Узник

От автора

Все каникулы я проводил у бабули с дедом. Это были поистине счастливые времена. Иногда я думаю, как наши дети будут вспоминать детство, полное смартфонов и различных гаджетов? Ведь я родился и вырос в Советском Союзе, где из развлечений была сплошная улица. Постоянно сбитые колени и локти, которые бабушка нежно обдувала и максимум прикладывала подорожник – вот и всё лечение. Через час я вытирал слезы и, уже забыв о боли, бежал получать новые травмы.

А эти советские велосипеды, особенно когда ты еще мелкий и катаешься на «Десне» под рамой, или турниры по футболу, чуть ли не на картофельном поле? Так проходил целый день, а вечером плетешься без ног до кровати, но бабушка всё равно обнимет и поцелует перед сном.

Для меня настоящим другом был мой дед, который изрядно выпивал. Будучи уже на пенсии, он работал обыкновенным сторожем в ТОРГЕ. Дед заступал на дежурство, а я возил обед на велосипеде, с которого по дороге спокойно мог упасть несколько раз… вместе с обедом.

Когда подъезжал к его проходной, то уже был готов поехать в магазин, по его указанию. Он мне давал пятак или трешку, пакет, и я мчался в продуктовый магазин неподалеку. Там уже все знали, что я внук Иваныча, заворачивали бутылку пшеничной и кулек конфет для меня. Конфет было несколько сортов, но самые любимые – ириски, которые можно было жевать бесконечно долго.

По приезде домой бабушка постоянно меня пытала, покупал ли я деду водку, но я его не сдавал. Наступал вечер, и дед пьяной походкой шел домой. Самое интересное – в том, что пьяным его никто и никогда не боялся – выпивший, он становился добрым и разговорчивым.

Дед был невысокого роста, с лысиной и с очень сильными руками. Руки его до сих стоят перед глазами. Таких крепких рук, как у деда, я не встречал.

Он всегда носил потертый пиджак, надетый на рубашку в горошек, а на голове – обязательно кепка, которую дед терял по дороге, будучи нетрезв. Когда поймет, что на голове ничего нет, то возвращается искать и всегда находит…

Мы жили в частном деревянном доме, который дед построил сразу после Великой Отечественной войны. Тогда все дома были одинаковые, строили на один лад. На входе была большая летняя веранда, в которой стояли деревянный круглый стол и обычный диван. Сразу после выхода из веранды – длинный коридор. Он был настолько большой, что мы там устраивали дискотеку с друзьями. Ставили на пол кассетный магнитофон, натягивали гирлянду и танцевали до утра. Там я впервые влюбился в девочку из соседнего дома, но безумно боялся пригласить ее на медленный танец.

Я был в компании вроде заводилы – и выполнял роль диджея. Регулярно перематывал кассету на один и тот же медляк, но не решался подойти к девочке, которая мне нравилась, с предложением о танце. Однажды я набрался смелости, и это свершилось. Тогда были первые чувства, которые я испытал, и, наверно, они останутся в памяти навсегда.

У моего деда было шестеро внуков от трех дочерей, а этот большой коридор служил еще и для вечерних посиделок с выпившим стариком. Мы садились прямо на пол, окружали деда и просили его рассказать про войну. В нашей детской памяти уже тогда зарождалась мысль, что нас окружают герои, которые четыре года войны с немецкими оккупантами сражались за то, чтобы мы вот так, в теплой обстановке, окружив деда, сидели часами и слушали его рассказы.

Бабушка поворчит-поворчит на пьяного деда, а сделать ничего не может, даст ему легкий подзатыльник, да пойдет к Майке разговаривать. Майка − это наша корова и кормилица, умная корова была, всё понимала, что ей говорят. Молока давала по 20 литров в день. Доиться разрешала только моей бабушке и маме, других не подпускала, разве только когда свеклы да травы принесешь.

Так под тусклой лампочкой мы могли сидеть часами с дедом, засыпая прямо на веранде. Я всегда внимательно слушал его рассказы, ведь другого момента послушать про войну не было. Обычно он редко рассказывал про те кошмарные четыре года. Когда война началась, деду было 16 лет. Жил он с родителями, братом и сестрой на другой стороне города. В те времена города были похожи на деревни, с частными застройками и деревянными домами.

