Поцелованные Одессой

* Эссе (фр. essai – попытка, проба, очерк) – литературный жанр, прозаическое сочинение различного объёма и свободной композиции.

Эссе выражает индивидуальные впечатления и соображения автора по конкретному поводу или предмету, не претендуя на исчерпывающую или определяющую трактовку темы.

«Существует рассеянное по всему миру сообщество объединенных восхищением городом, который носит имя Одесса. Реальный ли это город или только миф, питающий воображение?..» – таким вопросом задается Сандрина Треине, составитель сборника «Запах Одессы».

© М.Л. Полищук, автор, 2019

© Горшков А.Л., оформление, 2019

© Прогресс-Традиция, 2019

«А знаете ли вы, что такое Одесса?»

«А знаете ли вы, что такое Одесса? Нет, вы не знаете, что такое Одесса! Много есть на свете городов, но такого прекрасного нет. Посмотрите на Одессу с моря. Рай! Посмотрите с берега! То же самое. Да что говорить! Когда одесситы хотят сказать, что кому-то хорошо живется, они говорят: “Он живет, как бог, в Одессе”. А попробуйте сказать в Одессе: “Он живет, как бог, допустим, в Нью-Йорке”. Вас поднимут на смех или отправят в сумасшедший дом.

Вот что такое Одесса!» (Леонид Утёсов. Спасибо, сердце!..)

«Вымышленный Зурбаган…»

«Одесса представляется мне чем-то вроде вымышленного Зурбагана, честь открытия которого принадлежит писателю Александру Грину». (Юрий Олеша)

«Не просто город…»

Одесса – «…не просто город, это ещё мифологический образ. С ним связаны представления и ассоциации, почерпнутые из литературы, кино, оперетты и бесчисленных полублатных песен. Существует, кроме того, распространенное общественное мнение о своеобразном характере Одессы и её особом месте среди других городов, как России, так и Советского Союза» (Из книги голландского автора Яна Паула Хинрика «Миф Одессы»),

«…Наименее известный из наиболее величественных европейских городов…»

Анонсируя книгу об Одессе, написанную профессором Джорджтаунского университета (США) Чарльзом Кингом «Одесса: гений и смерть в городе мечты» (Charles King. Odessa: Genius and Death in City of Dreams), британский журнал «Economist» называет её «достойным вкладом в историю одного из наименее известных из наиболее величественных европейских городов».

«Грандиозный и многообещающий проект…»

«Одесса была… проектом столь же грандиозным и многообещающим, сколь и необычным для своего времени. Можно без преувеличения говорить о том, что за последние столетия на карте Европы не появилось ничего подобного. Фундаторы города и порта отлично видели открывающиеся возможности, почти невероятные перспективы. Подобно покорителям Сибири, преобразователям Дикого Запада или ещё каким-нибудь крестоносцам, они получили широкий простор для маневра и колоссального по масштабам эксперимента. Реализация подобного эксперимента в “казарменной России” была вдвойне, втройне эффективной и создала для её участников иллюзию невероятной свободы» (Евгений Голубовский, Олег Губарь. Из рецензии на книгу Иосифа Де-Рибаса «Старая Одесса. Забытые страницы»).

Вольная гавань…

«История Одессы больше похожа на историю отдельного государства, чем на историю города. Будучи городом Российской империи – феодального государства, Одесса никогда не знала феодального уклада экономики. Таких экономических свобод, как в Одессе, не знал ни один российский город. Даже когда Одесса перестала быть вольной гаванью – она оставалась вольным городом» (Из истории Одессы).

Дитя «фронтира»

«Понять феномен Одессы потому и сложно, что он сформировался в результате пространственно-временного сочетания природных, геополитических, социокультурных и других рубежей многомерного коммуникационного пространства. Созидательная энергия была обусловлена притяжением пассионариев, “европейским либерализмом”, полиэтничностью, традициями экономической свободы и самоуправления, транзитной торговлей» (Вл. Дергачёв. Феномен Одессы).

Специфическое сочетание «природных, геополитических, социокультурных» условий, определивших своеобразие возводимого на брегах Понта Эвксинского города (др.-греч. – Чёрное море), позволяют Одессу отнести к феномену «культуры фронтира», трактовку которого американский историк Фредерик Тёрнер предлагает в сборнике статей «Фронтир в американской истории».

