Привидения живут на литорали. Книга вторая

Текст
Читать фрагмент
Отметить прочитанной
Как читать книгу после покупки
Привидения живут на литорали. Книга вторая
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

Редактор Юрий Гончаренко

© Леонид Алексеевич Исаенко, 2021

ISBN 978-5-0053-9673-0 (т. 2)

ISBN 978-5-0053-7571-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 5

ПРИВИДЕНИЯ ЖИВУТ НА ЛИТОРАЛИ

У острова Барака. Без клещей, но с домкратом. Компас не нужен. Первая встреча с прыгунами. Кабо сотейр. Аборигены мангров. Дорогу перебегают… рыбы! Удебный лов прыгунов. На рыб с рогаткой. Самый большой «прыгун». «Белые кони» с Аравийских пляжей. Аравийский Сфинкс. Ночь среди «привидений». В лагуне. Трохус, как коммунальная квартира. Мурены. Учите их язык. Поймать мурену. Мурены и их комменсалы. Совместная охота. Легенда о муренах. Самые страшные. Как они устроены. Среди ежей. Чистота, сплочённость, медлительность. «Пылинка» дальних стран.

У ОСТРОВА БАРАКА

Регулярное охлаждение акватории у южной части Аравийского полуострова не позволяет развиться настоящим коралловым рифам со всеми сопутствующими этим организмам сообществами животных, растений и водорослей. На той же широте в Красном море этот мир гораздо богаче и красочней, но всё же кое-что интересное есть и здесь…

Тем, кто попал в шлюпку, не терпится скорей высадиться на берег, но течение между берегом и островом Барака, увенчанном белой шапкой птичьего помёта, настолько сильное, что шлюпка с мотором в одну Чуковскую силу едва продвигается, причём боком и, несмотря на молодецкое р-раз! р-раз! – явно не туда, куда нам хотелось бы.

Гребцы сменяют друг друга, рулевой правит на пляж, однако течение не сдаётся, приближает нас к скалам, кажущимся со шлюпки неприступными. Облегчая её, Чуков и я вываливаемся за борт, добираемся до берега вплавь, но выбраться на него не так просто. И хотя прибойная волна несёт нас в объятия скал, откатная с силой ещё большей стремительно волочёт обратно в море. Водная толчея, пена, брызги, водовороты… Наконец находим крошечную микробухточку, заплываем в неё, оглядываемся. Кажется, вылезть на берег – пара пустяков, но ковёр чрезвычайно скользких коричневато-розовых мягких кораллов альционарий, которыми обросло абсолютно всё, не позволяет приподняться даже на корточки, волны тотчас валят на бок и играют нами, как хотят. Приходится выбираться из этой мыльницы и искать другой путь. И он находится рядом.

Благодаря объединённым усилиям животных сверлильщиков, ветра, волн и солнца прибрежные скалы, сложенные из осадочных пород и потоков древних лав, не сгладились, а обострились и обточились, превратившись в прихотливые каменные кружева, и только выходы базальтов смогли в какой-то степени противостоять стихиям. В прибойной зоне из них сотворены извилистые ходы, огромные подводные колодцы, широкие галереи, котлоподобные овальные выемки размером от просяного зёрнышка до ванны, в которой вполне уместится взрослый человек.

Наверное, так выглядит изрытая метеоритами спёкшаяся поверхность Луны или Меркурия, нет только тамошней пыли. Почти в каждой выбоине, в зависимости от её объёма, лежит разноразмерная галька, либо булыжины с футбольный мяч и крупнее. Процесс производства ванн представлен во всех стадиях. Работу по вытачиванию полостей начинают песчинки, передавая ее, как эстафетную палочку, камешкам всё больших и больших размеров, гальке, валунам. Их неустанно вращают волны, они трутся, расширяют, углубляют, шлифуют и полируют стенки выемок, выискивают в них слабину, чтобы внедриться и продолжить свою разрушающую деятельность в других направлениях.

Неторопливо течёт здешнее время. Кто знает, сколько его канет в вечность, пока щербинка на теле скалы превратится в глубокую нишу, расширяющуюся книзу, иногда с острыми рваными краями, иногда с покатыми. Углубляя чашу, жернова истираются сами, прибой забрасывает новые – и так бесконечно, с регулярным перерывом на время отлива. Продукты истирания вымываются из чаш, сортируются волнами по форме, тяжести, а иногда и по цвету, и заботливо откладываются течением, волнами и ветром на ближайшем пляже.

