Благие цели

Пробуждение

Сон отступал медленно, вязко. Реальность, как липкую патоку, выдавливала его из тела, заполняя образующиеся пустоты не менее липкими, но гораздо менее желанными ощущениями.

Шея затекла, и дело вовсе не в подушке, теперь она всегда затекала во время сна. Привычная усталость, несмотря на продолжительный сон, наполняла конечности, мышцы, мозг. Утренняя упругость в нижней части тела напомнила о существовании давно не использовавшегося по назначению органа.

Оставалось лишь открыть глаза и загрузить себя в очередной тур игры под названием «Жизнь». Скучной, унылой, давно надоевшей игры.

Влажный ком смятой простыни упирался в бок. Во рту пересохло. Жарко!

Можно открыть окно, но вставать не хочется.

Не хочется вставать. Не хочется открывать глаза. Не хочется просыпаться. Не хочется жить.

В конце концов, жара не доставляет особого дискомфорта, если не обращать на неё внимания. Чего нельзя сказать о мочевом пузыре. Организм, независимо от желаний своего временного обитателя, просыпаясь, втягивал разум в тесные рамки реальности.

Можно сходить под себя. Шах и мат мерзкой реальности, с её законами, потребностями и скукой.

Можно сходить под себя, но что–то мешает расслабить нужные мышцы. Опять реальность, с её условностями и правилами. Она, как невидимый эфир, проникает везде, и всюду оставляет свои следы. Такие существенные, вполне овеществлённые следы.

Нужно вставать. Вновь оно победило. Изо дня в день тело одерживает все новые и новые победы над разумом. Разум служит телу, даже не замечая того, что обслуживает его, а не свои потребности. Разум – раб тела. Раб жестокого и очень властного хозяина.

Тело хочет покинуть постель. Ну, так что же? Пусть оно сделает это по самой сложной для него траектории.

Под злорадную ухмылку свободного человека, спрятанного в слоях готовой к разложению плоти, напряглись передние мышцы живота, пальцы рук ухватились за матрац, напряглись бицепсы, дыхание замерло, чрезмерное напряжение сковало тело.

Мышцы, вернее, то, что от них осталось, не справились с этим простым испытанием, и тело, готовя ответный удар, произвольно уложило на подушку вспотевшую голову.

Волна тошнотворной усталости накатила почти мгновенно, ритмичной болью в висках отражалось биение поднявшегося к горлу сердца, голова закружилась, и многочисленные серые пятна расползлись, закрывая собой обозреваемую часть потолка.

Ощущение, похожее на мимолётный сон… Но это обман, которому нельзя поддаваться. Очень скоро сознание вернётся, принеся с собой неминуемую боль в голове, груди или в какой–нибудь другой части обширного тела.

А ведь так было не всегда.

Когда–то разум и тело были одним целым, и невозможно было с уверенностью сказать, кто чьи потребности удовлетворяет. Здоровый человек не чувствует разницы между своим физическим и ментальным воплощением. Здоровый человек – это цельный механизм, и лишь когда тело из источника свободы и радости превращается в тяжкую ношу и обузу, двойственность человеческой природы становится очевидной.

Боль отступила, оставив на своём месте серую пустоту.

Резь внизу живота усилилась, заставляя мечтать о том блаженном чувстве, с которым отработанная жидкость покидает организм, унося с собой остатки расщеплённых белков.

Пожалуй, стоит согласиться с тем, что сегодня силы противников были равны (вернее, противники были равны в своём бессилии).

Левая рука с трудом ухватилась за металлическую спинку кровати и плавно потянула, переворачивая тело на правый бок.

Серая стена с расширенным дверным проёмом без двери, прикроватная тумбочка с разграбленной аптечкой, специальное кресло с большими колёсами и небольшая фотография в рамке медленно, сменяя белую пустоту потолка, появились в поле зрения.

