Десять

История первая

ФЕСТИВАЛЬ

«Я – Господь Бог твой, да не будет

у тебя других богов, кроме Меня».

(Исход 20:2-3)

1.

Всё самое интересное обычно случается в конце.

Именно к концу праздника эмоции артистов и музыкантов, случайных и неслучайных зрителей достигают своего высшего напряжения, прожекторы раскаляются до предела, перегреваются усилители и световые пушки…

И вот, наконец, они – последние аккорды, финальные слова, взрыв эмоций, выброс адреналина, световая иллюминация, визги зрителей и слёзы артистов…

Международный фестиваль этнической музыки «Поколение», проходящий под открытым небом где-то недалеко от города К., заканчивался именно так: оглушающие аккорды заполнили собою огромные аудиосистемы, огненные фонтаны брызнули зарядами праздничного салюта, артисты на сцене, дружно обнявшись, затянули припев последней песни, зрители завыли от переполнявшего их «культурного» восторга, – именно в этот момент раздался оглушительный протяжный звук, что-то вроде «уу-уу-ух».

Звук этот был похож на последний вздох огромного животного. И в это самое время на сцене погас свет.

Погасли все прожектора, фонари, угасли фейерверки…

Огромное поле летнего музыкального фестиваля погрузилось во тьму.

Буквально на секунду все замерли.

Кто-то еще пытался осмыслить этот «финальный аккорд фестиваля», но большинство зрителей быстро поняли, что случилось что-то непредсказуемое.

Этим «непредсказуемым» был Василий, местный деревенский электрик, который ещё в начале установки светового и звукового оборудования предупреждал, что кабель может «не выдержать».

Кабель… не выдержал.

Было ощущение, что яркий грохочущий фестиваль поставил таким образом жирную точку в своей программе.

Однако дальнейшие события смазали эту точку, превратив её в длинное и острое, как лезвие ножа, тире.

На бывшем колхозном стадионе, оборудованном под «партер фестиваля», который с трудом вмещал несколько тысяч ещё минуту назад разгоряченных и довольных зрителей, началось смешение, шевеление, давление друг на друга и другое неосознанное движение толпы. Организаторы со сцены что-то громко выкрикивали о порядке и спокойствии, – но зрители уже зажгли фонарики и зажигалки, освещая себе путь в сторону шоссе.

Возглавляли шествие те, кто знал, в какой стороне находится шоссе, за ними двигались те, кто помнил примерно, где находится пресловутое шоссе, а остальные, повинуясь инстинкту толпы, двигались за теми, кто вообще куда-то шёл. Со стороны это движение больше напоминало мелькание рассыпанных по ночному небу звезд млечного пути. Зажигалки включались и гасли, и всё шествие с шумными выкриками обсуждало яркое окончание мероприятия. По их эмоциям было ясно, что мероприятие всё-таки удалось.

В это время за сценой, в узком полутёмном пространстве, происходило хаотичное движение, подогреваемое выяснением отношений, тем более что электрика Василия так никто найти и не смог. Артисты, ещё не сбросив с себя сценических костюмов, сбивали друг друга с ног, разыскивая хоть кого-то, кто понимал бы, где начинается кабель и где он подключается к распределительному щитку – всем казалось, что достаточно что-то включить, или замкнуть, или, по крайней мере, запаять, чтобы свет включился и артисты смогли бы в наступающей темноте найти свои палатки, вещи и машины, припаркованные в разных местах за кулисами артистической зоны.

Со стороны эта постконцертная суета выглядела довольно смешно, всё это дополнялось руганью и каким-то нервным смехом, – складывалось ощущение, что остановить эту ситуацию сегодня уже никто не сможет – света не будет. Наступающая холодная и сырая ночь уже не обещала больше весёлых и праздничных эмоций, нужно было быстрее устраиваться в палатки, заранее подготовленные ещё с прошлого, подготовительного дня.

Рустам приехал на фестиваль из Казани неделю назад. Сегодня он «зажигал» со своим коллективом в самом начале мероприятия и к его «ослепительному» концу успел переодеться и согреть чай на небольшой газовой плитке рядом с палаткой.

