Zettel

© 1967 by Blackwell Publishing Ltd

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2020

Валерий Анашвили. «Опавшие листья» Людвига Витгенштейна. Предисловие к переводу Zettel

В перерывах между диктовками «Голубой книги» в 1933–1934 годах Витгенштейн периодически давал «подсказки» или «указания» в ходе неформальной дискуссии со студентами. Его ответ на вопрос, что́ он имел в виду, предлагая подсказки, звучал так: «Ремарка вроде “это одна из наиболее типичных проблем философии” была бы подсказкой. Эта ремарка может навести вас на верный след при решении проблемы. Но я мог бы опустить все подсказки и сразу обратиться к частным проблемам. Таков уж психологический факт, что люди только тогда понимают, к чему я веду, когда начинают понимать мои общие ремарки, мои подсказки, – и не могут представить, о чем я говорю, когда слышат, как я занимаюсь каким-то частным затруднением… Все, что вам надо, – наблюдать, что́ мы делаем, а это каждый раз будет одного и того же рода… Предположим, кто-то сказал: “Мое страстное желание – получить всеобъемлющую картину вселенной. Можете ли вы его удовлетворить?” Я бы сказал “нет”… Посмотрим, можно ли, делая то-то и то-то или думая так-то и так-то, – не удовлетворить это желание, но прекратить испытывать его»^[1].

Наше краткое предисловие будет состоять из двух просьб и трех информационных сообщений. Все они касаются работы над заметками Витгенштейна – работы как переводчика, так и читателя, – их формы и некоторой терминологии. От какой-либо интерпретации содержания мы воздержимся – и несколько позже поясним, почему.

О медленном чтении. При публикации русских переводов Людвига Витгенштейна, кажется, еще не было отмечено важнейшее авторское пожелание, относящееся к взаимодействию с его философией, зафиксированной на письме. При каждом удобном случае, в разговорах со своими друзьями и в дневниковых записях Витгенштейн просил и реального, и воображаемого собеседника, чтобы его читали медленно. Едва ли не самый верный способ отнестись пренебрежительно и отчаянно безразлично к сути работы Витгенштейна – это «бегло пробежаться по его текстам». Прислушаемся: «Иногда предложение можно понять, только если читаешь его в правильном темпе. Все мои предложения следует читать медленно»^[2].

Витгенштейн умышленно использовал несколько избыточную пунктуацию, синтаксически и интонационно притормаживающую взгляд, позволяющую читателю после каждого смыслового сегмента, после каждой нагруженной мыслительными оттенками фразы – остановиться и соотнестись со сказанным, согласиться с ним или опротестовать его. «Я на самом деле хочу замедлить скорость чтения посредством знаков препинания. Я хочу, чтобы меня читали медленно»^[3].

О праве на интерпретацию. В набросках очередного несостоявшегося предисловия к очередной несостоявшейся книге Витгенштейн писал: «Не без сопротивления я отдаю эту книгу публике. Руки, в которые она попадет, – по большей части не те, в которых я хотел бы ее видеть. Может, скоро – я бы этого хотел – она окажется забытой философскими обозревателями и тем самым попадет к куда более заинтересованному читателю». В беседе с Морисом Друри, одним из своих учеников, он сказал: «Я не думаю, что в настоящее время люди хотят таких идей, о которых я пишу, но, возможно, лет сто спустя будет так, как я хочу»^[4]. Время идет, и сейчас мы ближе к этому столетнему рубежу, чем первые интерпретаторы Витгенштейна. Бесчисленные попытки Витгенштейна добиться ясности в выражении своих идей неизменно наталкивались, и при жизни, и – еще интенсивнее – после его смерти, на стойкую и непреклонную школярскую вкусовщину, сортирующую фрагменты его текстов по разделам и рубрикам. «Аналитическая философия», «неопозитивизм», «логический атомизм», «философия обыденного языка», «мистицизм», «дзен-буддизм»…

