Новые способы ведения войны: как Америка строит империю

© ООО Издательство «Питер», 2016

© Серия «Новая политика», 2016

Введение

Война стремительно меняет свое лицо. И методы боевых действий, и средства нападения и обороны, а также теория и стратегия, законы и правила, требования к бойцам, наличие криминальных военизированных группировок – все эти взаимосвязанные аспекты войны быстро трансформируются под влиянием глобальных и локальных конфликтов. Над всем этим возвышается Геополитика, предопределяя важность тех или иных сражений и противоборств. Если нарковойны в Мексике (где с 2006 года погибло более 70 тыс. человек) мало кого интересуют за пределами этой страны, то об украинском конфликте пишут все мировые СМИ, а события в Донбассе обсуждаются на сессии Совета Безопасности ООН и на встречах лидеров Евросоюза. Из-за такого избирательного подхода становится очевидным, что за так называемым продвижением демократии и прав человека, о которых неустанно повторяют политики США и Западной Европы, стоят интересы определенных групп, часто подпитываемых идеологическими комплексами.

Помимо применения силы или угроз (последнее получило название превентивной дипломатии) широко используются и другие методы воздействия на противника. К ним относятся: организация адаптированных к современным условиям государственных переворотов, экономическое давление посредством санкций или изысканных манипуляций с помощью «международных» структур типа Всемирного банка и Международного Валютного Фонда, массированное информационное воздействие как через классические СМИ (газеты, радио, телевидение), так и через социальные сети в Интернете. Карл фон Клаузевиц говорил, что война – это продолжение политики с помощью других средств. И этими «другими средствами» в XXI веке становятся новейшие достижения науки и технологии – не только военные, но и социальные. Впрочем, технологии будущего часто имеют двойное назначение и сначала используются для ВПК, а уже потом попадают и на гражданский рынок. А социальные науки – от когнитивных исследований до этнологии – сегодня активно используются в военно-политических целях. В специальных отделах военных ведомств бьются над задачей, как лучше и с наименьшими затратами «взломать» культурный код и подчинить своей воле национальный дух предполагаемого противника. Если в Средние века действовал четкий набор правил ведения войны и строгий этический кодекс, то сегодня доминирующие военно-политические силы цинично используют любую возможность, чтобы уничтожить, унизить и деморализовать тех, кто им сопротивляется.

Силы НАТО не задумываясь подвергали бомбардировкам части югославской армии, которые согласно договоренностям прекратили боевые действия и выводились из Косово. На бомбах, сброшенных на сербские города и деревни, солдаты НАТО делали надписи: «Happy Easter».^[1] В Ираке США наносили удары по населенным пунктам в первый день священного для мусульман месяца Рамадан. В Сирии против законного правительства используются банды головорезов и террористов, которым США и ряд европейских стран оказывают финансовую и материальную помощь. Но если обратиться к прошлому, мы увидим, что Британская корона так же цинично использовала пиратов против Испании, а в Латинской Америке ЦРУ и МОССАД обучали и снабжали оружием отряды смерти, которые проводили карательные экспедиции против политических оппонентов из числа местного населения.

Следовательно, за рядом современных концепций и определений мы можем найти довольно старые методы прямого или косвенного силового воздействия. «Осел, нагруженный золотом, возьмет любую крепость», – говорил Филипп Македонский. Теперь роль такого осла берут на себя различные фонды, банки, страховые компании и программы помощи. И представители пятой колонны,^[2] заполучив свои «тридцать сребреников», при первом возможном случае с радостью откроют ворота крепости, отдав свой родной город на разграбление врагу. Но в нынешних условиях грабеж происходит в «цивилизованном формате»: капитулировавшее правительство подписывает кабальные договоры, под которые вывозятся природные ресурсы, эксплуатируется труд местного населения, и ему же сбывается продукция из страны-гегемона. А полицейские функции исполняют дипломатические миссии и наблюдатели от «международного сообщества». Часто для убедительности в оккупированной стране размещаются военные базы, призванные обеспечить «безопасность страны» от заранее обозначенного агрессора или мифического терроризма.