Взгляд привычно задержался на фоторамке без стекла. Теперь фотография в ней уже не вызывает ни злости, ни уныния, ни жалости к себе. Все эти эмоции исчезли вскоре после того, как исчезло стекло, разбившись о, несомненно, более крепкую бетонную стену.

Фотография…

Фотографии и воспоминания – вот всё, что осталось, всё, что радует, утешает и бередит душу.

Фотография

В будние дни, тем более в такое время, в супермаркетах мало покупателей. Пустые ряды стеллажей с разномастным товаром, редкие разговоры продавцов вполголоса и плавное гудение холодильников. В выходной их не слышно. Гул людской толпы поглощает всё, и даже звук работающих сканеров на кассе в выходной день кажется значительно более тихим.

Ряды с бытовой техникой закончились, и на смену им выплыли полки с мягкими игрушками и детскими книгами.

– Может быть, его? – с надеждой в голосе спросила Аня.

Небольшой, но ужасно толстый кот в голубой беретке и с якорем, вышитым на правой лапе, прижался мордой к её губам.

Красивое девичье лицо не оставило на довольной морде кота ни ярких пятен помады, ни чёрных штрихов туши. А всё потому, что Аня в свои почти полные шестнадцать лет ещё не пользовалась косметикой.

Её по–женски красивое лицо всё ещё сохраняло черты невинности, а длинные русые волосы вкупе с почти детским румянцем на щеках только подчёркивали красоту.

– Он такой смешной!

– Барахло, – без злости, возможно, даже в чём-то оправдываясь, сказал Саша.

Он с небольшим усилием, выдернул мягкую игрушку из рук девушки и бросил её обратно на полку.

– А что тогда? – раздражённо спросила Аня.

– Давайте вот это, – предложил Слава, беря с горы коробок, установленных посреди центрального ряда, полулитровую бутылку какого–то акционного алкоголя, без магнитной бирки.

– Нет, – возразил Саша.

Рядом со Славой он казался почти взрослым. Рост «выше среднего» и не по возрасту развитая мускулатура могли ввести в заблуждение кого угодно, но лишь до тех пор пока не заглянешь Сане в лицо.

Бывают такие парни, которые во всё время взросления сохраняют самые явные детские черты. И дело, кажется, не в форме носа или овале лица. Их детскость прячется в уголках губ, выражении глаз и мимике, которые катастрофически не успевают за стремительным взрослением, подгоняемым гормональным взрывом.

Саша сосредоточено всматривался сквозь пустоту центрального ряда в расставленные всюду товары и вывески.

– Что он ищет? – раздражённо спросила Аня.

– Не знаю, – честно ответил Слава.

Есть старый анекдот, который гласит, что не существовало ни одной русской пра-пра-пра-пра… прабабки которую бы не догнал монголо-татарин. Так вот, судя по лицу Славы, монголо-татары догнали всех его прабабушек, и догоняли их на протяжении многих десятков поколений.

На его светлом лице европейского вида голубые глаза соседствовали с по-монгольски широкими скулами, а жёсткие чёрные волосы отделяли ото лба обширные залысины.

По паспорту (впрочем, как и по образу жизни и мироощущению) он был русским, но друзья его звали «Татарином». Вот такие странные хитросплетения можно найти в обычном парне с красивым славянским именем Вячеслав.

– Нашёл! – радостно вскрикнул Саша.

Он схватил Аню за руку и, ничего не объясняя, почти бегом потащил за собой.

Слава, немного замешкавшись около стеллажа с игрушками, поспешил им вслед.

Друзья остановились около рыбных рядов.

– Вот это! – с торжеством в голосе проговорил Саша, поднимая за хвост средних размеров рыбину холодного копчения.

– Она мне всю сумку перепачкает! Я потом неделю вонять буду! – с истеричными нотками, но всё ещё не повышая голоса, попыталась возразить Аня.

– Уговор помнишь? – перебил её Саша.

– Помню.

– Повтори!

– Что угодно, что сможет поместиться в мою сумку.

– Снимай!

