Терпение дьявола

Maxime Chattam

La Patience du Diable

© Maxime Chattam, 2014

© Editions Albin Michel, 2014

© Павловская О., перевод, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Всем тем, кто помог мне обрести форму и содержание. Моим родителям, моей семье, моим учителям, друзьям и супруге.

Вы камни, из которых сложен мой дом, и когда снаружи гуляют буйные ветра, благодаря вам я крепко сплю каждую ночь.

Они здесь, вокруг нас, совсем близко, обустроились во мраке и тишине. Они незримы, и навести нас на след могут лишь отголоски существования чудовищ – их преступления.

Джошуа Бролин^[1]

Самая изысканная уловка дьявола – убедить вас, что его не существует!

Шарль Бодлер^[2]

Если вы хотите прочитать этот роман, погрузившись в ту же атмосферу, в какой я его писал, советую во время чтения отрешиться от внешнего мира с помощью саундтреков:

• Йохана Йоханнссона к «Пленницам» (Prisoners);

• Марка Штрайтенфельда к «Прометею» (Prometheus);

• Марка Штрайтенфельда к «Схватке» (The Grey);

• Говарда Шора к «Молчанию ягнят» (The Silence of the Lambs);

• Дэниела Пембертона к «Экстрасенсу» (The Awakening).

Пролог

Зверски не хватало драйва, и Силаса это напрягало. Он давным-давно придумал себе, как все будет, и с нетерпением ждал этого дня, вот этого самого момента, подпрыгивая на месте, как ребенок в канун Рождества. И что же теперь? Жалкий намек на радость. Зато Пьер был счастлив – его глаза сияли, с лица не сходила идиотская ухмылка, с тех пор как они вдвоем добрались до вокзала Монпарнас. При том, что с самого начала именно он, Силас, проявлял самый жаркий энтузиазм, именно он почти не колебался, принимая решение, – а сейчас Пьер буквально раздувался от гордости.

Силас остановился под информационным табло, вдохнул аромат горячей выпечки из буфета. Нужное название поезда долго искать не пришлось – оно уже было там, горело большими буквами, а сияющая надпись места назначения, Андай^[3]? обещала долгие и безмятежные каникулы, заслуженный отдых. Вечный покой.

«Не совсем каникулы, конечно, – мысленно поправился Силас, – но что-то типа того».

Номер платформы тоже появился; Силас ткнул Пьера кулаком и указал на табло. Пьер, сосредоточенно наблюдавший за толпой, которая безудержно заполняла зал ожидания, вздрогнул.

– Пошли, поезд прибыл.

Оба подростка закинули на плечи тяжелые сумки и погрузились в бурный поток национального трудового ресурса на пике ежедневной миграции. Проходя мимо киоска с сэндвичами, Пьер задержался купить апельсиновый сок, предварительно стрельнув деньги у товарища, и жадно осушил его в несколько глотков. Силас предпочел воду «Эвиан». Допив, бросил пустую бутылку на пол. Она откатилась на несколько сантиметров и угодила в жернова утренней суматохи: Силас смотрел, как бутылка от удара идеально начищенного «вестона» отлетела под подошву плотницкого башмака, захрустела горлышком, сминаясь под его весом, и отправилась дальше в раскочегаренную дробилку. Отскочила от пятки мехового «угга» – вообще-то было начало мая, но присутствие «уггов» никого, кроме Силаса, не удивило, – и исчезла в недрах шагающего тысяченогого механизма. Вся эта махина неумолимо перла вперед, завораживая ритмом и динамикой. Никто бы не сумел остановить ее безудержный натиск.

Двое подростков помедлили у выхода на платформу; ремни сумок ощутимо врезались в плечи. Поезд уже стоял у перрона, и в него активно загружались когорты пассажиров.

– Чувствуешь что-нибудь? – шепнул Пьер, задыхаясь от эйфории.

Кроме слишком яркого, переливчатого блеска обшивки скоростного поезда, Силас не замечал ничего особенного ни во внешнем мире, ни в себе. Он был до ужаса, до разочарования спокоен.

– Нет пока.