Приехав на фестиваль, как обычно, за пару дней до его начала, он уже успел наладить «бытовые условия» – поставил палатку, навозил дров из ближайшей деревни для костра и мангала, обустроил беседку, соорудил удобные лежанки и столики, а главное – успел несколько раз отрепетировать своё выступление. Этот фестиваль был для Рустама не первый, – он объездил со своим коллективом уже несколько городов и стран, но «Поколение» был для него особенным – сюда он приезжал раньше на несколько дней и оставался ещё некоторое время после концертов, – ему нравилась неформальная полевая обстановка, жизнь в палатках, вечерние посиделки у костра, – всё это напоминало ему о весёлых студенческих годах.

В соседней палатке аккуратно складывал костюм оленя музыкант из далекой Якутии. Его звали Атырдьях, но близкие и друзья звали его просто – Атыр.

Атыр приехал на фестиваль из далекой Якутии несколько дней назад и уже успел побывать на экскурсии в ближайшем колхозе, где его научили пить местный самогон, от которого наутро болела голова, глушить динамитом рыбу в местном озере и даже рассказали о смысле некоторых новых слов. Так, в лексиконе Атыра добавились слова «айфон», «фейсбук» и «твиттер», смысл которых не вполне был ему понятен.

Уложив вещи, Атыр пошел искать свой чайник, который еще утром стоял у него на импровизированном столике в палатке, чтобы вскипятить чай на костре и погреться. Атырдьяха поселили в палатку артистов из Томска, которые приехали на фестиваль целым «ансамблем» из шестнадцати музыкантов и танцоров.

Бурно и весело обсуждали сегодняшнее событие у только что разведенного костра, который освещал своеобразную «артистическую поляну» не хуже прожектора. Вспоминали моменты выступления, ошибки музыкантов, неудачные нестыковки танцоров, ну и, конечно, самое главное – окончание фестиваля и опустившуюся на сцену неожиданную темноту. Сейчас, когда всё было позади, и рядом тихо потрескивали угли костра, освещая прижавшихся друг к другу друзей, вспоминать об этом было приятно, и казалось всем, что разговоров об этом теперь хватит на целый год… до следующего фестиваля.

– Мужики, моя чайник никто не видел? – Атыр вопросительно встал в середине поляны.

– Твоя чайник у тебя на голове, чукча, – зашелся хохотом кто-то у костра. – Вон кипяток в котелке, налей оттуда.

Атыр немного обиженно налил кипяток, обжигаясь и охая, поставил котелок на место.

– Чай хоросо. Чай якут любит.

– Так ты с Якутии?

– А что, разве не видно. Якут я. От Якутска до Учтук-Мангала на вертолете и там еще километров десять…

Улыбки сидящих у костра стали добрее.

Атыр посмотрел на костёр и, чуть помедлив, виновато добавил:

– На оленях…

Оглушительный взрыв смеха снова заставил вспыхнуть костер ещё сильнее.

– Так ты на наш фестиваль с самой Якутии тащился, что ли?

– Нет, я в Москве живу. У тети. Она музыка преподает. Меня туда устроить обещала. В эта… В кон-сер-ва-торию. – Атыр еле-еле выговорил это длинное слово по слогам.

– Консервы, что ли делать? – язвительно спросил кто-то из второго ряда.

И новый взрыв смеха поднял сноп искр от костра. Складывалось ощущение, что невысокое и мятущееся пламя костра каким-то образом принимает участие во всеобщем веселье.

– Чего вы ржёте? Вот пристали к парню, – вступился подошедший другой участник фестиваля. – Всё-таки у парня есть мечта заниматься музыкой, разве это смешно?

Хохоток у костра медленно растаял и неторопливо перешёл в тихие разговоры и воспоминания, а Атыр уже отходил с кружкой горячего чая в сторону.

– Ты не обижайся, это они не со зла, – новый знакомый похлопал Атыра по плечу, – ты кстати, хорошо танцуешь, лучше даже, чем играешь на варгане. Это же ты был в костюме оленя?

– А ты видел, да? – обрадовался Атыр.

– Ну, конечно. «Оленей» тут не так много. Коля, – протянул руку Николай.

Атыр внимательно посмотрел на его ладонь, и чуть замешкав, протянул в ответ свою.

– Атырдьях. Можно Атыр.

