Где-то во Франции

Текст
12
Отзывы
Читать фрагмент
Отметить прочитанной
Как читать книгу после покупки
Нет времени читать книгу?
Слушать фрагмент
Где-то во Франции
Где-то во Франции
− 20%
Купите электронную и аудиокнигу со скидкой 20%
Купить комплект за 848  678,40 
Где-то во Франции
Где-то во Франции
Аудиокнига
Читает Юлия Санникова
429 
Синхронизировано с текстом
Подробнее
Где-то во Франции
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

© Крылов Г., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Эта книга посвящается моему отцу Стюарту Робсону. Ты лучший историк и лучший учитель, с каким меня когда-либо сводила судьба.



Часть первая

Лампы гаснут по всей Европе; мы за свою жизнь больше не увидим их включенными.

Сэр Эдвард Грей, министр иностранных дел Великобритании (1905–1916)

– 1 –

Белгравия-сквер, Лондон

Июль 1914

Время было позднее – перевалило за девять, – и сама она припозднилась, потому что солнце уже село, оркестры начали играть, сотни гостей поднимались по величественной центральной лестнице, а их голоса полным энтузиазма, набирающим силу хором доносились до верхних этажей. Слишком поздно вызвала Флосси и стала надевать платье, которое выбрала для нее мама. Ах, если бы для таких случаев имелись доспехи.

– Флосси, я как раз собиралась позвать тебя. Задержалась я со всеми делами.

– Вы уже причесаны, так что у нас одна забота – ваше платье. Вы будете готовы через минуту.

Скинув с себя платье, Лилли стояла, словно манекен, в пеньюаре и чулках, пока Флосси затягивала на ней корсет. Потом горничная застегнула на ее талии несколько нижних юбок, чтобы придать достаточный объем верхней.

Платье уже было разложено на чистой простыне, расстеленной на полу, его лиф был широко раздвинут, чтобы Лилли с помощью Флосси могла втиснуться в него. Лиф был из самого модного розового атласа, поверх него – кремового цвета кружева, украшенные ландышами. Хотя сама она не сделала бы такой выбор, платье было достойное, и ей нравилось, как маленькие жемчужины и бриллианты ее украшений улавливают и отражают свет.

Она надела лайковые перчатки – из такой тонкой кожи, что у нее ушла целая вечность, чтобы натянуть их до локтей, – и наклонила голову, пока Флосси надевала на ее шею ожерелье из розовых сапфиров и жемчуга, за ожерельем последовали тиара, браслет, сережки из того же ювелирного гарнитура.

Она никогда не смогла бы стать первой красавицей бала – эта роль выпадала черноволосым красоткам, таким, как ее сестры. Но она, оценивая свою внешность критическим взглядом, могла сказать, что сегодня вечером выглядит весьма недурно. Она бы даже назвала себя хорошенькой. Красивыми были цвет ее лица, чистая, с отливом кожа без малейшего намека на веснушки, приемлемо округлая грудь и густые блестящие каштановые волосы.

Она сто лет не посещала балы. После своего первого выезда в свет два года назад она, если только было возможно, избегала таких пышных событий. К счастью, это был последний прием, на котором она должна была присутствовать, и устроен он был в честь ее брата Эдварда и его невесты. По крайней мере, до свадьбы ничего другого не намечалось. После сегодняшнего она сможет удалиться в свою тихую Камбрию и среди ее покоя наслаждаться последними летними днями.

Часы в виде кареты на каминной полке отбили полчаса. Она уже и без того потеряла кучу времени.

– Спасибо тебе, Флосси. Я тебя вызову, когда вернусь наверх.

– Да, мисс. Вы такая хорошенькая. До скорого.

Чтобы успокоиться, Лилли сделала глубокий, насколько то позволял ее корсет, вдох и поспешила вниз в библиотеку по одной из непарадных лестниц.

Увидев ее, Эдвард поднялся с одного из «ушастых» кресел, стоявших перед камином. Отец его невесты, лорд Галифакс, явно страдал аристократической подагрой, и ему, чтобы извлечь свое тело из кресла, понадобилось больше времени.