– Да ладно! Ты вообще норм, нет? Я на месте устоять не могу. Музыку взял?

– Ясное дело. У меня айпод полностью заряжен.

– А темные очки?

– Есть.

– Крем для загара и панамка?

На этот раз Силас молча, без улыбки, уставился на Пьера.

– Ой, да расслабься, – буркнул тот. – Пошутить, блин, нельзя…

Тут Силас заметил мужчину, который странно на них пялился. Высокий тощий тип с седыми волосами, гладко зализанными на висках, был одет как махровая деревенщина – в жилетку из другой эпохи и вельветовые штаны. Он, похоже, чувствовал себя неуютно. Помялся, затянулся электронной сигаретой, затем поднял сумку, видимо, очень тяжелую, и полез в вагон.

Пьер щелкнул Силаса по уху:

– Пора. Мне туда.

– Ага, тебе в первый класс, мне во второй…

До отбытия поезда оставалось еще минут десять, но топтаться на платформе не было смысла.

– Встретимся в вагоне-ресторане, – добавил Силас. Он зашагал к составу, но Пьер поймал его за руку:

– Эй!

Теперь улыбка Пьера была почти грустной. Семнадцать лет, черный ежик волос, густые взъерошенные брови сурово нахмурены. Он вскинул кулак, и Силас, сжав пальцы, тоже поднял руку. Кулаки столкнулись.

– Радоваться нужно, Силас, а ты морду кривишь. Блин, сегодня же великий день! Что не так?

– Ничего. Все хорошо.

– Точно?

Силас придал себе веселый вид, чтобы успокоить друга:

– Просто никак не проснусь.

– Так давай просыпайся, чувак, поезд сейчас тронется, блин!

– Да я в порядке, не переживай.

Пьер понял, что докапываться бесполезно, и пожал плечами:

– О’кей. Тогда увидимся в вагоне-ресторане.

Подростки разошлись в разные стороны. Силас прогулялся вдоль состава, отыскал свой вагон и, пока стоял в очереди на посадку с группой пассажиров, скользнул взглядом по собственному отражению в стекле. Он был бледнее обычного, хотя, казалось бы, куда уж бледнее – его и так часто принимали за альбиноса из-за слишком белой кожи и светлых волос. Но сегодня вид был болезненный. Наконец он шагнул в тамбур и, положив сумку в багажный отсек у самого входа, занял свое место в вагоне.

Когда по громкой связи объявили о скором отбытии, драйв все-таки начал потихоньку проявляться: защекотало внизу живота, по ногам побежали мурашки. Ну вот, наконец он хоть что-то почувствовал! Еще Силас заметил, что любой, самый слабый, огонек теперь кажется чересчур ярким. Может, из-за охватившей его эйфории?.. Прозвучали слова «прошу прощения», сказанные женским голосом, и рядом села симпатичная девчонка в мини-юбке и непрозрачных колготках. Силас обожал девчонок в непрозрачных колготках – считал, что так их ноги смотрятся особенно красиво. Появление соседки он истолковал как благоприятный знак и теперь уже не смог сдержать улыбку. А потом ощутил, что напряжение уходит, уступая место пьянительному чувству пассажира отбывающего поезда. Они с Пьером сидели здесь, в скоростном поезде, и вдруг Силас впервые полностью осознал происходящее, как будто раньше он был всего лишь сторонним наблюдателем. Раздался звучный гудок, извещавший о закрытии дверей, – и сердце пустилось вскачь, ладони взмокли.

Соседка, достав электронную книгу, погрузилась в чтение не видимого никому, кроме нее, романа. Силас этих штучек не понимал. Разве можно читать, не переворачивая страницы? А как же приятная тяжесть тома в руках? Шероховатость обложки? Отпечатки разных моментов жизни на страницах – след грязного пальца, клякса от кофе, ресница, упавшая в канавку переплета и оставшаяся там на десяток лет, уголок листа, загнутый тобой, чтобы отметить значимый отрывок или просто чтобы запомнить незнакомое слово? Нет, всеобщая мания читать с экрана была ему чужда. Это же все равно что читать не книгу, а ее призрак.

