Лунный сторож

© Маргарита Лобанова, 2020

ISBN 978-5-4498-5121-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мусоропровод

 
Там – бездушные машины,
рядом памятник-палач.
Стоэтажный дом мышиный,
испечённый быстро, вскачь.
Давят тесно века туфли,
догоняя моды писк.
Люд – выбрасывает рухлядь:
одеяла, старый диск,
рваные ботинки в мусор
и газетные клочки,
там – оскольчатые бусы,
тут – осколками очки.
Книги, кости и объедки,
рыбный потрох и мелки.
У лифтёрочной у клетки
запах жизненной реки.
 

«Осенняя пора в ударе…»

 
Осенняя пора в ударе,
и бешено листва горит.
Седьмые сутки тротуары
не просыхают от обид.
Таинственная незнакомка,
в плащ депрессивный облачась,
не принимает сердца ломки
как неотъемлемую часть.
Сошёл с ума от замыканья
фонарь слепой и провода,
меж нами мерят расстоянья,
не ошибаясь никогда.
 

«Зайду в кафе – не голоден, не сыт…»

 
Зайду в кафе – не голоден, не сыт.
За столиком открою жизни книгу.
Предложит мне душистый кофе, сыр
официант небрежный и ленивый
от суетного жала. Ветер свеж,
колоду листьев кружит. Ляжет карта.
Я чаевые в книгу жизни меж
страниц вложу и – доживу до завтра.
 

«Раструбы. Расстриги…»

 
Раструбы. Расстриги.
 Возглас сожалений.
Живут гортани в разности
времён и поколений.
Пусть тайно в этой мантии
мы верим только темечком
дойдя до хи – романтики
по шелухе от семечек.
Кричите! Дуйте трубами!
Как можно больше голоса!
Расплатимся натурами
у самого у космоса.
За то, что утро белое
испачкалось рябиною
и жизнь сказалась беглою
острожницей наивною.
 

«Упала ниц в луга сухие…»

 
Упала ниц в луга сухие,
стянуло травами чело,
и подорожники глухие
мне не расскажут ничего.
Простёрты руки коромыслом,
и ёжится трава сильней.
Я наполняю душу смыслом,
и мчатся годы всё быстрей.
 

«Бумага странствий наготове…»

 
Бумага странствий наготове.
Осталось сесть и полететь.
А в небе снова непогода
мешает гелевую смесь.
Ты, право, веруешь не в чудо
но, разломив пирог судьбы,
находишь что-то от причуды
и говоришь не – «ты», а – «Вы».
Облокотившись на перила,
ты под диктовку, в такт грозы,
достанешь синие чернила
и плача комкаешь листы.
 

«То ли ветер, то ли мысли…»

 
То ли ветер, то ли мысли
нагоняли тучи в поле.
Кони ржали, тучи висли,
вечерело, но не боле.
По дороге вереницей —
трав усопших, пыль да смута.
Две вороны, две сестрицы
вслед кричали мне от жути.
Я иду не монотонно,
подгоняя себя думой:
шёпот, шелест, руки, лица.
Справа – речка, слева – кони.
До дождя б к тебе  добраться,
рыщут тучи, свищет поле.
Нам бы только повидаться
и не боле, и не боле.
 

«Трясёт в удушливом вагоне…»

 
Трясёт в удушливом вагоне,
мелькают мимо огоньки.
Луна в златой блестит короне,
кивают звёзды-мотыльки.
Я еду причаститься слову
в долину синюю берёз.
Мой поезд мчится по уклону
под ритмы рваные колёс.
Мосты дрожат, от их натуги
вздохнуло эхо в вышине,
где рифма склеивает дуги
в невозмутимой простоте.
Лишь тают покаяньем свечи,
сургуч пытается качать
ту неизбежную печать,
что вечностью легла на плечи.
 

«Всё ли сказано…»

 
Всё ли сказано,
всё ли сделано,
перемазано,
перемелено.
Полем, бережком,
постной реченькой
не ходи божком,
словно меченый.
Разнесёт ковыль,
загрызёт тоска.
Станешь, опостыл —
поминай тогда
не распутницу,
не левкоев цвет,
а распутицу
от прошедших лет.
 

Цапля

 
Она, как вечный властелин —
тиха, умна, стройна, надменна,
кидая взор попеременно,
не шлёт привет, а вздох один.
Жеманница! Или вдруг, почуяв
какой-то надобности спор, —
откроет клюв во весь опор.
Ей на количество плевать чешуек,
коль рыбка пролепечет вздор.
 

«Отрёкся. Обратилась в бегство…»

 
Отрёкся. Обратилась в бегство
черёмуха и – ягода терниста.
Сама себе на половине кресла
перебираю зёрнышки и листья.
 
 
Кто прославляет утро странным гимном?
Скорее, это пугало кичится
у той ограды. Пролетали мимо
окна раскрытого растрёпанные птицы.
 
 
И только ветер, басурман незваный,
ворвавшись, что-то рыскал ненасытно.
У кресла листья превращались в стаю
и губы вязли, терпки были мысли.