Мимолетно прикоснувшись щекой к щеке сестры, Эдвард прошел мимо нее и выглянул в пустой коридор.

– Где они все, черт побери? Уже давно должны были появиться.

– Я совсем недавно говорила с Еленой и леди Галифакс, – успокоила его Лилли. – Они наверняка вот-вот появятся. – Она увидела вечернюю газету на приставном столике и, чтобы отвлечь его внимание, спросила: – Есть какие-нибудь новости?

– От австрияков ничего, хотя это только вопрос времени. – Эдвард взял бокал с портвейном, допил остатки вина и поморщился. – Мы будем воюющей страной еще до конца лета.

– Неужели нет ни малейшей надежды достичь соглашения? – спросила она, хотя и знала ответ.

– Лучше уж пережить это, – заметил Эдвард. – Как вы об этом сказали, лорд Галифакс?

– Вскрыть нарыв.

– Да, именно вскрыть. Быстро и жестко – именно так мы и сделаем. Мы непременно возьмем верх, а когда сделаем это, в мире наконец можно будет не сомневаться.

Презрительное хмыканье со стороны библиотеки дало Лилли понять, что прибыла леди Галифакс.

– Чтобы сегодня вечером никаких разговоров о войне, джентльмены, – потребовала графиня. – Иначе вы запугаете молодых дам.

На лице Эдварда появилась виноватая улыбка.

– Вы, конечно, абсолютно правы. – Он подошел к леди Галифакс и изящно поцеловал ей руку. Потом, повернувшись к своей невесте, которая остановилась за спиной матери, он в полной мере одарил ее своей ослепительной улыбкой и почтением.

– Елена, дорогая моя, вы сегодня бесконечно прекрасны. Я так горжусь вами. – Он запустил руку в нагрудный карман своего фрака и извлек оттуда тоненький кожаный футляр. – Маленький знак моей любви. Надеюсь, вам понравится.

Пальцы Елены в перчатках некоторое время возились с защелкой, наконец она открыла футляр и ахнула, увидев внутри бриллиантовое ожерелье. Она посмотрела на Эдварда влажными от счастья глазами, и Лилли на мгновение почувствовала жалящий укол зависти. Неужели она видела перед собой то, что называется любить и быть любимым в ответ?

Осторожный стук в дверь известил о прибытии дворецкого. Великолепный мистер Максвелл в шелковом фраке повел их по парадной лестнице в зал для торжественных приемов. Когда они приблизились к резным двойным дверям зала, оркестр смолк, а сопровождающий его шум голосов стал тише.

Зычный баритон мистера Максвелла идеально подходил для таких случаев.

– Граф Галифакс и графиня Галифакс, – сообщил он. – Виконт Эшфорд и леди Елена Монтагю-Дуглас-Парр.

Лилли стояла далеко позади – ждала, когда всё замечающие глаза публики устремятся в другую сторону, после чего незаметно проскользнула в зал приемов. Она прошла по периметру зала, приветствуя гостей, которым уже была представлена, каждый раз повторяя одни и те же бессмысленные любезности о здоровье и погоде. И каждый раз, встречаясь с ними глазами и пожимая им руки, она все больше утверждалась в убеждении, что внутренняя жизнь того человека, с которым она разговаривает, совершенно ей неизвестна. Будь они ожившими рисунками, они бы производили на нее такое же впечатление. Да и ее воздействие на них вряд ли было более длительным.

Она пробралась в голубую гостиную в надежде найти там тихий уголок, где можно было бы посидеть, выпить стаканчик лимонада. И тут увидела его.

Роберт Фрейзер. Робби.

Она видела его только раз, когда ее брат пригласил своего лучшего друга из Оксфорда на долгий пасхальный уик-энд. Ее родители, конечно, возражали, придя в ужас от того, что Эдвард завязал дружбу с сыном мусорщика из Глазго. Но Эдвард настоял на своем, и его друг приехал на праздники в Камбермир‐холл: ее брат почти всегда добивался своего.

