Три обезьяны

© Макс Фетт, 2022

ISBN 978-5-0053-8074-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Всегда любил Предисловие. Ты вроде пишешь, но тебе не надо продумывать сюжет – просто выкладываешь все, как есть, и задумываешься разве что о грамотности. Но много времени занимать не буду, перейду к сути.

Конкретно в этом сборнике за основу я взял трех Японских обезьян – Мидзару, Кикадзару и Ивадзару. Если не умничать, то это знакомое «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю». Три парадигмы, через которые многие не могут перешагнуть. Каждый из рассказов берет за основу одного из приматов и показывает его порок в рамках людских событий. Продумывая судьбы героев, я придерживался одной мысли, высказанной Австралийским комиком Джимом Джеффрисом: «Постарайтесь не быть говнюком. И если будете стараться каждый день, то получитесь вполне неплохим человеком». Простейшие слова, но если начать копать, то смысла в них хватит на не один десяток книг. Как по мне, у обыкновенного человека есть множество проблем, которые он не хочет или не может решить, по незнанию или нежеланию. Но если подать их с интересной историей, кою обязательно изучат, то, возможно, люди что-то смогут для себя осознать и придут к тому, о чем говорил Джим.

Также упомяну, что «Нормальный человек» – это предыстория одного из героев моего романа «Песочные часы». Кроме этого факта, никаких пересечений у произведений нет, и проблем с пониманием сюжета возникнуть не должно.

Приятного чтения.

Нормальный человек

Марьяна сидела напротив Любови Андреевны, изящной женщины в облегающем черном платье и повязанном на шее платке, выслушивала ее указания и сдерживала себя от прыжка в окно с криком: «Отстаньте от меня!» Спасала только игра в гляделки с нарисованной на обоях пучеглазой рыбкой.

– …выпиваешь три ложки в день, – продолжала Любовь Андреевна, – и кипяченой воды на голодный желудок.

– Как я буду пить вечером воду натощак, если я съем меда? – упершись щекой в тыльную сторону ладони, монотонно спрашивала Марьяна.

В меру своего возраста – женщина, но из-за обстоятельств – бабушка Любовь взяла со стола последний зефир и, перед тем как откусить, четко произнесла:

– Мед – лекарство, а не еда.

– Угу, – удивительно тонко подметила бабушкину теорию Марьяна, увлеченно ковыряя ногтем плавничок одной из рыбок.

– Продолжаешь, пока кончик мизинца не выкрасится в желтый цвет. Обязательно берешь ватный диск, вымачиваешь его в смеси уксуса и чайного гриба…

– Как у тебя дела, бабуль? – в надежде закончить это спросила Марьяна. Женщина отвернулась и с неприкрытым отвращением посмотрела на безвкусный розовый ящичек над раковиной с грязными тарелками и торчащей вверх ручкой сковороди, походившей на маяк в грязном море с пеной, омывающей берега перевернутой чашки. – Любовь? – как бы невзначай исправилась Марьяна. Ее бабушка периодически глохла то на правое, то на левое ухо для тех, кто называл ее бабуля. В трех из пяти случаев оступившиеся извинялись, и Любовь чудом обретала слух. Тех, несчастных, кто не додумывался до этого, никто больше не видел.

– Дела под контролем, – по-офицерски строго ответила она. – Поменяй мебель. Не позорься перед ребенком.

– Не думаю, что он разбирается в декоре, – услышав это, Любовь чуть приподняла нос и, как старая каменная фигура из фильмов ужасов семидесятых годов, повернулась на внучку. Юмор она понимала, но только тот, где не было шуток.

– Мальчик обязан видеть, как выглядит приемлемая жизнь. Его мозг – губка. Покажешь ему, как бомжи роются в контейнере с мусором, он залезет в соседний.

– Ба… – Марьяна запнулась и поглядела на потолок. – Любовь. Не принимайте в штыки. Все будет нормально.

– Нормально будет, когда он поступит в институт и съедет. Я дам тебе денег, купишь новую мебель.

– Не надо.

– С судом не спорят, – Любовь вынула из лежащей на коленях сумочки толстый белый конверт и положила его на стол.