– Якутия?

– Да, с Якутии. Но живу в Москве. У тёти.

– Да я слышал. Наш, значит, московский якут, – улыбнулся Николай. – Пойдем, я тебя с нашими познакомлю. А то публика здесь какая-то не совсем гостеприимная, – Николай оглянул ещё раз поляну, словно пытаясь взглядом объяснить что-то важное, но потом махнул рукой и указал Атыру на соседнюю палатку, затерянную в темноте лесной опушки.

На соседней поляне костёр уже почти потух и все собирались расходиться, чтобы завтра встать пораньше для сборов домой. Еще несколько участников фестиваля громко и оживленно обсуждали моменты выступления, а другие уже собирали мусор около туристического стола и вытирали посуду.

– Мужики, это Атыр, настоящий якут из Москвы.

– А, тот самый северный олень? – засмеялся Рустам, протягивая руку для знакомства. – Давай, проходи.

– Андрей, – протянул ему руку ещё один музыкант.

– Слушайте, а пойдем в палатке посидим, комары уже достали, – Николай пригласил всех в большую палатку, стоявшую неподалеку.

Загасив костёр, Николай, Атыр и Андрей забрали туристические стулья и уже через десять минут допивали чай, сидя за большим складным столом внутри палатки.

Зашел попрощаться Рустам, чтобы завтра не вставать рано утром. Он долго говорил о чём-то с Андреем, записывал что-то в записную книжку, потом присел за стол.

Всем хотелось спать после насыщенного дня, но какое-то необъяснимое желание продолжать разговор останавливало и так хотелось посидеть ещё под этой старой керосиновой лампой, в палатке, которая могла вместить до десяти человек, за этим, не совсем устойчивым, но видавшем виды столом, на раскладных стульях… рядом с потрескивающей печкой…

Это необыкновенно тёплое чувство вечерних «посиделок» у костра, которое переходит в посиделки в палатке, затем переходит в разговоры практически в полутёмной палатке, а потом – в тихий шёпот уже забравшихся в спальные мешки, или укутавшихся в одеяла… Парадокс: переполненному впечатлениями и уставшему человеку так трудно заставить себя уснуть, особенно и непременно при условии, что рядом находится ещё такой же уставший коллега по походу… который тоже пытается уснуть. Но все-таки желание поговорить ещё и ещё в такой момент больше, чем желание поспать…

Допив чай, Николай и Андрей достали спальные мешки, рюкзаки и коробки, и принялись укладывать вещи. Рустам и Атыр что-то активно обсуждали, налив по пятому разу чай из термоса. Маленькая керосиновая лампа со смешным абажуром отбрасывала сверху смешные тени и слегка покачивалась. Наступившая ночная прохлада проникала сквозь палатку внутрь, и маленькая чугунная печка уже давала мало тепла.

– Да, как страшно сегодня свет потух… Я было подумал, шаман какой… – Атыр вздрогнул и накинул на плечи теплый свитер.

– Да ладно, шаман… Я такого сам не припомню за шесть лет этого фестиваля, – рассуждал Рустам. – Хотя надо сказать раньше не было столько осветительной аппаратуры. Да и звук был потише, видимо всё это и жрёт электричество, а где его тут взять, в деревне?

– Страшно конечно. А представьте, живём вот так… ничего не слышим вокруг себя, не видим… не жизнь, а прямо «фестиваль» какой-то. Надеемся на пресловутый прогресс… И вдруг – вот так, бац и всё! Ни электричества, ни воды, ни тепла, – Николай громко поставил металлический стакан на стол. – Всё. Конец света…

– Да хорош нас тут пугать-то! Конец света отменили. – Рустам улыбнулся, поднял голову, посмотрел на мутную лампу, висевшую над столом. Керосинка еле освещала большую палатку, свет её то слегка дрожал, то горел ровно.

– Да… – Атыр тоже смотрел на лампу вверху, – вообще… да, много народа собралось, – фестиваль растёт. Только некоторые как-то странно относятся к нам… Вот я сегодня… начал рассказывать о своей мечте… а они.... на смех подняли.