С наружной стороны выемок: там, где тень – там над водой, а под водой по всей поверхности укрепляются усоногие раки-балянусы величиной от горошины до рюмки. Они образуют из своих мёртвых и живых створок, словно из осколков битых бутылок, вцементированных в каменную ограду, неприступное препятствие. В таком месте войти в воду или выйти из неё невредимым, особенно при сильном волнении, почти невозможно.

БЕЗ КЛЕЩЕЙ, НО С ДОМКРАТОМ

На тех же скалах, на балянусах и друг на друге селятся скальные устрицы с пиловидно зазубренными створками – острыми как бритва, и прочными как бетон. Между ними, где повлажней и потенистей, присасываются хитоны, пателлы и некоторые другие моллюски и губки-сверлильщики – перед их сверлильным аппаратом не могут устоять ни панцири моллюсков, ни скалы. В процессе эволюции они изобрели оригинальный способ разрушения любого субстрата – вырабатываемой ими углекислотой.

Глядя на обитателей побережья, в большинстве своём морских животных, освоивших его от сублиторали – дна моря, открывающегося всего лишь на два-три часа в период наибольших отливов, до супралиторали – зоны заплеска, куда в самый сильный приливный прибой ветер доносит лишь брызги и водяную пыль, не перестаёшь удивляться, как они могут выжить в столь резко меняющихся условиях?!

Многочисленное неприхотливое, скупо раскрашенное население литорали, участка побережья попеременно то затопленного водой в прилив, то открытого, хотя и равно удобно чувствует себя и там, и здесь, но предпочитает не удаляться ни от воды, ни от суши.

В лужах, оставшихся после отлива, охладившаяся за ночь вода к полудню нагревается едва ли не до кипения. Вдобавок из-за интенсивного испарения солёность её повышается настолько, что по краям, где она прикасается к разогретым камням, откладывается белая кайма горькой морской соли.

Если случается дождь, хоть редко, но выпадающий и в этих местах, отрезанные от моря водоёмы внезапно опресняются. Такие изменения очень сильно зависят от глубины, объёма и удалённости от моря. И, несмотря на столь резкие, иногда полярные колебания среды обитания, в этих лужах живут не только сравнительно низкоорганизованные и неприхотливые животные, способные в случае крайней нужды замкнуться, закупориться в своём доме, вытерпеть условия и похуже, но даже и рыбы, случайно заброшенные туда волной или не успевшие отступить с отливом.

На грани двух стихий жизненное пространство стеснено, каждый стремится завоевать свободную площадь, выбраться из-под кого-то, сбросить его, не попавшись при этом на зуб другому, и, улучив момент, оседлать нерасторопного соседа. Такое сожительство не всегда приносит вред, иногда оно полезно, иногда нейтрально.

Методы борьбы за жизнь разные. Привередничать особо не приходится. Все стараются обрасти колючками, шипами, рогами, покрыться панцирем, окаменеть, прижаться к скалам, слиться с ними, даже врасти, всверлиться, стать несъедобным, ядовитым, незаметным, неподвижным, либо столь подвижным, что никакому врагу не угнаться. А вот и совершенно иной выход: животное настолько многочисленно и плодовито, что его просто невозможно выесть.

В ответ на бесконечные ухищрения одних спастись, другие в ходе эволюции приобретают способность преодолевать защитные механизмы соседей. Таким образом, строение тела отдельной особи и поведение вида составляют неразделимое целое.

К прикреплённым моллюскам, живущим только в воде – различным устрицам, мидиям, жемчужницам, морским желудям и другим, неприкреплённым – двустворчатым гребешкам и петушкам и одностворчатым, галиотисам, друппам, ципреям, муррексам, а также к периодически оказывающимся то в воде, то на воздухе усоногим ракам балянусам и морским уточкам, трудно подобраться хищникам. Раздробить панцирь устрицы петуший гребень невозможно – не у всякого под рукой зубило с молотком! И не нужны эти инструменты, например, целому семейству морских звёзд. Свою жертву они одолевают, присасываясь органом передвижения – амбулакральными ножками к нижней и верхней створкам моллюсков, затем, разжав их словно домкратом, в образовавшуюся щель проталкивают желудок, выделяют пищеварительные соки и переваривают жертву как в котелке в её же собственном доме!