– Давай выберем что-нибудь другое, – попытался урезонить друга Слава.

– Спор кто выиграл?! – оборвал его Саша.

– Ты.

– Значит, и выбирать мне! – безапелляционным тоном завершил он так и не успевшую начаться дискуссию.

Саша поднёс рыбу к рюкзаку, который Аня, сняв со спины, обречённо держала в руках.

– Открывай, – сказал он.

– Подожди! – вскрикнул Слава и скрылся в одном из боковых проходов.

– Ну что ещё? – больше для формы, нежели от недовольства, проговорил Саша.

Аня, в свою очередь, с надеждой ждала возвращения друга.

Слава вернулся через несколько минут. Шурша большим белым пакетом, он сказал:

– Кидай сюда.

Бережно, но плотно укутанная в пакет рыба надёжно улеглась на дно рюкзака.

– Пошли? – взволнованным голосом сказал Слава, обращаясь к чересчур возбуждённому Сане и заметно притихшей Ане.

Из всей линии касс работали только две.

Кассир номер пять, буднично переговариваясь со своей коллегой под номером четыре, безучастно взглянула на приближающуюся к ней троицу.

Первым через магнитные рамки прошёл Саша.

Смело (впрочем, ему-то нечего было бояться) он взглянул прямо в глаза одному из двух охранников, стоявших по ту сторону касс.

Следующей должна была идти Аня. Она мешкала, и это не ускользнуло от опытных глаз.

– Ну чего ты стоишь!? Пойдём! Сказал же, что не буду я покупать тебе этого кота! Нечего дуться! Пойдём уже! – крикнул Саша.

Аня сделала шаг вперёд, а охранники почти синхронно сделали шаг навстречу ей.

Слава всё понял. Сейчас её остановят и попросят открыть сумку, а там… На раздумье осталось совсем мало времени.

«Выхватить рюкзак? Что толку. Я же не смогу сказать, что он мой. Тем более что в нём, по-любому, её учебники и дневник», – думал Слава, а Аня тем временем сделала ещё один шаг вперёд.

«Поздно. Теперь я её не остановлю».

Ближайший из охранников криво ухмыльнулся.

Их взгляды встретились. Слава рефлекторно моргнул и отвёл глаза в сторону. Прямо перед ним на полке лежали сменные кассеты для бритвы известного бренда – дорогущие, с пятью лезвиями, упакованные в пластиковый бокс с магнитной биркой. Слава схватил их и со всех ног побежал вдоль пустых касс.

«Пятая, шестая, седьмая…» – отсчитывал он про себя.

Опешившие охранники ещё не решили, стоит ли гнаться за этим придурком.

«Восьмая…»

Впереди оставалось всего четыре кассы, а за ними – стена.

«Пора решаться!» – подумал Слава.

Схватив рукой бортик очередной ленты для раскладки товара, он свернул влево между десятой и одиннадцатой кассами, после чего перепрыгнул через поперечную перегородку.

Магнитная рамка взревела сиреной, и лишь тогда оба охранника, не сговариваясь, кинулись наперерез бегущему мальчишке.

Слава боковым зрением видел, как ожила и побежала Аня.

«Отлично!» – думал он…

Дурацкая игра. Слава никогда её не любил, а вот Саша – наоборот. Собственно, Саша её и придумал, ну, или подсмотрел где–то.

Начиналось всё безобидно и даже весело.

Что может быть плохого в споре: «Если я подтянусь на турнике пятьдесят раз – ты двести раз отожмёшься от пола?» Но со временем условия становилось сложнее, а задания – опаснее.

Несмотря на это, всегда находились желающие рискнуть в обмен на возможность испытать пределы силы и ловкости оппонента.

На этот раз в проигравших оказалась Аня, хотя, справедливости ради, надо сказать, что условие, выполненное Сашей, был ничуть не менее опасным, чем то задание, которое он выдумал для неё.