– Да ладно, Атыр. Ты, вон, добавь мне лучше из термоса, – Николай протянул свою кружку. – Это не смех, Атыр, это… желание посмеяться надо всем… поржать просто и рассмешить друзей… глупо. С этой человеческой глупости начинаются все беды… – Николай как-то серьёзно посмотрел на собеседника. – А про мечту свою никому не рассказывай. Мечта – это твоё личное… Это… то, что можно доверить одному Богу…

– Да, ладно, Коль… – устало протянул Рустам. Главное, руки не опускать, и работать… а не мечтать…

– Ты прав, конечно. Но не совсем. Вот смотри: один трудится, трудится, а всё не может достичь своей мечты, а другой и не трудится, а получает всё, что хотел. Может потому, что он…

– … не о том мечтал? – влез в разговор Атыр.

– Нет, – Николай долил ещё чая. – Потому что он решил, что добьётся всего сам. А ведь, если правильно рассудить, всё, что мы имеем… нам даёт лишь один Бог. И поэтому один вместе с Богом трудится над своей мечтой, а другой – считает, что и сам способен получить всё…

– Ну… ты прав, но… Только бог у каждого свой… – уже почти зевая, негромко ответил Рустам.

– Это тоже, как посмотреть. Если так допустить, – на свете десять миллиардов человек – тогда что? У каждого свой бог? – глаза Николая неожиданно засверкали.

– Кто его знает.... Вон, Атыр знает, – да? – Рустам перевел взгляд на Атыра. – Ты вот с Чукотки, у вас там в кого верят?

– Э… это не Чукотка, брат. Якутия. Между прочим, самая большая республика в России. У нас вера в шамана. Шаман всё может. Ветер унять, снегопад остановить.

– А человека счастливым ваш шаман может сделать? – Николай внимательно посмотрел на Атыра.

– Счастливым себя человек сам может сделать, – фраза Атыра прозвучала так чисто и элементарно, что все оторвались от чая и посмотрели на говорящего.

Он многозначительно помолчал, отхлебнул из чашки, и закончил фразу: «Если не будет сам себе мешать».

– Вот у вас как всё просто. Прямо как в буддизме, – опять оживился Николай, – можешь ничего не делать, главное не мешать самому себе? И счастье придет само? Это же почти формула нирваны!

– Нет, Николай, подожди, – вмешался Рустам. – Не всё так просто… А шаман тогда зачем, Атыр?

– Шаман подскажет, когда человек сам себе мешает. Шаман умный. Этому научиться нельзя! Шаманом можно только родится. Он всё знает. Он может духа позвать, попросить о чём-то… – Атыр прикрывал глаза, словно представляя себе нелёгкий труд шамана.

– Ну хорошо, шаман всё знает, всё умеет, тогда зачем вам Бог? Есть в вашей вере место Богу?

– Конечно есть! У нас всё – бог. Огонь – бог, ветер – бог, вода – бог. Бог у нас – это дух, который помогает человеку, если тот просит его о помощи. Но бывают и духи, которые мешают человеку, делают беспорядок, земле-трясения всякие…

– Понятно, понятно. Значит получается, что ваш шаман – это посредник между богами и человеком?

– Ну да. Шаман может просить духа о чём-то, если шаман хороший, значит всё получится. Поможет.

– Да, всё просто у вас. Ну а Бог сам может прийти к вам, к людям, на землю?

– Бог на небе, зачем ему на землю приходить? Это будет конец света тогда… – Атыр улыбнулся и по его лицу скользнула торжествующая улыбка.

– И ты туда же… Конца света не будет, перенесли, – улыбнулся ему в ответ Рустам. – По телевизору сказали.

Николай улыбнулся и продолжил:

– Да… дело не в конце света. Если вдруг Бог видит, что человечество развивается не в ту сторону, если он видит, что человека просто нужно спасать – в прямом смысле? Что ему делать остается? Только самому прийти… Ведь даже ветхозаветные пророки ещё за тысячу лет до прихода Иисуса Христа не землю предсказывали, что придет мессия на землю, сам Царь, великий и могучий, и спасёт человечество… В него верили, надеялись, что настанет настоящее царство, будет довольная, сытая жизнь, без войн. Надеялись, что сам еврейский народ, который ждал мессию, будет выше всех народов на земле.

– И дождались? – ещё тише спросил Атыр.