Местечко это до сих пор есть на карте России, город Дятьково Брянской области (до 1944 года – Орловская область). В 1941 году война ко всем пришла внезапно, и хоть до брянских партизанских лесов она добралась осенью, но эвакуировать всех не успели. Отца и старшего брата моего деда забрали сразу, а самого деда не взяли, сказали, «по возрасту не подходишь». Так начался самый трудный период жизни моего деда.

Глава 1

По всей стране прогремели школьные выпускные вечера. Иван Рогов окончил девятый класс и на будущий год собирался стать таким же выпускником своей небольшой, родной и любимой школы. Казалось, только вчера была мирная и счастливая жизнь, а сегодня отец Ивана, Иван Матвеевич, со старшим сыном Санькой собирались на фронт.

В углу комнаты сидела маленькая сестренка, держа в руке серенький платочек. Антонина Тимофеевна, мать Ивана, нервно бегала по небольшому уютному дому, собирая вещи, и приговаривала: «Господи, за что нам такое?» Старший Рогов, набив небольшой рюкзак вещей и накинув его на плечо, громко вскрикнул:

– Да будет тебе, Антонина, присядем на дорожку!

На мгновенье образовалась какая-то мертвая тишина, как будто вымерло всё людское, – и только луч солнца пробился через небольшое окошко, осветив маленькую Варвару, которая внезапно подбежала к Саньке, протянув ему тот самый платок.

Старший Рогов, попрощавшись с семьей, проговорил: «Разобьем немецкую гадину, пуще прежнего заживем!» Антонина Тимофеевна с Варварой остались дома, а Иван пошел провожать отца с братом до пункта сбора.

– Иван, остаешься за старшего, береги мать и сестру, – сказал старший Рогов дрожащим голосом, – вид его был взволнован, – и добавил, − не смей рваться на войну! Если потребуется, она тебя сама найдет.

Ваня молча кивал, но в душе его царили грусть и злость. Он тоже ходил в военкомат, втайне от отца, но отказали – мал еще. Не дойдя до пункта сбора, старший Рогов остановился, обнял крепко сына и прошептал:

− Картошку начинайте копать, может, что-то выросло. Иди, Ваня, дальше мы сами.

Провожая взглядом отца и брата, Иван не сдержал эмоций, и на его щеке появилась слеза, а затем другая. Чтобы не разрыдаться, он вытер лицо ладонью, отмахнулся и ушел в сторону реки. На реке стоял большой дуб, которому было, наверно, лет двести. Иван любил там бывать, а когда ему становилось грустно, он ходил к своему дубу, словно к старшему советчику, и нежно называл его «великаном».

Этот вчера еще улыбчивый мальчишка вдруг осознал, что прежней жизни не будет. Он как будто повзрослел, мгновенно. Иван вдруг понял, что он теперь единственный мужчина в семье, уже не тот мальчишка, который вчера дергал за косички девчонок. Весть о войне перевернула его сознание и превратила вчерашнего юношу в настоящего мужчину. Но этот мужчина еще с юношеским мышлением не понимал тогда размах трагедии, которую предстоит пережить русскому народу.

Иван был глубоко верующим человеком – это у него от матушки, которая содержала в доме разные иконы и почитала все церковные праздники. Дед Ивана еще при царе содержался на службе в церкви, но в 1918 году церковь снесли большевики, а вера людей в бога никуда не делась. Его матушка была не просто поповой дочкой, но и устраивала в доме службы, где собирались верующие люди.

Сидя у дуба, Иван достал маленькую церковную книжку и стал читать молитвы. Это была небольшая книжка, размером с ладонь, Антонина Тимофеевна состряпала ее из резанных листов и сшила крепкими шелковыми нитками. В ней были написаны молитвы маминой рукой – на всякие случаи жизни. Некоторые молитвы Иван знал наизусть.

Он был невысокого роста, но стройный стойкий стан его и широкие плечи говорили о крепком телосложении. В его улыбке было что-то детское, совсем еще младенческое. Его кожа имела какую-то нежность, а темные вьющиеся волосы обрисовывали бледный и большой лоб. Глаза были карие и имели свойство изменяться, когда он улыбался. Иногда взгляд был холодным, особенно в моменты глубокой грусти, как происходило тогда, у дуба − летом 1941 года.