Количество охранников, откликнувшихся на тревогу, не увеличивалось. Поэтому Сашаи Аня не убежали. Они остановились неподалёку от линии касс, с волнением наблюдая за тем, как Слава выпутается из неприятностей, виновником которых был он сам.

Тем временем охранники, широко расставив руки, теснили Славу к стене. Ему оставалось лишь два пути к спасению: один – назад, в торговый зал, второй – напрямик, через охранников к друзьям и выходу из магазина.

– Может быть, поможем ему? – спросила Аня.

– Сам справится, – уверенно ответил Саша.

Охранники перегораживали почти весь и без того неширокий проход. Их руки почти смыкались, и поэтому просто пробежать мимо них не представлялось возможным.

Слава затравленно огляделся. Слегка, как бегун на старте, наклонился вперёд и рванул прямо навстречу опасности.

Три шага, в которые Слава вложил все свои силы.

Максимальное ускорение.

Правая нога наступает на сиденье небольшой металлической лавочки.

Левая нога наступает на её спинку.

Толчок…

Правая нога упирается в стену, прямо над кнопкой пожарной сигнализации.

«Только бы выдержала…» – пролетает в голове и тут же исчезает мысль.

Нога сгибается в колене, тело по инерции подаётся вперёд.

Толчок…

Левый кульбит прямо над головой ошарашенного охранника.

Жёсткое приземление.

Кувырок через голову, чтобы не повредить колено.

И вот Слава снова на ногах, он снова бежит, но теперь его уже никто не преследует.

Первое, что он услышал, приблизившись к друзьям, были гневные слова Саши:

– Так нечестно! Ты ей помог!

– Я просто решил, что мне пора побриться, – с улыбкой парировал он.

– Верни бритвы, это было не твоё задание.

Тем временам охранники очнулись от ступора и с криками «Стой!» ринулись назад.

Слава кинул пластиковую коробочку кассиру номер пять. Она её не поймала, но друзья, выбегая на улицу, этого уже не увидели.

Никто за ним не гнался, но они продолжали бежать по газонам, через улицы, наводнённые автомобилями, на красный свет, перепрыгивая через ограждения.

Задыхаясь от смеха, опьянённые адреналином, они не могли остановиться до тех пор, пока силы не оставили их молодые тренированные тела.

Оживлённые улицы сменились тихими дворами, гудки машин – задорным детским смехом.

Украденную в магазине рыбу они отдали первой встречной бездомной собаке.

– Ты зачем полез? У меня был план! – подавив очередной приступ смеха, на удивление строго спросила Аня.

Слава не сразу понял, что она обращается именно к нему, и поэтому, ответил первое, что пришло в голову:

– Помочь хотел.

– Мне не нужна ничья помощь!

Слава не стал ни оправдываться, ни возражать; слегка смутившись он достал из-за пазухи и протянул Ане небольшого, но ужасно толстого кота в голубой беретке и с якорем, вышитым на правой лапе.

– Держи!

Аня не знала, что ответить.

Молчание нарушил Саша.

Громко хохоча, он сгрёб друзей в широкие и сильные объятия, после чего вытянул руку с зажатым в ней телефоном-раскладушкой и сделал снимок.

Так и получилось фото, на котором счастливый Саша обнимает смущённого Славу и озадаченную Аню со смешным котом в руках.

Фотографию, которая позже поселилась на прикроватной тумбочке и неоднократно падала с неё – со значительным ускорением и непременно в стену.

Личная гигиена

Унитаз жалобно похрустывал, стараясь удержать тяжёлое тело.

Мочевой пузырь больше не доставлял неудобств, но вставать ещё рано. Осознание необходимости экономии движений приходит не сразу и не всем, но, придя, очень облегчает жизнь.

Люди тратят много времени и сил только лишь на то, чтобы скрыть от окружающих, и в первую очередь от себя самих, тот факт, что наше тело – это не что иное, как беспрестанно гниющий кусок мяса. В этом очень легко убедиться, если перестать мыться.

