Неисповедимы пути Господни. Сборник рассказов

Дизайнер обложки Сергей Плосман

© Кира Каменецкая, 2019

© Сергей Плосман, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-4735-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГИПНОЗ

Это был тот самый день и час, когда всё должно было закончиться. Должно было, да… Но не закончилось. Очнувшись, словно от наркоза, Она открыла глаза и поняла, что помнит. В мельчайших деталях и подробностях, острее прежнего, помнит всё, о чём так хотела забыть.

Руки не слушались, и потому нужный номер удалось набрать не сразу.

– Я Вас слушаю, – наконец ответили ей.

– Доктор, ничего не вышло. Не сработало, – с трудом произнесла она.

– Приезжайте.

Через час Она уже была в знакомом кабинете. И пересохшее горло, и тяжелая голова болели так, что необходимость говорить походила на пытку.

– Почему? Почему ничего не получилось? Ведь Вы же говорили, Вы обещали мне… Я… Господи, я не знаю, что теперь делать! Я ничего не понимаю… Почему не вышло? Ведь должно было получиться…

Сидящий напротив неё врач тихо качнул головой.

– К сожалению, человеческий мозг – нечто слишком «многоэтажное» и мало изученное, чтобы давать гарантии. Я не обещал, я лишь говорил Вам, что вероятность успеха крайне велика, ведь до Вас у меня уже были удачные примеры. И там память по сей день не вернулась. По крайней мере, ни один из них не звонил мне, как Вы сейчас.

– Но почему тогда со мной не так? Почему я всё помню ещё ярче, чем было? Ведь столько времени прошло, всё как будто пылью покрылось, а теперь…

– Будто влажной тряпочкой, да?

– Именно. Вы своим гипнозом не воспоминания стёрли, а пыль с них. И это так жестоко, так жутко… Почему? Почему другие забыли, а я будто бы заново вспомнила. Даже звуки и запахи…

– Я ведь только что сказал: мозг – субстанция далеко не самая простая, если не сказать самая сложная! Никто не может на все сто предугадать, какова будет реакция. Могу дать Вам честное слово, я сделал всё, что мог. Забрался так глубоко в Ваш разум, как только можно было, не рискуя при этом оставить Вас умственным инвалидом. Но, видимо, те чувства, которые Вы испытываете, сильнее любого гипноза или медикаментов. По сути, они и есть основа Вашей личности. По крайней мере, той Вас, каковой Вы являетесь на данном этапе своей жизни. Так бывает. Крайне редко, но бывает. Этому нет определения или официального признания в науке, но… факты есть. И они говорят сами за себя.

Нравится нам это или нет, но порой чувства и эмоции, когда-либо пережитые человеком, настолько сильны, что отменить их можно, только полностью отключив разум или перекроив сознание, личность. Но, как Вы понимаете, эти методы не только не выработаны, но и недопустимы из этических соображений. Какое мы, медики, имеем право, пусть даже в интересах пациента, уничтожать то, кем этот пациент, собственно, является?

Она горько усмехнулась.

– По-вашему, это против Бога? А как же тогда дети из пробирки, пересадка органов, переливание крови? Ведь это тоже вмешательство в природу человека, нарушение его первозданности.

– Нет, Вы меня не так поняли. Бог здесь не то чтобы вообще ни при чём, так говорить нельзя. Но не суть важно, во что человек верит или верует. По-настоящему важно лишь то, что перелитая кровь или пересаженная почка не изменят на корню личности того, кто их получил. Равно как и зачатый искусственно эмбрион. Хотя Вы правы, даже последствия этих вмешательств до конца не изучены, не говоря уже о вмешательстве в структуру разума.

Поймите меня правильно, я мог бы попытаться ещё раз или даже не раз, но… Я не хочу оставить Вас полубезумной, утратившей вместе с этой любовью себя. Простите, но… неужели Вам настолько тягостны воспоминания об этом человеке?

Она качнула головой, отвела глаза, заговорила будто сама с собой.