Прошло два месяца с начала войны. Фронт стремительно приближался, становилось понятно, что немецкие захватчики скоро будут в Ивановом родном городе. Иван по-прежнему жил с матерью и сестрой, но эвакуироваться не получалось, да и некуда было.

До войны старший Рогов работал кузнецом. Иван всё свободное время проводил у отца на кузне и к своим шестнадцати годам тоже стал чудесным кузнецом. Его навыки пригодились во время войны. Красноармейцы и партизаны со всей округи съезжались, чтобы подковать лошадей. Партизаны заказывали саперные лопатки и разные детали. Кузнец – всем ремеслам отец, всем наукам мудрец, чтят кузнеца не из-за лица, а из-за подковы. Эти народные мудрости знали все.

Однажды на кузню наведался командир партизанского отряда Илья Михайлович Трошин.

– Малек, это ты здесь мастер на все руки? − командным голосом спросил Трошин.

– Чего извольте, товарищ командир? − так же уверенно ответил Иван.

– Пяток кобыл нужно починить, а то забегались, родненькие. Говорят, лучшего кузнеца в округе не сыщешь, – сказал Трошин, протянув Ивану руку.

– А чего же не починить, раз надо для общего дела! − с улыбкой произнес Иван.

Так произошла судьбоносная встреча Ивана с Ильей Михайловичем. Трошин был довольно молод, но к своим тридцати годам уже завоевал уважение среди местного населения и партизан. До войны Илья Михайлович работал учителем в соседнем селе. В первый год войны многие учителя имели бронь, поэтому Трошин решил организовать партизанский отряд.

– Илья Трошин! Зовут Ильей Михайловичем, из партизан, − сжимая руку, представился командир.

– Иван Рогов, можно просто Ванька, из местных, живу с маманей и сестренкой, – ответил Иван.

– Мужиков на фронт забрали? − поинтересовался Трошин.

– Папаня да брат на фронте, а меня оставили за девушками присматривать, – улыбнулся Иван.

– Куришь? – спросил Трошин и достал пачку папирос.

– Вообще некурящий, но угощусь разок, если позволите.

Иван взял папиросу, прикурил и поперхнулся. Трошин похлопал Ивана по спине и сказал:

– Привыкай, боец, к махорке, сейчас без нее трудно.

После того как Иван подковал лошадей, они еще долго сидели, разговаривали. Трошин с большой симпатией отнесся к Ивану. Рогов узнал, что фронт совсем близко. Партизанскому отряду нужен был хороший кузнец, и на следующий день Трошин забрал Ивана с семьей в отряд.

Жизнь в партизанском отряде была организована как в воинской части, даже свой устав имелся. В шесть утра – подъем, затем смена караульных, построение и задания на целый день. Землянки копали до двух метров в глубину и оборудовали печками. Немногочисленные женщины занимались хозяйством, а мужчины – подрывной деятельностью в тылу. Иван выполнял работу кузнеца, а параллельно учился стрельбе и прочим военным хитростям.

Наступила золотая осень. Уже как несколько дней стояла солнечная погода, но ветерок был прохладным. С деревьев сыпалась листва, покрывая землю желтым одеялом. Небо было прозрачное, и только несколько тучек изображали какую-то фигуру, в которую пристально всматривался Иван, закинув ногу на ногу, лежа возле красной рябины.

Его мысли были не о войне. После школы он собирался уехать в Москву, отучиться на инженера. В столице он был один раз, когда ездил к своей тетке (маминой сестре), и с тех пор был влюблен в этот цветущий город. Еще он переживал за маму с сестренкой, которые теперь находились в партизанском лагере. Трошин обещал отправить всех женщин и детей в тыл. Иван смотрел в небо, но глаза медленно закрывались от хронической бессонницы. В полудреме услышал голос:

– Вань! Вань! – это бежал Матвейка. Иван обернулся и сказал:

– Что ты, дурак, кричишь, – немцы повсюду!

Матвейка был сыном лесника и с детства знал все тропы в лесу. В отряде он был кем-то вроде егеря или проводника для партизан. Охламон высшей степени – неопрятный, беспардонный. Рыжеволосый, чуть выше среднего роста, лет восемнадцати от роду.