Рука легко дотянулась до белого вафельного полотенца на крючке возле раковины. Прохладная вода из крана очень быстро намочила его. Только дураки жалуются на маленькие квартиры. Что может быть удобнее маленького совмещённого санузла?!

Если не мыться, то гниль, выделяясь из тела сквозь поры кожи, даёт о себе знать мерзкой вонью. А самое ужасное, что ты не способен учуять источаемую тобой вонь. Она везде и всюду следует за твоим телом, оставаясь очевидной для всех, кроме тебя.

Ирония жизни!

Порой кажется, что все мы на этой планете не живём. Мы как покойники, которых из другого мира забросили сюда догнивать. Жизнь – это непрекращающийся процесс разложения. Мы поглощаем других разлагающихся тварей, чтобы замедлить скорость своего гниения, но, по большому счёту, это бессмысленно.

Прохладное мокрое полотенце коснулось шеи. Большое тело требует много времени для того, чтобы протереть его всё. Полотенце вновь окунулось под струю воды.

Есть что-то унизительное в таком способе мыться, но ничего не поделаешь, принимать ванну – это недоступная роскошь.

Полотенце скользнуло по животу к левому боку и выше к подмышечной впадине. Одна, вторая, третья складка. Всё их нужно тщательно протереть. Конечно, разом окунуть всё тело в воду был бы намного проще.

Полотенце наткнулось на маленький сгусток яркой боли в одной из складок кожи.

«Неужели опять пролежень!?» Пролежни не смертельны, но они доставляют массу неудобств.

Взгляд коснулся белой эмалированной ванны на чугунных ножках.

Как было бы приятно улечься в ней, позволяя воде хоть ненадолго взять на себя часть массы этого тела.

Рука резко метнулась в сторону, и полотенце со странным, чавкающим звуком стукнулось о стену в том месте, где когда-то висело зеркало.

«Зеркало».

Оно исчезло примерно тогда, когда это тело утратило способность принимать ванну.

Зеркало

Лифт громыхал так, словно где-то в глубине его механизма закованные в кандалы и цепи рабы под строгими взорами надзирателей вращали ржавое колесо подъёмника.

Непривычное ощущение – подниматься в лифте сидя, и первое неудобство – кнопка нужного этажа расположена так высоко, что дотянуться до неё, на первый взгляд, кажется невозможным.

Благо этого и не потребовалось.

Слава первым нажал на кнопку и, покрутив за спиной у Саши рукоятки инвалидного кресла, весело сказал:

– Ну, вот ты и дома!

– Да! Наконец-то, – с облегчением выдохнул Саша.

В больнице было не так уж и плохо. Соседи по палате, сносная еда, опять же весёлые медсёстры, но всё-таки постоянно тянуло домой. И ещё всё время хотелось пробежаться. Неважно куда и неважно зачем. Хотелось, как в детстве, бежать изо всех сил и не думать ни о чём, кроме сладкого воздуха, разрывающего лёгкие, и не слышать ничего, кроме гулкой дроби сердца, бьющегося во всём теле разом.

Друзья предлагали на первое время, забрать Сашу к себе, но он настоял на том, чтобы вернуться домой, в свою квартиру. Что-то его там теперь ждёт?

Лифт остановился, и Слава, издавая рычащие звуки наподобие тех, что издаёт мотоцикл, выкатил коляску в подъезд.

Входная дверь оказалась не запертой, и это на мгновение озадачило Сашу. В полумраке квартиры он не заметил признаков взлома или кражи. «Потом спрошу, кто умудрился оставить квартиру открытой» – думал Саша в тот момент, когда Слава щёлкнул выключателем.

Вместе с электрическим светом комната наполнилась шумом и движением. Вначале Саше показалось, что мебель ожила и каким-то волшебным образом начала передвигаться, но испугаться он не успел. Отовсюду – из-за гардин, из-под стола, из шкафа и даже из-за дивана – к нему спешили друзья.