Стоит упомянуть, что звёзды обладают поразительной способностью к регенерации, из одного луча и даже его остатка, при условии, что сохранился небольшой кусочек центрального сегмента звезды, полностью восстанавливается весь организм! Так они увеличивают свою численность, но не только так… В случае необходимости они запросто меняют пол и успешно размножаются.

Из-за своей корявости и ветвистости кораллы в желудок не помещаются, поэтому звезда «терновый венец», питающаяся ими, просто ползёт по рифу и переваривает за раз только небольшой его участочек, а позади неё, как после саранчи на поле, остаётся лишь белый коралловый скелет, бывший до того цветущим рифом.

Но нашлись и такие богатыри, которые, чтобы добраться до лакомого хозяина, применяют противоположный домкрату принцип тисков. Его используют разнообразные моллюски-хищники, как например дальневосточный вселенец в Чёрное и Азовское моря, многим хорошо знакомая рапана. Найдя друзу мидий, она зажимает её мощной мускулистой ногой и жмёт до тех пор, пока не раздавит.

КОМПАС НЕ НУЖЕН

Кто бы мог подумать, что галиотисы, или морские ушки, обладатели красивой перламутровой внутри раковины, и на свою беду вкусного мяса, отличные спринтеры, чего никак не скажешь, глядя на их приземистую плоскую «фигуру». Однажды во время работы в Йемене, когда у меня ещё не было подводного ружья, я решил набрать на обед галиотисов и других моллюсков – консервы уже осточертели.

Кто любит плов, перепелов,

Ещё бы! Ужин тонный,

А мне бы денежки считать,

Смакуя абелоны…

 

Очень кстати вспомнил я Джека Лондона и его «Лунную долину», и ещё одно их английское название…

Каково же было моё удивление, когда я увидел, с какой скоростью компания абелонов, обычно плотно сидящих присосавшись к субстрату, дружно метнулась на другую сторону переворачиваемого мной камня! Но такое – воистину спринтерское, бросковое перемещение – я видел лишь однажды. Вот и думаю, а может быть я застал их в момент, когда они готовились к смене места?

Малоподвижные днём панцирные моллюски – хитоны и в особенности улитки-блюдечки – пателлы, большую часть жизни проводящие в сосредоточенном прислушивании к процессам пищеварения в собственном желудке, оказывается, отчаянные любительницы ночных прогулок в одиночку! Во время выхода на охотничью тропу, заворачивая всё время влево, пателла наползает на микроводоросли, сдирая их языком-рашпилем, и движется так до тех пор, пока к концу променада не попадет точно туда, откуда эта прогулка началась. Какова ориентация! А ведь при каждом выходе пателла меняет радиус и направление своего маршрута, чтобы не пастись на одном и том же месте и дать возможность водорослям подрасти! Края её раковины настолько идеально подогнаны к постоянному месту жительства, находящемуся обычно в расщелине и в тени, что на другом участке ей просто не выжить. По мере роста эта улитка, каким-то образом умудряется и место жительства приспосабливать под себя.

Если во время отсутствия пателлы площадку, на которой она живёт начиная с личинки, разрушить, поскоблив ножом скалу, то по возвращении она будет долго кружиться, останавливаться и снова топтаться на одном участке, выискивая своё место. Так и сяк примеряет она зубцы краёв раковины к скале, словно недоумевая: в чём дело, что случилось, ведь не могла же я ошибиться! И лишь окончательно убедившись в том, что этого места, в сущности дома, и в самом деле нет, в расстроенных чувствах – ещё бы, лишиться жилья! – отправляется на поиски нового.

Ночные прогулки объясняются, видимо, тем, что, приподнятую над субстратом во время движения, оторвать её довольно легко, особенно в прилив, чем и пользуются враги, а присосавшуюся к скале можно разорвать на две части, поддевая клином, но от скалы так и не отделить.