Как-никак в призраках Силас кое-что смыслил.

Он принялся краем глаза наблюдать за девушкой.

Бедняжка не знала, что ее ждет. Поглощая один за другим романы, она вступает в контакт с населяющими их призраками, и в итоге призраки подчинят ее своей воле. Они будут потихоньку проникать в ее сознание, проходя сквозь экран, слово за словом, станут просачиваться в кору головного мозга вместе с экранным излучением. Потому что текст, отпечатанный на бумаге, покорно дожидается, когда книгу откроют и начнут в него погружаться, но электронная читалка – другое дело. От нее исходят волны, распространяется электромагнитное поле или что-то вроде того, переполненное словами, и вызывает бесконтрольный семантический резонанс, подсознательные отклики, которые в конце концов превращаются в голоса.

Одержимость. Ей грозит одержимость.

Мурашки бежали уже по всему телу. Силас должен был стать свидетелем событий, в которые здесь, кроме него, никто не смог бы поверить. Но он-то знал, что к чему.

Поезд качнулся, и ландшафт за окном медленно пополз назад.

Покалывание в ногах превратилось в дрожь, оцепенения как не бывало. Силас уже не мог усидеть на месте – хотелось вскочить, прийти в движение. Однако он продолжал смирно сидеть рядом с девушкой, которой грозила одержимость, и терпеливо ждал, то и дело поглядывая на часы.

За пять минут до начала Силас поднялся с кресла. Бросил взгляд на соседку – призраки определенно уже завладели ее волей, потому что она никак не отреагировала, – и вышел в тамбур. Отыскав свою сумку в большой куче багажа, он достал айпод и сунул в уши «затычки».

8 часов 58 минут.

У него оставалось еще две минуты. Силас закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. С самого приезда на вокзал где-то в глубине глазниц пульсировала боль; любой, даже слабый свет слепил, и цвета казались слишком яркими. Он вспомнил, что в боковом кармане сумки лежат солнцезащитные очки, вытащил их и надел. Сразу стало легче. Еще одно преимущество: так не видны его зрачки. Никто не имеет права смотреть ему в глаза – люди этого не заслужили. Его глаза хранят тайну.

8 часов 59 минут.

Секунды вели обратный отсчет, вот-вот должно было сравняться 9.

Теперь сердце Силаса стучало быстро и мощно – казалось, от его ударов колышется футболка цвета хаки. Сердце словно требовало действовать без промедления.

Пьер, наверное, уже занял позицию.

Силас скользнул взглядом по окну – за ним простирались поля до самого горизонта. Отлично, так и задумано. Он ткнул пальцем кнопку «плей» на айподе, и в ушах заиграла музыка. Орельсан «Социальное самоубийство»^[4]. Подходящая песня.

Быстрыми, уверенными движениями Силас надел снаряжение, затем достал из сумки свое орудие истины и шагнул в вагон.

На мгновение ему почудился глухой шум в отдалении, но, скорее всего, он ошибся. Хотя, возможно, Пьер уже приступил к делу.

Силас внимательно оглядел пассажиров в первых рядах – все сидели, уткнувшись в смартфоны, ноутбуки, планшеты или журналы. Он сотню раз проигрывал в воображении эту сцену, и всегда в его фантазиях люди кричали. А тут была тишина. На него как будто никто не обращал внимания.

Прошло несколько долгих секунд – за это время он успел хорошенько изучить обстановку и выбрать того, кто станет первым. Силас даже не надеялся, что ему так повезет.

И вдруг раздался женский визг.

Женщина в пятом ряду вытаращенными глазами смотрела на оружие в его руках и без умолку верещала, не двигаясь с места, парализованная страхом.

Ну наконец-то! Вот теперь пора.

Все мгновенно вышли из ступора, вылезли из своих уютных коконов и заозирались, пытаясь понять, что происходит.

Когда они увидели Силаса, было слишком поздно.