Хотя с того уик-энда прошло семь лет и в Робби не осталось почти ничего от мальчишки, которым он был прежде, она сразу же его узнала. Впрочем, он остался таким же, каким был в ее воспоминаниях, – те же волосы цвета меда, яркие голубые глаза. Но вел он теперь себя как мужчина, в нем не осталось изящества и фанфаронства юности, держался он так уверенно, что затмевал всех, кто находился в гостиной.

Во фраке он выглядел превосходно. Если обычный костюм – шелковые фрак и брюки, жесткую накрахмаленную белую рубашку, жилетку и галстук – напяливали мужчины менее внушительные, то выглядели они обычно довольно жалко. Лилли видела в тот вечер немало надутых пингвинов. Но Роберт Фрейзер к их числу не относился.

Когда она подошла к нему и протянула руку, несколько голов повернулись в их сторону.

– Добрый вечер, мистер Фрейзер.

Он не ответил. Только смотрел на нее недоумевающим взглядом.

– Прошу прощения, – сказал он наконец. – Кажется, мы не были представлены.

Он не запомнил ее.

– Я младшая сестра Эдварда. Элизабет.

Узнавание осенило его лицо. Не обращая внимания на тех, кто зашептался или раскрыл от удивления рот, он взял ее руку в обе свои и нежно, словно она была из фарфора, пожал.

– Лилли? – только и смог вымолвить он. На его лице застыло странное выражение, он словно был рад видеть ее, но вместе с тем в некотором роде встревожен. – Конечно же. Я прошу прощения, леди Элизабет. Как чудесно увидеть вас снова.

– Спасибо, мистер Фрейзер.

Он улыбнулся, в уголках его глаз появились морщинки, и ее сердце пропустило два-три удара.

– У меня такое ощущение, будто мы на витрине, – объяснил он, чуть подавшись к ней. – Мы не могли бы где-нибудь…

– Согласна с вами, тут слишком жарко, – сказала она заговорщическим тоном. – Будьте любезны, проводите меня на балкон.

Он кивнул, и Лилли, предложив ему руку, повела его через толпу гостей в уединение балкона. Они вышли наружу, и она, прежде чем снова заговорить, немного постояла молча, позволяя прохладному вечернему воздуху окутать ее.

– Так лучше, правда? Теперь мы можем поговорить, не опасаясь, что нас прервут, по крайней мере в ближайшие несколько минут.

Она направилась к скамье в дальнем конце балкона и села, надеясь, что выглядит более уверенной, чем себя чувствует. Он сел рядом с ней, его взгляд не сходил с ее лица.

– Вы, вероятно, сочли меня совершенным идиотом, – сказал он, немного помолчав.

 

– Я… конечно, нет, ничего подобного…

– Вы выросли. Когда я видел вас в последний раз, вы были крошечной девочкой.

– Не такой уж и крошечной. Мне было тогда тринадцать, – напомнила она ему.

– У вас волосы сзади были схвачены бантиками, – гнул свое Роберт. – А лицо было сплошь усеяно веснушками.

– С тех пор семь лет прошло.

– Неужели? Как вы жили?

– Спасибо, прекрасно. А вы? Вы теперь, кажется, доктор, верно?

– Я хирург общего профиля в лондонской больнице в Уайтчепеле. Я проработал уже больше шести лет.

Она уже знала это, потому что Эдвард время от времени рассказывал о своем друге, а она внимательно слушала. Один раз она нашла эту больницу на карте города и с удивлением отметила, что больница менее чем в семи милях от Белгравия-сквер. Она судила об Ист-Энде, исходя из того, что о нем говорили люди, а потому считала, что Робби работает в какой-то чужой стране.

– И вы никогда не думали о том, чтобы вернуться домой – в Шотландию?

– Раз или два. Но я вполне счастлив в Лондоне.

– А каковы ваши обязанности в больнице?