– А апелляцию подать можно? – Марьяна ткнула пальцем в конверт, изображая столкновение ракеты с землей, но вместо пыли в стороны полетели крошки от лежащей под ним печеньки. Любовь с презрением посмотрела на испачканное платье, как кошка посмотрела бы на брошенную ей обглоданную кость.

– Твой ребенок вырастет слюнтяем, – сделала вывод Любовь и одним коротким движением стряхнула с себя крошки.

– Вас на это печенька натолкнула? Мне их больше не покупать? – Любовь воздержалась от ответа. Вместо этого она холодно зыркнула на внучку и положила ладонь на батарею, но не погреться (от ее мертвецки холодных пальцев замерз бы и действующий вулкан), а для проверки.

– Я иду домой, – поставила она цель и приступила к немедленному ее выполнению.

– Я провожу, – опираясь на край стола и спинку белого стула, Марьяна приподнялась. Из-под стола показался зеленый холм. Большой живот девушки, скрытый халатом с пейзажем природы, недвусмысленно намекал, что его владелица беременна.

– Сиди, – строго наказала Любовь. Тело Марьяны само опустилась обратно. – Где выход, знаю. В одной комнате не заблужусь, – добавила она надменно. Когда входная дверь захлопнулась, Марьяна еще долго сидела в напряжении.

Вечно можно смотреть на три вещи: как течет вода, горит огонь и на полный холодильник еды. Будущая молодая мать ломала все стереотипы: закрыла кран, который оставила Любовь, набирая для внучки теплую ванну, выключила конфорку, на коей Любовь поставила вариться куриный бульон, и даже не взглянула на прямоугольный ящик, полный продуктов, купленных не сложно догадаться кем.

Из вредности Марьяна не сдавалась, но украдкой поглядывала на последнюю зефирку, надкушенную бабушкой. Запах раскрошенного печенья, смешанный с ароматом бульона, манил ее со страшной силой. Скрестив руки на груди, она глядела в потолок. Она знала о возможности укрыться в зале, но нарочно не двигалась. Выступила первая слезинка, дав сигнал зефирке, что защитный заслон гордости рассыпался, и ей стоит начать молиться своему зефирному богу (тому самому, из рекламы шин по телевизору).

По одному из поверий сарафанного радио, беременных сильно тянет к рыбе. И если нормальная женщина думает о ней в качестве еды (или ингредиента в странных блюдах), то Марьяна предпочитала свой подход. Рыбки на обоях стали для нее реальными друзьями. Особенно троица, что плавала над хлебницей.

Георг и Фридрих были близнецами. Они всегда находились рядом и даже пятна от расплескавшегося недавно сока одинаково упали им на краешки левых плавников. Третьим был Чарли. Из-за плохо совмещенных стыков обоев ему достались лишь полтора глаза и зигзагообразный рот. Впрочем, эти дефекты не помешали ему и двум братьям сдружиться с Марьяной, чего нельзя было сказать об остальных водоплавающих.

К примеру, территорию у двери оккупировали бандиты. В отличие от цветастых собратьев, эти выглядели серыми из-за скопившейся там пыли и ободранными по вине кошки Пуси, которую Любовь заблаговременно сдала в приют перед родами. Иной раз посмотрев, как из-за плинтуса тянет плавничок очередная рыбка, попавшая к ним в должники, хотелось уйти и переждать в туалете, пока ситуация не уляжется.

У холодильника обитали извращенцы, вечно выглядывающие из-за дверцы одним слишком радостным глазком.

Столешницу заняли маньяки. Идеальное место, чтобы одаривать хозяйку холодными, полными желания и скрытых фантазий взглядами, особенно в моменты нарезки мяса.

Навык воображения (если не считать паранойи) был для Марьяны лучшим спасением от скуки. Наросший живот с плавающим ребенком стал якорем, брошенным в квартире. Долгая прогулка по улицам обязательно превращалась в пытку: отекали ноги, болела спина, хотелось есть и плакать.