Обрез качнулся к мужчине в деловом костюме, и, прежде чем тот успел как следует вжаться в сиденье, серая ткань пиджака сплавилась с шелком подголовника в оглушительном грохоте выстрела. По вагону мгновенно разлетелась пороховая вонь, но еще быстрее распространилась паника.

Ближайшие к Силасу пассажиры, зажатые в тесных проходах между креслами, успели только приподняться – и вот уже первого из них заряд дроби, ударивший прямо в грудь, яростно отбросил обратно в кресло; второму вырвало гортань – он почти лишился головы; лицо третьего странным образом вдавилось в черепную коробку от выстрела в упор, словно голова сама втянула его изнутри.

Пассажиры рейса Париж – Андай вскочили, заметались, сбивая друг друга с ног и крича. Светловолосый подросток плавным движением достал из-за пояса пистолет и снова открыл огонь. Ему даже не приходилось прицеливаться: достаточно было жать на спуск, выставив перед собой оружие, и толпа прилежно ловила пули, поглощала их одну за другой, взамен отдавая тела – безжизненные или агонизирующие, вопящие, молящие, плачущие в смятении и страхе.

Выстрелы гремели не умолкая, рвали барабанные перепонки, а Силас неумолимо продвигался вперед, размеренно шагая в ритме словесных залпов Орельсана. Краем глаза замечая силуэты людей, съежившихся в креслах, он разворачивался и очередным выстрелом превращал их в остывающие трупы, не чувствуя жалости.

Он поравнялся с бывшей соседкой, которой грозила одержимость. Девушка, отскочив к окну, бледная, с мокрыми от слез щеками, прижимала к себе дурацкую пластиковую читалку, закрывая нижнюю половину лица. Будто хотела защититься.

– Эта хрень разрушает нейронные связи, ты в курсе? – бесстрастно произнес Силас.

Девушка, видимо, не услышала – она дрожала и подвывала.

В конце концов, не ей же решать, да?

– Поверь, так будет лучше. Когда тобой завладеют все эти книги, ты сама не обрадуешься. Точняк.

Читалка разлетелась на сотню осколков, и они вонзились в лицо девушки, заодно выломав челюсть.

Силас развернулся. Теперь он смотрел в конец вагона, куда, суетясь и толкаясь, удирали последние пассажиры. Какая-то девчонка споткнулась, и двое мужчин бессовестно пробежались по ней. На то, чтобы уложить их обоих, хватило двух пуль. Силасу вдруг почудилось, что девчонка с окровавленным лицом, плакавшая на полу, подмигнула ему, держась за плечо. Это, конечно, было маловероятно, но все же он ясно видел: девчонка ему благодарна. Призраки снова явили себя! Да, это были они! Девчонку нужно пощадить. Решено.

Силас перезарядил дробовик и выстрелил в затор, образовавшийся в конце вагона. Толпа взревела так, что у всех, наверно, полопались голосовые связки, и рванула наутек, как стайка кроликов. В одном направлении.

К Пьеру.

Можно не сомневаться: тот же спектакль идет полным ходом в другом вагоне. Люди окажутся в тупике, в тисках, две толпы столкнутся, каждая захочет смять другую, отшвырнуть ее с пути… А потом они поймут.

Куда бежать в скоростном электропоезде, который мчится на пределе возможного? В конце концов кто-нибудь дернет стоп-кран, чтобы его остановить, затем все бросятся в поля. И будут как на ладони.

Тогда они с Пьером усядутся на подножке вагона, повыше, и прицельно перестреляют из винтовок столько беглецов, сколько смогут. Это будет просто.

Реальная бойня.

Силаса переполняла гордость. Они войдут в историю.

Поставят новый рекорд.

1

Веки, налитые свинцом, отказывались подниматься, а когда чуть-чуть приподнялись, тонкая полоска света так резанула по сетчатке, что ослепила уставшие, чувствительные глаза. Лудивина глухо замычала, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Попыталась разлепить губы – они разошлись со скрипом, как «молния», которую тянут за хвостик замка. Во рту было гадко, язык распух, горло саднило. Вместе с ней проснулась пульсирующая боль в висках и теперь все сильнее давила изнутри на кости черепа.

