вместе.

Сергей Григорьевич был ошарашен железной логикой сына, но свое возмущение направил в сторону жены:

– Жанна, займись, пожалуйста, сыном.

– Никитушка, мы уж давно с тобой не читали, – заторопилась Жанна, прихватив с книжной полки стишки Агнии Барто и сказки Андерсена.

– Мам, да я их наизусть знаю, – завредничал Никита.

Весь учебный процесс лежал на плечах Жанны Васильевны. Никита в сентябре должен был пойти в первый класс, хотя по знаниям тянул на третий.

– Вот и отлично! – оптимистично рассмеялась Жанна Васильевна, обняла сына и, целуя, сделала предложение: – Ты читаешь мне десять страниц, а я тебе дарю жвачку.

На таких условиях Никита был согласен читать весь вечер. Но больше двадцати минут учебный процесс не продлился: его нарушила баба Варя, пригласив всех на ужин. Близился к концу еще один день из жизни дружной семьи Токмазовых, в которой непоказное счастье питалось заботой друг о друге и удивительно теплой атмосферой, присущей только этой семье.

Через два часа после ужина красивая, набирающая силу луна ласково глядела в окно Никиты. Через маленькие щелочки засыпающих глаз он увидел огромное количество рассыпанных по небу звезд. Они, как яркие фонарики, то загорались, то куда-то исчезали. Самая яркая из них зацепилась за макушку жердели, на которой, как на царском троне, восседал Никитка. Герои сказок Андерсена оживали, только уже во сне.

Величественно распластавшись на тахте, за парчовой ширмой в конце зала, баба Варя утопала в накрахмаленных простынях, расшитых кружевом. На голове красовался батистовый чепчик из такого же кружева, явно сшитый руками милой старушки. В красивых ночных аксессуарах она походила на барыню из прошлого века. Несмотря на возраст у нее сохранились удивительно красивый, матовый цвет лица и не тускнеющий с возрастом цвет глаз. Глаза у бабы Вари были особенные: зеленые, с длинными ресницами, всегда смеющиеся, но при этом от них исходила неведомая грусть. Во многих семьях существуют реликвии, которые передаются по наследству: либо ювелирные украшения, либо картины, вазы, посуда, либо какие-то другие старинные и ценные вещи. Украшением и ценностью в семье Токмазовых были глаза. Бабе Варе они достались от отца, она передала их по наследству Сергею Григорьевичу, а он – Никитке. В этих глазах, вопреки серым будням жизни, с ее обыденной, тоскливой закономерностью, светилась любовь, читалась радость, словно зов: «Живи! Несмотря ни на что – живи!».

Раннее утреннее солнце ласково щекотало морщинистые щеки бабы Вари. Просыпаться не хотелось, но жутко звенящий предмет под ухом заставил открыть глаза. Она увидела склонившегося над ней Никитку. Он лукаво улыбался, держа в руках будильник, стрелки которого показывали 8.00!

– Просыпайся, молочница уехала, – торжественно заявил Никитка. Молочницей обзывали Дашу Караулову, тридцативосьмилетнюю женщину, исправно привозящую домашнее молоко во двор. – Она сказала, что приедет во второй половине дня с мужем по делам в город и обязательно зайдет, – пояснил Никитка расстроившейся бабе Варе. Баба Варя выглянула в раскрытое настежь окно. Только что ярко светившее солнце спряталось за жерделей. От этакого солнечного озорства дерево стало золотым. В комнату ворвался легкий ветер. Он имел свой вкус, запах и нес в себе непохожую на летнее утро свежесть, присущую особому времени года. Это был первый запах приближающейся осени. Чем больше набирали силу ягоды винограда, покрывавшего не только балкон, но и окно бабы Вари, тем быстрее теряли зелень листья жердели напротив ее окна; а одуванчики, которыми был усыпан весь двор, с мая по авгут, сменили желтый головной наряд на белоснежные пушистые шапочки.

В этом бесконечном природном водовороте было что-то торжественное и грустное. Два противоположных друг другу чувства переполняли сердце бабы Вари, потому что отсчет еще одному году своей жизни она вела по осени, которую бесконечно любила и немного страшилась.

– Никита, я схожу в магазин, – по-детски, как провинившаяся школьница, проспавшая первый урок, отчиталась баба Варя перед внуком.

На сборы хватило 10 минут. На этот раз баба Варя решила составить список необходимых продуктов, потому что каждый раз, придя домой и разгружая сумку после путешествий по магазинам, она обнаруживала, что забыла что-то купить, и Никитка бежал следом докупить забытые ею продукты. Для Никитки это было привычкой, и он предложил:

– Бабуль, может, я сам схожу. Все равно ведь придется идти, да и число сегодня 13-е.