В настоящее время к тому же наблюдается ряд взаимосвязанных тенденций, значительно затрудняющих поиск адекватных решений в случае возникновения спорных ситуаций и конфликтов. Первая – это стремительный упадок однополярной системы мира. США уже не справляются с функцией мирового жандарма и вынуждены либо искать союзников (с которыми у них существует определенный кризис доверия), либо повторять свои ошибки, что значительно ухудшает ситуацию.

Вторая тенденция – необратимые процессы глобализации. С одной стороны, ряд государств и политических сил упорно им сопротивляются, что вызывает всплески национализма, подчас довольно воинственного. С другой стороны, ранее отсталые страны успешно перехватывают пальму первенства у промышленно развитых стран капиталистического лагеря и начинают диктовать свои условия. Глобализация также несет с собой эрозию международного права и попытку насаждения своих стандартов со стороны ослабленного, но еще активного центра принятия глобальных политических решений – Вашингтона.

Третья тенденция – это возможность использования продвинутых технологий для преступных действий и террористических актов. Если во второй половине XX века анархисты и различные борцы с режимами использовали кустарные методы изготовления оружия и боеприпасов, то сейчас спектр их деятельности значительно расширился. Режим нераспространения ядерного оружия, который является одной из прерогатив внешней политики США, пытается контролировать расползание смертоносных технологий по всему миру. Но монополии больше нет.

Четвертая тенденция – возрождение религий. Когда в XVII веке по итогам Тридцатилетней войны в Европе пытались разграничить религию и политику, вряд ли предполагали, что вероисповедание через несколько столетий вернется в политику снова, но уже в ином формате, вооруженное не только догмами, но и бойцами, готовыми отдать жизнь за свои убеждения.

Пятая тенденция – это ревизионизм, к которому прибегают многие народы и государства. Бывшие колонии недовольны теми условными границами, которые им начертила их бывшая метрополия. Иные требуют получения государственности. При этом положения ООН о праве на самоопределение, с одной стороны, и нерушимости границ – с другой стороны, вступают в диссонанс, который еще не смог разрешить ни один юрист-международник. Прецедент с Косово – это наиболее яркий случай такого противоречия, так как он показал и крах предыдущих договоров (Ялтинские и Хельсинкские соглашения), и двойные стандарты со стороны стран, которые признали независимость этого образования.

Предлагаемая читателю книга посвящена трансформации войны – от теории и доктринальных документов до конкретных методов ее ведения (включая непредвиденные обстоятельства), разработки новых стратегий обороны и безопасности, а также перспективных технологий.

Поскольку США являются наиболее могущественной в военном отношении страной и постоянно пополняют свой опыт как на полях сражений, так и в дипломатическо-политических манипуляциях, основные данные для этой книги черпались из американских источников – официальных ресурсов государственных и военных ведомств, научно-исследовательских центров и специализированных изданий. Также использовались работы отечественных специалистов, которые прямо или косвенно имеют отношение к данной теме.

Автор пытался сочетать научный подход с публицистическим стилем, чтобы объективные данные и специфические термины относительно легко воспринимались читателями. Аппарат ссылок, приведенный в работе, поможет заинтересованным лицам получить больше сведений по той или иной теме, освещенной в данной книге.

Глава 1. Обоснование войны: ценности, интересы и стратегии

Современная война не является исключительным делом специально обученных людей – солдат и офицеров. Она охватывает все сферы жизнедеятельности, а причинами ее служат далеко не узконаправленные цели, как было в древности – будь то борьба за ресурсы и территорию или более специфические причины (как, например, массовые жертвоприношения, практикуемые ацтеками в качестве дара солнцу).