– Сюрприз! – воскликнул тонкий девичий голос.

– С возвращением! – басил кто-то с другой стороны.

Парни, толпясь и толкаясь, жали ему руку, девушки целовали щёки. Здесь были все. Те, кто жил неподалёку и кого он видел каждый день, те, с кем судьба сводила не так часто, и даже те, кто уехал из города.

Все они здесь, в его квартире, все вместе, как раньше. Они приехали! Они собрались! Они пришли! И с ними пришла она – Аня.

«Она пришла…», – с облегчением и тревогой подумал Саша.

Аня подошла к нему последней, сдержанно поцеловала в щёку и тихо сказала:

– Рада, что ты вернулся…

«Это что? Чувство вины, или обида, не нашедшая повода для прощения?» – старался понять Саша.

– Спасибо, что пришла, – также понизив голос, ответил он.

– Ты как себя…

Аня не успела задать свой стандартный вопрос, а Саша не успел ответить своё дежурное «Нормально», – в их разговор вмешался Слава.

– Больше двух разговор вслух! – со смехом прокричал он.

После чего, словно потеряв интерес к собеседникам, деловито скомандовал.

– Игорь, Миша! Тащите с кухни стол.

Стол установили посреди комнаты, сдвинув к нему всё, на чём можно было сидеть. Очень скоро он оброс целой грудой посуды, угощений и алкоголя, которых раньше, как помнил Саша, в его холодильнике не было.

За розлив алкоголя отвечал Миша и, подгоняемый неутолимой жаждой, упорно доливал до краёв расставленные по столу рюмки. Кто-то каждую порцию выпивал до дна, кто-то только делал вид, что пьёт, но очень скоро приятная лёгкая болтовня и смех растеклись по столу. Теперь, в кругу весело общающихся друзей, Саша почувствовал себя так, как чувствовал раньше, до того, как проиграл свой последний спор.

– Саня! А у тебя курить можно? – слегка заплетающимся голосом спросил Миша.

Саша взглянул на друга. Незажженная сигарета уже торчала у него во рту.

– Кури, – с улыбкой ответил он.

Сигарета почти мгновенно оказалась в руках сидевшей по соседству девушки.

– Кури на балконе! – с вызовом, но без злобы сказала она.

– Не очень то и хотелось, – ответил Миша, забирая у неё и пряча за ухо сигарету.

Разговор, прерванный очередным взрывом общего смеха, возвращался в нормальное русло. Вопросы о самочувствии и прочие вопросы, связанные с теперешним состоянием Саши, преодолев порог вежливой заинтересованности, деликатно умолкли, и теперь почти уже ничего не отличало этот вечер от сотни других таких же вечеров, проведённых в уютной компании весёлых друзей.

Саша наслаждался этим общением, его расслабляющей обычностью и ненавязчивой лёгкостью. В какой-то момент он даже упустил из виду Аню, как, впрочем, и Славу. Это позже он догадался, что пропали они из поля зрения одновременно и, судя по всему, не случайно.

– Слушайте! А я не рассказывал вам, как недавно на башенный кран лазил? – вдруг, значительно повысив голос, выкрикнул изрядно выпивший Миша.

– Таня, расскажи, как ты на новом месте устроилась? – не обращая никакого внимания на реплику друга, громким голосом, невпопад спросила недавняя похитительница сигареты.

Татьяна принялась рассказывать о своём переезде. Впрочем, её рассказ не особо заинтересовал присутствующих.

Друзья достигли той стадии общения, когда большая компания рассыпается на мелкие группы собеседников, наиболее подходящих друг другу по общности интересов и, что важнее, степени опьянения.

– Так вот! Решил я забраться на башенный кран, – привлекая всеобщее внимание, вновь попытался рассказать свою историю Миша.

Саша заметил, как по всем присутствующим, вернее, тем из них, кто всё ещё сохранял возможность членораздельно мыслить, побежала еле различимая волна напряжения. Он не сумел уловить причину такой реакции на, в общем-то, обычную для Миши реплику.