Между тем Людвиг Витгенштейн не писал для чьих-либо учебников и монографий. Он писал непосредственно для вас – для тех, кто взял на себя смелость вчитаться в его дислексические строки и попытаться непосредственно услышать его голос, кто поверх нагромождений «специальной литературы» и готовых шаблонов чужих интерпретаций стремится продумать именно то, что продумывал Витгенштейн. (Разумеется, этот упрек не касается многих и многих самоотверженных исследователей, изучающих наследие Витгенштейна и предлагающих свои интерпретации. Их вклад в рамках собственных дисциплин неоценим. Речь лишь о шансах прочитать Витгенштейна здесь и теперь. Витгенштейна, свободного от мнений.)

Фрэнк Рамсей, переводчик на английский язык «Логико-философского трактата» и друг Витгенштейна, писал своей матери 20 сентября 1923 года: «Идея его книги не в том, что, читая ее, кто-то поймет его идеи, а в том, что однажды кто-то продумает их заново для себя и получит огромное удовольствие, обнаружив в этой книге их точное выражение»^[5]. Людвиг Витгенштейн неоднократно возвращался к образу торных дорог: несмотря на очевидные сложности, он просил лишь о попытке выбраться из колеи. См., например, в настоящем издании:

«349. Очень трудно описать траекторию мысли, где уже много маршрутов движения – твоих ли собственных, или чужих – и не оказаться в какой-нибудь уже проторенной колее. Это трудно: хотя бы немного отступить от протоптанных ранее мыслительных троп».

«453. Как музыку порой можно наигрывать мысленно, но не насвистывать при этом, поскольку свист сразу заглушит внутренний голос, так и голос философской мысли столь тих, что заглушается шумом произнесенных слов и более не слышен, когда задан вопрос и надо отвечать».

О форме заметок. Наследие Людвига Витгенштейна может быть разделено на несколько групп: 1) рукописи, 2) машинописные тексты, надиктованные машинисткам или подготовленные самим Витгенштейном, 3) записи диктовок коллегам или ученикам, 4) более или менее точные записи бесед и лекций, 5) переписка.

Почти все рукописи входят в сброшюрованные рукописные книги, только некоторые существуют на отдельных листах. Фон Вригт, один из душеприказчиков Витгенштейна, занимавшийся описью и сортировкой бумаг, пишет, что «распределил рукописные книги в каталоге на “тома”, “большие тетради”, “тетради” и “записные книжки”. Все тома собраны под твердыми переплетами. Они значительно отличаются по размеру. Некоторые из самых больших представляют собой тетради большого формата, от 21 до 31 сантиметров в высоту. Те, что я назвал большими тетрадями, – все одного размера (22 на 29 сантиметров), в мягких обложках. “Записные книжки” обычно имеют от 10 до 16 сантиметров в высоту, большая их часть в твердых переплетах». Георг Хенрик фон Вригт предложил следующие обозначения, используемые до сих пор: «Чтобы ссылаться было проще, я пронумеровал объекты в каталоге следующим образом: рукописи (MS) начинаются с номера 101, машинописные тексты (TS) – с номера 201, а диктовки (D) – с номера 301».

В рукописях Витгенштейна почти всегда различаются две стадии работы над ними: «первые черновики» и «более законченные версии». Различие между стадиями часто неявное, и между ними нет четкого соответствия. Некоторые из наиболее законченных записей представляют собой пересмотр более раннего материала, по характеру напоминающего черновик, другие же – пересмотр материала, который сам может быть классифицирован как «более законченный». Некоторые определенно похожи на рукописи для планируемой книги.