– Командир зовет, − прошептал Матвейка.

Иван встал, отряхнулся, достал из кармана яблоко и вручил его Матвейке.

– Ну пошли, раз командир зовет, − сказал Иван, засунув обе руки в карманы, и направился в сторону лагеря.

Илья Михайлович ждал Ивана в своей небольшой землянке. Она напоминала маленькую конуру, со столом из сбитых досок и лежанкой с хвойными ветками. На столе стояла большая свеча, которая освещала карту.

– Тук-тук, разрешите, товарищ командир?

– Заходи, Ваня, присаживайся, – произнес Трошин, не поднимая глаз с карты.

Слева от Трошина стояла небольшая печка, на которой находился маленький чайник. Илья Михайлович молча достал две железные кружки и два кусочка сахара.

– Чай будем пить! – только сейчас Трошин обратил взгляд на Ивана.

Он взял горячий чайник и наполнил обе кружки.

– Ты пей, Ваня, пей, – сказал Трошин, а сам опять опустил свой взор на карту.

Иван пил чай, облизывая кусочек сахара, чтобы продлить удовольствие от сладкого. Так продолжалось несколько минут, кроме чавканья Ивана стояла гробовая тишина.

– Ну что, Иван, хотел повоевать с немцами? – произнес Трошин, оторвавшись от карты.

– Так точно! – громко ответил Иван и вытянулся во весь рост.

– Да садись ты уже, не у генерала на приеме, – сказал Трошин. – Сегодня в два часа ночи выдвигаемся в город, место назначения – железнодорожная станция. Наша задача – проникнуть в здание вокзала и похитить документацию с немецкими картами. Идем в группе из трех человек: я, ты и Матвейка.

Около минуты стояла тишина, затем Трошин поморщился и сказал:

– Не доверяю я Матвейке. Чует мое сердце, какой-то он подозрительный. Последний раз пошел в город к связующему, вернулся без информации, а лицо светилось.

– Товарищ командир, может, не брать Матвейку? – уточнил Иван.

– Никак без этого рыжего черта, он дорогу короткую знает, – покивал Трошин. – Ничего подозрительного за ним не замечал?

– Шебутной он больно, товарищ командир, а в остальном – вроде как всё нормально, – ответил Иван.

– Ладно, вся инструкция – перед выходом на задание. Ты поспи, Иван, – сказал Трошин.

– Есть поспать! – Иван встал и собрался на выход, но Трошин внезапно произнес:

– Погоди, Ваня. Ты бы простился с матерью и сестренкой, кто знает, когда свидитесь. Я дал приказ сегодня вывезти всех женщин и детей в тыл. Другого момента, боюсь, не будет – обложили нас фрицы, Ваня.

– Спасибо, товарищ командир, – тихо произнес Иван, натянул кепку и пошел к выходу.

Дед Семен запрягал лошадей. В отряде он был вроде старшины и отвечал за отправку людей в тыл. Людей набралось три повозки. Иван подошел и спросил:

– Дед Семен, довезешь их?

– А куда я денусь, доедем. Завтра будем в Людиново, а там решат, куда твоих, – с улыбкой сказал дед Семен, похлопывая по плечу Ивана.

Людиново – небольшой городок, который пока находился в тылу. Иван подошел к матери с сестрой и молча посмотрел в глаза Антонине Тимофеевне.

– Прости, мама, я должен остаться, – сказал Иван.

– Береги себя, сынок, – еле проговорила мать, голос ее дрожал, глаза наполнились слезами.

Иван присел на корточки, обнял сестру, затем поднял на руки и усадил в повозку. Дед Семен дернул за вожжи и крикнул:

– Антонина, догоняй!

Ваня подошел к маме, обнял и сказал:

– Мама, я вернусь!

Наступил вечер, Иван сидел у костра и обугленной веткой перебирал угольки. Его жизнь разделилась на две части, одна осталась в прошлом, в котором была большая семья, а другая часть – война. За пару месяцев, что он находился в отряде, друзей так и не появилось, кроме Трошина, который ему стал близок. Иван смотрел на огонь, а мысли были о скором задании.