– Конечно! Бог приходил на землю две тысячи лет назад, чтобы помочь людям, чтобы избавить людей от грехов, от слабостей, дать им жизнь вечную, – Николай говорил тихо, было даже слышно, как под куполом палатки пищал комар. – Но люди не признали в этом Богочеловеке сына Божия и убили его. Распяли на кресте…

Все притихли. Лишь Андрей, сидя в стороне от стола, делал вид, что спит, хотя периодически открывал глаза и смотрел на сидящих за столом.

– А что с этими… с пророками? – спросил Атыр.

– Пророкам не верили, их гнали, убивали. А потом, когда события происходили именно так, как они описывали, многие уже забывали те пророчества. Так и до сих пор мы и живем. Всё сказано, всё написано, только мало… мало кого интересует Истина. Как будто её и нет…

– Ну, истина у каждого… всё-таки своя, – продолжил полемику Рустам. Я вот… мусульманин. Я хоть и не совершаю пятикратный намаз, но… я… верующий мусульманин, читаю Коран, некоторые суры знаю наизусть. И знаешь, истина… Истина меня тоже интересует. Я вообще человек ищущий…

– Это хорошо, Рустам. Хорошо, что ты человек ищущий. Знаешь, верующий человек сто раз подумает, прежде чем совершить какой-то страшный поступок. У нас всех послушаешь: все такие тихие, спокойные, все верующие. Но как включишь новости по телевизору, страшно становится – кто всё это совершает? Христиане стреляют, католики стреляют, мусульмане стреляют… Страшно. Одно дело, когда родину защищать надо. А когда одни в своей же стране своих же и убивают? Когда миллионы людей вроде бы верующие, но настолько далеко их дела лежат в стороне от веры, что начинаешь сомневаться… А ведь всё… Ведь всё начинается с простого смешка, издёвки такой, смешной и неважной вроде на первый взгляд… Вот как сегодня, да, Атыр? – Николай поставил кружку на стол, словно ставя точку в своем рассказе. Атыр молча смотрел в свою кружку, словно что-то вспоминая, Андрей сидел в стороне от стола, и, казалось, уже спал.

Комар наверху не унимался.

– Андрюха! – позвал Рустам.

Тот быстро открыл глаза, посмотрел на сидящих за столом вопросительным взглядом.

– Спишь?

– Нет. Я слушаю… Я что-то читал об этом, как Бог пришел на землю… Только… я… я ещё некрещенный.

– Как это?

– А вот так. Не крестился ещё.

– А я смотрел на тебя, ты так внимательно слушал… – Николай улыбнулся. – А чего же ты ждёшь?

– Как чего ждёшь? А что вот так просто прийти в храм и сказать, вот – я поверил в Бога? Наверное, нужно действительно поверить… Я не знаю… – улыбнулся Андрей.

Ещё немного помолчали.

– Слушайте, а помните, как в пионерском лагере, когда уже все засыпают, кто-то начинает рассказывать страшные истории? – перевел тему разговора Рустам.

– Помню, помню, мы порой долго так не могли заснуть, – засмеялся Николай.

– А я помню, что страшными были не сами истории, а их странное совпадение со звуками за пределами палатки.

– Это как?

– А, например, кто-то говорит «зловещим голосом»: «И вот они услышали шаги за дверью». И вдруг реально снаружи палатки раздаются звуки шагов, так «хрум-хрум-хрум»…. Вот тут всем реально становится страшно.

– А кто это был?

– Как кто? Пионервожатый пришел проверять, спим мы или нет. Он как в палатку вошёл, все под одеяла сразу от страха попрятались.

– Да, у нас тоже было что-то похожее. Только мы не в палатках, а в двухэтажных корпусах жили. Но тоже что-то такое было, помню.

Ещё помолчали.

А комар продолжал пищать, причём ещё громче.

И, наверное, он там был не один.

Внезапно, в абсолютной тишине все услышали какой-то шорох и шаги за стенами палатки. Вместе с шагами было слышно какое-то вялое бормотанье и шараханье. Как будто кто-то пытался в темноте найти вход в палатку и трогал её матерчатые стены около входных пологов-дверей.

2.

В палатке воцарилась абсолютная тишина.

Замолкли даже комары наверху.