– Отнюдь, доктор, отнюдь. Воспоминания о нём – это, по сути, всё, что у меня есть. Но от этой своей бесценности они ещё более мучительны. Иногда я забываюсь сама, без гипноза забываю его. Смеюсь, что-то делаю, куда-то хожу, с кем-то говорю, о чём-то мечтаю. А потом понимаю вдруг, что это был лишь один день. Всего один, понимаете? А впереди целая жизнь. Без него. И тогда меня накрывает такое отчаяние, что описать его ни сил, ни слов не хватит. Такие моменты, они… Страшнее смерти, доктор. Страшнее всего, что мне довелось испытать.

Поэтому я пришла к Вам. Думала, если всё забыть, всё стереть, вычеркнуть, вытравить, то станет легче. Знаете, как голые стены в комнате: неуютно, но зато светло и места много. И всё с нуля, с белого листа: ничего нет, ничего не болит… Пус-то-та. Вы даже представить себе не можете, как сильно я её хотела.

– Вы себя сейчас слышите?

– Конечно, слышу. И это не оговорка – глаголы действительно в прошедшем времени. Я по большому счёту не фаталист, но такого явного Знака только слепой бы не увидел, Вы не находите? Видно, так уж оно суждено. И я ведь и впрямь иногда смотрю назад и спрашиваю себя: «Кем бы ты была без него?». Ответы мне не нравятся, поверьте. Слишком многому он научил, слишком много дал, чтобы вот так… Мне сейчас радоваться впору, что ничего не вышло. Просто не могу пока себя заставить. Постепенно остыну, никуда не денусь. Хотя чувство, конечно, странное. Сколько мы тут с Вами «работали»? Месяца два, верно? Долго. Я так долго училась его забывать, что теперь заново придётся учиться помнить. Бред, правда?

Ладно, всё хорошо. Не смотрите так пристально – я не полезу в петлю и не напьюсь снотворного. Мне просто нужно время.

– Время, – повторил за ней врач, – но не мои услуги. Я готов вернуть Вам деньги, но обращаться к кому-то ещё не советую – риск слишком велик.

– Нет, спасибо. Вы сделали свою работу, значит, всё честно. И, значит, так тому и быть. Другие врачи тут ни при чём. Наверное, однажды я буду Вам даже благодарна за «влажную уборку» в моей голове.

– Если так, то не удаляйте мой номер и позвоните, когда это случится.

Она промолчала, встала, подошла к двери и, уже приоткрыв её, обернулась.

– Нет, доктор. Если однажды я научусь быть счастлива тем, что сейчас сводит меня с ума, то пусть это счастье будет только моим.

– Может быть, Вы и правы, – тихо ответил он закрывшейся двери.

ДВА ПУТИ

Катя так спешила, что примчалась на вокзал раньше указанного времени. Уточнив у диспетчера, на какой путь прибудет поезд, она вышла на пустой перрон и медленно побрела к концу платформы. Полчаса. Ждать осталось всего полчаса…

Платформа закончилась неожиданно быстро. Девушка замерла у её края, пристально глядя на путевую развилку. Два разных направления. Поезда с одной и той же платформы могли уйти в двух разных направлениях. Почему-то, глядя в эту расходящуюся даль, Катя невольно подумала о том, что человеческая жизнь точно так же имеет развилки, но, в отличие от поезда, имеющего чётко обозначенный маршрут, человек далеко не всегда знает, куда приведёт его та или иная дорога. Более того, порой человек вовсе не имеет права выбора и оказывается на том или ином пути не по своей, а по чужой (в силу обстоятельств и чьих-то решений) воле.

Почему-то от мысли этой стало пугающе грустно и даже немного страшно. Но далёкий гудок приближающегося поезда спасительно вернул девушку к реальности, и Катя, забыв обо всём на свете, поспешила к центру платформы – встречать любимого.

Димка выскочил из вагона в числе первых. Лёгкий, счастливый, до боли родной… Подхватил, обнял, заставил забыть всё на свете.

– Катька! Девочка моя…

– Привет! – она, задыхаясь, уткнулась ему в плечо, едва сдерживая слёзы. – Тебя как будто сто лет не было… – вместо ответа Дима как-то странно вздохнул, и Катя недоверчиво отстранилась. – Что? Подожди… А где твои вещи?

– Там оставил. Я ненадолго, Кать.

Сердце предательски оборвалось.

– То есть?

– Не здесь. Поехали ко мне, там и расскажу.