«Это мое первое задание, а вдруг не получится, а если с немцем придется встретиться? Одно дело – по бутылкам стрелять, а то человек. Да какой он человек? Фашист, выстрелю, если потребуется. Гады засели в нашем городе, наверно, в нашей хате какой-нибудь штаб устроили. Как же батя с братом! Уж четыре месяца прошло, ни одной весточки».

Все эти мысли крутились у Ивана в голове, и только утешало то, что рядом будет Трошин, который для него служил примером храбрости.

– Не спится, Ваня? – сзади стоял Трошин. Илья Михайлович был высокого роста, с русыми волосами и ярко-голубыми глазами. С плеч его свисал белый тулуп, а в руках он держал черно-белую фотографию.

– Заснешь здесь, – ответил Иван.

– А ну двигайся, посижу с тобой, – подвинув Ивана к середине бревна, Трошин протянул фотографию.

На фотографии был сам Трошин, женщина и молодой человек.

– Мои, Вань! Мама и братишка Костик. Так вот, Вань, нет их уже. Расстреляли их фашисты под Брестом, всю деревню, суки, сожгли, – на эмоциях сказал Трошин, сжимая от злости кулаки.

– Нет у меня больше никого, один я остался. Отчим еще до войны умер, дед в Первую мировую погиб, бабушка тоже не дожила. Где-то есть дядька, брат мамкин, но я его никогда не видел. Поэтому, Ваня, пока я жив, буду давить эту гадину, – продолжая сжимать кулаки, выговорился Трошин.

Иван смотрел на фотографию, а сказать нечего было. Он отдал ее Трошину и нашелся:

– Вместе, Илья Михайлович, гадину бить будем.

Трошин взял фотографию и засунул в карман гимнастерки.

– Я, когда тебя увидел, ты мне братишку напомнил, вы же одного возраста. Он тоже такого же роста и темненький, как ты. Не похож на меня был. Сегодня моему Костику исполнилось бы семнадцать. Всегда говорил – вырасту, стану ветеринаром. Бывало, сядет в сарае с гусями, курами и разговаривает с ними, а они как будто слушают его. Больше всех любил лошадей, мог часами вокруг них крутиться… что-то я разговорился, – сказал Трошин, достал папиросу и прикурил.

– Мы с братом тоже совсем разные, – сказал Иван. – Я больше бате помогал, люблю с железками копаться, построить чего-нибудь, а Санька по дому. Есть у него, Илья Михайлович, одна страсть – любит рисовать. Уйдет за реку на полдня, сидит и пялится на деревья и рисует что-то себе.

Трошин засмеялся:

– Пишет, Ваня! Картины пишут, а не рисуют. Выгоним немца, возьму тебя с собой в Ленинград, приучать к искусству буду. Был в Ленинграде?

– Да какой там! Один раз в Москве бывал с матушкой, и всё. В Ленинграде красиво? – спросил Иван.

– Не то слово, Ваня. Очень красиво, но прохладно. Обложили немцы Ленинград, в кольцо взяли, – с горестью сказал Трошин.

– Так и до Москвы доберутся, – вздохнул Иван.

– Ты прекрати мне это, погоним немца, товарищ Сталин сказал, – Трошин встал, отошел от костра и негромко произнес сам себе:

– «Сталин сказал»! Бойцов и техники не хватает, а они там, в Кремле, только и делают заявления.

– Что, товарищ командир, – не расслышал? – крикнул Иван.

– Ничего, Иван, мысли вслух, через час у меня, да рыжего найди, – бросив папиросу, Трошин удалился к себе в землянку.

Минут пятнадцать Иван ходил по лагерю, искал Матвейку. Проходя мимо бойцов, которые занимались чисткой винтовок, спросил:

– Мужики, Матвейку не видели?

– Да черт его знает, где его носит, – ответил боец. Другой смекнул:

– Вань, посмотри в конюшне, он часто там ошивается, может, в сено зарылся да сон сладкий видит, как его Любка к себе прижимает.

Раздался громкий смех. Любка – повариха, которая не захотела эвакуироваться, осталась в лагере с бойцами. Девушка была пышных форм, а Матвейка крутился возле нее. Та тоже неровно дышала к рыжему парню, может быть, по этой причине и осталась.