Свет от керосиновой лампы «дрожал» на лицах сидящих за столом и временами казалось, что дрожат сами лица.

Так «невпопад» сказанные слова про «зловещие шаги за дверью» стали постепенно проникать из сознания в реальность, и от этого становилось немножко не по себе.

– Чего не спится кому-то… уже третий час, – посмотрел на часы Николай.

– Сейчас посмотрим, – привстал из-за стола Рустам.

Вдруг пологи палатки раздвинулись и внутрь пахнуло сначала ночной влажной прохладой, а следом за ней в палатку ввалились сначала двое, а затем ещё один, – по-видимому, разгорячённые молодые люди. Глаза их были возбуждены, казалось, они что-то перепутали. Или перепутали палатки, или территорию фестивального лагеря, или вообще лес и деревню – весь вид их говорил о том, что это явно не артисты фестиваля. У третьего ночного гостя в руках была двухлитровая пластиковая бутылка, по-видимому, с недопитым мутным пивом.

– Ну чо, мужики, – сквозь зубы процедил первый.

– Водка есть? – также сквозь зубы промычал второй вошедший.

– Если есть, наливай, бить тогда не будем, – сплевывая семечки, отрезал первый.

Зрачки у третьего вращались по какой-то неведомой орбите.

– Водки нет, – сухо ответил Рустам. – Чай, пожалуйста, салям алейкум.

– Чо, татарин что ли? – по-прежнему, сплевывая семечки на пол палатки, продолжал первый ночной гость.

– Татарин. А что?

– Ничего. Так спросил. И чо, вы тут на чае одном сидите? Ведь фестиваль… как говорится, в самом разгаре? – своим торсом он выполнил некоторое круговое танцевальное движение.

– А у нас чай… и вот ещё, – Рустам показал на коробки, – конфеты есть, халва.

– Глянь, Михась, у них халва есть, – злобно рассмеялся второй.

Первый вошедший, это и был, видимо, Михась, – коренастый, невысокого роста, больше смахивал на тракториста, – руки у него были мощные, загорелые и пальцы всё время сжимались в огромные кулачищи. Было похоже, что он «сходил» у остальных за «старшего» этой компании. Михась распрямился, мотнул головой, обвёл глазами палатку, затем стол и сидящих за ним.

– Говорил, я вам, уроды, – оглянувшись на своих друзей, сказал он. – Эти фестивальщики все тронутые. Водки не пьют, девок нет. – Он обернулся к друзьям. – Ё-мое, да это не фестиваль, а гадюшник какой-то. И чего, вам за чаем… самим-то не скучно? – говорил он, обращаясь к сидящим за столом.

– Не скучно, – спокойно ответил Николай. – Когда хорошая компания соберётся, никогда не скучно. И без водки можно посидеть.

– А чо без водки-то сидеть? О чём базарить-то?

– Можно говорить о рыбалке, кто поймал самая большой рыба, – вставил свой голос Атыр. – Можно об охоте…

– О жизни можно поговорить. Об истории. О Боге, – пытался ввести беседу в культурное русло Николай.

– О, слышь, Михась! Они ночью в темной палатке при свечке о Боге говорят! – потирая руки, тонким голосом взвизгнул второй ночной гость, больше похожий на баскетболиста. Он был высокого роста, на полголовы выше Михася, щуплое, чуть хилое тело, тонкие руки и кучерявые волосы. – Пионерский лагерь какой-то!

– Погодь, Серый. Погодь. Интересно, а чего вы о Боге знаете, чтобы сидеть тут, «перетирать»?

– Мы тут не «перетираем», а… разговариваем. Можем с вами поговорить, – жестом пригласил за стол непрошенных гостей Николай.

– А чего говорить-то? Чего нового вы мне о Боге расскажете? О заповедях что ли? Я их знаю. Не убий, не воруй, это.. не… это – он щелкнул пальцами, – ну, я помню. А ещё что? Что Бог есть, мне ещё бабка говорила, когда я под стол ходил. Только моя бабка по-настоящему верующая была, посты соблюдала, молитвы знала, заповеди. А вы? Вы просто языками почесать хотите? О Боге они говорят… Развелось в последнее время… Все верующими стали… Вы сами-то верующие?