Кто-то нервно засмеялся.

– Хотите анекдот? – громко спросил почти трезвый Дима.

– Да подожди ты с анекдотом! Послушай про кран, – попытался вернуть внимание собравшихся Миша.

Но его рассказ вновь был прерван самым бесцеремонным образом.

– Заткнись, Миша! – тоном, не терпящим пререканий, сказала совсем трезвая Аня.

Миша со злостью взглянул на неё и почти мгновенно, словно уловив скрытый телепатический сигнал, с выражением вины и испуга перевёл взгляд на Сашу. Тот почувствовал, что присутствующие смотрят на него. Кто-то открыто, а кто-то исподтишка, в их взглядах было что-то новое, что-то, чего Саше никогда раньше не приходилось видеть в обращённых к нему глазах.

Раньше никто из друзей никогда не испытывал к нему жалость.

«Они меня жалеют?!»

От этой догадки стало тошно. Захотелось кричать, разбить кому-нибудь морду, приказать Мише рассказать его дурацкую историю про башенный кран. Захотелось прогнать всех вон.

Но он не сделал ничего этого. Взял себя в руки и, беззаботно улыбаясь, спросил у Димы:

– Так что за анекдот ты хотел рассказать?

Хоть и не смешной, но очень длинный анекдот оказался тем самым, что было необходимо и Саше, и остальным присутствующим. Внимание друзей переключилось на другие темы, а пристыженный Миша увлёкся процессом потребления алкоголя.

Это незначительное происшествие внешне ни на что не повлияло, но только внешне. Утратив былую беззаботность, Саша всё пристальнее всматривался в лица и теперь, осознавая, что именно ищет, он всё чаще находил признаки смущённой жалости и неловкой учтивости в словах и взглядах друзей. Он замечал, как аккуратно его гости в разговорах обходят стороной темы, которые ещё недавно были обычными за его столом.

«Это спектакль! Они разыгрывают его для меня!»

Ему захотелось уйти, спрятаться от этих глаз, не слушать эти разговоры, остаться одному.

В волнении до конца не осознавая целей и мотивов своих поступков, Саша оттолкнулся руками от стола, и его кресло, медленно ускоряясь, покатилось назад. Разговор почти мгновенно умолк, и несколько пар глаз озабочено уставились на него. Чья-то рука легла на плечо, и знакомый голос Славы вкрадчиво спросил:

– Ты куда?

Куда? Саша и сам не знал, куда он собирается, но вопрос был задан и требовал ответа.

– Хочу принять ванну. Я в больнице не мылся ни разу, – после короткого раздумья ответил он.

– Давай помогу.

Слава взялся за ручки с обратной стороны кресла и покатил друга в ванную комнату.

Как было объяснить другу, что чьё-либо внимание, а тем более помощь, это и есть то, от чего Саша бежал? Как отказаться от навязанной услуги, не привлекая к себе лишнего внимания? Саша не нашёл ответов на эти вопросы и по этому вынужден был смириться.

Пар от горячей воды очень быстро затянул зеркало тонкой плёнкой конденсата. И хорошо. Саша не хотел видеть своего отражения, только не такое, только не в кресле.

Слава опустился перед ним на одно колено и начал стягивать с ноги носок.

– Что ты делаешь? – озадачено спросил Саша.

– Помогаю тебе раздеться.

– Я сам.

– Сможешь?

– Конечно!

Саша не был уверен в том, что сможет раздеться сам, но позволять другу раздевать себя он счёл унизительным.

Слава вышел.

Дождавшись пока дверь закроется, Саша заблокировал колёса кресла, упёрся руками в подлокотники и встал на обе ноги сразу. Стоять после травмы ему доводилось и раньше. На занятиях по реабилитации он даже ходил, но медленно и всегда превозмогая боль. А вот самостоятельно переодеваться ещё не пробовал.