Приходилось изощряться всеми доступными способами, дабы внести немного жизни в окружение. Марьяна прятала все подъемные для нее вещи в шкаф: школьный дневник, в последний раз заполненный полгода назад, разобранный пылесос (так он становился легче), фарфоровую посуду, горшок с кактусом Леночкой (в честь одноклассницы, которая всегда знала, куда уколоть), сборник рассказов Булгакова (где был прочитан только «Морфий», и тот под присмотром Любови) и старую сумку, ставшую прибежищем для лука.

Габаритная мебель накрывалась чистыми простынями. К рождению ребенка каждый задрипанный родственничек обязался приехать и подарить по набору постельного белья. В сумме их хватило бы, чтобы сшить нехилый такой дирижабль, затем накачать его горячим воздухом и улететь куда-нибудь подальше. Однако, по понятным причинам Марьяна не могла этого сделать. Она не умела шить.

Закончив приготовления, будущая молодая мать подходила к низкому столу у окна, по пути подворачивая торчащие края покрывала под диван, садилась, большим пальцем ноги включала магнитофон с записанными на кассету звуками природы или большого города, тонкими пальчиками брала скальпель и, единственный час за день испытывая спокойствие, приступала к препарированию.

Мертвую живность из медицинского университета приносил Яр (в свои двадцать человек выдающегося ума, хотя многие и усомнились в этом, узнав, что он станет отцом по залету). Договорившись с дежурным по лаборатории, он забирал замороженных лягушек, голубей или крыс, приготовленных для студентов, и, чем-то напоминая пещерного собирателя, нес их в дом.

Марьяна хранила их в дальнем углу морозильника, подальше от надзирательных глаз Любови. Ее интерес к хирургической работе пробудился внезапно, после картины «Урок анатомии доктора Тульпа». Мастерству Рембрандта не было предела. Вся его творческая жизнь шла по восходящей прямиком к месту в истории. Но даже при этом, узнай он, что в будущем его работа сможет дать цель такой девочке, как Марьяна, он бы обязательно поставил галочку в списке «деяния, что сделать я, быть может, не смогу, но с трепетом желаю».

На одной из экскурсий очень ответственный учитель ИЗО отвел класс знакомиться с работами художников семнадцатого века, выставленными в коридоре на первом этаже Школы №7 Рыбинского района.

На оригиналы не собрали бы, даже реши мэр продать треть города. Впрочем, фотографий вполне хватило, чтобы впечатлить девочку. Уверенность профессора, удивление учеников, демонстрация реального процесса работы конечностей. Марьяну буквально за шиворот оттаскивали от картины на уроки, но на следующей же перемене она мчалась обратно. Тратила свободное время, нередко оставаясь после занятий, пока ее не выгонял охранник.

От созерцания шедевра постоянно отвлекала стена, выкрашенная в бледно-розовый. Одним своим видом она на корню срубала все влечение к искусству, а учитывая, что этот цвет был вообще везде (им покрасили даже парты), то ни о каком развитии не шло и речи.

В порыве добыть для себя хоть чуточку культуры и знаний Марьяна прогуливала школу и уходила за гаражи неподалеку. Без сомнений, за ними собирался весь цвет Рыбинской аристократии, чтобы обсудить насущные вопросы, покурить и выпить различной жидкости, способной гореть. По удачному стечению обстоятельств гаражи находились на равном расстоянии как от школы, так и от медицинского университета. Первокурсники по старой памяти приходили сюда, зазывая с собой студентов из других городов, не важно, хотели те того или нет.

В одну из таких встреч, когда десятиклассница Марьяна, звеня пакетом, завернула за одиннадцатый гараж, она приметила среди ржущих знакомых сидевшего на ветхом бревне задумчивого парня с почти нетронутой бутылкой вина. Он облокачивался на красную металлическую стену, закрывая спиной подпись: «Здесь были…», улыбался и носком кроссовка разгребал груду бычков на земле. Одной искры во взгляде хватило, чтобы шмыгающая покрасневшим носом девочка в растянутой толстовке захотела от него детей.

