Будем как солнце! (сборник)

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Струя

 
Наклонись над колодцем, – увидишь ты там:
Словно грязная яма чернеется,
Пахнет гнилью, и плесень растет по краям,
И прозрачной струи не виднеется.
 
 
Но внизу, в глубине, среди гнили и тьмы,
Там, где пропасть чернеется мглистая,
Как в суровых объятьях угрюмой тюрьмы,
Робко бьется струя серебристая.
 

1885

Из книги «Под северным небом»
Элегии, стансы, сонеты
1894

Ohne das gefolge der trauer ist mir das göttliche im leben nie erschienen.

Lenau^[1]

Фантазия

 
Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,
Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;
Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет
И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез.
 
 
Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели,
В мягкой бархатной постели им отрадно почивать,
Ни о чем не вспоминая, ничего не проклиная,
Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать.
 
 
Чьи-то вздохи, чье-то пенье, чье-то скорбное моленье,
И тоска, и упоенье, – точно искрится звезда,
Точно светлый дождь струится, – и деревьям что-то мнится,
То, что людям не приснится, никому и никогда.
Это мчатся духи ночи, это искрятся их очи,
В час глубокой полуночи мчатся духи через лес.
Что их мучит, что тревожит? Что, как червь, их тайно гложет?
Отчего их рой не может петь отрадный гимн небес?
 
 
Всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нем томленье,
Неустанного стремленья неизменная печаль, –
Точно их томит тревога, жажда веры, жажда бога,
Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль.
А луна всё льет сиянье, и без муки, без страданья
Чуть трепещут очертанья вещих сказочных стволов;
Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют
И с спокойствием приемлют чары ясных, светлых снов.
 

‹1893›

Лунный свет
Сонет

 
Когда луна сверкнет во мгле ночной
Своим серпом, блистательным и нежным,
Моя душа стремится в мир иной,
Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.
 
 
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным
Я мчусь в мечтах, как будто дух больной,
Я бодрствую над миром безмятежным,
И сладко плачу, и дышу – луной.
 
 
Впиваю это бледное сиянье,
Как эльф, качаюсь в сетке из лучей,
Я слушаю, как говорит молчанье.
 
 
Людей родных мне далеко страданье,
Чужда мне вся Земля с борьбой своей,
Я – облачко, я – ветерка дыханье.
 

Нить Ариадны

 
          Меж прошлым и будущим нить
     Я тку неустанной, проворной рукою;
Хочу для грядущих столетий покорно и честно служить
          Борьбой, и трудом, и тоскою, –
 
 
          Тоскою о том, чего нет,
     Что дремлет пока, как цветок под водою,
О том, что когда-то проснется, чрез многие тысячи лет,
          Чтоб вспыхнуть падучей звездою.
 
 
          Есть много несказанных слов
     И много созданий, не созданных ныне, –
Их столько же, сколько песчинок среди бесконечных песков
          В немой Аравийской пустыне.
 

Без улыбки, без слов

 
На алмазном покрове снегов,
Под холодным сияньем луны,
Хорошо нам с тобой! Без улыбки, без слов,
Обитатели призрачной светлой страны,
Погрузились мы в море загадочных снов
     В царстве бледной луны.
 
 
Как отрадно в глубокий полуночный час
На мгновенье все скорби по-детски забыть
И, забыв, что любовь невозможна для нас,
     Как отрадно мечтать и любить –
          Без улыбки, без слов,
          Средь ночной тишины,
          В царстве чистых снегов,
          В царстве бледной луны.
 

Родная картина

 
Стаи птиц. Дороги лента.
Повалившийся плетень.
С отуманенного неба
Грустно смотрит тусклый день.
 
 
Ряд берез, и вид унылый
Придорожного столба.
Как под гнетом тяжкой скорби
Покачнулася изба.
 
 
Полусвет и полусумрак,
И невольно рвешься вдаль,
И невольно давит душу
Бесконечная печаль.
 

«Я знаю, что значит – безумно рыдать…»

 
Я знаю, что значит – безумно рыдать,
Вокруг себя видеть пустыню бесплодную,
Что значит – с отчаяньем в зиму холодную
     Напрасно весны ожидать.
 
 
Но знаю я также, что гимн соловья
Лишь тем и хорош, что похож на рыдание,
Что гор снеговых вековое молчание
     Прекрасней, чем лепет ручья.
 

Призрак

 
Где б ни был я, везде, как тень, со мной –
Мой милый брат, отшедший в жизнь иную,
Тоскующий, как ангел неземной,
В своей душе таящий скорбь немую, –
Так явственно стоит он предо мной.
 