Иван зашел в конюшню, прошел мимо лошадок, остановился возле крайней и стал ее гладить по морде. Недалеко, в копне сена, появилась рыжая голова.

– Ах ты сукин сын, я тебя ищу, а ты здесь прохлаждаешься, – крикнул Иван. – Один хоть, али с Любкой?

– Один, – вылезая из сена, пробормотал Матвейка.

– Пошли, нас командир ждет, или все мозги проспал? – Иван впервые показал Матвейке свой характер.

– Есть, товарищ Рогов, – съязвил Матвейка.

Подходя к командирской землянке, Иван с Матвейкой встали как вкопанные. Перед входом находился красноармеец с винтовкой.

– Ну, что встали, бойцы? Вас ждут, – улыбнувшись, сказал красноармеец.

Иван с Матвейкой оглянулись друг на друга, начали медленно пробираться в землянку. Первый шел Иван, а Матвейка, схватившись за ватник Ивана, плелся сзади.

– Да чего ты меня хватаешь, как бабу? – одернул Иван Матвейку.

В землянке за своим столом сидел Трошин, справа от него – офицер Красной армии.

– Разрешите, товарищ командир! – произнес Иван.

– Заходите, бойцы, знакомьтесь – майор Терпищев, командует нашей операцией, – представил Трошин.

– Справятся? – спросил у Трошина майор.

– Не сомневаюсь!

Началось обсуждение операции. Для Ивана это был настоящий вызов. Он внимательно слушал майора и вникал в каждое его слово. Группа должна была пробраться в город самым коротким путем и проникнуть в здание вокзала. В одной из комнат находилась секретная документация, карты, которые нужно было похитить. Единственный путь лежал через подземные коммуникации, которые хорошо знал Матвейка. Он не только знал леса, но и прекрасно ориентировался в родном городке.

– Я уверен, товарищ Трошин, не подведете. Надежда только на вас, – нам нужны эти карты, – сказал майор, пожал всем руки и попрощался.

– Задание понятно? – спросил Трошин.

– Так точно! – ответили бойцы.

Наступила глубокая ночь, Трошин, Иван и Матвейка сидели в землянке и готовились к трудному рейду, в логово немцев. Иван держал в руках ППШ. За два месяца в отряде он научился владеть всеми доступными видами оружия. Трошин был вооружен пистолетом ТТ. Матвейка не имел оружия, он вообще не умел пользоваться ни одним огнестрельным оружием.

Трошин посмотрел на Матвейку и сказал:

– Ну что мне с тобой делать? – Достал нож и сунул Матвейке со словами: – Хоть что-то!

Матвейка был бесполезным бойцом в отряде, но главное преимущество – он знал всю местность. Илья Михайлович достал карманные часы на длинной цепочке, посмотрел на время и сказал:

– Пора, ребятки!

Иван заметил, что на крышке часов красовался двуглавый орел, и пришел в некоторое замешательство. Это же царский герб, который запрещался в советском государстве, более того, – за это можно было получить политическую статью и загреметь в лагеря. Но сейчас было не время спрашивать Трошина об этом.

Через пару часов группа, проделав путь, была на месте. Трошин приказал разместиться на небольшом холме, с которого здание железнодорожного вокзала было как на ладони. В ста метрах внизу находился тот самый вход в подземельный бункер, который вел в здание вокзала. По всему периметру ходили немцы, вооруженные автоматами. Трошин посмотрел в бинокль и указал рукой на здание, сказав:

– Крайнее окно справа – нам туда, братцы.

Илья Михайлович достал подробную карту вокзала, спросил у Матвейки – где именно выход из бункера в здание. Матвейка ткнул пальцем в карту.

– Я и Матвейка спускаемся в бункер, Иван, остаешься на улице прикрывать. По разведданным, которые нам предоставил майор, в здании не более трех немцев, – и те, наверно, спят. На улице еще трое. Наша задача − всё сделать без единого выстрела. Если не получится тихо, я беру всех, кто в здании, ты, Иван, – караульных. Задача ясна? – уточнил Трошин.

– Так точно!

– С богом, ребятки, – перекрестившись, сказал Трошин.