Фон Вригт отмечает: «…в более законченных рукописях записи часто датированы. Это делает установление хронологического порядка этих рукописей относительно простым. Во многих случаях книги представляют собой последовательные дневники, отмечавшие каждый день, в который делалась заметка. В других рукописях этой категории есть только несколько дат, а большие разделы не датированы. Некоторые из рукописных томов содержат части, разделенные большими временными интервалами. (Речь идет о номере 116, который относится предположительно к периоду с 1936 по 1945 год). Иногда бывает, что два или более рукописных тома написаны в один период или в периоды, которые значительно накладываются друг на друга (например, номер 117, первая половина которого приходится примерно на то же время, что и номера 118‒121 вместе). Таким образом, хронологический порядок томов не полностью линеен.

Основная часть “более законченных” рукописей может быть разделена на две “серии”. Первая серия состоит из восемнадцати томов, написанных в 1929‒1940 годах. Витгенштейн ссылался на них как на Bände (тома) с номерами. Обычно он также присваивал им название – например, Philosophische Bemerkungen («Философские замечания»).

Вторая часть состоит из шестнадцати рукописных книг; некоторые представляют собой записные книжки, а не “тома”. Невозможно точно сказать, какие записи должны рассматриваться как принадлежащие к этой серии и закончена ли она, как первая. Серия относится к 1940–1949 годам.

Из рукописей, имевших наиболее законченную форму, Витгенштейн диктовал машинисткам. В ходе диктовки он, очевидно, часто переделывал предложения, добавлял новые и менял порядок заметок из рукописи. Обычно он продолжал работать и с машинописным текстом. Метод, который он использовал, заключался в том, чтобы разрезать напечатанный текст на части и поменять порядок заметок. Яркими примерами такого метода работы являются номера 212, 222‒224 и 233 в каталоге»^[6]. Процесс сортировки вырезанных фрагментов машинописи, исправления слов, фраз, вставок ручкой или карандашом, а затем повторной диктовки уже в новой последовательности, мог повторяться неоднократно.

Именно таким образом была создана коллекция заметок, имеющая название Zettel («листки бумаги»)^[7], публикация которой перед вами. Чтобы яснее представлять себе структуру записей и то, как с ними работал Витгенштейн (их рукописные и машинописные источники), покажем, как устроены первые тридцать заметок (воспроизведение подобной информации по всем 717 заметкам заняло бы здесь слишком много места)^[8].

В таблице ниже шесть колонок. Первая содержит нумерацию, соответствующую нумерации заметок в оригинальной версии Zettel. В каких-то вырезках рукописный текст дополняет печатный, другие содержат только текст, написанный от руки. Варианту систематизации заметок, предложенному Питером Гичем, фон Вригт присвоил номер 233. Таким образом, в Zettel вошли материалы TS 233 с некоторым количеством изъятий (решения о которых произвольно принимались редакторами). Во второй колонке указаны номера машинописных документов, из которых Витгенштейн вырезал заметки. В третьей колонке приведена нумерация разделов, в которые были включены вырезанные высказывания. В четвертой и пятой колонках указаны номера рукописей и страницы, на которых данные заметки появились впервые. В шестую колонку внесена информация о годах появления машинописных документов. Следует отметить, что ссылки на MS 142, как и на записи 440–446, являются неточными. Согласно фон Вригту, эта рукопись была утрачена. Витгенштейн записывал различные формулировки схожих заметок. В список в основном включены последние версии высказываний, по содержанию наиболее близкие к тем, которые в итоге были опубликованы.

Существуют следующие конвенции в отношении оформления ссылок на Zettel и на документы Витгенштейна:

1. «H» указывает на то, что единственный источник, в котором встречается данное высказывание, – это вырезки с рукописным текстом Витгенштейна.

2. Строчные буквы после чисел обозначают номера абзацев. Так, «26а», например, относится к первому абзацу. «26b» отсылает ко второму абзацу соответствующего высказывания в Zettel, и т. д. Абзацы разделов в рукописях обозначены аналогичным образом. Цифра после буквы указывает на предложение. «26c,d I» отсылает к третьему абзацу и первому предложению четвертого абзаца заметки под номером 26.

3. Номера страниц MS 137 обозначаются буквами «а» и «b», поскольку в этой рукописи пронумерована только каждая вторая страница^[9].