Черт возьми… Что я опять натворила?

Она снова приоткрыла глаза – медленно, давая им привыкнуть к свету, потихоньку различить в прищуре контуры потолка, карниза, бархатных штор. Постепенно начали возвращаться воспоминания о вчерашнем вечере, и вскоре им стало тесно в набухшей болью голове, как будто все свободное пространство в ней было занято алкогольными парами и не хватало места.

Унылый вчерашний вечер. Дичайшая тоска – пять баллов по пятибалльной шкале. Огненно-красный уровень опасности. Срочно приняты спасательные меры. Лексомил не подействовал. Ксанакс не справился. Ей нужно было почувствовать жизнь вокруг, окунуться в мир, в толпу, видеть улыбки, упиваться смехом, взглядами, словами, жестами, попасть в центр внимания, чтобы ее окутало, объяло, одурманило. Поэтому…

Бар. Бухло. Парни.

Парень.

Лудивина вздохнула и помассировала лоб, прежде чем решилась открыть глаза пошире. Опасения оправдались: она не у себя дома. И не у кого-то из знакомых. Удалось приподняться на локте, болезненно морщась, и сфокусироваться на лежащем рядом теле. Щетина, густые лохматые брови, татуировки – языки пламени и каббалистические мотивы – на шее и плечах. Здоровенный мужик, но не брутальный. Черты лица грубоватые, хотя вполне симпатичные. Он тихо похрапывал, криво приоткрыв рот.

Лудивина заглянула под одеяло. Как и следовало ожидать, она была голая.

Только бы презерватив не забыли…

Она в изнеможении упала на подушку и закрыла лицо руками.

Как прошел остаток вечера, вспомнить не получалось. У них был секс? По крайней мере, она ничего особенного не чувствовала и никаких воспоминаний об этом в памяти не сохранилось. Впрочем, немудрено – ее дыханием сейчас свечки можно было зажигать.

Ну что же ты опять наделала, подруга? Это сильнее тебя, да?

До Лудивины вдруг дошло, что она не знает, ни какой сейчас день, ни сколько времени, – и разом накатила паника. Что, если у нее новое расследование?! Она соскочила и обшарила скомканную одежду, валявшуюся у кровати. Телефон нашелся в заднем кармане джинсов, на экране высветилось: «10:12».

Черт!

«Понедельник, 5 мая».

Значит, вчера приключилась воскресная хандра. Гребаная воскресная хандра! Жуткая штука. Хуже не бывает.

Лудивина срочно перетряхнула воспоминания вслед за одеждой и сразу успокоилась. Она ничего не пропустила – сегодня у нее выходной.

Голова гудела; на тонкие височные косточки что-то давило изнутри изо всех сил, напирало, словно хотело вырваться наружу.

Очень понятное желание. Мне и самой хотелось бы вырваться из собственной головы.

Лудивина натянула трусы, поглядывая на кровать. Нога татуированного мужика высунулась из-под одеяла – на лодыжке красовался еще один шаманский знак.

Его зовут Дом. Доминик, что ли? Нет, Дам! Дамьен… Точно, Дамьен! Работает в похоронном бюро или типа того.

Да какая, блин, тебе разница?!

Лудивина скривилась от головной боли. Она и вправду выпила вчера слишком много. Тут проснулся желудок, и живот скрутило сильным спазмом – Лудивина согнулась пополам, прижав ладонь ко рту. Закрыла глаза, чтобы сосредоточиться, но так стало еще хуже – мир в темноте принялся раскачиваться. Пищевод обожгло желчью, но Лудивина, стиснув кулаки, подавила приступ рвоты. Надо срочно уходить отсюда. Никаких объяснений и неловких разговоров между двумя любителями случайных связей, и уж точно никакого вежливого обмена телефонными номерами на похмельные головы. Она натянула джинсы – вернее, втиснулась в невероятно узкие скинни, – подобрала с пола топ и некоторое время искала лифчик. Нашла – он болтался на дверной ручке.