– Один или два дня в неделю я провожу в хирургии, учусь у старших докторов больницы. Остальное мое время разделяется между уходом за постоперационными больными и приемным покоем. Но я не хочу вас утомлять. Расскажите мне о себе.

– Я в полном порядке, спасибо.

– Ваш брат наверняка сказал бы мне, но позвольте мне спросить: вы замужем?

– Нет еще. Это большое разочарование для моих…

Она замолчала, слова застряли у нее в горле, когда она увидела мать, которая целенаправленно двигалась к ним, стреляя глазами то в одну сторону зала, то в другую. Когда леди Камберленд подошла совсем близко, Лилли поняла, что мать не одна.

– О нет, – простонала она вполголоса. – Я его больше не вынесу.

– Кого?

– Молодого человека рядом с моей матерью. Его зовут Бертрам Фитцаллен-Карр. Он родственник Луиса – мужа моей сестры.

– На вид он довольно приятный молодой человек.

– Приятный – да. Интересный – нет. Начать с того, что в разговоре он абсолютно безнадежен. Что бы ему ни говорили, у него на все – два ответа: «неужели» или «не может быть».

Она вдруг почувствовала, как тяжела тиара у нее на голове, как удерживающие тиару заколки стягивают волосы. Она помассировала указательными пальцами виски, отгоняя пульсирующую боль. Еще мгновение – и ее мать окажется у балконных дверей, и тогда ей будет некуда деться от откровенной навязчивости Бертрама.

В этот момент оркестр закончил играть размеренный вальс и почти сразу же перешел ко второму вальсу в более живом венском стиле. Робби отступил на шаг, протянул ей руку.

– Позвольте пригласить вас на танец, леди Элизабет?

В одно мгновение они оказались у двери, а потом среди пар, кружащихся в большом зале.

– 2 –

С каждым па Робби чувствовал, как связь с реальностью покидает его. Он всегда терпеть не мог танцы, потому что он, по собственной оценке, танцевал плохо, но сейчас все было идеально.

Леди Элизабет была совсем не похожа на девочку, с которой он познакомился семь лет назад в Камбрии. Та неуверенная, нескладная и обаятельно непосредственная Лилли, которую он знал, казалось, состояла из одних веснушек и косичек, локтей и коленей. Если он и вспоминал о ней в течение этих семи лет, то видел перед собой неловкого ребенка. Но он никогда не видел ничего подобного тому, что предстало его взгляду сегодня. Взрослая женщина, такая красивая, что у него перехватывало дыхание.

Его переполняли воспоминания. Во время его пребывания в Камбермир-холле хозяева устроили пикник настолько неимоверно хитроумный, что поначалу Робби был поражен одной только его экстравагантностью. Высоко в горах над величественным домом армия слуг поставила громадный шатер, в который свезли столы, стулья, даже шезлонги; на неровную землю вересковой пустоши положили бесценные восточные ковры. Внутри шатра вполне мог разместиться двухкомнатный коттедж, в котором он жил ребенком вместе с матерью. И еще осталось бы свободное место.

Второй шатер, поменьше размером, поставили для хранения еды. Столы ломились от тарелок с говядиной, курицей и дичью, бесчисленных пирогов и салатов, а еще ему запомнился серебряный поднос, на котором лежала высокая гора охлажденных разделанных омаров. Для сластен приготовили торты и заварной крем, горы экзотических тепличных фруктов. И повсюду были потеющие в своих ливреях слуги с бездонными бутылками шампанского.

После трапезы они с Лилли отправились прогуляться – посмотреть находящиеся поблизости руины. Она возбужденно говорила о Марии Кюри, Элизабет Гаррет Андерсон, Беатриса Вебб[1]. Она тогда рассказывала ему о том, что собирается попутешествовать по миру, отучиться в университете, а потом стать ученым, а может быть, непримиримым журналистом – она еще не приняла окончательного решения. Беда, однако, была в том, что ее родители даже говорить о ее учебе не желали. Но она не сомневалась: со временем ей удастся их уломать.