При работе над дизайном настоящей публикации мы старались максимально бережно сохранить форму, которую придавал своим заметкам Людвиг Витгенштейн. Машинопись обычно не позволяла следовать его эстетическим установкам, но все рукописные материалы неизменно сохраняли его визуальные предпочтения, связанные с тем, как должен выглядеть созданный им текст (в том числе опубликованный в книге). «Страницы рукописи всегда щедро заполнены и экономно использованы. В глаза бросается структура заметок, каждая из которых хотя и не имеет отступа, но предваряется пустой строкой. Абзацы внутри связанных между собой заметок обозначаются отступами. Даты указаны нерегулярно, редко полностью и всегда находятся на пустой строчке перед заметкой. Страницы рукописи создают впечатление тщательно разработанного графического образа. Точность и красота страниц соответствуют их содержанию: “Писать правильным стилем значит точно установить вагон на рельсы”, Л.В., 1940.

В этом отношении собрания заметок представляют собой переход с одного ряда дорог к другому. Возможно, именно поэтому Витгенштейн уничтожил большую часть этих собраний, как только переход был осуществлен. Сохранилось лишь несколько сборников такого рода. Мы публикуем перевод самого известного из них, собрания, изданного распорядителями наследия Г. Э. М. Энском и Г. Х. фон Вригтом под названием Zettel, – фактически коробку с материалами, оставленными Витгенштейном после смерти, в которой, кроме отдельных листов, было много записок, соединенных канцелярскими скрепками и рассортированных в стопки по темам. Помимо исправлений, сделанных от руки на некоторых вырезках, часто также и на оборотной стороне, в коробке хранились и отдельные более длинные, ни к чему не присоединенные листы бумаги, исписанные вручную. Это собрание, возможно, появилось во время нового этапа работы, который Витгенштейн не закончил. Похоже, это единственная причина, по которой сборник отрывков сохранился. К несчастью, в ходе публикации в 1967 году систематизированное собрание отрывков Витгенштейна было уничтожено. Отдельные части и их связки были вставлены в книгу (TS 233) по указанию издателей и без примечаний об их изначальном порядке.

Вероятно, первоначальное собрание записок прямо связано с последними рукописями Витгенштейна. Ключом к последней и незаконченной работе Витгенштейна (все еще неопознанной) может являться TS 235, оглавление, состоящее из 163 тем»^[10].

TS 235 содержит 163 пронумерованных абзаца с различным количеством строк, некоторые абзацы или слова аккуратно зачеркнуты (например, номер 3). Характер этой машинописи действительно напоминает план готовящейся книги, во всяком случае, это похоже на список, на основании которого удобно сортировать отдельные заметки: по ключевым словам или тематике. Собрание Zettel в значительной степени пересекается с тематикой этого гипотетического оглавления из 163 позиций, и это позволяет думать, что та коллекция заметок, которую мы здесь публикуем, не случайна. Приведем для примера некоторые фрагменты TS 235: «1. ‘Язык’, ‘предложение’, ‘слово’, понятие повседневности. 2. Значение слова. Предмет, к которому относится слово. 4. Можно ли определять “язык” как устройство, служащее определенной цели. 5. Сравни ‘придумать язык’ с: ‘придумать игру’ и ‘придумать машину’. 6. Является ли языком перфорация бумажной ленты в пианоле? 7. Представление не является образом. Но образ может ему соответствовать. 8. Как учатся тому, чтобы представлять этот цвет? <…> 100. Философия оставляет всё как есть. 101. Шутка в игре. 102. “Это полностью меняет характер игры”. Суть понятия зависит от фактов опыта. 103. “От этого понятие утратило свою суть”. Переход количества в качество. 104. “Если ты узнал, что означает это слово, и ты его понимаешь – ты знаешь все способы его применения”».