Вчера ее понесло в бар не только потому, что хотелось побыть среди людей, нечего себя обманывать. В белом топе, на котором красовался череп, расшитый пайетками, она производила ошеломительное впечатление на мужчин – весьма откровенное декольте неумолимо притягивало взгляды, и Лудивине об этом было отлично известно. Она никогда не надевала этот топ просто так, без умысла. И уж точно не вчера. Вчера она хорошо знала, что делает.

Разыскивая под кроватью свои босоножки на танкетке, Лудивина наткнулась на разорванную упаковку от презерватива и вздохнула с облегчением. Ну хоть что-то – одной глупостью меньше.

В желудке стремительно набухал новый обжигающий комок. Нужно было срочно бежать отсюда.

Она на цыпочках выскользнула из квартиры, не оставив записки и даже не бросив прощального взгляда на татуированного Дама. Они на пару ужрались и перепихнулись – этого вполне достаточно. «То есть не вполне, а более чем», – поправилась Лудивина. С Дамом она уже никогда не увидится. Зачем ей это живое напоминание о собственных ошибках и провалах? Ни к чему оно.

Лудивина осторожно прикрыла дверь, стараясь не хлопнуть. Спускаться в метро не понадобилось – оказалось, татуированный Дам живет в десяти минутах ходьбы от ее дома.

Вот ведь идиотка! Не могла найти кого-нибудь на другом конце Парижа?

Впрочем, Лудивина не была уверена, что узнает этого парня, если они случайно столкнутся на улице. И он наверняка тоже ее не вспомнит.

От теплого весеннего воздуха в голове немного прояснилось, но солнце так агрессивно лупило по глазам, что пришлось надеть темные очки. Светлые кудряшки заплясали над толстой оправой. В таком виде она походила на миленькую дурочку, едва протрезвевшую гламурную девицу, которая воскресным вечером позволила себя охмурить прекрасному незнакомцу. Гадость. Жалкая карикатура. Лудивина ненавидела себя в такие моменты.

Дома она сбросила босоножки и сразу направилась в ванную, к аптечке. Выпила таблетку пронталгина, потом на кухне включила электрический чайник – хотелось чаю, в горле пересохло, во рту застоялся привкус пива и текилы. Под душем сразу стало хорошо – вода смыла прогорклые ночные запахи секса, ее и чужого пота, и она долго стояла под струями, возвращая себе былую невинность, затем добрела до гостиной и опустилась на софу со второй чашкой «Инглиш брэкфаст» в руке.

Теперь, когда на синем небе сияло солнце, на улицы вернулась цивилизация, а Лудивина всеми органами чувств воспринимала жизнь вокруг, слушая умиротворяющие звуки где-то вдали, она с беспокойством и тревогой вспоминала все свои недавние поступки. Вчера ей не удалось взять себя в руки, успокоиться, усилием воли подавить темные импульсы, действовать как разумная взрослая женщина. Нет, она просто камнем ушла на дно.

Поднявшись с софы, Лудивина поплелась на кухню и встала перед календарем пожарных Парижа. Маркером зачеркнула написанную на полях цифру 2 и рядом нарисовала 3.

3/5.

Три из пяти.

Лудивина позволяла себе пять загулов в год. Пять раз срывала предохранительный клапан. Такое количество казалось ей приемлемым для того, чтобы продолжать достойное существование, не впадая в крайности. За неимением лучшего приходилось упорядочивать зло математическими методами.

Уже три, а сейчас только май. Год будет долгим.

Прошлый год она худо-бедно пережила без эксцессов – с какой стати это случилось сейчас? Прошло уже полтора года со дня смерти Алексиса и резни в Валь-Сегонде^[5]. Самый тяжелый период позади, так почему же она сорвалась именно теперь?

Когда я в последний раз приносила цветы на его могилу?

Лудивина тряхнула головой. Нужно было найти себе оправдание.

Она снова посмотрела на календарь.

3/5.

Похоже на формулу ее душевного здоровья. Или на уравнение силы сопротивления безумию. Говноотстойник заполнен на три пятых, пора задуматься о том, куда все это слить. И как.