В частности, он демонстрирует этот феномен на примере пограничных культурных анклавов Америки, где под влиянием непосредственных контактов с местными аборигенами (американскими индейцами) «европейский колонист превращается в “янки” – американца».

Концепция фронтира, пограничности (англ. frontier – граница), сегодня играет заметную роль в смыс ловом контексте европейской культуры – особенно в рамках наблюдаемой в последнее время возрастающей волны «великого переселения народов».

Граница, которая изначально мыслилась как некая разделительная полоса между цивилизацией и «варварским миром» (Ф. Тёрнер), и, в частности, для Камю служила всего лишь «грубым миражом истории», сегодня рушится под напором процессов, порождённых глобализацией.

«По сути “фронтир” – это взаимопроникновение и противоречивое сочетание различных культурно-цивилизационных практик в таких формах, как конфликт, симбиоз и предсинтез. Фронтир изначально был наделён огромным ценностно-символическим смыслом Рубикона, который необходимо пройти, или пропасти, в которую можно обрушиться» (И.Я. Левяш. Фронтиры христианской Европы…).

Черты «фронтира» («пограничности»), формирующийся культурный анклав Одесса обретает в условиях тесного взаимодействия различных отличающихся своим укладом и практикой повседневной жизни «инородных» для России этнических и религиозных групп. В результате такого взаимодействия возникает специфическая идентичность её обитателей, чьи ценностные установки не укладываются в господствующие стандарты патриархально-имперского уклада России.

«Там всё Европой дышит, веет…»

 
Я жил тогда в Одессе пыльной…
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там всё Европой дышит, веет,
Всё блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали.
 

(А. Пушкин. Евгений Онегин)

«Там всё Европой дышит, веет…» – вот первый набросок образа Одессы, оказавшийся, по уверению пушкинистов, «патентом» на бессмертие города.

Пушкин открывает для себя Одессу в 1823–1824 годах, когда город отмечает всего лишь тридцатилетие своего существования.

Восторг Пушкина «европейскостью» Одессы поражает своим контрастом недавнему прозвучавшему из его уст нелицеприятному восклицанию в адрес отечества:

 
Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела – Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть…
 

(А. Пушкин. Ода «Вольность», 1817)

Свой переезд в Одессу из Кишинёва, где ссыльный поэт находился под опекой наместника Бессарабии Инзова, он воспринимает как знаковое событие жизни, о котором он не без воодушевления делится с братом Львом:

«Мне хочется, душа моя, написать тебе целый роман – три последние месяца моей жизни. Вот в чём дело: здоровье моё давно требовало морских ванн, я насилу уломал Инзова, чтоб он отправил меня в Одессу – я оставил Молдавию и явился в Европу – ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и ей-богу обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе»^[1].

К моменту прибытия поэта в Одессу город из недавнего захудалого турецкого поселения Хаджибей превратился в процветающую торговую гавань, чему в немалой степени способствовал дарованный ему режим порто-франко.

«В силу портофранко^[2], привозимые в Одессу из-за границы товары и продукты могли свободно продаваться в ней… без предварительной оплаты их пошлиной. Иностранные коммерческие корабли стали стекаться в Одесский порт со всех концов света, и пассажиры их и матросы создавали на улицах и в кофейнях пёстрое разноплемённое и разноязычное оживление. Рабочие и портовые грузчики стали зарабатывать большие деньги. Иностранные золотые монеты звенели на всех меняльных столиках. Дамы одевались по последней заграничной моде. Дома украшались европейскими и восточными новинками. [Горожане] интересовались политикой – узнавали важнейшие новости от постоянно сменяющихся групп приезжих моряков» (Александр Дерибас).

Царящая вокруг атмосфера, питающая европейский образ жизни обитателей Одессы, на какой-то момент ошеломляет поэта.

В письме, адресованном брату от 25 августа 1823 года, он сообщает: «Я вновь в Одессе, но всё ещё не могу приспособиться к европейскому образу жизни».

Вскоре опера, рестораны, море, окружающий европейский образ жизни, ласковый прием Воронцова сделали своё благое дело, и Пушкин спешит уведомить брата, что все это, «ей-богу, обновило мне душу».

«Обновив душу», Пушкин справляется с трудностями адаптации к новому месту и не без удовольствия погружается в водоворот упоительного времяпрепровождения:

 
Бывало, пушка зоревая
Лишь только грянет с корабля,
С крутого берега сбегая,
Уж к морю отправляюсь я.
 