– Я чуть со стула не упал, честно! Приехал на неделю, а теперь остаюсь там руководить проектом! Самому не верится! – восторженно рассказывал Димка, хаотично доставая из холодильника еду. – Я такой голодный! А ты есть хочешь?

– Я ела, – тихо ответила Катя.

Просторная светлая кухня, которую она полюбила с первого взгляда, теперь вдруг показалась девушке чудовищно тесной и неуютной. Эта квартира, которую Димка снимал на двоих с братом, три с лишним месяца была их пристанищем, они оба любили её, и всё же начали поговаривать о том, чтобы снять отдельное жильё, съехаться… И для этого ей, Кате, а вовсе не Димке нужно было сменить работу! Всё было так просто. Он уезжал на несколько дней, а теперь…

– Ведь мне же тут вообще ничего не светило, – всё тем же восторженным тоном продолжал Дима, – а там… Там, конечно, просто «дочка», маленькая пока фирма, и денег бешеных мы пока не заработаем, но почти всё сами! Свобода, Кать! Понимаешь? Я же там смогу себя проявить, я там… – взглянув на девушку, он осёкся, забыв о еде, присел рядом на узкий диванчик. – Ты не рада, да?

Катя качнула головой.

– Не в этом дело. Я рада. Но не ожидала такого. И теперь ничего не знаю…

– Слушай, брось! Я же не на войну ухожу! У меня там всё равно пока что-то типа испытательного срока – всего два месяца, а дальше будет видно. И мы уже набросали план, кое-какие задумки есть, и я именно об этом мечтал! Там вообще никаких вопросов: зарплата пока, на эту пару месяцев та же, но зато мне обещали служебную квартиру, а если останусь, то ещё и машину дадут! Не подарят, конечно, но на время сойдёт, а там сам себе заработаю! Кать…

– Что?

– Чего ты от меня сейчас хочешь? Если я останусь…

– Нет, – твёрдо перебила она, – я не хочу, чтобы ты остался. Я хочу, чтобы ты был счастлив и чтобы у тебя был выбор.

Дима кивнул, стараясь скрыть вздох облегчения.

– Умница моя… Ты пойми, я запросто могу вернуться, они могут меня вернуть. Но даже если так, то всё равно будет шанс себя показать, будет, с чем уходить, если я решу от них уйти. У меня получится, вот увидишь!

– Я знаю, – Катя постаралась улыбнуться и отогнать подальше мысль о том, что все слова о его возвращении были лишь слабой попыткой не дать ей расплакаться.

– Да, но… Я сейчас не могу тебя взять с собой, ты же понимаешь? У тебя работа, тебя так сразу не отпустят, да и мне там будет не до чего. И поэтому пока так надо, маленькая… – Он взял её руки в свои, легко коснулся губами холодных пальцев. – Я не могу отказаться. Это моя мечта…

– Я знаю, – снова повторила Катя, стараясь не думать о том, сколько её мечтаний и надежд никогда не сбудется, если их с Димой пути разойдутся.

Через три дня они прощались на том же перроне. Словно испугавшись промозглого ветра, недавнее Димкино счастье бесследно прошло. Осталась лишь странная горьковато-печальная нежность.

– Я должен… – шепнул он, крепко прижимая Катю к себе.

– Да…

– Иначе никогда себе не прощу, ведь это же шанс…

– Я понимаю, – на этот раз вслух повторила она, всеми силами стараясь удержать ненужные слёзы. – Я всё понимаю…

– Ты ведь приедешь? Хотя бы в гости?

– Конечно. Обязательно.

– Кать… – он вдруг взял её лицо в ладони, испытующе заглянул в глаза. – А если я останусь? Если я навсегда там останусь, что тогда?

– Тогда я поеду за тобой, – спокойно ответила она. – Ты только позови.

– Девочка моя! – Димка снова обнял её до боли крепко, поцеловал долгим почти неприличным поцелуем, как-то разом повеселел, улыбнулся. – Я буду звонить. Я каждый день буду тебе звонить, ладно?

– Конечно! – Катя с трудом заставила себя улыбнуться в ответ. – Всё, иди. Пора.

– Да, пора… – он отстранился, подхватил сумку, но тут же замер. – Постарайся мне верить, ладно?