Подготовка и ведение войны – это целая серия процедур, связанных с комплексом идей: религиозных установок, мировоззрения, интересов и ценностей. Теоретическое обоснование эти идеи находят в доктринах национальной обороны и безопасности, где необязательно говорится о теологии, уникальном историческом прошлом или особых принципах, которые нужно защищать. А практическое воплощение эти идеи и получают с помощью разработанных стратегий, директив и полевых уставов, которые отрабатываются в ходе учений и маневров. При этом для осуществления военных действий, как правило, требуется легитимация, то есть законное обоснование, которое осуществляет уполномоченный орган и одобряет президент. Однако и этого мало. Еще нужна народная поддержка, так как при отсутствии энтузиазма масс война может очень быстро зайти в тупик, а ответственные за ее развязывание политики могут лишиться своих постов.

Каждое государство обладает уникальным набором компонентов, которые в той или иной степени влияют на выбор стратегии, предпочтение тех или иных вооруженных сил. Национальные интересы также не сводятся к набору одинаковых штампов, но связаны с выбором научной школы международных отношений, системой балансировки власти, техническими достижениями, интеллектом и людскими ресурсами. Люди являются важным индикатором как для начала боевых действий, так и для определения последствий и поиска виновных. Когда говорят о Второй мировой войне, то обязательно вспоминают о людских потерях отдельных государств Европы или групп стран. Однако почему-то умалчивают потери Китая от оккупации и военных действий Японии с 1937 по 1945 годы. А это, по разным оценкам, от 19 до 35 миллионов человек, где большая часть погибших – мирное население!

Стратегическая культура

Часто можно услышать, что каждый народ обладает уникальным культурным кодом, и если противнику удается его взломать, то и победить этот народ не составит труда. На самом деле существует не только духовно-психологическая система, которая может быть выражена в виде матрешки или представлять собой гибридные свойства (например, целеполагание и национальную память, которые содержат мощный потенциал). Стратегическая культура идет бок о бок с возможностью пересмотра исторической миссии и, как следствие, национальных интересов. Например, часто говорят об англосаксонском типе цивилизации. Но тогда что послужило причиной того, что британские колонии в Северной Америке начали войну за независимость, в результате чего образовались Соединенные Штаты Америки? Какова в этом роль тайных обществ? Ведь известно, что так называемое Бостонское чаепитие, с которого началось движение за независимость от Британской короны, было организовано масонами. Чего не хватало англосаксам в Северной Америке? Ведь Британия владела огромными территориями, на которых можно было проводить практически любые политические эксперименты. Почему США в 1812 году решились напасть на своих «братьев по крови и духу» в Канаде? Эта война имела последствия как для англичан, так и для американцев: в августе 1814 года британцы захватили Вашингтон и сожгли Белый дом и Капитолий. Одними территориальными интересами такую авантюру объяснить вряд ли удастся.

Вероятно, в США особую роль сыграл фронтир, то есть зона освоения запада континента вплоть до Тихоокеанского побережья, куда в конце XVIII века устремились сотни переселенцев, уничтожая коренное индейское население на своем пути. Гомстед-акт 1862 года, который стал результатом политики Республиканской партии США, пришедшей к власти двумя годами ранее, упорядочил фронтир, превратив неосвоенные земли в обособленные участки. Но жажда экспансии вынуждала двигаться и на север, и на юг. И если освободить канадцев от «британского ига» не удалось, то с испанской Флоридой США справились относительно легко. А далее были захвачены обширные владения Мексики, в результате чего эта страна потеряла треть своей территории.

Очевидно, что такие военные успехи вселяли в руководство США идеи о богоизбранности и непобедимости. А научно-политические обоснования мессианства начали выходить из-под пера американских теологов, историков и идеологов уже во второй половине XIX века, заложив основы для геополитической исключительности.

Да и под самой стратегической культурой принято понимать «стойкую систему ценностей, общую для лидеров или группы лидеров государства и относящуюся к использованию военной силы».^[3] Мы видим, что это не идея о развитии государства и его месте в мире, но четкая установка на конфликт и некие основополагающие идеи, связанные с ним.

