Эта книга посвящена событиям давно минувших лет. Автор, Ким Клим Владимирович, Лауреат Премии Ленинского комсомола, кандидат физико-математических наук, математик и программист с 60-летним стажем тепло и трогательно, местами с душевной болью рассказывает о своём детстве, которое прошло в Заполярье в тяжёлое время 40-ых и 50-х годов прошлого столетия.

При чтении этой книги ощущаешь рядом с собой близкого человека, с которым переживаешь все события, описанные в этой книге. Именно так рассказывает автор читателям о годах свалившихся на наших людей тяжелых испытаний, которые вместе со взрослыми преодолевали и их дети. Перед глазами стоит маленький мальчик, который всеми силами своей чистой детской души старается принять жизнь, в которую окунула его жестокая судьба. И особенно ценно, что он сохранил в своей памяти не только северный мороз, не только житейские трудности. Он сохранил любовь людей, которые не поскупились на душевное тепло и обогрели его. И эта любовь оберегла его самого и его сестру, несмотря на жестокую потерю репрессированных родителей в раннем возрасте. Любовь родной тёти и её мужа, совсем ещё молодых людей, смогла защитить этих детей от лютой судьбы. С преданной любовью автор рассказывает об этих молодых приёмных родителях. И так же тепло он вспоминает свою репрессированную родную маму, которая вернувшись из заключения, нашла в себе силы не нарушать сложившиеся семейные отношения в новой семье своих детей.

Восхищают описанные автором люди, которые сыграли большую роль в его жизни. Его воспоминания об учителях и врачах и о тех, кто был по эту и по другую сторону колючей проволоки. Как люди, не щадя себя, в мороз и стужу, в самые трудные годы строили мосты для перевозки угля из Воркуты. «Отец – главный инженер с утра до вечера пропадает на строительстве огромного моста, который надо пустить в кратчайшие сроки, от этого зависит судьба страны. Воркутинский уголь нужен, как воздух».

И заключительные слова Клима Кима: «я благодарен судьбе за то, что она дала мне возможность вспомнить мою историю, и за то, что эта история имеет счастливый конец.» вызывает у читателя восхищение и благодарность, потому что эти воспоминания значительны для нас, для всех. Это наша история и история нашей страны.

От автора

Судьба распорядилась так, что после того, как моих родителей репрессировали, мое детство прошло в Заполярье, потому что мои приемные родители работали на строительстве железной дороги в сторону Воркуты, Салехарда, Надыма. Об этом случайно узнал историк Вадим Гриценко. Его книга «История Мертвой дороги», основанная на использовании архивных материалах, считается наиболее объективным и полным исследованием одного из крупнейших проектов освоения Севера. В книге в основном представлен и проанализирован обширный фактический материал о использовании в этом проекте труда заключенных.

При встрече Вадим сказал мне, что он хотел бы отразить историю этой грандиозной стройки более полно, чем только описанием лагерей и лагерных порядков. Но оказалось, что о жизни по эту сторону колючей проволоки имеется очень мало информации. Про это никто не писал. Я вспомнил, что в 50 годы вышел роман «Далеко от Москвы». Там описаны будни вымышленной великой северной стройки. Мои родители и их друзья с интересом читали этот роман, потому что узнавали живых людей, с кого были написаны герои этой книги. Отдавали автору должное но, разумеется, критиковали за «лакировку» действительности. В романе описывался героизм строителей. На вымышленной стройке не было заключенных, хотя прообразами некоторых героев были крупные специалисты нашей стройки, отбывающие по каким-то причинам наказание. Роман написан по заказу политических служб. Автор, заключенный, известный литератор, был досрочно освобожден и вроде получил сталинскую премию, но я не знаю точно.

Я в свою очередь рассказал Вадиму, что С 1952 года я живу в Москве, закончил МГУ, работаю в Академии Наук, и, честно говоря, мало вспоминал о своем северном детстве. Но для своих детей и внуков давно собирался написать воспоминания о своей жизни, в том числе и о детстве. И, пожалуй, не против заняться этим немедленно. Если он сочтет необходимым принять во внимание что-то из написанного, я возражать не буду. На этом мы и сошлись.