Короткими перебежками группа добралась до бункера. На улице было темно, но светить было небезопасно, в нескольких метрах ходили немцы, вглядываясь и вслушиваясь во всё, что подозрительно. Бункер представлял из себя небольшую насыпь с дверцей. Трошин достал из сапога железный прут, чтобы срубить замок, но замка не оказалось.

Илья Михайлович посмотрел на Матвейку и всё понял. Со всех сторон зажглись лампы света, осветив всё вокруг. По периметру стояли вооруженные немцы, один из них кричал «сдавайтесь!» Трошин попытался выдернуть пистолет, но не успел, получил пулю от немецкого офицера. Иван видел, как на землю падает его командир. Ваня попытался поднять автомат и выстрелить, но в грудь уперлись несколько немецких автоматов.

«Всё закончилось!» – подумал Иван и упал на землю. Немцы накинулись на него и стали бить ногами. Через некоторое время Иван перестал чувствовать боль и только увидел улыбку Матвейки. Этот день для Ивана закончится, в себя он придет только утром. Немецкий офицер подошел к Матвейке, похлопал по плечу и сказал:

– Вы сделали правильный выбор, и Третий рейх этого не забудет.

Иван с трудом открыл глаза.

«Где я? – подумал он, пытаясь поднять голову, лежа на спине. Где-то вдали виднелась тусклая лампочка, в глазах двоилось, тело болело, в горле всё пересохло, жутко хотелось пить. – Черт, я не чувствую губ, – подумал Иван и прикоснулся ладонью к лицу. По ощущению лицо напоминало надутый шар. – Я всё еще жив!» – промелькнула мысль. Он приподнялся, упираясь руками в пол, нащупал сырую стену и облокотился на нее. Прижимаясь обнаженной спиной к мокрой стене, Иван попытался встать, но сил не хватало, – плюхнулся копчиком на пол. Из одежды были одни кальсоны, почему-то очень болели ноги.

Он осмотрел небольшое помещение в надежде найти что-нибудь попить, но кроме серых и мокрых стен с обшарпанными деревянными полами ничего не было.

– Где-то в углу, по всей видимости, скребутся крысы или мыши, – подумал Иван.

Иван попытался воссоздать в памяти сегодняшнюю ночь. Или вчерашнюю – «Сколько я уже здесь? День, два, а может, три! Что со мной будет дальше? Лучше бы сразу расстреляли, чем так мучиться».

Расстреляли! У Ивана прокрутилась в голове картинка с гибелью его друга – Трошина. «Ох, не зря Илья Михайлович не доверял Матвейке, каким же подлым человеком оказался!» – подумал Иван.

Где-то там, за дверью, слышался топот и немецкий разговор. Это еще больше наводило страха на Ивана. «Будут бить? Или расстреляют? Тогда почему сразу не расстреляли? Лучше б в бою погибнуть, чем вот так, как собаку, к стенке поставят!» – все эти мысли не давали покоя Ивану.

Спустя некоторое время открылась дверь. В небольшом проеме появилась немецкая голова. Немец смотрел на Ивана, а затем стал улыбаться, что-то сказав по-немецки. Дверь открылась шире, немец зашел и поставил в угол ведро, захлопнув дверь.

Вода! Иван на четвереньках пополз к ведру, схватил его в надежде утолить жажду. «Пустое? Суки поганые!» – со всех сил крикнул Иван. Спустя несколько секунд открылась дверь, немец смеялся и пинал ведро ногой:

– Пить хочешь, русский? − сказав, закрыл дверь.

Прошло несколько часов, Иван лежал на полу. Он уже не боялся немецкого топота, начиная осознавать, что страх куда-то уходит. Открылась дверь, Иван поднял голову и увидел немецкого офицера. «Главный, наверно, – форма парадная, да фуражка не как у того!» – смекнул Иван. Немецкий офицер зашел в комнату, а следом зашел солдат, с табуреткой. Солдат поставил стул на середину комнаты, на стул уселся офицер.

Офицер поднял руку вверх и щелкнул пальцем, – солдат убежал, а через минуту вернулся с ведром воды, которую Иван ждал целую вечность. Пока солдат бегал за водой, офицер смотрел в глаза Ивану, не проронив ни слова. Ведро оказалось у ног, Иван с головой опустился в него, пытаясь напиться. Это была самая вкусная вода, которую когда-либо пил Иван.