– Я верю. Даже слишком… – где-то глубоко внутри предательски шевельнулся страх. Стараясь заглушить его, Катя подалась вперёд и снова прильнула к родным губам, всё же заплакала. – Береги себя, – шепнула она, прекрасно понимая, что без него ей самой уберечь себя от боли не суждено.

ОТЗВУКИ

Мой отец любил повторять, что ни одна жизнь не может быть напрасной. «Не в больших свершениях суть, – говорил он, – а в том, кто ты и есть, и какой след оставляешь в жизнях других. Никогда ведь не знаешь, где, как и в ком отзовёшься. Вот встречаешь человека, даже мельком, случайно, потом расходитесь, а отзвук этой встречи остаётся. Ничего не бывает зря».

Будучи сначала совсем маленькой, потом слишком юной, я с трудом его понимала, не верила, а вот сейчас, став взрослой и осиротевшей женщиной, стою и смотрю в глаза живому доказательству папиной правоты.

– Надо же… – Глеб смотрит на меня со смесью удивления, смущения и радости. – Больше трёх лет прошло. Я думал, уже никогда тебя не увижу, а тут вдруг… Ты, кстати, как здесь? Не заболела?

– Нет, слава Богу. У меня подруга здесь работает, вот и забежала навестить. А ты? Здоров?

– Да. У меня жене рожать скоро, вот на осмотр приехали. Хотел остаться, а они меня выгнали обе.

– Поздравляю!

– Спасибо! – он вдруг опускает глаза, становится похож на растерянного мальчишку. – И не только за это, но и вообще. Ты же даже не представляешь… Слушай, давай присядем? А то стоим с тобой посреди холла, людям мешаем. Хочешь, я кофе принесу?

– Нет, не надо кофе. Давай просто посидим. Ты не спешишь?

– Нет пока. Меня же выгнали, помнишь? А тот день помнишь? Вот честно, если бы ты не вмешалась, я бы точно с этим козлом подрался. И вроде трезвый был, а всё равно…

– Ты был зол. И растерян. И вообще… Всякое бывает.

Присев на соседнее со мной пластиковое кресло, Глеб кивает и снова отводит глаза.

– Всё равно стыдно. Повёл себя тогда, как кретин. Ладно ещё, на тебя не кинулся. Помнишь, официант тогда решил даже, что мы с тобой женаты – так быстро ты меня успокоила? Смешной такой лопоухий, помнишь? Знал бы он, наивный, какой из меня муж…

С этими словами он поднимает на меня взгляд, словно ища поддержки, и я улыбаюсь ему:

– Судя по всему, не такой уж и плохой!

Глеб кивает, но как-то неуверенно.

– Да, для второй жены. С Леной мы тогда всё-таки развелись, не смогли. Ничего общего, кроме сына. И что толку? Решили друг друга не мучить больше – и так уже до ручки дошли. Да что я говорю, сама видела, на что я был похож! Домой возвращаться не хотел! После встречи с тобой неделю у друга жил, а потом на развод подал. Она сначала злилась, а потом поняла. Сейчас ничего, почти мир. Сын растёт, понимает уже всё. Говорит, правильно сделали.

– А ты сам? Ты тоже так считаешь?

– Да. Если твоими словами, то не была она моим человеком. Брак по залёту – вот тебе и вся любовь. Хотя, знаешь, пока ты мне тогда вещала про то, что каждому своя Судьба и свой человек, что надо просто иметь терпения и мудрость, чтобы дождаться, и всё такое, я в первый момент решил, что ты чокнутая. Нет, правда! Ты зря смеёшься! Ну, сама подумай, как всё это выглядело со стороны?! Влезла в свару, сгребла чужого мужика, увела его за свой столик и начала читать лекции о том, что он неправильно живёт, что, видите ли, ещё не всё потеряно, что все иногда сбиваются с пути, но что для перемен никогда не бывает поздно! А ещё своё никогда ни с чем не спутаешь, сердце всегда подскажет! Главное его слушать! Хочешь правду? Я понятия не имею, почему не послал тебя по известному адресу!

– А ты хочешь правду? Я понятия не имею, чего меня дёрнуло не дать тебе затеять драку. Я ведь уже уходить собиралась! Какое мне дело? А потом поняла вдруг, что ты не пьяный. И что глаза у тебя как у побитой собаки. Не смогла мимо пройти. Глупо, да?