Мне кажется, что там, где протекало мое детство, была во всем своем многообразии такая же жизнь, которой в то время жила вся наша большая страна. Там были свои радости и огорчения, трудности и преодоления, свои особенности и специфика, которые, может быть, не совпадали со спецификой других мест. Например, за хлебом меня посылали не в магазин, а в лагерную пекарню. Стричься, мыться, лечить зубы, смотреть кино, я ходил в зону. Моя нянька была заключенная литовка, но, как большинство нянек, ругала и лупила меня всегда только за дело, а так очень любила. Уходили на фронт добровольцы из числа заключенных, рассчитывая не возвращаться больше в лагерь, и они в конечном счете оказывались там же, где сражались рабочие, колхозники, служащие, студенты. И смерть не интересовалась кто и откуда ее жертвы. Я постарался написать только то, что сохранила моя память. Вспоминать детство в моем возрасте оказалось очень не просто. Одному богу было известно, почему в памяти застряли именно эти, а не другие картинки, голоса, события. Как будто сидишь перед большой картонной коробкой, в которой в полном беспорядке лежит ворох старых фотографий, писем, рисунков. И еще коробочки, которые начинают звучать, если их поднести к уху. Но в их голосах совсем отсутствуют живые ощущения, чувства, вопросы, эмоции. А если таковые возникают, то они наверное не из старой коробки. Они рождаются в моей душе сейчас, сегодня, спустя несколько десятков лет. Я вижу себя в прошлом со стороны, как будто это не я, а совсем другой мальчик, живущий в другой стране. Сейчас мне хочется узнать, угадать, что он думал и чувствовал тогда, но это невозможно. И чтобы воспоминания обрели реальную форму их приходится додумывать, дополнять сведениями, полученными позднее. В заключение обязан предупредить читателя, что единственным достоверным фактом является то, что мои приемные родители действительно работали на строительстве железной дороги, которая должна была протянуться вдоль полярного круга от севера Республики Коми до Игарки.

Глава первая. Москва

До войны

Просыпаюсь. Один в небольшой комнате. Комната заперта, ключ на подоконнике. На столе тарелочка каши и чаша воды. Поел. Сижу на полу, играю в кубики. В окошко стучит сестра. Она первоклассница, вернулась из школы. Выбрасываю ей ключ. Она открывает дверь, входит, угощает меня вкусной школьной булочкой. История моей семьи закончилась в 1937 году, когда родителей арестовали. Отец исчез навсегда, мать попала в женскую колонию. До этого они жили прекрасно в доме Коминтерна в Капельском переулке. Здесь не место комментировать события того времени. По рассказам знаю, что нас с сестрой усыновила Гера, младшая сестра матери, студентка пединститута, срочно выйдя замуж за Володю Кима, поклонника, единственного, кто не отвернулся от нее. Он работал на севере по комсомольскому призыву от Московского Метростроя.

Нянька Лена, девчонка из ярославской деревни, которая жила у моих родителей, устроилась на работу на завод, получила маленькую комнатку в бараке при заводе, и мы там все жили.

Место называлось поселок «Сокол». Лена рано утром уходила на завод, Гера в институт, сестра в школу. Первое время меня запирали и бросали ключ в форточку. Когда приходили свои, я выбрасывал его обратно. Именно с этой сцены начинаются мои воспоминания о жизни. Гера всегда любила рассказывать разные забавные случаи из жизни, которые постепенно превращались в семейные легенды. Одна из таких легенд такова. От меня всегда прятали сахарницу, потому что я съедал весь сахар. Однажды сестра не дождалась ключа из форточки, а услышала детский плач. Я весь в соплях и слезах сидел под потолком на шкафу и ревел. Оказывается я заметил, что сахарница стоит на шкафу. Я подвинул стол, поставил табуретку и залез на шкаф. Сахар съел, но слезть не смог.

Когда я подрос, мне разрешили гулять. Я целыми днями слонялся с приятелями по улицам, не уходя слишком далеко от дома. Наши бараки стояли на пустыре рядом с туннелем, по которому поезда вылезали из под земли и уползали на отдых в депо. Это была окраина, асфальт был только на проезжей части, а пешеходы ворошили ногами песок. Мы бродим по остановкам и многолюдным пятачкам у ларьков, ищем в песке копейки, покупаем мороженое. Мороженое достают из бидона, опущенного в бочку со льдом, набивают в круглую формочку между двумя вафельными кружочками. Ловким движением продавщица выдавливает из формочки вожделенную таблетку, и вот уже ты счастливый лижешь ее по окружности, нажимая двумя пальцами на вафельные кружочки.