 
И я, как он, и плачу, и тоскую;
Но плачу ли, смеюсь ли, – дух родной, –
Он никогда меня не покидает,
Со мной живет он жизнию одной.
 
 
Лишь иногда в тревожный час ночной
Невольно ум в тоске изнемогает,
И я его спрошу: «В стране иной,
За темною загадочной могилой,
Увидимся ль с тобой, о, брат мой милый?»
 
 
В его глазах тогда мелькает тень,
И слезы он блестящие роняет,
И как пред ночью тихо гаснет день,
Так от меня он тихо улетает.
 

Зарождающаяся жизнь
Сонет

 
Еще последний снег в долине мглистой
На светлый лик весны бросает тень,
Но уж цветет душистая сирень,
И барвинок, и ландыш серебристый.
 
 
Как кроток и отраден день лучистый,
И как приветна ив прибрежных сень.
Как будто ожил даже мшистый пень,
Склонясь к воде, бестрепетной и чистой.
 
 
Кукушки нежный плач в глуши лесной
Звучит мольбой тоскующей и странной.
Как весело, как горестно весной,
 
 
Как мир хорош в своей красе нежданной –
Контрастов мир, с улыбкой неземной,
Загадочный под дымкою туманной.
 

Чайка

 
Чайка, серая чайка с печальными криками носится
     Над холодной пучиной морской.
И откуда примчалась? Зачем? Почему ее жалобы
     Так полны безграничной тоской?
 
 
     Бесконечная даль. Неприветное небо нахмурилось.
     Закурчавилась пена седая на гребне волны.
Плачет северный ветер, и чайка рыдает, безумная,
          Бесприютная чайка из дальней страны.
 

«Я расстался с печальной луною…»

Катерине Алексеевне Андреевой

 
Я расстался с печальной луною, –
Удалилась царица небес;
Там, в горах, за их черной стеною,
Ее лик омраченный исчез.
 
 
И в предутреннем сумраке ясном
Мне послышался вздох ветерка,
И в лазури, на небе прекрасном,
Отразилась немая тоска.
 
 
Силуэты лесных великанов
Молчаливо предстали вдали,
И покровы дрожащих туманов
Над заплаканным лугом легли.
 
 
Вся природа казалась больною
И как будто молила меня,
И грустила, прощаясь с луною,
В ожидании знойного дня.
 

«О женщина, дитя, привыкшее играть…»

 
О женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать,
А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!
Люблю и рвусь к тебе, прощаю и люблю,
Живу одной тобой в моих терзаньях страстных,
Для прихоти твоей я душу погублю,
Все, все возьми себе – за взгляд очей прекрасных,
За слово лживое, что истины нежней,
За сладкую тоску восторженных мучений!
Ты, море странных снов, и звуков, и огней!
Ты, друг и вечный враг! Злой дух и добрый гений!
 

К. Бальмонт. 1892 г.

Ласточки

 
Земля покрыта тьмой. Окончен день забот.
Я в царстве чистых дум, живых очарований.
На башне вдалеке протяжно полночь бьет,
Час тайных встреч, любви, блаженства и рыданий.
 
 
Невольная в душе тоска растет, растет.
Встает передо мной толпа воспоминаний,
То вдруг отпрянет прочь, то вдруг опять прильнет
К груди, исполненной несбыточных желаний.
 
 
Так в знойный день, над гладью вод речных
Порою ласточка игриво пронесется,
За ней вослед толпа сестер ее живых.
 
 
Веселых спутниц рой как будто бы смеется,
Щебечут громко все, – и каждая из них
Лазури вод на миг крылом своим коснется.
 

Челн томленья

Князю А. И. Урусову

 

 
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн.
 
 
Чуждый чистым чарам счастья,
Челн томленья, челн тревог
Бросил берег, бьется с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
 
 
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
 
 
Умер вечер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растет.
Челн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
 

Песня без слов

 
Ландыши, лютики. Ласки любовные.
Ласточки лепет. Лобзанье лучей.
Лес зеленеющий. Луг расцветающий.
Светлый свободный журчащий ручей.
 
 
День догорает. Закат загорается.
Шепотом, ропотом рощи полны.
Новый восторг воскресает для жителей
Сказочной светлой свободной страны.
 
 
Ветра вечернего вздох замирающий.
Полной луны переменчивый лик.
Радость безумная. Грусть непонятная.
Миг невозможного. Счастия миг.
 