О переводе некоторых терминов. Элис Эмброуз отмечала: «Если сравнивать с языком “Трактата”, в котором он использовал слова в необычном смысле, например “объекты” или “картины”, или вводил новые выражения, такие как “элементарное предложение” или “атомарный факт”, – язык его лекций не сложен. Он использовал язык повседневной речи. И не было ни намеков на мистицизм, ни отсылок к тому, о чем невозможно говорить. Озадачивало то, что он использовал яркие примеры, которые сами по себе были понятны, но смысл, в них закладываемый, ускользал. Это все равно что слышать притчу, но не иметь возможности увидеть ее мораль»^[11]. Во времена «Логико-философского трактата» Витгенштейн действительно обращал пристальное внимание на придание некоторым лингвистическим единицам статуса строгих терминов с помощью многословных определений. Это влекло за собой необходимость столь же строго отслеживать и передачу этих терминов при переводе на другие языки.

Ср., например: «В данном афоризме в дополнение к уже применяемому в “Логико-философском трактате” термину Tatsache вводится также Sachverhalt. Смысл того и другого Витгенштейн пояснял в письме Расселу следующим образом: Sachverhalt – то, что соответствует элементарному предложению, если оно истинно. Tatsache – то, что соответствует предложению, логически производному от элементарных предложений, если таковое – результирующее – предложение истинно. Tatsache переводится как факт. С толкованием же термина Sachverhalt дело обстоит сложнее. В первом английском издании “Трактата” (под влиянием Рассела, со ссылкой на пояснения, данные ему Витгенштейном в письмах и устных беседах) Sachverhalt было переведено как “атомарный факт”. Эта версия была сохранена и в первом русском издании произведения. В дальнейшем подтвердилось, что такая трактовка термина соответствовала смыслу, который в него вкладывал автор, – кстати, не высказавший в связи с понятием “атомарный факт” при вычитке перевода никаких возражений. Но материалы, проясняющие смыслы базовых терминов ЛФТ, увидели свет довольно поздно; спорной до 1970-х годов представлялась и причастность Витгенштейна к созданию английской версии Трактата. Не удивительно, что специалисты, изучавшие произведение, долгое время не были уверены в корректности английского перевода Sachverhalt (тем более что само по себе это немецкое слово не указывает на нечто атомарное, элементарное), а некоторые были даже убеждены, что такой перевод усложнил и запутал дело. И все-таки многие аналитики неизменно приходили к выводу: Tatsache – комплексный факт, Sachverhalt – элементарный факт в составе факта.

Однако понятие “атомарный факт” излишне сближало концепцию ЛФТ с логическим атомизмом Рассела и невольно придавало мыслям Витгенштейна не свойственный им привкус британского эмпиризма (с характерной для него идеей прямого чувственного знакомства с объектом и др.), что, по-видимому, немало способствовало логико-позитивистскому прочтению Трактата. В новом переводе труда на английский язык, который осуществили Д. Пэрс и Б. Макгиннес (первое изд. 1961), немецкому Sachverhalt соответствует английское state of affairs или state of things (состояние дел или положение вещей)»^[12].

На русский язык разные переводчики «Логико-философского трактата» и подготовительных материалов к нему переводят Sachverhalt по-разному. И. Добронравов и Д. Лахути^[13] – как «атомарный факт», М. Козлова и Ю. Асеев^[14] – как «со-бытие», В. Суровцев^[15] – как «состояние дел», В. Руднев^[16] – как «положение вещей», Л. Добросельский^[17] – как «позиция».

То, что говорила Элис Эмброуз о языке лекций Витгенштейна, относится и к языку его текстов. В более поздний период Витгенштейн использовал в своей философской работе исключительно слова обыденного языка в их обыденном употреблении. Собственно, придание им какой-либо специфической функции противоречило бы само́й его поздней философии, которая показывала невозможность существования «приватного языка», основанного на следовании правилам, созданным для себя самого, потому что такой язык был бы непереводим и лишен критериев правильного употребления, соблюдение которых могли бы контролировать другие^[18]. Столь отчетливая тяга к упрощению искусственной терминологической компоненты авторского словаря (при одновременном расширении лексического богатства) позволяет переводчикам сконцентрироваться не на создании неологизмов или чего-либо подобного, но на селекции и уточнении узуса обыденных слов собственного языка.