Летом 1939 года ездили на пару недель на север навестить Володю. Точно не помню, где это было. Наверняка республика Коми, недалеко от железной дороги на Воркуту, южнее Печоры, севернее Вычегды. Припоминаю красивое название «Княж Погост». Володя работал на строительстве железнодорожных мостов, поэтому в дальнейшем мы всегда жили около какой-нибудь реки. Теплое лето. Уютная деревня. Живем в ухоженном деревенском доме. В деревне почему-то много красивых молодых девушек полячек. Сейчас понимаю, что это ссыльные. Светлыми вечерами посиделки, иногда танцы. Володя флиртует с девушками, Гера ревнует. Господи, им всего по 25 лет! Мы с Герой тоже пользуемся большим успехом. Гере приносят в подарок ягоды и сушеные грибы молодые воры, отсидевшие свой срок.

Меня постоянно носят на руках, тискают и целуют молодые полячки. Сижу на крылечке, у калитки появляется барышня. «Ходи до мене!» Я подбегаю, и она мне дает маленькую заводную игрушку, кувыркающуюся обезьянку. Мы присаживаемся на корточки и долго заставляем обезьянку преодолевать ямки и бугорки на тропинке, подкручивая заводную пружинку. Наверняка эта любимая игрушка покинула дом вместе с хозяйкой. Теперь понимаю, как трудно и тоскливо в первое время было жить в ссылке молодым девчонкам, которых так далеко от дома занесли события мировой геополитики.

Глядя на свою детскую фотографию понимаю, что я сам был как игрушка. Гера рассказывала, как однажды в зале ожидания на каком-то вокзале я запел. Весь зал собрался вокруг и как зачарованный слушал, как поет трехлетний ребенок. Гера говорит, что я исполнил весь песенный репертуар радиокомитета. Я этого не помню. Может это очередная легенда из серии «про маленького Климку». Но петь я люблю до сих пор. А сама Гера была очень хорошенькой, просто как китайская фарфоровая статуэтка, рост метр пятьдесят, туфли 32 размера, при этом излучала огромную энергию обаяния. Представляю, как мы смотрелись в этой глубинке. Когда спустя два года мы мыкались в сентябре 1941 год по дороге на север, Геру часто спрашивали: «Девочка, вы потерялись? Кто ваши родители?»

Яркие сцены остались из отпуска, проведенного на реке Вымь. По реке в высокую воду сплавляли лес. Река в том месте, где мы жили, была не судоходная, летом тихая и мелкая. На реке отдыхали без дела «боны». Это приспособления, которые помогают вести сплав. Это длинные плавучие плети шириной в четыре бревна. Один конец жестко и крепко закреплен на берегу. По всей длине на некотором расстоянии друг от друга под бревнами устроены своеобразные «рули» – широкие доски, которые можно закрепить под разными углами. Устанавливая рули в разные положения, можно, используя течение реки, управлять расположением бонов, делая из них коридоры, ловушки, которые можно при необходимости открывать и закрывать. Там, где течения нет, в прибрежных заливах обычно устраивают «запани» из таких же бонов. В запани принимают сплавляемый лес, хранят, накапливают, вытаскивают на берег. Ходить по боннам было нашим любимым развлечением. Во многих местах боны были оборудованы легкими шаткими перилами. Однажды мы дошли до конца бона. И вдруг бревна под ногами разошлись, наверное в этом месте их собирались наращивать или укорачивать. Я успел ухватиться за перила и повис в щели между бревнами. Сестра, как всегда, закричала, а если бы была возможность, то начала бы лупить. «Дурак! вылезай скорее, а то сейчас получишь!» Я благополучно выбрался, мы вернулись назад до развилки и пошли дальше по другому бону.

Начало войны

В первый и последний раз я испытал настоящий страх во время ночной воздушной тревоги. До этого тревоги были учебные. Мы обычно спускались по туннелю в метро, а после отбоя также спокойно и буднично возвращались. Но однажды меня разбудили ночью. Я запомнил, что нянька Лена никак не могла надеть мне сандалики, потому что руки и ноги у меня тряслись. Больше ничего не помню.