Без понимания всех этих принципов сложно будет осознать причины и методы войн, с помощью которых «просвещенный Запад» развязывает конфликты во всех уголках мира. Технологический скачок, каким бы он ни был, не сможет затмить идеологию и те ценностные установки, ради которых политическая элита идет на различные авантюры.

Чтобы разобраться в этой многоуровневой схеме машины войны, давайте начнем с национальных интересов. И, конечно же, в качестве примера возьмем США как самое опытное и могущественное в военном отношении государство. Эта страна использовала в конфликтах все виды оружия, включая ядерное; ее оборонный бюджет является самым большим в мире, хотя при этом из уст ее руководителей постоянно звучат заявления о необходимости установления мира. Возможно, узнав, в чем заключаются национальные интересы этой страны, мы сможем понять и механизмы принятия решений по ведению войны или осуществлению интервенции.

Узел национальных интересов

Пожалуй, нужно начать с того, что две правящие партии в США – республиканцы и демократы – исповедуют различный подход в области международных отношений. Первые являются сторонниками школы реализма, которая утверждает, что у каждой страны есть свои национальные интересы, которые нужно отстаивать и уважать. Интересы государств могут вступать в противоречия, поэтому и возникают конфликты. Следовательно, войны – это естественный и закономерный процесс. Вопрос в том, как далеко можно зайти в отстаивании своих интересов (особенно если это происходит вдали от своих границ) и готово ли правительство жертвовать для этого своими ресурсами и жизнями граждан. Вторые предпочитают либеральную школу международных отношений и считают, что нужно стремиться к достижению всемирного согласия (естественно, по западным лекалам), а несогласных наказывать и перевоспитывать. Следовательно, обе партии не отрицают возможность войны и даже наоборот – считают ее необходимым инструментом международных отношений.

Что касается интересов, то естественно, что у демократов и республиканцев разные точки зрения на этот вопрос, однако он сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Кристофер Пол утверждает, что национальный интерес – это социальная конструкция, а его применение, определяемое той же социальной конструкцией, согласовывается через социальные процессы. Существуют три разные, но взаимосвязанные основные конструкции национальных интересов: общенациональный интерес, национальный интерес президента (рассчитываемый президентом) и национальный интерес для легитимации.

Граждане в целом используют концепцию национального интереса, чтобы оценить, является ли политика «хорошей» для страны в нормативном смысле.

По мнению Александра Джорджа, «концепция национального интереса остается важной для внешней политики, несмотря на ограничения теоретического и научного подхода. Политики используют ее двумя различными способами: во-первых, в качестве критерия для оценки угроз в той или иной ситуации и для определения лучшего варианта действий; во-вторых, в качестве оправдания принятого решения».^[4]

Считается, что за последние сто с лишним лет в США несколько раз менялось определение национальных интересов.

До мировых войн внешняя политика США была направлена на улучшение материального благополучия американского народа, а не на реализацию национальных интересов.^[5] Она была принципиально изоляционистской в сочетании с политикой интервенционизма в своем регионе (Латинская Америка), с особым акцентом на уменьшение влияния европейских держав в Западном полушарии, и получила известность как Доктрина Монро. Кроме того, как писал известный политолог Сэмюэл Хантингтон, «с самого начала американцы построили свои личные убеждения на отличии от нежелательных «других». Противники Америки всегда определялись как противники свободы».^[6] Это очень важное замечание.

Кто такие эти «другие»? Попросту это все остальные. Не случайно еще одна работа Хантингтона называется «West and the Rest», то есть «Запад и остальные». Концепция «другого» попала в геополитику и международные отношения из социальной антропологии. Уильям Самнер в 1906 году предложил термин «этноцентризм», которым назвал отношение предубеждения или недоверия к посторонним (которые могут существовать и внутри социальной группы), а также сформулировал и весьма плодотворную идею о влиянии враждебного окружения или внешней агрессии на внутреннюю сплоченность общества.^[7] Он указывает, что «постоянная опасность войны с чужими – это то, что сплачивает членов мы-группы изнутри и не дает развиться в ней разногласиям, которые ослабили бы ее военную мощь. Эта необходимость защищаться также создает правительство и закон внутри мы-группы, чтобы предотвратить ссоры и укрепить дисциплину… Люди из они-группы – чужие, с предками которых вели войну предки мы-группы. Духи последних будут с удовольствием наблюдать, как их потомки продолжают борьбу, и помогут им. Добродетель заключается в убийстве, грабеже и порабощении чужих».^[8]