– Верующие, – спокойно отозвался Николай.

– И ты что ли? – Михась кивком головы показал на Рустама.

– Ты мне тут не тыкай, – Рустам привстал из-за стола.

– Ты чо, тоже… этот…, православный что ли?

– Нет, я мусульманин. Могу и в морду дать, не глядя что вас тут трое.

– Михась, я не ослышался, он нас «мордами» назвал? Придётся драться… – тонким голосом «запел» за спиной у Михася второй гость, которого тот называл «Серый».

– Погоди, говорю, Серый. Этот идейный. Мусульман трогать нельзя, потом деревню спалят ещё. Я только одного не понял, а как вы тут все такие разные о Боге собрались говорить? Этот мусульманин, этот православный, а этот, – он показал на Атыра, – вообще чукча какой-то.

– Я не чучка, я якут! – громко взвизгнул Атыр.

– Слышь, Серый, он якут! Из тайги вышел, – гости прыснули от смеха.

Михась подошел ближе к столу и заглянул в стакан.

– Я не понял… и вправду чай. Та-а-ак. Ну и чего вы тут о своем Боге говорили, интересно послушать? – он ладонью показал, что готов сам присесть за стол, чтобы продолжить разговор.

– Михась, чего ты? Пойдем. Может в другой палатке водка есть, пойдём, – заскулил Серый.

– Сказал, подожди. И водка твоя подождёт. – Михась присел за свободный раскладной стул. – Ну, и чего о Боге-то говорили?

– Каждый говорил о своем понимании веры, каждый рассказывал о том, как пришел к Богу, чем занимается… – Николай пытался вести себя спокойно, но руки выдавали некоторую взволнованность.

– Что делает…. – протянул Михась. Он задумался о чем-то. – Я вам одно скажу, сколько вы тут воду не лейте. Мне мать однажды говорит, Мишенька, пойдёшь купаться, надень крестик. А я… – нижняя губа его выпятилась, он весь напрягся, – я говорю, мать… потом… потом. И иду купаться. И так каждый день. Она говорит, надень, а я… потом. И вдруг однажды… – он сглотнул и нервно откинулся на стуле. – Однажды прыгали с мостков, высоких таких, метров десять. Я с них сто раз прыгал, сто раз выныривал. А тут, что с ними стало, не знаю. Залезли с пацаном одним, он жил в соседнем доме… Залезли, чтобы прыгнуть, а мостки под нами и рухнули. Я в воду, парень – насмерть об камни. Кто меня, дурака, именно в этот день дернул этот… этот крестик надеть. А? – он привстал, переводя взгляд на глаза собеседников, сидящих за столом. – Что это, а? Вера? Какой я верующий? Он помолчал. – Я в церкви ни разу не был за двадцать лет. Ну там, крестился, понятно, бабка меня еще малым крестила. Он помолчал. – Так кто меня спас? А?

– Ну ты правильно ставишь вопрос, – начал Николай, – ты видишь в этом не случайность, а Божий промысел. – Поэтому ты и спасся тогда, – добавил Рустам.

– Промысел… – протянул Михась. Я после этого крест не снимаю никогда, – он полез в распахнутый ворот рубахи и продемонстрировал свой нательный серебряный крестик. Ходил на разные дела, везде фартило, везде выкручивался. А кто я есть? Скотина… семьи нет, работы нет… вот водка одна только!

– Михалыч, хорош тут… Пошли. – Серый пытался вытащить Михася из-за стола, дергая его за рукав. – Ты не скотина.

– Нет, я скотина! – не унимался тот. – И ты скотина! Ходишь за мной тут, куда я, туда и ты.

– Куда-а-а-а? Кто за тобой ходит? Сам позвал, пойдём, говорит, фестивальных на водку разведём. Говорил, небось после концерта сидят, квасят – оправдывался Серый. – А я дурак, пошёл с тобой, хотя вон в Орловку… девки звали… вечером. А ты… – Он вопросительно посмотрел на третьего персонажа, но тот только качал головой, и как будто бы в такт голове качались в его глазах тёмные зрачки.