Отправляясь «к морю», поэт направлялся к популярному месту в Одессе – к «Пунте» (итал. Punta), к конечной точке на Платоновском молу, где находилась кофейня, содержащаяся греком Костаки. Отсюда открывался великолепный вид на рейд и на весь Хаджибеевский залив. Помимо деловых встреч и бесед о торговых делах и заключения сделок посетители кофейни играют в домино, шахматы, в шумный триктрак. При этом многие раскуривают кальян или, в длинных чубуках, стамбульский табак и пьют ароматный турецкий кофе, который, по-видимому, приходится по вкусу и нашему поэту:

 
…За трубкой раскаленной,
Волной соленой оживленный,
Как мусульман в своем раю,
С восточной гущей кофе пью.
 

Подзаправившись кофейком, поближе к ланчу (полдню), Пушкин меняет дислокацию – отправляется в Casino.

 
Иду гулять. Уж благосклонный
Открыт Casino; чашек звон
Там раздается; на балкон
Маркёр выходит полусонный
С метлой в руках, и у крыльца
Уже сошлися два купца.
 

Расположенное в усадьбе Ивана Рено, французского консула в Одессе, Casino, со временем переименованное в «Redoute on salle de danse», превращается в увеселительный комплекс, где местная аристократия проводила свой досуг за бильярдным столом либо увлекалась чтением в специально отведённой комнате.

Здесь же устраиваются танцы и музыкальные концерты. Особой популярностью у публики пользуются проводимые собрания – «Cover sazione». на которых «на итальянском и французском языках гости соперничали друг с другом в остроумии и острословии, придумывая шарады, писали экспромты и пр.» (Александр Дерибас).

В разгар театральных сезонов в Casino собирается публика для обсуждения просмотренных спектаклей. Возникающие споры между любителями искусства зачастую перерастают в серьёзные словесные баталии.

Casino – это также место, где встречаются (тусуются) представители разных сословий – от титулованных особ из аристократических кругов до торговцев, клерков различного калибра, иностранных моряков и сомнительных персонажей неопределённых занятий.

В атмосфере общего оживления и непрекращающегося галдежа собравшиеся непринуждённо общались, «пили кофе, ели шербеты и лимоны, не употребляя спиртных напитков…» (там же).

Заметим, никакого сухого закона в городе не существовало – просто «сила темперамента и страстность натуры завсегдатаев казино были таковы, что они не нуждались в особых возбудителях». При этом «беседы и споры о политике принимали иногда горячий оборот, что приводило к бурным столкновениям» (там же).

У каждого свои заботы. Одни из завсегдатаев Casino заключают сделки, не покидая столиков заведения, другие устремляются куда-то по своим служебным и рабочим местам, а кто-то – просто продолжает предаваться упоительному чревоугодию:

 
…Мы, ребята без печали,
Среди заботливых купцов,
Мы только устриц ожидали
От цареградских берегов.
Что устрицы? пришли! О радость!
Летит обжорливая младость
Глотать из раковин морских
Затворниц жирных и живых,
Слегка обрызгнутых лимоном.
Шум, споры – легкое вино
Из погребов принесено
На стол услужливым Отоном;
Часы летят, а грозный счет
Меж тем невидимо растет.
 

Неприятное ощущение от невидимо возрастающего «грозного счёта» растворяется в сумерках наступающего вечера:

 
Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей;
Там упоительный Россини,
Европы баловень – Орфей.
 

«…Пушкин был захвачен удовольствиями жизни в большом городе с ресторанами, театром, итальянской оперой, блестящим и разнообразным обществом… Светскими знакомствами и театром Одесса напоминала Петербург… а морем, французской и итальянской речью на улицах, бесцензурным пропуском французских газет и беспошлинным привозом вин – Европу…» (Ю.М. Лотман. Александр Сергеевич Пушкин).

Ощущение Европы в Одессе, разумеется, возникает не только от посещения злачных мест, от прогулок по её улицам с их необычно звучащими для слуха русского названиями, запечатлёнными на русском и итальянском языках, от этнического разнообразия населения, но и от царящей вокруг атмосферы, проникнутой отзвуками вольности и жизнерадостности.