Баба Варя заглянула в календарь, висевший над ее кроватью, и увидела взятое в красный кружочек 13 августа. В этот день ее обещалась навестить Маша Мышинская, приятельница Даши Карауловой. У Даши с Машей было много общего: обеим под 40, обе невысокого роста, круглолицы, полноваты, и красили свои жидкие волосы в гранатовый цвет, который в сочетании с их природным создавал ярко-красные головы, красовавшиеся на коротких шеях станичных «нимф». Кто не знал этих женщин, мог принять их за сестер-погодок. Кроме внешнего сходства, женщин связывало общее горе – пьяницы мужья, месяцами уходящие в запой. Разница лишь в том, что у Даши-молочницы в пьяном угаре муж крушил все вокруг, а у Маши, напротив, был спокоен ко всему окружающему, но нещадно лупил саму Машу. У Даши было трое детей, у Маши ни одного.

– Бабуль, так я пойду? – Никитка стоял с большим полиэтиленовым пакетом, умоляюще смотрел красивыми зелеными глазами на бабушкин кошелек.

– Хорошо, – согласилась баба Варя, – купишь баночку сметаны, хлеб, два пакета молока, на оставшиеся деньги – мороженое.

Никитка заполучил желаемое и радостно выбежал во двор.

Мария Изотовна увидела в руках Никитки пакет и радушно спросила:

– А мне, внучок, булочку хлеба не купишь?

– Если деньги останутся, – угрюмо ответил Никитка. У него не было желания отказываться от обещанного мороженого.

– Ну что ты! Возьми, – Мария Изотовна сунула в ладонь Никиты монету, изображая при этом радость.

– Никитушка! А баба Варя дома? – Знакомый голос заставил Никитку обернуться. Перед ним стояла Маша Мышинская.

– Да, тетя Маша, она ждет Вас, – ответил Никитка и скрылся за домом. Мария Изотовна с нескрываемым любопытством смотрела вслед входящей в подъезд Маше.

– Як чучело, выкрасилась, – ядовито выпрыснула она вслед исчезающей гостье. Без эпитетов Марьи Изотовны над двором не взошло бы небесное светило. Но высоко-высоко, в бесконечно синем небе, солнце направило свои еще не утратившие силу яркие лучи на дворик, предвещая ему светлый и радостный день; оно осветило каждый закуточек двора и нежно разместило свои теплые лучики на старческом лике Марьи Изотовны. От ласковых прикосновений бархатного солнцепада лицо старушки стало намного добрее. Она притихла и стала мирно плевать семечки. С чувством собственного достоинства Марья Изотовна созерцала все, что ее окружало. При всем этом она с гордым видом привлекала внимание к своей эпатажной внешности.

А из окна квартиры на первом этаже кричала радиола. Она посылала во двор музыку, сотканную из удивительных звуков, которые заставляли биться сердце… «С чего начинается Родина?» – одновременно пела и спрашивала радиола. Она разносила песню по дворику, убеждая его обитателей, что это место самое дорогое в их жизни.

Баба Варя была на редкость гостеприимным человеком. Машу она встретила с улыбкой в глазах, несмотря на головную боль и тяжесть в сердце. Гипертоник по природе, накопившая с десяток других болезней, она не вымещала свое нездоровье на окружающих. Баба Варя заведомо знала, что ей придется набраться терпения и выслушать бесконечные рассказы Маши о пьяных похождениях ее супруга. Собственно говоря, Маша из-за этого и пришла: поплакаться в жилетку и познакомиться с кофейным прогнозом гостеприимной хозяйки. Талант гадалки в бабе Варе открыла Даша Караулова, подруга Маши.

Как-то раз она занесла молоко бабе Варе в квартиру, та в знак благодарности имела неосторожность погадать «несчастливой» молочнице. К изумлению обеих, сбылось все слово в слово. Главный прогноз состоял в том, что у Даши в скором времени перестанет пить муж. А он и вправду на целый месяц забыл о стакане. Дашка ходила счастливая, а баба Варя – гордая за свою проницательность. Правда, у всевидящей гадалки бывали и осечки. Часто одни и те же фигуры на дне чашки она трактовала по-разному, но что касается контура собак – тут уж, извольте, всегда толкова четко:

– Ох, и друг у тебя какой! Настоящий полковник!..

Полковник в облике кофейной собаки не смотрелся ни овчаркой, ни питбулем (до бойцовской породы ему было далеко), но на карликового пуделя тянул. Богом посланный знак, женщины объясняли по-своему: пудель – это временно. Мужичок-то, как ни крути-верти, пьющий. Завтра бросит – станет питбулем, а если повезет, то и кем-то из благородных пород. Главное, собака все-таки выпадает!!! Можно подумать, что полковники не пьют…

Пока баба Варя варила кофе, Маша в деталях излагала скопившиеся за месяц новости. Главными ее врагами были врачи. Денег забрали кучу, а толку от их кодирования никакого. Муж по-прежнему пьет.

– Хоть в омут лезь! – сокрушалась Маша. Баба Варя страдальчески смотрела на гостью и советовала везти «полковника» к бабкам.

– Как знать, а вдруг помогут, да и денег они много не возьмут, – заявила она и достала из кухонного серванта пятизвездочный коньяк.