– А ты чего молчишь, Толик? – толкнул Серый третьего друга, затем вновь повернулся к Михасю. – Развёл сам тут разговоры. А я теперь виноват. Тебе только дай повод поговорить… Чего о Боге-то говорить, у нас вон церковь в деревне третий год без попа, служить некому. А знаете почему? – Он обвёл глазами палатку. – Потому что поп сбежал в город, где денег больше платят! Вот так! А вы нам тут о заповедях будете говорить. – Не унимался он. – Пойдем, Михайсь. Ну их!

– Ну вы так упрекаете священников… может вы сами ведёте чистую христианскую жизнь? – обратился к «Серому» Николай.

– Какую… жизнь? Это… – он показал рукой куда-то в сторону. – Это разве жизнь? Тут в деревне жить нельзя, можно только существовать. Все кругом разворовали, работы нет, жилья нет, один огород и пьянка, какая это жизнь? – угрюмо протянул Серый.

– Я не про деревню вашу спрашиваю, а про вас лично. Вы же упрекаете всех и вся, что плохо верят, плохо служат, что всё разворовали. Сами то вы чего хорошего сделали?

– Чего ты меня тыкаешь? Хорошего сделали… – он задумался и опустил голову. Через несколько секунд он уже поднял голову и как будто и не было никакой паузы.

– Церковь-то… не работает! – быстро и громко выпалил он, прихлопнув ладонями, словно найдя весомый аргумент.

Все улыбнулись. Серый присел рядом с Михасем, и потянулся за кружкой, стоящей на столе.

– Работать никто не хочет, в деревне одни алкаши остались, – попивая чай, продолжал он оправдываться. – А тут вы со своими фестивалями. Видел я, на каких машинах вы тут разъезжали, все из Москвы сюда тянутся. Наворовали в своей Москве, теперь тусуются. У всех планшеты, ноутбуки, твиттеры-шмиттеры. А мы тут… Вы знаете, как мы тут живём?

– Ты давай тут языком не мели, нечего осуждать, коль за руку не ловил. Хочешь с нами сидеть, сиди нормально, хочешь вот чаю налью, – Рустам подвинул к нему кружку с чаем. – Не мы к тебе в палатку завалились, а ты к нам пришёл.

Михась сделал Серому некий знак рукой, как бы остановив его и без того нелепую аргументацию и продолжил разговор.

– Вот ты скажи, – обратился Михась к Рустаму, – ты вот мусульманин, отца своего уважать надо? А, скажи?

– Надо. Мы к отцу относимся всегда с уважением. И к деду.

– Заповедь такая даже есть «Чти отца своего…» – продолжил его мысль Николай.

– Да знаю я! Знаю! А как его уважать… если он пьёт уже двадцать лет? – взорвался Михась. – Как его уважать, за что? Что мать бьёт? Что пенсию бабкину пропивает?

– Ну, алкоголизм, это грех, конечно… – Николай попытался снизить напряженность разговора более тихим голосом. – Всё равно мы же отца любим своего, больной он этим алгоколизмом или здоровый. Это же все-таки отец…

– Отец… Капец это, а не отец! Уехать бы куда, да некуда. – Михась взял кружку и залпом выпил чай.

Поставил кружку на стол, вытер рукавом рот. Все молчали и смотрели на него. Ещё минуту назад этот Михась казался более наглым и жёстким, чем сейчас. Сейчас перед ними сидел другой человек. Человек, который за что-то в своей жизни переживал. И даже его голос зазвучал по-другому: в нём появилась переживание и жалость к своему отцу и боль за собственную судьбу.

Это уже был не тот Михась…

– Почему некуда ехать? – негромко послышалось из угла. Андрей сидел около входа в палатку и его не было видно за вошедшими. Все посмотрели в ту сторону, откуда послышался голос и куда не доставал еле видимый свет старой керосинки.

– У нас в Ивановской области приглашают рабочих на стройку, жильё дают, – продолжал Андрей. Михась привстал, чтобы увидеть четвертого собеседника в палатке. До этого момента он считал, что в палатке было трое «фестивальных».

– А хочешь, приезжай к нам в Якутию? У нас вообще на одного жителя приходится три квадратных километра тайги – чего хошь делай, охота, рыбалка, леса полно, дом можно строить…. – Атыр не успел договорить, как все трое ночных гостей засмеялись.