Тем не менее выборочно коснемся некоторых аспектов нашего перевода. При всей терминологической гибкости позднего Витгенштейна минимальные различения близких по значению слов (исходя из практики их употребления) могут быть полезны. Например, мы остановились на следующих соответствиях: Gebrauch – «употребление», Verwendung – «использование», Anwendung – «способ применения», Benutzung – «регулярное использование». При этом, обратившись к одному из существующих переводов «Философских исследований», мы снова увидим вариативность: «а между тем его значение заключено в его употреблении» – und anderseits liegt seine Bedeutung in seiner Verwendung (с. 161, § 197); «…существует регулярное их употребление» – …es einen ständigen Gebrauch… gibt (с. 162, § 198). И в большинстве случаев так – «употребление». Но в § 199: «применения, институты» – Gebräuche (установления, обычаи), Institutionen, или, например, на с. 181, в § 288: «будет видно из его применения этого слова» – wird er im Gebrauch des Wortes zeigen, и т. д.

При переводе на русский язык традиционно ведутся дискуссии по поводу немецкого слова Bild^[19]. Разные переводчики Витгенштейна предпочитают разные варианты перевода. Например, В. Бибихин считал, что Bild это «рисунок»^[20], В. Суровцев вполне аргументированно настаивает на «образе», Ю. Асеев и М. Козлова считают, что лучше переводить его как «картина»; правда, в своем переводе они используют все возможные варианты – «образ», «картина», «изображение». Ср. в их русском издании «Философских исследований»: «он должен взять тот цвет, образ которого всплывает в его сознании при звуках услышанного слова» – er soll die Farbe nehmen, deren Bild ihm beim Hören des Wortes einfällt (с. 170, § 239); «Представление – не картина, но картина может ему соответствовать» – Eine Vorstellung ist kein Bild, aber ein Bild kann ihr entsprechen (с. 184, § 301); «При этом человек мог бы указывать на изображение в зеркале» – Dabei könnte man auf ein Bild im Spiegel weisen (с. 208, § 411. – Здесь и ранее везде курсив наш. – В.А.)^[21]. Нам подобная вариативность совершенно не кажется проблемой, поскольку настойчивое следование одному-единственному принятому варианту перевода многозначного слова не всегда способствует лучшему пониманию первоисточника, но, наоборот, местами лишь затемняет его смысл, вжимая вольное течение языка оригинала в узкое ложе того или иного переводческого решения.

Например, «Принципы механики» Генриха Герца (введение Герца к этому произведению, откуда и взята приводимая нами ниже цитата, являлось для Витгенштейна важнейшим источником терминов и идей, в частности, здесь он позаимствовал базовый для «Трактата» термин Bild, свою «картинную теорию») вышли по-русски в очень удачном, едва ли не референсном переводе, выполненном в рамках советской переводческой школы в Институте истории естествознания и техники Академии наук СССР. Немецкое слово Bild здесь переводится и как «образ», и как «картина», хотя используется Герцем буквально в соседних предложениях в абсолютно одинаковых грамматических конструкциях: «То, что приписывается образам ради их правильности, содержится в данных опыта, на основе которых построены образы. То, что приписывается образам ради их допустимости, дано свойствами нашего ума. Является ли образ (Bild) допустимым или нет, можно решить однозначно в положительном или отрицательном смысле, и при этом наше решение сохраняет силу навсегда. Является ли картина (Bild) правильной или нет, можно тоже решить однозначно в положительном или отрицательном смысле, но только по состоянию нашего теперешнего опыта и при допущении оговорки, касающейся более позднего и более зрелого опыта»^[22].