Из принципа этой дихотомии вместе с идеей собственного превосходства (напомним, что расизм и его производные, такие как национал-социализм и фашизм, – тоже изобретение Запада) постепенно происходило обособление общества США как от Старого Света, так и от остальных, относительно новых государственных образований (например, в странах Латинской Америки).

Две мировые войны повлияли на смену такого подхода. Соединенные Штаты оказались вовлечены в европейские дела в гораздо большей степени, чем раньше, и теперь уже в качестве нового гегемона «свободного мира». А внешнеполитическая сеть американской элиты начала свою работу во время второй мировой войны, еще задолго до начала холодной войны. Уже тогда Совет по Международным Отношениям наметил «важные территории», необходимые для американских потребностей в сырье и новых рынках для обеспечения экономического процветания.^[9]

Уильям Домхофф утверждает, что новое определение национальных интересов, предложенное элитной сетью внешнеполитического планирования в 40-е годы прошлого века, имело, прежде всего, экономический характер – в том, что оно направлено на обеспечение полного функционирования американской капиталистической системы с минимальными изменениями для нее.^[10]

Это соответствует типовому набору основных ценностей национальных интересов; если граждане и суверенитет страны находятся в безопасности, то главным интересом, который надо будет отстаивать, является экономическое благополучие. Совет по Международным Отношениям сделал набросок общего мирового порядка, который мог удовлетворить экономический интерес, и правительство США приняло этот виртуальный массовый проект. В течение этого периода национальный интерес президента демонстрировал постоянную приверженность обеспечению защиты «важных территорий».

Домхофф утверждает, что антикоммунизм как ключевая политика с его идеологическими последствиями появился лишь после возникновения угроз «важным территориям».^[11] А журналисты Кристина Джонс и Уорд Джонсон вообще считают, что «заботой американской политической элиты не является установление или защита демократии, а установление капитализма во всем мире с беспрепятственным контролем над ресурсами и рынками».^[12]

На протяжении 1960-х годов степень консенсуса в отношении антикоммунистической идеологии была высокой. За исключением крайне левых практически все слои американского населения приняли антикоммунизм в качестве основного параметра американской внешней политики. В 60-х и 70-х годах этот консенсус немного ослаб, но противодействие коммунистической экспансии или агрессии по-прежнему оставалось мощным инструментом легитимации до тех пор, пока в 1991 году не закончилась холодная война.

До этого момента угроза коммунизма в период холодной войны была двукратной: во-первых, из-за страха «красной угрозы», подавляющей всех инакомыслящих, и угрозы массового уничтожения; во-вторых, из-за угрозы для бизнеса со стороны левых политиков, предлагающих национализацию, изменения трудового законодательства, перераспределение или закрытые рынки. После холодной войны красная угроза исчезла, но национальный интерес президента США по-прежнему включал защиту интересов американского бизнеса от левых угроз. Поскольку коммунизм перестал быть оправданием существующей угрозы, президенты были вынуждены искать средства эффективной легитимации национальных интересов, действуя в интересах бизнеса от предотвращения левых угроз.

Президент Джордж Буш-старший – первый президент наступившего после холодной войны периода – опробовал «Новый Мировой Порядок» и предложил угрозу наркотерроризма в качестве замены холодной войны (оправдывающая мифология которой больше не поддавалась легитимации).