Вскоре, после этого, мы отправились к Володе на Север. Лену не отпустили, завод, на котором она работала, был военным. Корейцев на фронт не брали. Володя руководил СММК 1 —Строительной монтажно-мостовой конторой номер один СевЖелДорЛага. Мы добирались к нему долго и трудно. Но к зиме оказались в поселке около строящегося моста через реку Усу, в пяти километрах от станции Абезь. Володя и Гера попросили меня и сестру называть их не по имени, а папой и мамой. С этого момента вплоть до лета 1952 года начинается мое северное детство. В этот период и несколько лет потом, мы и люди, нас окружающие, и дети, и взрослые так и называли себя – «северяне».

Глава вторая. Абезь

Поселок Абезь был административным центром стройки. Там находилось много всяких управлений, служб, учреждений системы Гулага. Работали в основном вольнонаемные, приехавшие на заработки, а также и военнослужащие. Спустя несколько лет я прожил зиму в семье Лукацких – приятелей родителей. Тетя Зина была стоматолог. Кем работал дядя Леня я толком не знал. Но на работу он ходил в военной форме. Рядом жили их родственники. Абрам Прицкер служил прокурором. Его сыновья приставали к нему, и он давал им поиграть незаряженный пистолет ТТ.

На стройке

Период с осени 1941 по осень 1942 года – один из самых интересных в моем детстве. Мне шесть лет. Я толстый любопытный пацан, в школу не хожу, поэтому полностью предоставлен самому себе. Окружающие взрослые меня любят, ни в чем не ограничивают. Отцу с матерью некогда, они погружены в новую важную работу. Отец – главный инженер с утра до вечера пропадает на строительстве огромного моста, который надо пустить в кратчайшие сроки, от этого зависит судьба страны. Воркутинский уголь нужен, как воздух. Мать – ринулась налаживать клубную работу в зоне. В своей работе она как всегда неукротима (до сих пор все удивляются как ей, студентке, удалось уберечь нас с сестрой от детского дома!). Устраивала бурные сцены мужу из-за отсутствия нужного оборудования в клубе, из-за талантливых заключенных, которых по ее мнению следовало освободить от работы в котлованах. Она разыскала профессиональных музыкантов, артистов, художников. Конечно, ее многие использовали и подводили. Особенно так называемые бытовики, проворовавшиеся торгаши и жулики. Ведь, несмотря на высшее образование, она была наивной девчонкой из корейской слободки Владивостока, которая только в 14 лет приехала в Москву, не умея говорить по-русски. Но, в целом, зэки ее любили и помогали, чем могли.

Утром меня кормила кухарка Дуня, одевала, и я шел на «объект». Прямо от барака тропинка спускалась на лед, выходила на большую дорогу поперек реки. Вдоль дороги располагались три огромных котлована, заполненных людьми, строениями, механизмами. Такое я видел потом только в кино. Жизнь в котлованах кипела. Стены были сверху ледяные, потом земляные. Люди долбили мерзлую землю ломами и кирками, кидали лопатами мерзлые комья на ленты транспортеров, которые выносили их наверх и потом кучи земли куда-то сдвигали. Деревянные сараи – это была опалубка будущих опор или как их называли «быков». Пространство внутри сараев было заполнено решетками арматуры. Стоял грохот, шумели механизмы, вспыхивали голубые огни электросварки. В минуты передышки рабочие сидели на бревнах или перевернутых тачках и курили. Меня все знали, угощали сухарями, называли главным прорабом. Я присаживался рядом, спрашивал «а это что?» мне все рассказывали и объясняли. Охранники не обращали на меня внимания или тоже участвовали в разговорах.

В шесть лет я неплохо знал технологию возведения мостовых опор на дне рек с использованием метода промораживания. К концу зимы три быка установили на дне реки, их связали стальными фермами. По мосту ходили пешком. Ездили не дрезине. Но до открытия движения поездов было еще далеко. А впереди страшное испытание – ледоход. Перед быками были сооружены ледорезы. Сруб в форме ботинка носком против течения заполнен камнями и бетонными чушками. Наклонная часть заостренная вверх, укреплена рельсами. По идее, большие льдины должны были наползать на эти ботинки и ломаться. Обломки должны проплыть между быков. На ледорезах были сделаны площадки. Туда заранее завезли мешки с взрывчаткой. Во время ледохода там должны были дежурить взрывники и помогать ломать льдины с помощью динамита.

Ночью мы проснулись от грохота взрывов. Окна выходили на реку, которую застилал дым. Стоял не громкий, но устрашающий гул движущейся массы льда. Вода прибывала на глазах. В просветах дыма мы видели фигурки людей, выбегающих с мешками взрывчатки на лед, и спешно возвращающихся на ледорезы.