Он ее слушал, да. Слушал и не осмеливался сказать ей правду, потому что знал, что случилось с сестрами его знатных одноклассников. Такие девочки, как Лилли, нигде не учились. Они не отправлялись по миру в поисках приключений. И они не становились похожими на Марию Кюри. Они выезжали в первый раз в свет, потом выходили замуж, рожали детей, и это ставило точку во всех их честолюбивых устремлениях.

Он не хотел быть человеком, который разрушит ее мечты, а потому посоветовал ей попросить родителей пригласить гувернантку, интересующуюся науками, гувернантку, которая составит более серьезный курс обучения, чем может предложить ее нынешняя легкомысленная наставница. Он даже вместе с ней пошел переговорить об их плане с Эдвардом. Но потом вернулся в Оксфорд и совершенно забыл о ней.

Его внутренности завязывались узлом от стыда. Каким же он был отвратительным – сочувственно выслушал девушку, а потом ушел и ни разу не повернулся. Хотя он не знал подробностей ее жизни в последние годы, сомнений у него не было – ни одно из ее подростковых устремлений не воплотилось в жизнь.

Доказательством тому были ее глаза. Их прежде необыкновенный свет потускнел. Он не сомневался, что сегодня почти не видел этого света. Теперь ее взгляд говорил об осторожности, а не о страсти.

Вальс закончился звуком фанфар, и он с облегчением отметил, что нагоняющая на него ужас леди Камберленд исчезла из вида.

– Идемте посидим в голубой гостиной, – предложила Лилли. – Мы там сможем поговорить так, чтобы нас никто не услышал.

Они нашли место у окна в дальнем конце комнаты, достаточно просторной, чтобы можно было там обосноваться на приемлемом расстоянии друг от друга.

– Насколько я понимаю, свежих известий из Вены не поступало, – начала она.

– Нет, сегодня вечером никаких новостей не было. Что, по-вашему, будет дальше?

Она удивленно посмотрела на него, словно никто прежде не спрашивал ее мнения.

– Я не уверена. Эдвард считает войну неизбежной.

– Неизбежной война становится, когда таковой ее считают многие.

– Да, конечно. Я только хочу… просто дело в том, что все, кажется, только и ждут ее. Словно война станет единственным разрешением наших разногласий с Германией. Словно война – это нечто такое, что может все улучшить.

– Благородной войну считают только те, кто никогда не воевал. И после Южной Африки прошло уже больше десяти лет…[2]

– Я знаю. Но так считают не только неоперившиеся юнцы.

– Вы имеете в виду Киплинга и ему подобных?

– Они говорят о войне как о чем-то прекрасном, но как война может быть прекрасной? Разве была хоть одна война, на которой никто бы не погиб?

– Вы не считаете благородной смерть на поле боя?

– Благороднее умереть в своей кровати после долгой и счастливой жизни.

– Я с вами согласен. Вероятно, я один здесь такой.

– Что вы станете делать, если она начнется?

– Я поступлю в медицинский корпус. Что я еще могу? Солдат из меня никудышный. А что станете делать вы?

И опять этот вопрос словно застал ее врасплох.

– Что вы сказали?

– Вы как-то собираетесь участвовать в военной работе? Ну, поступить в добровольческую медицинскую службу – что-нибудь такое?

– Я не… я хочу сказать, что никогда об этом не думала. Сомневаюсь, что от меня может быть какая-то помощь.

– Потому что вы женщина? Ерунда. На дворе двадцатый век. Женщины могут достичь всего, нужно только захотеть. Когда начнется война и мужчины отправятся на поле боя, труд женщин потребуется здесь, дома, для разных важных дел.

– Я бы хотела помочь, правда хотела бы, но…

– Элизабет! Вот ты где!

Мать Лилли приближалась к ним, и в ее ледяном голосе слышалось раздражение.

– Я целых полчаса искала тебя, Элизабет.