– Вкусно? – спросил по-немецки офицер (солдат переводил). Иван посмотрел на немца, но ничего не ответил.

– Мы знаем, кто вы и как вас зовут, Иван. Сегодня вы должны быть расстреляны за сопротивление войскам великой Германии. Хотите узнать, почему вы до сих пор живы? – спросил немец.

«Откуда он узнал мое имя? Матвейка, предатель!» – подумал Иван.

– Товарищ немец, не найдется у вас папироски, перед смертью покурить? – чувство юмора у Ивана было на высшем уровне.

– Что он сказал? − обратился офицер к переводчику.

– Господин штурмбаннфюрер, этот полоумный просит закурить, – ответил солдат.

Офицер засмеялся, достал из кармана серебряный портсигар, вынул сигарету, протянув ее Ивану, вставил прямо в губы.

– Конечно! – сказал офицер, дав прикурить своей зажигалкой. Иван сделал затяжку и сказал:

– Вроде, находим общий язык, может, без расстрела обойдемся?

– Просит не расстреливать, – объяснил переводчик.

– У вас хорошее чувство юмора, господин Рогов. Надеюсь, там, куда вы поедете, оно вам пригодится! (Последней фразы солдат не стал переводить).

Офицер встал, обратил взор на немецкого солдата и сказал:

– Дайте ему поесть и оденьте, нам он больше не нужен.

Иван остался со своими мыслями наедине.

«Что это было? Меня расстреляют?» Через боль встал на ноги, подошел к двери, стал стучать и кричать.

– Ведите меня на расстрел, не издевайтесь, я хочу умереть!

Открылась дверь, солдат поставил на пол алюминиевою тарелку с кашей и пнул ногой. Иван не хотел есть, он вообще не понимал, зачем кормить перед смертью. Для него это был ребус, который он стал разгадывать.

«Сколько времени прошло?» – думал Иван. Мысленно он смирился с тем, что его расстреляют, другого уже не ждал, но это ожидание томило. Наконец, открылась дверь, зашел немец и бросил на пол одежду.

– Одевайся, – приказным тоном сказал фашист.

Из вещей были только ватник и ботинки без шнурков, на три размера больше. «Наверно, не стоит спрашивать, где мои вещи!» – подумал Иван. Ваня надел кое-как ботинки на босую ногу и накинул ватник на голое тело. «Ладно, могли бы и в кальсонах оставить –какая разница, в чем умирать!» – опять подумал Рогов. За короткое время, что он находился в плену, он не просто научился четко формулировать мысли, но и стал произносить их вслух. Немец направил автомат на Ивана и сказал: «На выход!»

Иван вышел из комнаты, где томился, и узнал помещение. Это же городской клуб, а комната, где он находился, – склад для хранения музыкальных инструментов. Проходя по коридору, он заглянул в одну из комнат и узнал директора клуба, который сидел с немцами и мило беседовал. «Николай Иванович тоже продался!» – подумал Иван.

На улице было много людей, которые стояли в одной куче. Это были мирные жители, в основном – старики и женщины, были и дети. Некоторых Иван даже узнал. Городок-то небольшой, все друг друга знали. Вокруг стояли немцы с автоматами, некоторые из них держали на поводках немецких овчарок. «Неужели, всех наших расстреляют? И детей?» – подумал Иван.

Чуть далее, за толпой, стояло несколько грузовиков, в которые грузили мужиков. Люди стояли в очереди к машине, а возле борта – два немца, которые подгоняли, а порой и закидывали пленных в кузов. Тот немец, который выводил Ивана, толкнул его в очередь. «Ну всё, повезут на карьер, а там расстреляют!» – подумал Иван.

Очередь двигалась медленно, некоторые падали, не доходя. Один из пленников выбежал, упал на колени и стал молить не убивать. Подполз к одному из немцев и стал целовать ботинки с криками: «Пощадите, братцы!» Мужик, стоявший впереди Ивана, тихо сказал: «Какие они тебе братцы, сучий потрох?» Раздался выстрел – это стрелял тот самый офицер, который допрашивал Ивана. Бедолагу не пощадили, и поцелуи не помогли. Из очереди вытащили двух человек и заставили оттащить труп в сторону.