– Да. До смешного глупо, но в итоге смешно мне не было ни капли. Я же реально решил сначала, что ты слегка того. Все эти разговоры про судьбу и прочее. А потом никак не мог перестать о тебе думать, как будто бы даже скучал, и потому решил, что ты и есть моя судьба! Не зря же официант тогда нас поженил! Но у меня ведь ни номера твоего, ни адреса не было. И я стал ходить туда, в то кафе. Подумал: если это судьба, то мы ещё встретимся.

И ты не смотри так. Я же видел тогда, что у тебя на душе тоже далеко не праздник. Ты заплаканная была, грустная. Или, думаешь, я не видел, как ты слёзы утирала, пока одна сидела. Видел. Даже подойти хотел, но не решился. А тут вдруг ты сама… И я подумал, что, может, это тот самый знак? Ну, знаешь, как говорят: если тебе плохо, то найди того, кому ещё хуже, и помоги ему.

– Решил, что я – твоё «хуже»?

– Примерно. А вообще понимал просто, что если не уцеплюсь за что-нибудь, то утону. Совсем. Вот я и ухватился за эту мысль: если так суждено, то мы встретимся снова, а дальше пусть будет, как будет. Представлял себя, знаешь, таким чуть ли не рыцарем в сверкающих доспехах! Как же, герой геройский, решил женщину спасти!

Я невольно усмехаюсь:

– И от кого же спасать собирался?

– Да Бог его знает! Может, даже от тебя же самой. Правда! Ты сама подумай. Вся эта твоя история про большую, но безответную любовь… Думал, кому это всё надо вообще? Отбить, вытряхнуть его из тебя, и всё! Верил, что ты постепенно забудешь, отогреешься, что если буду любить, то вылечу тебя от него, спасу. А в итоге это ты меня спасла.

Я ведь постоянно туда ходил, ждал тебя. А встретил Лилю. И как-то сразу всё понял. Не смейся, но я верю, что это ты меня к ней привела.

И, знаешь, странно… Вроде и счастье пришло, и всё на свои места встало, а всё равно никак не мог перестать о тебе думать: где ты, что ты? Боялся, вдруг случилось что-то? Ты ведь тогда такая печальная была… Хотелось просто знать, что всё хорошо, просто спасибо тебе сказать хотелось, но ты как сквозь землю провалилась.

Сравнение это вызывает у меня улыбку.

– Почти. Я уехала вскоре. Насовсем уехала.

– Серьёзно? Куда?

– К тому самому, большому и не такому уж безответному, – я улыбаюсь, и слова эти будто разжимают невидимую пружину у Глеба внутри. Он вдруг как-то разом расслабляется, выпрямляет спину, уже без страха и смущения смотрит в глаза.

– Прости, я…

– Боялся, что у меня ничего не сложилось, да? А тут ты со своим счастьем?

– Есть немного. Точнее, даже много, – он смотрит мне в глаза долгим пытливым взглядом. – Он, что, был женат, да? Ты прости, что я спрашиваю, просто понять не могу…

– Да нет, не был. Не был он женат, но мозги точно работали так себе. Он, видишь ли, уверен был, что счастье – это не про него, а семейная жизнь – тем более. Всё повторял, что не умеет любить, что не хочет портить мне жизнь, – я поднимаю глаза, смотрю на Глеба без тени улыбки. – Вот скажи мне, почему так? Если кто-то предал, то и остальным веры нет. Почему надо за кого-то всех остальных казнить? И крест на себе ставить только потому, что не повезло. Ты ведь тоже…

Он качает головой.

– Не совсем. Но понять могу. Точнее, и могу, и не могу. Теперь. Из-за Лили.

Я киваю.

– Вот и он так говорит. Теперь. Из-за меня. Недавно признал даже, что дураком был, так что… – я приподнимаю правую руку, чтобы показать кольцо, снова улыбаюсь. – Как видишь!

– Вижу! – Глеб улыбается в ответ, встаёт, протягивает мне руку, помогая встать. – Побегу, а то Лиля, наверное, уже ждёт – ей стало трудно самой обуваться, да и вообще… Счастье всё-таки, что мы встретились, да? А могли бы мимо пройти. И сейчас, и тогда. Даже думать не хочется.

– Да… Вот уж действительно, никогда не знаешь, в ком и как отзовёшься.