Она возобновила занятия спортом, лучшими боевыми искусствами – джиу-джитсу, крав-мага^[6], – посвящала тренировкам несколько вечеров в неделю, чтобы выпустить пар и развеяться. Еще ходила в стрелковый клуб, хотела превратить себя в совершенную боевую машину, неуязвимую, не ведающую сомнений. Но всего этого оказалось недостаточно. С самого начала ей было ясно: доводить себя до физического и умственного изнеможения – это не терапия, а способ кратковременного снятия симптомов.

Надо поработать. Уйти в расследования с головой – это принесет облегчение.

Лудивина забросила маркер на холодильник.

Все полтора года она изучала психологию самых извращенных убийц. Читала книги, слушала публичные лекции, ходила на вечерние курсы, чтобы понять, определить для себя раз и навсегда, с чем имеет дело. Знание – как таблетка успокоительного. Все выяснить, чтобы успокоиться. В свое время она столкнулась с худшими преступниками и, чтобы избавиться от их призраков, решила препарировать души. Сделать вскрытие и посмотреть, как там все устроено. Это должно было унять ее тревоги, рассеять кошмары, дать возможность увидеть в клиническом, научном свете свой почти детский страх перед чудовищами. Это означало справиться с чувствами, подавить неврозы и преобразовать энергию ужаса в чистое знание. От эмоционального восприятия перейти к сухой аналитике.

Но эмоции часто брали верх, они выскакивали как черт из табакерки, требовали капризов, желаний, впечатлений. Нельзя вот так просто задушить в себе то, что делает тебя живым существом. Вроде бы должно стать гораздо лучше, но это слишком больно.

Наставник ей сказал: чтобы понять демонов, нужно изучить их сумрачный мир, темную сторону, на которой они живут. А путешествия на ту сторону не обходятся без риска.

На журнальном столике в гостиной запел и завибрировал мобильный телефон. Звонил Сеньон, ее напарник.

– Птичка моя, у нас сегодня полевые стрельбы, – сразу обрадовал он.

– Что случилось?

– Ночью ожидается гоу-фаст^[7], ребята из Бригады по борьбе с наркотиками перехватили инфу на прослушке. ГВНЖ^[8] загружена под завязку, они не могут отреагировать так быстро, а полковник не хочет лишить нас всех заслуженных лавров, так что мы все участвуем. Рандеву в двадцать ноль-ноль на летучке.

«А дела-то налаживаются», – подумала Лудивина.

Помощь бригаде по борьбе с наркотиками не относилась к числу ее любимых занятий, но оперативная работа сейчас не повредит. Даже будет очень кстати. И потом, нужно взглянуть правде в глаза: расследования вроде того, которое ей довелось пережить, работая над делом Герта Брюссена и Маркуса Локарда, случаются раз в столетие. Это было фантастическое дело, рядом с ним любое раскрытие убийства теперь кажется ей банальным. Но жизнь-то продолжается, надо находить интерес в «мелочах», в рутине и повседневности, а уж это она умеет и не раз демонстрировала свое умение себе и окружающим. Если ей удается сосредоточиться на каком-нибудь деле, оно сразу становится для нее самым главным, и тогда уж она может вцепиться в него покрепче, чем голодный питбуль в мясную кость.

Гоу-фаст, значит. Ничему подобному она еще не была свидетельницей, для нее это будет премьера, но о таком способе наркотрафика часто рассказывали сотрудники Парижского отдела расследований жандармерии. По ночам машины с дурью мчатся на запредельной скорости, чтобы поскорее проскочить трассу, – одна машина впереди, с разведчиками, которые, если что, сообщат о присутствии фликов^[9], и вторая, с грузом, в нескольких километрах позади. Обе выжимают 200 с лишним км/ч. Перехват таких курьеров – сложнейшая операция, которую надо проводить с хирургической точностью, без права на ошибку. По-другому на таких скоростях нельзя.

Это будет отличный опыт. И возможность хорошенько прочистить мозги.

Лудивина растянулась на софе, прислушиваясь к глухой боли в висках.

У нее еще полдня на то, чтобы прийти в себя.

Более чем достаточно.