Из книги «В безбрежности»
1895

Землю целуй, и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, всё люби, ищи восторга и исступления сего.

Достоевский

«Я мечтою ловил уходящие тени…»

 
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
 
 
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вокруг раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
 
 
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
 
 
А внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
 
 
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И всё выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
 

‹1894›

Болотные лилии

 
Побледневшие, нежно-стыдливые,
Распустились в болотной глуши
Белых лилий цветы молчаливые,
И вкруг них шелестят камыши.
 
 
Белых лилий цветы серебристые
Вырастают с глубокого дна,
Где не светят лучи золотистые,
Где вода холодна и темна.
 
 
И не манят их страсти преступные,
Их волненья к себе не зовут;
Для нескромных очей недоступные,
Для себя они только живут.
 
 
Проникаясь решимостью твердою
Жить мечтой и достичь высоты,
Распускаются с пышностью гордою
Белых лилий немые цветы.
 
 
Расцветут и поблекнут, бесстрастные,
Далеко от владений людских,
И распустятся снова, прекрасные, –
И никто не узнает о них.
 

Камыши

 
Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.
 
 
О чем они шепчут? О чем говорят?
Зачем огоньки между ними горят?
 
 
Мелькают, мигают – и снова их нет.
И снова забрезжил блуждающий свет.
 
 
Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.
 
 
В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник.
 
 
И тиной запахло. И сырость ползет.
Трясина заманит, сожмет, засосет.
 
 
«Кого? Для чего?» – камыши говорят.
«Зачем огоньки между нами горят?»
 
 
Но месяц печальный безмолвно поник.
Не знает. Склоняет всё ниже свой лик.
 
 
И вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.
 

‹Июль 1895›

Лебедь

 
Заводь спит. Молчит вода зеркальная.
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится, печальная,
     Как последний вздох души.
 
 
Это плачет лебедь умирающий,
Он с своим прошедшим говорит,
А на небе вечер догорающий
     И горит и не горит.
 
 
Отчего так грустны эти жалобы?
Отчего так бьется эта грудь?
В этот миг душа его желала бы
     Невозвратное вернуть.
 
 
Все, чем жил с тревогой, с наслаждением,
Все, на что надеялась любовь,
Проскользнуло быстрым сновидением,
     Никогда не вспыхнет вновь.
 
 
Все, на чем печать непоправимого,
Белый лебедь в этой песне слил,
Точно он у озера родимого
     О прощении молил.
 
 
И когда блеснули звезды дальние,
И когда туман вставал в глуши,
Лебедь пел все тише, все печальнее,
     И шептались камыши.
 
 
Не живой он пел, а умирающий,
Оттого он пел в предсмертный час,
Что пред смертью, вечной, примиряющей,
     Видел правду в первый раз.
 

Ковыль

И. А. Бунину

 
Точно призрак умирающий,
На степи ковыль качается,
Смотрит месяц догорающий,
Белой тучкой омрачается.
 
 
И блуждают тени смутные
По пространству неоглядному,
И непрочные, минутные,
Что-то шепчут ветру жадному.
 
 
И мерцание мелькнувшее
Исчезает за туманами;
Утонувшее минувшее
Возникает над курганами.
 
 
Месяц меркнет, омрачается,
Догорающий и тающий,
И, дрожа, ковыль качается,
Точно призрак умирающий.
 

Океан
Сонет

Валерию Брюсову

 
Вдали от берегов Страны Обетованной,
Храня на дне души надежды бледный свет,
Я волны вопрошал, и океан туманный
Угрюмо рокотал и говорил в ответ:
 
 
«Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.
Ты вверился мечте обманчивой и странной.
Скитайся дни, года, десятки, сотни лет –
Ты не найдешь нигде Страны Обетованной».
 
 
И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман,
Охвачен пламенной, но безутешной думой,
Я горько вопросил безбрежный океан,
 
 
Зачем он страстных бурь питает ураган,
Зачем волнуется, – но океан угрюмый,
Свой ропот заглушив, окутался в туман.
 

«Мы шли в золотистом тумане…»

 
Мы шли в золотистом тумане
И выйти на свет не могли,
Тонули в немом океане,
Как тонут во мгле корабли.
Нам снились видения рая,
Чужие леса и луга,
И прочь от родимого края
Иные влекли берега.
 
 
Стремясь ускользающим взглядом
К пределам безвестной земли,
Дышали с тобою мы рядом,
Но был я как будто вдали.
 