Робби встал, предложил Лилли руку, помог ей подняться, потом повернулся к леди Камберленд.

– Добрый вечер, мадам.

«Семь прошедших лет ничуть не улучшили ни темперамента, ни характера графини», – удрученно подумал он. Скорее наоборот – она стала еще хуже, чем ему запомнилось.

– Мистер Фрейзер, – приветствовала она его. – Очень мило с вашей стороны посетить нас. Ради бога, простите, что прервала вашу беседу, – продолжала она, – но я не могу допустить, чтобы Элизабет провела вечер в пустых разговорах. – Леди Камберленд повернулась к молодому человеку рядом с ней. – Мистер Фитцаллен-Карр, вы, кажется, искали пару для следующего танца. Будьте так добры – проводите мою дочь в зал.

Приговор был окончателен. Противный Бертрам взял Лилли за руку и повел по комнате, хотя было очевидно, что она не хотела идти с ним, напротив, сопротивлялась ему на каждом шагу. А Робби мог только стоять и беспомощно смотреть, как ее уводят.


Начав танцевать с Бертрамом, Лилли изо всех сил пыталась хоть краем глаза увидеть Робби и свою мать. Разобрать с расстояния было затруднительно, но они, кажется, разговаривали. Или нет? Мама даже не смотрела на Робби, напротив, она вроде бы отвернулась от него. Он смотрел прямо перед собой невидящими глазами, а на его лице появилось упрямое и мрачное выражение. Лилли вытягивала шею, пыталась уловить побольше, но удалось ей только споткнуться и едва не упасть.

Несколько минут у нее ушло на то, чтобы вытащить из-под каблука зацепившийся шлейф своего платья, потом еще несколько драгоценных секунд она потратила на то, чтобы успешно изобразить крайнее изнеможение и использовать его как предлог для исчезновения. Она старалась не бежать, входя в голубую гостиную, но, войдя, обнаружила, что ни ее матери, ни Робби нигде не видно.

Уговаривая себя не паниковать, она переходила из одной приемной в другую, оглядывала толпу в тщетной надежде заметить его золотистые волосы, увидеть его в зеленой гостиной, или, может быть, в зале, или в дальнем углу зала для торжеств, или на балконе. Но он исчез.

Разочарование, пронзительное и горькое, подступало к ее горлу. Может быть, она сказала что-то не то, сделала что-то? Почему, черт возьми, он ушел, даже не попрощавшись? Теперь она, торопя вечер, чтобы прием поскорее кончился, вернулась в танцевальный зал, откуда намеревалась вернуться к себе наверх. Не успела она сделать и нескольких шагов, как услышала, что ее зовут. Ее сердце забилось чаще, она повернулась и увидела Эдварда.

– Вот ты где, Лилли. Шампанского?

– Благодарю. – Она взяла бокал из его руки и выпила его содержимое в несколько глотков.

– Эй, не спеши. Я не хочу закончить вечер, унеся тебя наверх. Что-то случилось?

– Я в порядке, – заверила она брата. – Просто жажда замучила. Я вот подумала… ты видел Робби?

– Ах, да. Я же должен тебе передать.

– Что передать?

 

– Он очень сожалел, но он должен был уйти.

– Он не сказал почему?

– Нет, просто сказал, что должен, пожелал мне и Елене всего наилучшего, надеялся на скорую встречу и все такое прочее. А ты почему спрашиваешь?

Лилли принялась разглядывать бокал в руке, страстно желая, чтобы он вновь наполнился.

– Да так. Просто… он тебе не показался расстроенным?

– Ничуть. Мне показалось, что он в полном порядке. – Эдвард внимательно посмотрел на нее, она, казалось, разбудила в нем интерес.

– Что-то случилось?

– Не могу успокоиться – волнуюсь…

– О чем?

– Мама увидела, что мы сидим рядом, и, конечно, вмешалась. Она привела этого ужасного Бертрама Фитцаллена-Карра…

– Родственника Луиса? У которого нет подбородка?