Упоминавшиеся выше галиотисы-абелоны присасываются ещё крепче. В юном возрасте, пока они слабоваты и живут на малой глубине, их единственное спасение – в скорости. Взрослея, галиотисы переселяются глубже, обрастая известковыми водорослями и крыложаберными моллюсками, разрушающими верхний слой их раковины. Но, компенсируя порчу внешних покровов, выполняющих функцию маскхалата, они постоянно наращивают внутренний перламутровый слой, а бывает (хотя и очень редко), что из этого слоя формируются причудливой формы жемчужины. У пожилых экземпляров толщина его достигает нескольких миллиметров и переливается сполохами зелёного, малинового и алого цветов, расходящимися от завитка-точки роста в верхушечной части. При этом верхняя, изнаночная часть «маскхалата», подкладка, играет ту же роль, что амальгама и чёрный лак у зеркала. Стоит разрушить их, и зеркало становится обычным стеклом, а у раковины прелесть красок тут же исчезнет.

У галиотиса фулгенса по периметру внутренней части раковины тянется орнамент «написанный» чёрно-жёлтой вязью, которую при некоторой доле воображения можно принять за буквы экзотической письменности. Может быть, это следы живущих на них и не очень приятных соседей – губок, внедряющихся в верхний известковый слой и остающихся там навсегда.

На глубине в несколько метров добыть взрослого галиотиса в десять-пятнадцать сантиметров длиной, да еще и прикреплённого – проблематично. Не обойтись без ножа, аккуратно просунутого между тонким краем раковины и субстратом. Правда, сначала надо потратить много времени, чтобы найти самого моллюска, совершенно неотличимого от скалы, на которой он живёт.

Хитоны, пателлы, друппы, китайские шапочки, некоторые муррексы и даже ципреи могут в период отлива несколько часов обходиться без воды. Они ещё плотней прижимаются к скалам, спасаясь от безводья не только сами, но и укрывая под своей раковиной другие, более мелкие организмы. Устрицы запасают воду внутри себя, устраивая в раковине своеобразный аквариум, для чего наглухо смыкают створки. Так же поступают и чашеобразные балянусы. Ссохшись, пожелтев, терпеливо пережидают отлив жёсткие, как наждачная бумага, водоросли.

Все, кто не может жить без воды даже малое время, отступают вместе с ней или хотя бы прячутся в тень у самой кромки, под камнями, там, где сохраняется влажность. Рыбы забиваются в расщелины, расклинившись жаберными крышками или даже уцепившись зубами за подходящий камень всё с той же целью – чтобы не унесло в море. На первый взгляд весьма странное поведение для рыб, но на самом деле глубоко целесообразное: в открытой воде им не выжить – негде укрыться, там другие хозяева. Зачастую они лишены чешуи или она очень мелкая, обладателям же крупной чешуи, видимо, сложно изгибаться в каменно-коралловых лабиринтах, да и слишком легко поцарапать её о различные выступы, а может им просто нет нужды прятаться, как, например, попугаям.

Но есть рыбы в период отлива не отступающие вместе с ним, к существованию на воздухе приспособившиеся ничуть не хуже, чем их сородичи к воде. Это морские собачки – Blennidae. Большинство из них раскрашено весьма прихотливо, но некоторые серо и невзрачно – под цвет скал, переливчатую игру света на увлажнённой поверхности водорослей и теней от многочисленных изломов микрорельефа. Увидеть их можно только в движении, настолько удачен камуфляж. В длину собачки достигают более полуметра, но встречаются со столовый нож или карандаш, а то и вовсе с английскую булавку. Они точно кузнечики в траве – скачут во все стороны, ловко прижимаясь к камням грудными плавниками-присосками и нижней частью головы. Если же вы будете слишком надоедливы, они не уплывут, а начнут прыгать по скалам и воде, чтобы выскочить в другом месте и распластаться на камне, всем видом показывая: ну что, поймал? Рыбки хоть и мелкие, но нрава воистину собачьего! Размер противника их не смущает, могут вцепиться в любой момент и во что угодно, так что опасайтесь.

Но ещё более интересными, нам мой взгляд, являются ближайшие соседи бленнид по биотопу – переофтальмусы, они столь замечательны, что мы на время покинем берега Аравии и отправимся туда, где с ними можно побыть наедине и рассмотреть получше.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ПРЫГУНАМИ

Впервые с переофтальмусами я встретился в порту Виктория на Сейшельских островах в 1964-м году. Мы пошли в увольнение, и едва сделали несколько десятков шагов по молу, сложенному из кусков кораллового известняка, как с обеих сторон его по обнажившемуся в отлив дну шустро запрыгали непонятные существа. Сначала по незнанию я принял их за нечто среднее между ящерицами и лягушками – до того проворны они были, – но уж никак не за рыб.

Удивительные существа обитали среди всякого хлама, какой люди во всех краях и весях считают своим долгом выбрасывать в ближайший водоём.

Илистые прыгуны с одинаковым проворством скакали по маслянисто блестевшему илу, лавируя между битыми и целыми бутылками, пивными банками, пластиковыми пакетами, расползшимися коробами, изношенными автомобильными скатами, ржавыми железяками, и, не задерживаясь, с подскоком проносились по оставшимся отливным лужам. По какой-то своей надобности внезапно ныряли в них или непостижимым образом взбегали на отвесную стену мола, чтобы спрятаться в многочисленных выемках, трещинах и пустотах, выбитых прибоем в коралловых камнях из которых был сооружён мол.

Столь интересные создания тут же приковали моё внимание, и я готов был остаться на этом филиале городской свалки, чтобы познакомиться с ними тесней. Но, к сожалению, я был с группой, а она единодушно тащила меня в город, в зазывно распахнутые двери местных лавок.

Желая на прощанье ещё раз полюбоваться странным аллюром забавных рыбок, я подобрал обломок коралла и швырнул в ближайшую лужу. Из небольшой грязевой сопочки в центре её в разных направлениях веером разбежались линии кружков, какие остаются на воде от брошенного по касательной плоского камня. Все они направились к другим островкам, лужам и к стене мола.

– Переофтальмусы, – просветил меня Костя, – Смотри, – и указал взглядом на лужу прямо у основания мола. – Помнишь, в какой-то серии «Тарзана», где путешественники идут в дебрях Африки по болоту, вокруг них собираются странные существа? Это те же переофтальмусы, только соответственно драпированные, приукрашенные разными рогами и выростами и снятые крупным планом. Чем не первобытные ящеры?

Мы немного отстали от товарищей и стояли неподвижно, прижавшись спинами к стене какого-то портового строения. Вот один переофтальмус высунул из норки, расположенной посреди лужи, свою бегемотообразную голову с перископическими глазами на самой макушке, словно две сросшихся ягодки на общем стебельке. Моргнул каждым глазом по очереди, прыгнул на воду, и в несколько прыжков подскочил ближе к нам, очутившись в другой луже, усеянной россыпью своеобразных вулканчиков с водой в кратерах. Уселся на краю самого крупного из них, опустив кончик слегка изогнутого хвоста в воду и замер, изредка помаргивая. Один глаз его при этом зорко следил за нами, в то время как зрачок другого словно опускался в стебелёк, веко смыкалось на нём вращательным движением – и глаз снова сверкал на солнце, а процедура протирания повторялась с другим.

Переофтальмус стоял на грунте как на постаменте, приподняв голову и переднюю часть тела, опираясь на грудной плавник-присоску, подобную тем, которыми крепят к стене ванной мыльницу. Он стоял так до тех пор, пока кто-то из нас не шевельнулся, – и пугливая рыбка, кстати, родственница наших бычков, мгновенно развернувшись, скрылась в подводной норке.

КАБО СОТЕЙР

На следующий день, дождавшись отлива, мы отправляемся на ловлю илистых прыгунов. С собой берём сачок на длиннющей бамбучине и кусок мелкоячеистой дели с привязанными по углам верёвками. Расстелив дель на грунте, мы собираемся загонять на неё переофтальмусов, что при их пугливости, как мы думаем, не составит труда, а затем вздёргивать её в воздух за верёвки и, пожалуйста, – собирай улов, если ловля сачком окажется непродуктивной.

Пока мы расстилали дель и разносили верёвки, Чуков безуспешно махал сачком, он оказался слишком длинным и неуклюжим, а прыгуны, перепуганные вторжением в их местообитание, чересчур проворными. Они носились перед нами то прячась в норках в иле, то в стене мола.

Но вот ловушка приготовлена, и мы замерли, ожидая, когда же прыгуны станут бегать по сети. Однако затаились и переофтальмусы, обдумывая сложившееся положение. Попытки вспугнуть их и заставить в суматохе забежать на дель не увенчались успехом, они явно оббегали её, как и другие препятствия в изобилии устилавшие обсохшую литораль…

Наши манипуляции с сетью и сачком не остаются незамеченными местными жителями и в первую очередь детворой. Человек десять разновозрастных и разной степени смуглоты, кучерявости и вполне добротной колхозной веснущатости мальчишек и девчонок собирается позади меня и, перешушукиваясь, с интересом наблюдают за нашими действиями.

Даже неизбалованного происшествиями полицейского, изрядной толщины и угольной черноты дядьку, нёсшего свою службу где-то за территорией порта на площади возле почты, привлекает необычная суета. Делая вид, что его интересует непорядок на литорали с другой стороны мола, он бочком-бочком продвигается ближе, и нет-нет да и косит выпуклый чёрный глаз на нас и наши снасти.

Чтобы скоротать ожидание, выбираю мальчишку поближе, показываю рукой на прыгуна, изображая ей прыгающие движения, спрашиваю: – Вот из ит?

Польщённый вниманием, улыбаясь во весь рот, пацан отвечает: – Кабо сотейр!

– А, так это обыкновенный кабо сотейр! – говорю я по-русски и уже гораздо громче, указывая рукой на пробегающую мимо рыбку, чтобы надёжней запомнить произношение и в расчёте на всех слушателей, по слогам повторяю, – ка-бо со-тейр!

И тут происходит что-то совершенно невероятное. Наверное, ни один комик мира не мог ожидать подобного эффекта от самой гвоздевой своей шутки. Не ожидал его и я. Подошедшая вплотную ребятня искренне и дружно, как только и можно смеяться в их возрасте, заливается таким звонким смехом, что даже полицейский не выдерживает – ухо больше не в состоянии вытягиваться в нашу сторону без риска оторваться, а тут вроде бы некий непорядок и нелишне вмешаться. Совсем не грозный страж оказывается возле взвизгивающей от смеха девчонки, выгнувшейся так, что косички её чуть ли не метут бетон сзади себя, и что-то спрашивает. Я не слышу ни вопроса, ни ответа, но полицейский вдруг раздувает щёки, пучит глаза, не сдержавшись, хлопает себя по бёдрам, затем машет рукой в сторону литорали и нашей сетки, бормочет: – Кабо сотейр, кабо сотейр! – сотрясаясь всем телом от распирающего смеха.

 

По-прежнему не понимая, что же вызвало смех, но отчего бы не потешить ребятню, повторяю вопросительно: – Кабо сотейр?

Хохот достигает апогея. Полицейский, утирая слёзы, пошатываясь, неверными шагами отходит от нас, всхлипывая и захлёбываясь. Визжащая на разные голоса детвора, дрыгая ногами, катается по бетону. Самый маленький карапуз, хохочущий, по-моему, за компанию, никем не замеченный отступает к противоположной стороне мола и, не заметив края, падает в ил. Не переставая хихикать, вскарабкивается по известняку, высовывает из-за бордюра вымазанную рожицу и зовёт на помощь. Тут уж смеюсь и я, подмигиваю моим собеседникам, указываю на измазанного карапуза и, не удержавшись, добавляю последнюю каплю:

– Кабо сотейр?

Восторженный визг перекрывает мои слова.

– Кабо сотейр, кабо сотейр, – повторяя на разные лады и тыча в него пальцем, все бросаются к малышу, вытаскивают его на мол. Какая уж тут ловля переофтальмусов!

– Чем ты их насмешил? – подходит ко мне Костя.

– Хочешь, научу? Скажи им «кабо сотейр».

– А что это?

– Думаю, илистый прыгун по-ихнему, – не очень уверенно отвечаю я.

– Чего ж тут смешного? – Костя пожимает плечами, недоверчиво смотрит на меня, но повторить вслух не решается.

В самом деле, чего же здесь смешного, кто знает? А я так и остаюсь для местной ребятни на всё время стоянки – Мистер Кабо Сотейр!

Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»