С того дня она садилась исключительно рядом с ним. Ненавязчиво интересовалась увлечениями, специально терла плечи, которые впоследствии накрывала его теплая куртка, смеялась над его шутками, а он – над ее неуклюжестью. Они гуляли под ручку, разговаривали про медицину и грезили временами, когда Марьяна поступит, и они смогут попросить комнату в общежитии на двоих.

Друзья относились к их отношениям скептически.

– Ручками держитесь, но в штаны не лезьте! Кровь надо с другими мешать, а не с семьей, – говорил Картошка, восьмиклассник со шрамом от аппендицита, который он грамотно выдал за ножевое ранение, получив обильную порцию уважения от старших пацанов и став одним из старейшин загаражной общины. Ни один вопрос не решался без его участия, вплоть до похода в туалет в общем кутеже (к слову, это неоднократно спасало коллектив от раскола и блуждания по городу в поисках неприятностей).

Недовольная Марьяна не упускала возможности накапать Картошке на нервы, вплоть до шантажа. В воскресенье она наведалась к нему домой на ужин. Улыбнулась, подарила цветы и со специально наигранной скромностью не смогла отказаться от вечерней трапезы. Разумеется, совершенно случайно она спросила: «А где Люда? Я думала, она всегда с тобой», – и ехидно посмотрела на вскипающего от злости Картошку. Люда, так вышло, с третьего класса нравилась ему, о чем знали исключительно члены общины (об этом и еще о куче вещей, которые не должны были вытечь за ее пределы, о чем была осведомлена хитрющая Марьяна). Сразу полетели вопросы от младшей сестры, под которые Марьяна скромно сослалась на незаконченную домашнюю работу и тихонько ушла. На следующий же день Картошка собрал совет, в который помимо него входили Рыжий и Черт, второгодки, изо дня в день мечтающие о скидках на пиво. Через час ожесточенных переговоров (с тремя перекурами) был вынесен одобрительный вердикт на новые отношения. Вдобавок остальным пацанам наказали следить, чтобы в драках ее парень как можно меньше получал по голове.

Новогоднюю ночь Картошка позвал отметить всей загаражной общиной. Однако родители Марьяны уехали к бабушке, и квартира так удачно осталась пуста. Такую щедрость судьба проявляет не часто, почему Картошке был дан ответ настолько же отрицательный, насколько и положительный. Марьяна верила, что новогодняя ночь пройдет изумительно, но и шанса выпить с любимой общиной исключать не хотела. Мало ли куда могли завести обстоятельства.

На его стипендию и ее сбережения с дней рождений влюбленные накупили готовых салатов, шампанского, мандаринов и обвесили комнату снятой с уличной елки гирляндой. Он принес купленные у соседа американские кассеты, как оказалось в процессе, с какой-то джазовой солисткой.

Праздник проходил прекрасно и закончился бы так же, не выйди Марьяна на улицу посмотреть салют. По возвращению обнаружилось, что ее парень старательно просовывал свой язык в рот ее старшей сестры.

Та вернулась от подруги из квартиры на этаж ниже, до этого поклявшись, что ни в коем случае не придет до утра второго января. Подшофе и с уверенностью, что ее сгоревшее в бокале с шампанским желание непременно исполнится сегодня, она, к немалому удивлению не найдя в бабском коллективе мужика, вспомнила комнату, где один таковой обитал наверняка. Сопротивления грязным приставаниям встречено не было. Даже не из-за опьянения парня или от того, что сестры ну очень схожи внешне, – просто он оказался козлом. Только утром они заметили на ковре мокрые следы взбешенной Марьяны. Она протопала к столу за бутылкой с шампанским и в слезах убежала к загаражной общине на снятую по поддельному паспорту Картошки квартиру. Там, прыгая и веселясь среди напившихся задолго до боя курантов друзей, она легко скрывала внутреннюю боль, рукавом свитера незаметно вытирая стекающую тушь.

Перепрыгивая в танце со стола на кресло, она споткнулась об пакет с соком и упала прямиком на руки к Ярославу. Он был за гаражами единожды и вроде бы отцепился от компании, но Черт его дернул скинуться на Новый год, прийти, грустно постоять у стены с пластиковым стаканчиком и, как оказалось в итоге, поймать пьяную школьницу и начать неистово с ней целоваться.