С потерей одного из сильнейших определяющих элементов и источника легитимности для американской внешней политики общенациональный интерес сместился. Несмотря на то, что элитная сеть внешнеполитического планирования все еще существует (хотя и в несколько преобразованном виде), правительство США начало развивать способность делать свой собственный анализ внешней политики и осуществлять долгосрочное планирование – и поэтому стало играть большую роль в определении национальных интересов.

То, что действительно изменилось с окончанием холодной войны, – это не процесс, с помощью которого определялись национальные интересы, а сами существенные интересы. С резким снижением угрозы «важным территориям» и возможным окончанием любой вероятной угрозы для открытых рынков и сырья любая правдоподобная угроза для традиционных основных национальных интересов, по-видимому, исчезла. Пока национальный интерес президента продолжал включать проблемы безопасности и защиты американских бизнес-интересов за рубежом, появился целый ряд дополнительных нормативных интересов (которые либо могут, либо не могут осуществляться): продвижение демократии, защита прав человека, поддержание мира, прекращение этнических, националистических и сепаратистских конфликтов и так далее.^[13] При этом для реализации данных интересов как республиканцами, так и демократами могли использоваться военные решения.

В то же время проходили многочисленные дискуссии о поддержании американского национального интереса в послевоенном мире. Политолог и журналист Джеймс Чейс полагает, что основные интересы, скорее всего, останутся теми же, а именно: стабильность Европы, баланс сил в Восточной Азии и западной части Тихого океана и безопасность – экономическая и социальная – в Северной Америке. Помимо этих основных ценностей, Чейс также предполагал, что в той степени, в которой Запад зависит от ближневосточной нефти (то есть в значительной степени), в национальные интересы США должно входить обеспечение беспрепятственных поставок нефти по разумным ценам для внешнего мира, для чего требуется стабильность в регионе Персидского залива.^[14]

Комиссия по Национальным Интересам Америки (спонсируемая Гарвардским Центром Белфера по науке и международным отношениям, Центром Никсона, Корпорацией RAND и Hauser Foundation), прекрасный пример элитной сети внешнеполитического планирования, в 2000 году опубликовала доклад, где определила пять жизненно важных национальных интересов США. Это: 1) предупреждение, сдерживание и уменьшение угрозы нападения с применением ядерного, биологического и химического оружия на Соединенные Штаты или их вооруженные силы за рубежом; 2) гарантированное выживание союзников США и обеспечение их активного сотрудничества с США в формировании международной системы, в которой возможно наше процветание; 3) предотвращение появления враждебных могущественных сил или несостоявшихся государств у границ США; 4) обеспечение жизнеспособности и устойчивости основных глобальных систем (торговли, финансовых рынков, поставок энергии и окружающей среды); 5) установление продуктивных отношений, в соответствии с американскими национальными интересами, с державами, которые могут стать стратегическими противниками, – Китаем и Россией.^[15]

Однако многое изменилось в подходах к национальным интересам и обеспечению безопасности после нападений 11 сентября 2001 года. В то время как приведенный выше перечень национальных интересов, разработанный Комиссией по Национальным Интересам Америки, ясно дает понять, что ученые и планировщики верили в существование реальной угрозы, атака на Пентагон и разрушение Всемирного торгового центра подчеркнули реальность этих угроз немыслимым ранее образом. Важность защиты Америки и борьбы с терроризмом в его зародыше выросла на несколько порядков. Это радикальное изменение обстановки и контекста, в рамках которого строятся национальные интересы, содержит четкий мандат для действий в области внешней политики, который не был возможен при двуполярном мире и противодействии коммунизму. Внешняя политика, направленная на государственное строительство и другие гуманитарные цели, снова привлекла к себе пристальное внимание, когда общественность и политики признали, что сокращение числа людей в мире, которые склонны по той или иной причине ненавидеть США, является столь же важным делом в войне с терроризмом, как и ликвидация самих террористов.

После террористического акта 11 сентября 2001 года (в дальнейшем мы будем называть его 9/11) требования к узакониванию национальных интересов, сконцентрировавшихся вокруг борьбы с терроризмом или его предотвращения, нашли широкий отклик в обществе.