 
И лгали нам ветры и тучи,
Смеялись извивы волны,
И были так странно певучи
Беззвучные смутные сны.
 
 
И мы бесконечно тонули,
Стремяся от влаги к земле, –
И звезды печально шепнули,
Что мы утонули во мгле.
 

«Слова смолкали на устах…»

 
Слова смолкали на устах,
Мелькал смычок, рыдала скрипка,
И возникала в двух сердцах
Безумно-светлая ошибка.
 
 
И взоры жадные слились
В мечте, которой нет названья,
И нитью зыбкою сплелись,
Томясь и не страшась признанья.
 
 
Среди толпы, среди огней
Любовь росла и возрастала,
И скрипка, точно слившись с ней,
Дрожала, пела и рыдала.
 

Слова любви

 
Слова любви всегда бессвязны,
Они дрожат, они алмазны,
Как в час предутренний – звезда;
Они журчат, как ключ в пустыне,
С начала мира и доныне,
И будут первыми всегда;
Всегда дробясь, повсюду цельны,
Как свет, как воздух, беспредельны,
Легки, как всплески в тростниках,
Как взмахи птицы опьяненной,
С другою птицею сплетенной
В летучем беге, в облаках.
 

«Тебя я хочу, мое счастье…»

 
Тебя я хочу, мое счастье,
Моя неземная краса!
Ты – солнце во мраке ненастья,
Ты – жгучему сердцу роса!
 
 
Любовью к тебе окрыленный,
Я брошусь на битву с судьбой.
Как колос, грозой опаленный,
Склонюсь я во прах пред тобой.
 
 
За сладкий восторг упоенья
Я жизнью своей заплачу!
Хотя бы ценой преступленья –
     Тебя я хочу!
 

28 ноября 1894

Из-под северного неба

 
Из-под северного неба я ушел на светлый Юг,
Где звучнее поцелуи, где пышней цветущий луг.
Я хотел забыть о смерти, я хотел убить печаль,
И умчался беззаботно в неизведанную даль.
 
 
Отчего же здесь, на Юге, мне мерещится метель,
Снятся снежные сугробы, тусклый месяц, сосны, ель?
Отчего же здесь, на Юге, где широк мечты полет,
Мне так хочется увидеть воды, убранные в лед?
 
 
Да, не понял я, не понял, что с тоскливою душой
Не должны мы вдаль стремиться, в край волшебный и чужой!
Да, не понял я, не понял, что родимая печаль
Лучше, выше и волшебней, чем чужбины ширь и даль!
 
 
Полным слез, туманным взором я вокруг себя гляжу,
С обольстительного Юга вновь на Север ухожу.
И как узник, полюбивший долголетний мрак тюрьмы,
Я от солнца удаляюсь, возвращаясь в царство тьмы.
 

Млечный путь

 
Месяца не видно. Светит Млечный Путь.
Голову седую свесивши на грудь,
Спит ямщик усталый. Кони чуть идут.
Звезды меж собою разговор ведут.
Звезды золотые блещут без конца.
Звезды прославляют Господа Творца.
«Господи», – спросонок прошептал ямщик,
И, крестясь, зевает, и опять поник,
И опять склонил он голову на грудь.
И скрипят полозья. Убегает путь.
 

«Свеча горит и меркнет и вновь горит сильней…»

 
Свеча горит и меркнет и вновь горит сильней,
Но меркнет безвозвратно сиянье юных дней.
Гори же, разгорайся, пока еще ты юн,
Сильней, полней касайся сердечных звонких струн,
Чтоб было что припомнить на склоне трудных лет,
Чтоб старости холодной светил нетленный свет –
Мечтаний благородных, порывов молодых,
Безумных, но прекрасных, безумных – и святых.
 

«Не буди воспоминаний. Не волнуй меня…»

 
Не буди воспоминаний. Не волнуй меня.
Мне отраден мрак полночный. Страшен светоч дня.
 
 
Был и я когда-то счастлив. Верил и любил.
Но когда и где, не помню. Все теперь забыл.
 
 
С кем я жизнь свою размыкал? И зачем, зачем?
Сам не знаю. В сердце пусто. Ум бессильный нем.
 
 
Дождь струится беспощадный. Ветер бьет в окно.
Смех беспечный стих и замер – далеко, давно.
 
 
Для чего ж ты вновь со мною, позабытый друг?
Точно тень, встаешь и манишь. Но темно вокруг.
 
 
Мне не нужен запоздалый, горький твой привет.
Не хочу из тьмы могильной выходить на свет.
 