В эту же ночь они оба лишились девственности и неосознанно создали новую жизнь. Первой об этом узнала даже не сама Марьяна, а ее мама, когда в запланированный ежемесячный период не заметила ничего ни в поведении дочери, ни в мусорном ведре. За ней узнал отец, а в их общем бессвязном крике кое-что разобрала и Марьяна. Теперь страшнее всего для нее стал не факт расставания, а вопрос: «Кто отец?» В той съемной квартире была целая толпа, и задолго до праздника куча народу своими зажиманиями у забора, исписанного всеми уникальными словами русского лексикона (почему-то чаще всего самым романтичным местом для пацанов казался именно он), недвусмысленно давала понять, что интересуется ею.

Ее родители слыли уважаемым людьми в мирах Медицины и Шиномонтажа, поэтому имели максимально твердые и реалистичные взгляды на жизнь. И как же велико было их удивление, когда после звонка в дверь они увидели Ярослава, гордо покачивающегося от выпитой для храбрости бражки. Он узнал про беременность по слухам в университете, будто кто-то оприходовал малолетку. Справедливость вперемешку с гордостью заиграли в нем, и Ярослав пришел признаваться в отцовстве.

Разговор длился долго. В Ярика бросались обвинениями в духе: «Мыслишь не тем органом», «Алкоголик» и так далее. В ответ летели не менее серьезные одобрительные кивки и стыдливая краснота на щеках, которая безуспешно охлаждалось ледяными ладонями.

На фоне смертельного предательства, Марьяна так сильно прониклась к Ярославу за совершенный им поступок настоящего джентльмена, что решила оставить ребенка: «Если мой сын будет хоть наполовину такой же, как он, то хотя бы за одну девушку в мире я буду спокойна».

От переизбытка наивности Екатерине Васильевне, маме Марьяны, стало дурно. Упав в кресло, она обмахивала себя ладошкой, затем взятым с вырезанного вручную столика журналом, а после – краем шелкового халата. Когда и этого оказалось мало, она перешла к водным процедурам, начав вливать в себя виски. Дмитрий Арсеньевич поступил проще, сразу налив себе и сев рядом в кожаный офисный стул. Главной проблемой стала не столько фраза их дочери и даже не ее внезапное желание, а мысль, что она уже третья по линии матери, кто забеременел в шестнадцать.

– Проклятье? – в порыве отчаянного бреда предположила Екатерина Васильевна.

– Бесформенная тупость, – сохраняя хладнокровие, ответил Дмитрий Арсеньевич.

Они выпроводили молодого отца и почти целую неделю молчали, роняя только дежурные фразы о готовке ужина или необходимости похода в школу. Им хотелось дать Марьяне подумать самой, но когда в следующую среду ее мнение нисколько не изменилась, а даже напротив, закрепилось, они с неохотой дали добро на роды. «Мы ее все равно не переубедим, а делать аборт во сне сто процентов никто не захочет», – уверял отец. «У меня захотят!» – настаивала мама. Марьяна подслушивала их спор через стенку, лежа в кровати, нервно сжимая подушку и поглаживая живот.

Конфликт разрешился. Ребенку быть! Как и свадьбе с кучей гостей. Если делать новую семью, то так, чтобы толщина общей радости придавила все неудобные вопросы.

На празднике неприятным черным пятном являлась Любовь. Отчасти из-за подозрений о новом титуле «Прабабушка», отчасти из-за того, что она всегда была злой и недовольной. К ее столику официанты старались подходить со спины. На вытянутой руке быстро оставляли бокал с шампанским и сматывались. О ребенке ей хотели сообщить лишь спустя какое-то время, и всеми способами постарались скрыть живот невесты за пышным свадебным платьем.

Не учли только одного.

Первый же неосторожный тост Дмитрия Арсеньевича раскрыл все карты:

– И пусть мой внук станет… Ой! Бл… Горько! – граненый стакан с коньяком в его руке разом опустел.

«Дебил», – подумали все три женщины семьи.

Любовь взялась за воспитание молодой мамы, как жвачка цепляется за волосы. Ровно в полдень она вдавливала кнопку звонка. В первые выходные, вопреки предупреждениям жены, Яр сонно отвечал: «Она по-любому уйдет. У нее как будто других дел нет». И он оказался прав. Дел не было. Любовь методично и целенаправленно вбивала в подкорки мозгов молодоженов зацикленное чириканье звонка. Самое большее через двенадцать минут ее впускали.

Уборка, стирка, готовка, азы материнства, деньги на продукты – все приносила в дом она. Золушка, не иначе. Но в генеральском мундире и с медалями за боевые достижения. В жизни его роль отлично играло строгое черное платье.

Любовь всячески демонстрировала, кто в доме Альфа. В частности, она держала осанку, которой позавидовал бы столб, пила двойной эспрессо пополам с черным кофе в одной чашке и била по самооценке нокаутирующими фразами вроде: «Я не хотела твою мать, а она не хотела тебя» или, легко открыв банку после потуг Яра, «Настоящий мужчина обязан открывать банки и приносить деньги. Исчез полы мыть».

Родители девушки как никто понимали, через что проходят молодожены, поэтому старались понимать это как можно дальше, общаясь исключительно по телефону. Сестра, поняв, что их сору с Марьяной можно использовать себе во благо, уехала в Москву и никогда не звонила. А быстро осознавший что к чему, Яр сильнее погрузился в учебу, от чего задерживался до ухода Любови. Львиная доля ее времени доставалась внучке и не сказать, что та была сильно этим польщена.

В специально оборудованной комнате Марьяна дожевывала зефир, аккуратно удаляла органы и на всякий случай ставила рядом ведро (в большинстве случаев оно пригождалось). Внутренности одинаковых особей отличались: размеры легких, мелкие опухоли, суженные сердечные клапаны, не сформировавшаяся почка. Вид их был сродни оригинальной картине, написанной самой Природой. В процессе ее изучения проявляются мазки, а по ним рождается понимание чувств, читается характер и созревают такие незначительные для вселенной, но такие огромные для одной девочки мысли, что целая галактика почувствует себя маленькой в одной комнате с ними.

Сидя посреди воображаемой чащи, Марьяна делала надрез, ощущая, как подступает рвота. Дверь квартиры вдруг открылась, врезавшись в дерево. Оно повалилось на соседнее, то на следующее. Методом домино лес опустел, сменившись комнатой, завешенной мятыми простынями в цветочек.

– Привет, – крикнул из прихожей Ярослав. Марьяна нервно потерла скальпель большим пальцем.

– Зачем ты пришел? – Он вошел в комнату, по привычке не обращая внимания на окружение.

– Я что-то сделал? – Пакет с замершим голубем в его руке подтекал.

– Мне бабушка весь мозг сегодня вынесла, – поддавшись приступу истерики, крикнула Марьяна. – Я ее слушала-слушала, слушала-слушала, а она все бла-блакает и моет, и моет… Шкаф ей мой розовый не нравится! – она зарыдала. Попав в неожиданный капкан, Яр попытался ее обнять. – Я на Георга и Фридриха смотрю, а-а они молчат. Чарли тоже…

– Кто-о?

– …и он молчит. Я и есть, и ходить пыталась. Она мне всю плешь проела, а ты… – она убрала ладони от лица и уставилась на мужа. – Ты ушел!

– У меня пары…

– Сегодня воскресенье! – завопила она. Повисла тишина. Ошеломленный Яр отступил назад.

– Сегодня вторник, – аккуратно пояснил он.

– Воскресенье! – запищала Марьяна и взмахом скальпеля могла бы рассечь ему грудь, не отпрянь он назад.

– Осторожней!

– Пошел вон! – Яр яростно вылупился на нее, демонстративно бросил голубя на пол и ушел.

Как только дверь захлопнулась, Марьяна залилась слезами. Те кончились быстро, и спустя минуту она успокоилась, протопала на кухню и, заметив календарь на холодильнике, заревела снова. Умылась, вернулась к рабочему столу и после очередного надреза поняла, что ничего не чувствует. Она отшвырнула вскрытую лягушку, измазав белые простыни кровью и опять заплакала.

Ее пробирал холод. Марьяна ближе подтягивалась к столу и сжимала живот. Ни с того ни с сего она вскочила с места и, шмыгая носом, ринулась к мужу, но брошенный им целлофановый пакет с подтаявшим голубем имел свое мнение на этот счет. Босой ногой она поскользнулась на вздувшемся тельце птицы и из-за серьезного перевеса полетела на живот. Перед непосредственным приземлением будущая молодая мать успела чуть перевернуться на бок и подложить ладонь, что несколько смягчило удар по младенцу.

Поднялся оглушительный рев. Марьяна перевалилась на спину, попыталась поджать колени, но тщетно. Сквозь непрекращающиеся звуки леса из динамиков проскакивали тихие всхлипы с извинениями. Ручейки слез стекали по щеке возможно лишившейся ребенка матери, пропитывая старый ковер. Она жмурилась и била себя по голове, сквозь оскал порицая за безмозглость. В порыве она заехала кому-то в лицо, ощутив, как костяшки пробежались по ряду зубов. Над ней стоял Ярослав, разминая челюсть. Марьяна тут же обняла его ноги.

– Потеряла… я потеряла… – повторяла она взахлеб. Ища способ поднять ее, Ярослав взялся за подмышки и тут же пожалел, что когда-то в девятом классе предпочел качалке библиотеку. – Его нет…

– Кого нет? – он оглядел комнату, заметив раздавленного голубя. – Так я тебе нового принесу. Из в мире больше четырехсот миллионов, ты чего?

– Ребенка нет! – прорычала она, вцепившись в рукав его клетчатой рубахи.

– Какого?.. – на секунду Яром завладел Альцгеймер.

– Нашего… – Марьяна вжалась лицом в его костлявую грудь. Он почувствовал, как холодная влага впиталась в рубашку. – Я бежала и поско-ско… льзнулась и… и упала на жи-жи-вот, а теперь его не-е-ет! Я чувствую, что он не живет!

Ярослав уставился на ее макушку, потом, не говоря ни слова, пошел в коридор и снял куртки с вешалки.

– Ты от меня уходишь? – затихнув, спросила Марьяна и, не дождавшись ответа, с ревом запрокинула голову. На ее плечи легла куртка.

– Едем в больницу, – строго ответил он.

– Зачем? – теперь Альцгеймер переметнулся на нее.

– Ты не первая, кто упал беременной. Будем надеяться, обошлось, – он взял ее за талию и повел за собой.

Автомобиля у семьи не было. Пришлось искать бомбилу и доплачивать сверху, чтобы его совесть не мешала нарушать правило о превышении скорости. Марьяна это ценила, но все равно высказывала все, что думала о неаккуратном водителе, сидя на заднем сидении «Волги». Ярослав аккуратно положил ладонь ей на колено.

– Не надо, пожалуйста, – тихо попросил он.

Усатый водитель, в фуражке не реагировал, постукивая по рулю в такт играющей в голове мелодии (радио было приказано выключить). Загорелся зеленый, и он тронулся с места.

– Аккуратней! – рявкнула Марьяна.

– Угу, – ответил водитель, махнув пропустившему его пешеходу.

– Хером по горбу, – недовольная жена стряхнула руку мужа. – Почему у тебя нет своей машины?

– А почему у тебя нет своей машины? – спросил в ответ Яр. Водитель смешливо хмыкнул.

– Сейчас пешком пойдешь! – она пихнула сидение впереди себя.

– Сейчас мы пешком пойдем, если не замолчишь, – шепотом предупредил ее Ярослав. – Успокойся. Стресс опасен для ребенка, – от воспоминания, почему она вообще здесь едет, у Марьяны задрожали губы, расширились ноздри и потекли слезы.

– Пожалуйста, не надо… – она зарыдала.

«Ладно. Пусть лучше ревет, чем спорит», – решил он. Но Марьяна начала кричать на водителя, чтобы тот ехал быстрее.

– Да чтоб меня, – Яр закрылся ладонями.