Битва продолжалась двое суток. Временами появлялись просветы чистой воды. Но коварная река не сдавалась. На отдаленных подступах прорывало очередной затор. И после чистой воды снова появлялись огромные во всю ширину реки льдины. Они приплывали издалека, на них не было заранее приготовленных лунок для взрывчатки, и они вновь и вновь терзали полуразрушенные ледорезы. К концу вторых суток образовался большой затор ниже моста, и вода в реке стала угрожающе подниматься. Над поверхностью льда торчали только площадки ледорезов. Взрывники побежали на берег, перепрыгивая через полыньи. Если бы я был начальником, я бы их всех освободил досрочно. С моста им опускали веревки. Я не знаю, спаслись ли они все. Трое суток поселок не спал, никто не отходил от окон. Отец, как и все руководство конторы двое суток сидели на мосту. Кухарка и мама носили им еду и чай. Потом отец сказал, если бы мост рухнул, то уходить с него заранее не было смысла. Мост устоял и вскоре по нему пошли поезда.

В СММК-1 было много политических. Из них состоял весь инженерный состав, управленческий персонал, имеется в виду не режимный, а управляющий производством и материально техническим снабжением. Некоторые заключенные имели всесоюзные пропуска, ездили в центральные города, использовали старые связи и знакомства. Понятно, что только «злые режимники» и «измученные зеки с лопатами» не смогли бы построить железнодорожный мост, на железобетонных опорах, связанных металлическими фермами. Рядом с зоной стояли бараки, где жили вольнонаемные. Так что мост построили вольнонаемные и заключенные – инженеры, конструкторы, технологи, механики, электрики, сварщики, плотники, пекари, врачи, парикмахеры, художники, артисты, музыканты, землекопы, конюхи, зоотехники, ветеринары. Вопрос, почему часть из них были заключенными, а часть вольными здесь обсуждать не будем. Но могу твердо сказать – построить в кратчайшие сроки этот спасительный для страны мост старались все.

Как я решил стать поваром

Еще одно значительное событие в моей жизни в этот период – увлечение «общепитом». В поселке была столовая. Она находилась недалеко от конторы вне зоны. Работали в ней заключенные, питались все служащие, и вольные, и заключенные с постоянными пропусками. В один прекрасный день столовую возглавил Тимофей Яковлевич, бывший шеф-повар одного из московских ресторанов. Я в детстве очень любил покушать. Наигравшись прогулками в котлованы, я стал ходить в столовую. Мне поручали крутить колесо мясорубки, чистить картошку. Самое интересное было поработать в зале.

Обычно мне доверяли обойти посетителей и собрать у них выбитые в кассе чеки. Я собирал у одного стола чеки, приносил их на раздачу, а там комплектовали поднос для этого стола. Потом я обслуживал следующий стол и т. д. Шеф был обаятельным человеком, румяным и пухлым, с ласковой речью. Блюда он называл с любовью уменьшительными названиями. Котлетки, булочки, супчики, сухарики, компотик. Вскоре я твердо решил стать поваром, когда вырасту. Все эти эпизоды не случайны. Оказалось, что больше всего в жизни я люблю готовить вкусную еду. Я достиг в этом, как любитель больших высот, и способности мои были, наверное, врожденные. Я не готовлю изысканные блюда. Никогда не пользуюсь рецептами, даже своими. Готовлю самые простые блюда на глаз, используя подручные средства. Но получается, как правило, очень вкусно. Повторить вкусное блюдо не всегда удается даже мне самому. Не помогает даже, если используется точный рецепт. Думаю, что процесс готовки управляется на уровне подсознания. Очень зависит от настроения и куража. Как правило, получается вкуснее, когда есть небольшой цейтнот. Тогда блюдо готовится крупными смелыми мазками, как говорят художники. Но, конечно, бывают и неудачи. Особенно когда из ничего пытаюсь приготовить что-то вкусное. Бывает, что это «ничего» трудно победить. «Работа» в столовой продолжалась недолго, появились новые увлечения. Но дома я всегда торчал на кухне, помогал кухарке, например, мыл посуду в первой воде, когда посуда жирная и грязная. Месил тесто, крутил мясорубку, лепил пирожки и пельмени.

В моей семье и дети и внуки, все любят готовить и поесть вкусную домашнюю еду. К нам любят ходить гости. Некоторыми блюдами они могут полакомиться только у нас.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?