 
Нет в душе ни дум, ни звуков. Нет в глазах огня.
Тише, тише. Засыпаю. Не буди меня.
 

Ночные цветы

 
В воздухе нежном прозрачного мая
Дышит влюбленность живой теплоты:
В легких объятьях друг друга сжимая,
Дышат и шепчут ночные цветы.
Тени какие-то смутно блуждают,
Звуки невнятные где-то звенят,
В воздухе тают, и вновь возрастают,
Льется с цветов упоительный яд.
 
 
То не жасмин, не фиалки, не розы,
То не застенчивых ландышей цвет,
То не душистый восторг туберозы, –
Этим растеньям названия нет.
 
 
Только влюбленным дано их увидеть,
С ними душою весь мир позабыть,
Тем, что не могут друг друга обидеть,
Тем, что умеют ласкать и любить.
 
 
Знай же, о, счастье, любовь золотая,
Если тебя я забыться молю,
Это – дыханье прозрачного Мая,
Это – тебя я всем сердцем люблю.
 
 
Если виденья в душе пролетают,
Если ты жаждешь и ждешь Красоты, –
Это вблизи где-нибудь расцветают,
Где-нибудь дышат – ночные цветы.
 

«Ночью мне виделся Кто-то таинственный…»

 
Ночью мне виделся Кто-то таинственный,
Тихо склонялся Он, тихо шептал;
Лучшей надеждою, думой единственной,
Светом нездешним во мне трепетал.
 
 
Ждал меня, звал меня долгими взорами,
К небу родимому путь открывал,
Гимны оттуда звучали укорами,
Сон позабытый все ярче вставал.
 
 
Что от незримых очей заслонялося
Тканью телесною, грезами дня,
Все это с ласкою нежной склонялося,
Выше и выше манило меня.
 
 
Пали преграды, и сладкими муками
Сердце воскресшее билось во мне,
Тени вставали и таяли звуками,
Тени к родимой влекли стороне.
 
 
Звали Эдема воздушные жители
В царство, где Роза цветет у Креста.
Вот уж я с ними… в их тихой обители…
«Где же я медлил?» – шептали уста.
 

Из книги «Тишина»
Лирические поэмы
1898

Есть некий час всемирного молчанья.

 

Тютчев

Мертвые корабли
Поэма (отрывки)

Прежде чем душа найдет возможность постигать и дерзнет припоминать, она должна соединиться с Безмолвным Глаголом, – и тогда для внутреннего слуха будет говорить Голос Молчания.

Из индийской мудрости

1

 
Между льдов затерты, спят в тиши морей
Остовы немые мертвых кораблей.
Ветер быстролетный, тронув паруса,
Прочь спешит в испуге, мчится в небеса.
Мчится – и не смеет бить дыханьем твердь,
Всюду видя только бледность, холод, смерть.
Точно саркофаги, глыбистые льды
Длинною толпою встали из воды.
Белый снег ложится, вьется над волной,
Воздух заполняя мертвой белизной.
Вьются хлопья, вьются, точно стаи птиц,
Царству белой смерти нет нигде границ.
Что ж вы здесь искали, выброски зыбей,
Остовы немые мертвых кораблей?
 

5

 
«Мы плыли – всё дальше – мы плыли,
Мы плыли не день и не два.
От влажной крутящейся пыли
Кружилась не раз голова.
 
 
Туманы клубились густые,
Вставал и гудел океан, –
Как будто бы ведьмы седые
Раскинули вражеский стан.
 
 
И туча бежала за тучей,
За валом мятежился вал.
Встречали мы остров плавучий,
Но он от очей ускользал.
 
 
И там, где из водного плена
На миг восставали цветы,
Крутилась лишь белая пена,
Сверкая среди темноты.
 
 
И дерзко смеялись зарницы,
Манившие миром чудес.
Кружились зловещие птицы
Под склепом пустынных небес.
 
 
Буруны закрыли со стоном
Сверканье Полярной Звезды.
И вот уж с пророческим звоном
Идут, надвигаются льды.
 
 
Так что ж, и для нас развернула
Свой свиток седая печаль?
Так, значит, и нас обманула
Богатая сказками даль?
 
 
Мы отданы белым пустыням,
Мы тризну свершаем во льдах,
Мы тонем, мы гаснем, мы стынем
С проклятьем на бледных устах!»
 

6

 
Скрипя, бежит среди валов
Гигантский гроб, скелет плавучий.
В телах обманутых пловцов
Иссяк светильник жизни жгучей.
 
 
Огромный остов корабля
В пустыне моря быстро мчится,
Как будто где-то есть земля,
К которой жадно он стремится.
 
 
За ним, скрипя, среди зыбей
Несутся бешено другие,
И привиденья кораблей
Тревожат области морские.
 
 
И шепчут волны меж собой,
Что дальше их пускать не надо,
И встала белою толпой
Снегов и льдистых глыб громада.
 
 
И песни им надгробной нет,
Бездушен мир пустыни сонной,
И только солнца красный свет
Горит, как факел похоронный.
 

9 декабря 1895 года

Снежные цветы

1

 
В жажде сказочных чудес,
В тихой жажде снов таинственных
     Я пришел в полночный лес,
     Я раздвинул ткань завес
В храме гениев единственных.
 
 
В храме гениев мечты
Слышу возгласы несмелые.
     То – обеты чистоты,
     То – нездешние цветы.
Всё цветы воздушно-белые.
 

2

 
Я тревожный призрак, я стихийный гений,
В мире сновидений жить мне суждено,
Быть среди дыханья сказочных растений,
Видеть, как безмолвно спит морское дно.
 
 
Только вспыхнет Веспер, только месяц глянет,
Только ночь настанет раннею весной, –
Сердце жаждет чуда, ночь его обманет,
Сердце умирает с гаснущей луной.
 
 
Вновь белеет утро, тает рой видений,
Каждый вздох растений шепчет для меня:
«О мятежный призрак, о стихийный гений,
Будем жаждать чуда, ждать кончины дня!»
 

3

 
В глубине души рожденные,
Чутким словом пробужденные,
Мимолетные мечты,
Еле вспыхнув, улыбаются,
Пылью светлой осыпаются,
Точно снежные цветы, –
 
 
Безмятежные, свободные,
Миру чуждые, холодные
Звезды призрачных небес,
Те, что светят над пустынями,
Те, что властвуют святынями
В царстве сказок и чудес.
 

4

 
Я когда-то был сыном Земли,
Для меня маргаритки цвели,
Я во всем был похож на других,
Был в цепях заблуждений людских.
 
 
Но, земную печаль разлюбив,
Разлучен я с колосьями нив,
Я ушел от родимой межи –
За пределы и правды и лжи.
 
 
И в душе не возникнет упрек,
Я постиг в мимолетном намек,
Я услышал таинственный зов,
Бесконечность немых голосов.
 
 
Мне открылось, что времени нет,
Что недвижны узоры планет,
Что бессмертие к смерти ведет,
Что за смертью бессмертие ждет.
 

5

 
Ожиданьем утомленный, одинокий, оскорбленный,
Над пустыней полусонной умирающих морей,
Не похож на человека, я блуждаю век от века,
Век от века вижу волны, вижу брызги янтарей.
 
 
Ускользающая пена… Поминутная измена…
Жажда вырваться из плена, вновь изведать гнет оков.
И в туманности далекой, оскорбленный, одинокий,
Ищет гений светлоокий неизвестных берегов.
 
 
Слышит крики: «Светлый гений!.. Возвратись на стон мучений…
Для прозрачных сновидений… К мирным храмам… К очагу…»
Но за далью небосклона гаснет звук родного звона,
Человеческого стона полюбить я не могу.
 

6

 
Мне странно видеть лицо людское,
Я вижу взоры существ иных,
Со мною ветер и всё морское,
Всё то, что чуждо для дум земных.
 
 
Со мною тени, за мною тени,
Я слышу сказку морских глубин,
Я царь над царством живых видений,
Всегда свободный, всегда один.
 
 
Я слышу бурю, удары грома,
Пожары молний горят вдали,
Я вижу остров, где всё знакомо,
Где я – владыка моей земли.
 
 
В душе холодной мечты безмолвны,
Я слышу сердцем полет времен,
Со мною волны, за мною волны,
Я вижу вечный – всё тот же – сон.
 

7

 
Я вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю ивы,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы.
 
 
Весною светлой, как вестник мая,
Целую ландыш, в мечту влюбленный,
И внемлет ветру лазурь немая, –
Я вею, млею, воздушный, сонный.
 
 
В любви неверный, расту циклоном,
Взметаю тучи, взрываю море,
Промчусь в равнинах протяжным стоном –
И гром проснется в немом просторе.
 
 
Но, снова легкий, всегда счастливый,
Нежней, чем фея ласкает фею,
Я льну к деревьям, дышу над нивой
И, вечно вольный, забвеньем вею.
 

‹1896›