«Дух вольнолюбия был присущ тогда Одессе. Татарский Хаджибей освободился от ига туретчины. Первые украинцы были беженцами из Запорожской сечи, из тех, которые, объявив, что не хотят идти “ни под бабу (Екатерина), ни под басурмана”, скрывались в окрестностях Хаджибея, не принадлежа ни к какому государству. В первые мещане записывались, скрыв своё происхождение, беглые от своих помещиков крестьяне. Пришли раскольники, не желавшие подчиняться православной церкви. Потом приглашены были семейства из вольнолюбивых греков, которые, в надежде на своё освобождение от турок, оказывали всяческую военную помощь русским. Да и все переселявшиеся в Одессу колонисты из Бессарабии, а потом из Германии, Швейцарии, Франции были из тех, которые по разным экономическим и политическим причинам чувствовали себя угнетёнными на своей первоначальной родине и искали своего освобождения в новозарождающемся крае» (А. Дерибас).

Поцелованный духом Одессы поэт расстаётся с ней под всплеск охвативших его свободолюбивых эмоций:

 
Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой…
 

P.S. Восхищение Пушкина европейскостью Одессы, южными воротами Империи, в значительной мере объясняется тем, что «сам он есть первый европеец из русских, отдалённое детище начатых Петром I преобразований, которые повернули Россию на европейский путь развития» (Д.П. Урсу Одесса в европейском научном и культурном пространстве XIX и XX веков).

В своей лекции, прочитанной в публичном собрании Императорского Новороссийского университета (Одесса) по случаю пятидесятилетия со дня смерти поэта профессор А.И. Кирпичников, в частности, подчеркивает:

«Пушкин – европейский поэт не только потому, что воспитал свой высокий талант на европейской поэзии, и, оставаясь поэтом национальным по преимуществу, в совершенстве усвоил её идеи и формы, не только потому, что он шёл в хвосте, а потому, что шествовал в передовом полку европейской мысли и прогресса…»

И именно «Пушкин, – продолжает он, – первый дал нам право смело глядеть в глаза Европы, полагаясь не только на силу штыков наших».

Европейскость Одессы, явившая себя прежде всего в её космополитической открытости миру, совпала в унисон с умонастроением поэта – с его состоянием, которое характерно для незаурядного творца и мыслителя, прозревающего высоты общечеловеческих начал универсума, где нет ни эллина, ни иудея, где Гомер – нечто большее, чем просто феномен эллинизма, где Шекспир больше не укладывается в прокрустово ложе английскости, Гёте выходит за границы немецкости, Пушкин преступает порог русскости, Бродский перестаёт быть русским советским поэтом, где «посвящённые» постигают нечто непреходящее, выражаемое на разных языках.

«Европейскость» Пушкина – прежде всего свидетельство постижения им ассоциируемой с Европой высшей ценности гуманизма – ценности свободолюбия, восславляя которую в свой «жестокий век», полагал поэт, он надолго останется «любезным» в памяти своего народа.

«В России нет другого места, где бы мы нашли подобное зрелище!..»

Необычность от встречи с Одессой на российских просторах испытывает не только любимец муз, владеющий даром романтического восприятия действительности и магией слова, но и, возможно, лишённый поэтического воображения гардемарин Николай Чижов, посетивший город во времена пребывания в нём Пушкина:

«В России нет другого места, где бы мы нашли подобное зрелище!..»

Необычность от встречи с новым городом, расцветшим на месте Хаджибея, испытывает не только любимец муз, владеющий даром высокой магии слова, но и морской офицер Николай Чижов, вступивший на его берег во время плавания по маршруту Николаев-Очаков-Одесса:

«…Мы входим в сад, и волшебное зрелище поражает наши взоры; воображаешь, что все народы собрались здесь наслаждаться прохладою вечернею и ароматическим запахом цветов. Рослый Турок с фарфоровым кувшином шербета предлагает вам вкусный напиток азийский, между тем как миловидная итальянка, сидящая под густою тению вяза, пере несенного с берегов Волги, подает вам мороженое в граненом стакане: множество разносчиков разных стран, в различных одеждах толпятся по дорожкам, и на разных языках предлагают вам свежие плоды.

Толпы гуляющих беспрестанно встречаются с вами. Единоземец великого Вашингтона идет подле брадатых жителей Каира и Александретты, древний потомок Норманнов с утесистых скал Норвегии, роскошный Испанец с берегов Гвадалквивира, обитатели Альбиона, Прованса и Сицилии собрались, кажется, чтобы представить здесь сокращение вселенной. Сядем на этой дерновой скамейке. Народ волнуется перед нами, как море. Какая живость! Какое разнообразие! Можно сказать, в России нет другого места, где бы мы нашли подобное зрелище!..» («Сын отечества», 1823 год)

«Одесса чудесный город…»

«Иностранность» нарождающейся черноморской жемчужины, отличность её от других городов и весей Российской империи не только не настораживает, но скорее вызывает восхищение у многих несомненных патриотов отечества.