«И чего я упёрся? В больнице меня вообще медсёстры переодевали, и ничего. Слава же мужик. Почему застеснялся?» – думал Саша, расстёгивая ремень.

Брюки упали на пол, и, упёршись рукой в стену, Саша по очереди вытащил из них ноги.

«Ну, допустим, я сумею снять трусы. А что делать с носками? Наклониться к ним я точно не смогу».

Он взглянул на дверь, потом на унитаз и, немного поразмыслив, решил не запирать дверь. Как-никак, санузел в квартире только один. Из тех же соображений он решил не снимать трусы.

Перенеся большую часть нагрузки на руки, он втянул тело в наполненную ванну. Плавно опуститься не получилось, и часть воды расплескалась на пол.

Всё-таки хорошо. Ноги почти мгновенно стали невесомыми. Вода словно растворила опущенное в неё тело, и лишь трусы и носки, всё ещё оставаясь на своих местах, намокли и неприятно липли.

Саша ещё раз взглянул на дверь.

«Да ну и чёрт с ним…» – мысленно махнув рукой, подумал он.

Дарованная водой невесомость позволила без особых усилий снять остатки белья. Правда, носки приходилось снимать, поддевая их большим пальцем второй ноги, но и это не доставило особых трудностей.

Саша расслабился и опустил голову в воду. Голоса друзей, до этого момента свободно доносившиеся до его слуха, внезапно стихли, превратившись в ровное, слегка различимое гудение.

Вдох. Грудь, надувшись, всплыла к поверхности.

Выдох. Тело опустилось на дно.

Саша зажал пальцами нос и опустил голову под воду.

«Если бы можно было не выныривать! Раз и навсегда раствориться в воде, обретя невесомость…»

Запас кислорода в крови и лёгких закончился, и Саша всплыл за очередной порцией воздуха. «Надо научиться подольше задерживать дыхание».

Он почти уже нырнул вновь, когда смог разобрать доносящиеся до него слова.

Миша, заплетающимся языком очень громко рассказывал кому-то:

– …Я через забор перелез, и знаю ведь, что где-то сторож должен быть, а всё равно хочется. Сами понимаете, такая высота…

Саша не стал дослушивать и вновь опустился под воду.

«Он рассказывает свою историю про башенный кран. На этот раз его никто не останавливает и не перебивает. А зачем. Я же здесь…» – думал Саша, и новая волна злости вплотную приблизилась к нему.

Время шло по своим, одному ему известным, законам, но для Саши оно измерялось не часами и минутами, а промежутками между моментами, когда дверь в ванную открывалась и озадаченный Слава спрашивал:

– Помощь нужна?

Спустя четыре промежутка вода остыла. Настало время покинуть ванну.

Просить о помощи не было никакого желания, и поэтому Саша, ухватившись рукой за бортик, начал вытягивать себя из воды. Тело в зыбком равновесии зависло на краю. Рука потянулась к креслу-каталке.

Какая-то сила перевесила Сашу вперёд, и, цепляя второй рукой стену, он повалился на пол. Что-то грохнуло и зазвенело, осыпая мокрое тело острыми осколками битого стекла.

Дверь распахнулась, и в ванную вбежали люди.

– Зеркало! Он разбил зеркало!

– Осторожнее.

– Не толпитесь!

– Кровь!!!

Саша не видел лиц вошедших, хотя голоса узнавал. Три пары сильных рук подняли его, и таким как был: голым, мокрым и в крови, унесли в комнату.

В тот момент боли не было. Был только стыд. Саша видел обращённые на него взгляды, полные жалости и, как ему тогда казалось, презрения. Ему было стыдно за беспорядок, который он устроил, за наготу, но больше всего он стыдился собственного бессилия.

С тех пор Саша боялся один принимать ванну, а просить кого-либо о помощи было ниже его достоинства. Осколки старого зеркала выкинули, а новое он так и не купил. Возможно, потому, что не хотел видеть отражение себя такого… каким он стал.