– Машенька! Шибко в голову не бери и не волнуйся. Все уляжется, – успокаивала баба Варя голосом экстрасенса. Когда она варила кофе, всегда добавляла несколько капель коньяка. Этот раз почему-то предложила Маше коньяк отдельно, в красивой инкрустированной рюмочке.

– Здоровье позволяет? – спросила баба Варя Машу.

– Конечно! Не все же ему! – ответила Маша, прикрывая синяки на лбу коротко стриженной челкой. Затем взяла рюмку и усталым голосом произнесла:

– Пусть плачут все, кому мы не достались, и сдохнут те, кто нас не захотел!

Баба Варя остолбенела от такого откровения и после минутной паузы растерянно пошла к звонящему телефону.

– Мама, – звонил Сергей Григорьевич, – я сегодня задержусь. На обед не приду. Послал своего шофера. Он вернет Погремушкину руль. Если его не застанет ни дома, ни в гараже, то занесет к нам домой. У вас все в порядке?

– Все-все, сыночек, – выпалила баба Варя и не скрывая своего смущения, вернулась к Маше.

– Мне посоветовали, – как ни в чем не бывало продолжала Маша, – повесить над кроватью супруга красивую картину: для повышения тонуса и чтоб от дурных мыслей отвлекала. Денег не пожалела: купила… Рембрандта, разумеется репродукцию, повесила признанную всем миром «Данаю», и что вы думаете? – «Сними, – кричит, – она по ночам мне подмигивает».

Опять зазвонил телефон. Баба Варя извинилась и вышла.

– Уж я пойду. Не буду мешать, – спохватилась Маша.

– Сейчас, подожди. Я провожу, – предложила баба Варя и положила телефонную трубку. Они вышли во дворик. Погремушкин шел им навстречу, держа в руках руль с таким победоносным видом, как будто это был руль не от устаревшей марки «Жигулей», а от правительственной «Чайки».

«Слава Богу, шофер и Погремушкин встретились», – пронеслось в голове бабы Вари. Из-за угла дома появился Никитка. Он шел, перекосившись на бок под тяжестью сумки, и ел мороженое.

– Где моя булка? – спросила Марья Изотовна Никитку и наградила Машу оценивающим взглядом снизу доверху. В это время какая-то птица с гортанным, редким криком, хлопая крыльями, бросилась на голову Марьи Изотовны с явным намерением клюнуть. Та стала отмахиваться, но на ее защитную реакцию птица отреагировала по-своему.

– Ду-ра! Ду-ра! Ду-ра! – как заводная игрушка повторяла птица.

– Сюда, попка, сюда! – закричал непонятно откуда взявшийся Виктор Шмелев. Красивый попугай африканского вида послушался хозяина и сел на его плечо, правда, при этом угрожающе поднял хохол и щелкнул клювом в сторону Марьи Изотовны.

– Безобразие! – кричала та. – Это просто безобразие!

Шмелев, сто раз извинившись перед разъяренной старушкой, побежал за Погремушкиным в гараж.

Баба Варя с Машей изо всех сил старались вести себя прилично, дабы не оскорбить Марью Изотовну вырывающимся наружу смехом.

– Возьмите! – Никитка протянул насупившейся старушке булку хлеба. – Мороженое хотите? – спросил он угодливо.

– Я его смолоду не ем, – зло ответила та.

Напряженную обстановку разрядила Маша.

– Какой у вас уютный дворик, – со вздохом протянула она.

– У хороших людей и дворы хорошие, – объяснила баба Варя гостье. На лице Марьи Изотовны появилось умиление, она явно относила себя к «хорошим».

А день во дворе набирал силу по законам, понятным только самой природе.

Лето уходило в море, а на место жарких дней просилось бабье лето. Оно день за днем маленькими шагами завоевывало дворик, и в этом было что-то таинственное. На вершине жерделевого дерева как-то особенно дрожал золотой свет. Он переливался, как радуга в сетях паука. Большая клумба вдоль всего дома радовала симфонией красок. Расплескав запах ночной фиалки, она дурманила воображение. А из окна во двор радиола посылала новые песни. Создавалось впечатление, что это был концерт по заявкам обитателей двора, которых просто не объявляли.

– Часто простое кажется вздорным, черное – белым, белое – черным, – пела Светлана Крючкова. Никто не просил сделать музыку тише: похоже, все соглашались и «больших перемен» не ожидали.

Жанна Васильевна вернулась домой не одна. С ней пришла ее подруга и коллега по работе Нелли Чихачева. И Жанну, и Нелли наградили почетными грамотами за доблестный труд в связи с юбилеем. Проектному институту, в котором они работали, исполнилось 10 лет. Грамоты вручили на официальной части юбилея. В ресторан идти они отказались, поэтому с радостью приняли предложение бабы Вари отметить такое «значимое» событие у нее на кухне. Нелли считала кухню самым уютным местом в квартире Токмазовых. Женщины возбужденно обсуждали праздник: