Убиты под Москвой (сборник)

"Все, что делал потом Алексей - снимал с Рюмина планшетку и полевую сумку, вытаскивал из нагрудных карманов его гимнастерки крошечный блокнот и партийный билет, разглядывал и прятал в свой карман рюминский пистолет, все - это он совершал внимательно-прочно, медленно и почти торжественно. То оцепенение, с которым он встретил смерть Рюмина, оказывается, не было ошеломленностью или растерянностью. То неожиданное и незнакомое явление ему мира, в котором не стало ничего малого, далекого и непонятного. Теперь все, что когда-то уже было и могло еще быть, приобрело в его глазах новую, громадную значимость, близость и сокровенность, и все это - бывшее, настоящее и грядущее - требовало к себе предельно бережного внимания и отношения. Он почти физически ощутил, как растаяла в нем тень страха перед собственной смертью. Теперь она стояла перед ним, как дальняя и безразличная ему родня - нищенка, но рядом с нею и ближе к нему встало его детство, дед Матвей, Бешеная лощина..."

- ... Вот она, наша славянская душа! Не можем до конца сохранить ненависть к преступнику и насильнику над собой, не можем!

Далеко впереди беззвучно и медленно в небо тянулись от земли огненные трассы и Алексей шел к ним. Он ни о чем отчетливо не думал, потому что им владело одновременно несколько чувств, одинаково равных по силе, - оторопелое удивление перед тем, чему он был свидетелем в эти пять дней, и тайная радость оттого, что остался жив; желание как можно скорее увидеть своих и безотчетная боязнь этой встречи; горе, голод, усталость и ребяческая обида на то, что никто не видел, как он сжег танк...

Люди в беде должны опасаться тех, кому хорошо.

Только вперед, на разгром спящего врага

«Но к этому рубежу окончательной победы роту могла привести только ночь, а не этот стыдливый изменник курсантам, плюгавый недоносок неба — день! О если б мог Рюмин загнать его в черные ворота ночи!! Загнать его туда на целые сутки, ненужного сейчас русским людям, запоздалого пособника битых в темноте!»

Нам свои боевые

Не носить ордена.

Вам — все это, живые,

Нам — отрада одна:Что недаром боролись

Мы за Родину-мать.

Пусть не слышен наш голос, —

Вы должны его знать.Вы должны были, братья,

Устоять, как стена,

Ибо мертвых проклятье —

Эта кара страшна.А. Твардовский

Машина все ускоряла и ускоряла ход, и Васюков расслабил на мне свои руки и приподнялся на носках сапог.

- На сашу* выехали, Сереж! Чуешь! На сашу! - сказал он так, будто мы были там, у себя.

- Ага, Коль! По саше едем! По саше! - сказал я и подумал, что по-другому нельзя называть дорогу,- так было ближе к своим.

* Ударение на второй слог - прим. OCRщика.

Открыл мне пацаненок лет семи, это был Колька, Маринкин братишка, как узнал я потом.

- Марина Воронова тут живет? - спросил я его.

- Она сичас не живет,- сказал Колька,- она за водой пошла.

Я всегда был застенчив с девушкой, если хотел ей понравиться, и сразу же превращался в надутого индюка, как только оставался с нею наедине. Что-то у меня замыкалось внутри и каменело, я молчал и делал вид, что мне все безразлично. Это, наверно, оттого, что я боялся показаться смешным, неумным.