«Отвечаю на письмо ваше, любезная и почтенная тётушка, из Одессы, где я очутился после утомительной дороги: дожди её совершенно разорили от Москвы до самого Кременчуга. Здесь же встретила нас жара и прелестная погода… От дороги я устал и всё ещё слаб. Здесь нашёл я графа Сен-При и живу в гостеприимном его доме. Он ко мне ласков по старому и всё делает, чтобы развеселить меня: возит по городу, в итальянский театр, который мне очень нравится, к иностранцам, за город на дачи. Одесса чудесный город, составленный из всех наций в мире, и наводнён итальянцами. Итальянцы пилят камни и мостят улицы: так их много!» (Из письма поэта К.Н. Батюшкова Е. Муравьёвой 12 июля 1818 года. Одесса. За пять лет до посещения города Пушкиным).

С затаённой грустью вспоминает об Одессе Николай Васильевич Гоголь, посетивший город в 1850 году:

«Временами солнце глянет так радостно, так по-южному! Так вдруг и напомнится кусочек Ниццы!» (Гоголь. Из письма матери).

Своим европейским обличьем Одесса впечатляет не только приезжающих россиян, но и тех, кто знаком с Европой не понаслышке:

«Европа ещё раз предстала перед нашими глазами, – восклицает французский визитёр, посетивший город в 1838 году, – после первого же взгляда, брошенного на Одессу, с борта судна, пришедшего из Константинополя. – И продолжает: – Внешний вид прямых ровных линий улиц, широкие фасады домов и спокойные тона строений пробуждали много дорогих воспоминаний… Именно европейский город… полный изобилия, движенья и веселья» (H. Hommaire de Hell. Travels in Steppes of the Caspian Sea, the Crimea, the Caucasus… – London, 1847).

P.S. На формирование европейского аромата Одессы, несомненно, повлияло то, что изначально большинство её граждан были выходцами из Греции, Италии, Германии, Франции и даже из Швеции и Дании.

«В первые десятилетия становления города иностранцы составляли преобладающую часть его населения – в 1819 году лишь примерно каждый четвёртый из одесситов был русским либо украинцем…» (Стивен Ципперштейн. Евреи Одессы. История и культура).

И не только Европа…

Особенность Одессы, на фоне культурно-исторических реалий России, – не только в её европейской ауре, под обаянием которой оказываются её гости. Какие-то черты Одессы позволяют жителю США Сэмюелю Ленгхорну Клеменсу (позже прославившемуся как писатель Марк Твен), обнаружить в ней удивительное сходство с обликом и духом городов Америки.

По прибытии на родину, после посещения Одессы в 1867 году в качестве журналиста газет «Альта Калифорния» и «Нью-Йорк трибюн», он публикует книгу путевых заметок «Простаки за границей», где, в частности, делится следующими впечатлениями от встречи с городом:

«По виду Одесса точь-в-точь американский город: красивые широкие улицы, да к тому же прямые; невысокие дома (в два-три этажа) – просторные, опрятные, без всяких причудливых украшений; вдоль тротуаров наша белая акация; деловая суета на улицах и в лавках; торопливые пешеходы; дома и все вокруг новенькое с иголочки, что так привычно нашему глазу… Так что мы едва не пролили благодарную слезу, едва удержались от крепкого словца, как то освящено добрым американским обычаем. Куда ни погляди, вправо, влево, – везде перед нами Америка!»

О схожести исторического облика Одессы XIX века с городами Америки рассуждает профессор Стэнфордского университета (США) Стивен Ципперштейн в своей книге «Евреи Одессы. История культуры 1794–1881 гг.», опубликованной в 1985 году:

«Если Вильна похожа на Минск, Могилёв на Витебск, а Екатеринослав напоминал Елизаветград, то Одесса сохраняла свой неповторимый облик и колорит. Если уж приводить здесь какие-либо аналогии, то Одесса, скорее всего, была чем-то схожа с американскими портовыми городами, но только с теми из них, что расположились на границе, как, например, Чикаго или Сан-Франциско, где сочетание духа предпринимательства, вольности и целеустремлённости создали мир, свободный от самодовлеющего прошлого».