– Да, его. Она отправила меня танцевать с ним. И я почти не сомневаюсь: после того как я ушла с Бертрамом, она поговорила с Робби.

– Ну, вряд ли они, стоя рядом друг с другом, могли не обменяться несколькими словами.

– Да. Я знаю. Но у него на лице было такое странное выражение. Словно она его ударила.

– И теперь ты страдаешь, думая, что мама могла сказать ему что-то неприятное?

– Да, и это уничтожает все, потому что между нами не было ничего, кроме дружеского разговора.

– Я бы на твоем месте не беспокоился. Скорее всего, он выглядел расстроенным по совершенно другой причине. Может быть, он вспомнил о чем-то, что забыл сделать. Или о пациенте, которому нужна помощь. – Он успокаивающе сжал ее руку. – Вскоре ты его снова увидишь. Прежде всего, скоро свадьба, а потом, я уверен, мы сможем организовать встречу-другую.

– Но если начнется война, вы все уедете в Европу…

– Это вопрос нескольких месяцев – дольше война не продлится. Мы все вернемся домой в лучах славы не позже Рождества.

– Наверно, ты прав.

– Конечно, я прав. Так что перестань беспокоиться – иди лучше потанцуй с кем-нибудь.

– Не знаю, Эдвард. Я чувствую себя такой усталой. Ты не возражаешь, если я уйду?

– Ничуть. Я тебя прикрою, если мама начнет искать.

– Ты такой душка.

– Я стараюсь, Лилли. Очень стараюсь.


Он отыскал Эдварда и извинился, потом взял пальто и шляпу и вышел на улицу. Пройдя полмили до станции метро «Виктория», купил билет за два пенса и сел в первый поезд линии Дистрикт направлением на восток. Он бы предпочел взять такси до дома, но из собственного опыта знал, что найти водителя, который согласился бы поехать в Ист-Энд, практически невозможно.

За окном одна за другой пролетали станции, все сливалось в одно: яркие электрические огни, кричащие рекламные плакаты и безразличные лица незнакомых людей.

Сент-Джеймс‐парк. Вестминстер. Чаринг-Кросс.

Леди Камберленд была с ним весьма вежлива, но он видел искорку торжества в ее глазах. Вскоре, когда закончатся празднования в связи с женитьбой ее сына, будет объявлено о помолвке ее дочери. Молодой человек Квентин… – фамилию он не запомнил – был сыном очень близких друзей. Они уже практически представляли собой одну семью. Очень подходящая пара для Элизабет.

Темпл. Блэкфрайерс.

Он должен был предвидеть это. Лилли была прекрасна, обаятельна и общительна, именно такую жену и хотел бы иметь любой мужчина в здравом уме. Вероятно, она просто забыла сказать ему, что у нее есть жених. Вероятно, он просто выдумал то мерцание неудовлетворенности, которое якобы скрывалось за ее улыбкой.

Мэншн-Хаус. Кэннон-стрит.

Он пробормотал поздравления, зная, что больше ни минуты не может оставаться в этом доме.

Моньюмент. Марк-Лейн.

Поезд метро уже почти доехал до его дома.

Олдгейт-Ист. Сент-Мэри.

Он будет лечить своих пациентов. Писать истории болезни. Пытаться забыть. Выкорчевать из головы воспоминания о красоте Лилли, о звуке ее голоса, о тепле ее прекрасных глаз.

Уайтчэпел.

Наконец-то. Он вернулся в тот мир, к которому принадлежал.

1Мария Кюри (1867–1934) – ученый-экспериментатор (физик, химик), педагог, общественный деятель. Первая женщина – преподаватель Сорбонны. Лауреат Нобелевской премии по физике. Элизабет Гаррет Андерсон (1836–1917) – английская суфражистка, первая женщина, получившая в Британии квалификацию врача. Беатриса Вебб (1858–1943) – британский общественный деятель, социолог, экономист, социальный реформатор.
2Речь идет о Второй англо-бурской войне 1899–1902 гг., в которой Англия одержала победу.
Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»