У больницы будущая (а возможно уже нет) молодая мать выскочила из машины, пока Яр, снова открыв глаза, привыкал к свету. Он осторожно вышел и заплатил водителю. Тот ловким движением пальцев сложил бумажки, выгнулся на сидении, упершись затылком в подголовник, и рухнул обратно. Волга заскрипела, как старая кровать.

– В следующий раз тяжелую утварь лучше в багажник, – добавил он, всей лапой почесав широкий нос. Услышав его, Марьяна насупилась, взяла щебень из дыры в тротуаре и швырнула в уезжающую машину. Снаряд попал по ржавому бамперу, но автомобиль не затормозил, скрывшись за поворотом. Широко шагая, муж приблизился к жене, одернул ее за локоть и, надувшись до покраснения, хотел высказать что-то, но сам не понимал, что именно.

«Жопа», – заключил он в мыслях и повел ее к главному входу больницы.

На стойке регистрации миловидная девушка в белом халате посмотрела на карточку перед собой и накрутила по ней номер на телефоне рядом. Проговорив с минуту, она направила семью в триста двенадцатый кабинет, вручив талончик на вход без очереди.

– Глаза ей выцарапаю, – про себя прошипела Марьяна, пропустив в лифт настырного санитара с женщиной на каталке, кои заполнили собой все пространство кабины. Яр облокотился на стену и снова нажал кнопку вызова.

– Ей? Та бабка и так выглядела, как будто встретилась с кем-то вроде тебя, – съязвил он, дабы как-то разрядить обстановку. Марьяна шутки не оценила, презрительно цикнув.

– Баба твоя на входе.

– Моя? – изумился он и коротко заглянул в нагрудный кармашек. – У меня чека нет. Я не покупал.

– Так зырил, что аж украсть хотел.

Лифт остановился, приковав их внимание к дверям. Громыхая, те открылись. Из-за них к своему стометровому пути длинною в час ковылял старик. Складки на его лице можно было листать, как картотеку, находя спрятанные родинки. С повязанного веревкой пояса свисали завернутые у щиколоток треники, а дряблое тело покрывала блеклая красная майка с какой-то рок-группой в полном составе. Он шаркал тапочками по кафельному полу, помогая себе изрядно погрызенной у основания тростью. Марьяна хотела оттолкнуть старика, но заметив открывшийся между ним и стеной просвет, начала протискиваться и врезалась в его горб. Яр забежал следом, торопливо заводя жену в зеленую комнатку под оранжевый свет тусклой лампы.

– Де-е-д! – завопила она во всю глотку. – Сука, чтоб ты позже внуков своих сдох! Чтоб ты овощем стал и хотел умереть, а все из жалости кормили тебя еще тысячу лет!

Яр интенсивно жал кнопку третьего этажа, глядя то на нее, то на очень медленно разворачивающегося деда. Двери начали закрываться, но в последний момент в просвете мелькнул старческий серый глаз. Лифт тронулся. Яр выдохнул. От внезапного удара трости по металлу задрожала вся кабина. Он дернулся, заняв всеми конечностями как можно больше пространства и приняв позу человека, готового ко всему, от разрыва тросов до нападения инопланетян.

– Яр, – Марьяна сжала его руку. – Я его потеряла…

– Опять? У тебя там двойня была?

– Яр, я его не чувствую, – она ощупывала область под пупком. – Его там нет, – ее глаза распахнулись, не видя ничего. Ее мозг рисовал картинку пустоты внутри живота.

– Сейчас до врача дойдем, он все скажет. Хорошо? – он обнял Марьяну. – Не переживай. Уверен, все хорошо.

– Его нет. Его больше нет, – она заплакала.

Двери лифта распахнулись, высвободив рев сотен глоток и невыносимую духоту.

«Блин, я думал, ад должен быть ниже», – обдувая себя воротом, удивился Яр.

По обе стороны длинного пути шириной метра в четыре сидели замученные женщины. Они терли глаза, пытались что-то объяснить и смиренно держали надкусанные продукты. Тем временем их дети кричали, бегали, дергали, тыкали, ковыряли, били, хватали, вытирали, тянули, кидали, играли, прятали, рисовали, прыгали, гладили, лежали, стояли, подлетали…