Дарим тебе дыхание. Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

Текст
Читать фрагмент
Отметить прочитанной
Как читать книгу после покупки
Дарим тебе дыхание. Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

Посвящается моему духовному отцу, архимандриту Науму Байбородину, с бесконечной благодарностью и любовью


© Игумения Евпраксия (Инбер), текст, 2019

© Сибирская Благозвонница, оформление, 2019

* * *

Предисловие

В этой небольшой книге мне хотелось рассказать о нашей жизни рядом со старцем, лаврским архимандритом Наумом. Много всего удивительного, чудесного происходило постоянно, но разве можно привыкнуть к чуду… А ведь самым большим чудом был для нас наш Батюшка. Вот я и решилась запечатлеть в этих рассказах некоторые наиболее яркие истории, связанные с его благословениями, его молитвами и заботами о нас.

Батюшка был для нас живым примером святости, примером невозможного для человека наших дней совершенства, примером полной беспощадности к себе и жертвенности, милосердия и бесконечного терпения.

Абсолютно лишенный всякого тщеславия, он был невероятно скромным человеком, до такой степени, что в результате почти не осталось даже маленьких фильмов о нем. Драгоценные кадры, снятые украдкой. И его небольшой рассказ о своем духовном отце, Алма-Атинском митрополите Иосифе (Чернове), – только потому что о нем, а не о себе. Потому что надо было его прославить. Как Батюшка радовался, когда вышла книга воспоминаний о святом Владыке!

При всем знании и понимании особенностей нашей современности, он удивительно сочетал в себе житие вне времени, его как бы не касалась суета информационных потоков, никакие внешне- и внутриполитические развороты ни на миг не лишали его всегдашнего предстояния перед Богом и молитвенного устроения души: «Читайте “Древний патерик” и напитывайтесь этим духом, учите Псалтирь наизусть…»

«…Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор. 12, 8–11).

Можно свидетельствовать, что Господь щедро излил на Своего избранника почти все эти дары, а может, и все. Только Батюшка не любил, когда теряют время на бесполезное изучение множества языков, если это не необходимость, например, для ученого-исследователя. Да и зачем ему были языки, если он читал в человеческих душах, как в открытой книге. Бессмысленно было что-то скрывать, на исповеди у него душа любого из нас просматривалась насквозь, на просвет – это был настоящий рентген.

Еще в первые годы своей монашеской жизни отец Наум стяжал дар непрестанной Иисусовой молитвы. И его главной заботой стало возрождение монастырей в России после семидесяти лет плена Вавилонского, возрождение монашеской жизни – делания Иисусовой молитвы в этих монастырях.

Более 40 монастырей открылось в России его трудами. Батюшка сам молился непрестанно и почти в каждой своей проповеди нас к этому призывал: «Иисусову молитву надо читать, как дышать». Практике Иисусовой молитвы посвящена и его кандидатская диссертация.

Десятки архиереев и сотни священников – воспитанники и ученики архимандрита Наума. Сколько храмов ими восстановлено и заново построено!

Благословением и молитвами нашего старца состоялось прославление преподобных Кирилла и Марии, блаженной старицы Матроны. Он отыскал и напечатал житие бородинской старицы Рахили и забытую за многие десятилетия книгу «Откровенные рассказы странника своему духовному отцу». Благодаря Батюшке возродилось почитание написанной по благословению оптинского старца Амвросия иконы Матери Божией «Спорительница хлебов»…

А Ноев ковчег! За послушание старцу его духовный сын поднялся на Арарат и нашел его!

Это только то, что известно мне. А сколько неизвестно… Батюшка был очень увлеченным человеком. Но он сам почти никогда не рассказывал о своих трудах – хорошо еще, что мы хоть что-то узнавали друг от друга.

За много лет до перестройки и разрушения уклада, хозяйства и суверенитета нашего государства, в самом начале восьмидесятых, он уже переживал, предвидя, что ждет нашу Родину впереди. Когда еще никто не подозревал, что все может рухнуть в одночасье.

«В каждом доме должно быть Евангелие! Работайте с людьми, открывайте богословские курсы, занимайтесь с детьми. Крыло мухи влияет на судьбы мира».

Самым главным сокровищем для отца Наума были человеческие души, вот и начинались его монастыри не со стен и украшения храмов дорогими иконостасами, не с удобных зданий с отдельными кельями, а с тех людей, которых Господь посылал под его водительство, которых он растил и вымаливал. Всегда сначала люди, потом стены. Он не боялся брать под свое окормление нас, искалеченных непохвальной жизнью и перемолотых в жерновах безбожного безвременья.

Батюшка все для нас сделал, оставил множество книг со своими проповедями и статьями, историческими и богословскими трудами; это его наследие еще ждет своего исследователя.

Если бы мы всегда были внимательны к тому, что он нам говорил, и послушны! Батюшка ждал от нас помощи и соработничества: «А ты проси – кому избавления от страстей, а кому – молитвенников за весь мир». Сколько упущено, сколько испорчено из того, что должно было совершиться по воле Божией через благословения нашего старца и не совершилось из-за нашего непослушания и нерадения.

Разве мы могли вместить огромные масштабы его мышления, скорбей и трудов в ограниченные пределы своего душевного дома…

Но будем благодарны Богу и за то, что все-таки состоялось, несмотря на нашу несостоятельность, за то, что наш старец вымолил для нас, долготерпеливо преодолевая своими молитвенными трудами нашу леность и недостаточность.

Мне не удалось так написать свои рассказы, чтобы там ничего не было сказано обо мне. Очень бы хотелось, но я так не умею. Я не могу отделить слово о нем от своей жизни. Все события жизни, да просто вся жизнь была пронизана светом его личности, мы все каждый день жили и трудились как могли под Батюшкиным руководством, под его молитвенным покровом, согретые его великой любовью, и смерть его нас не разлучила.

И если после прочтения этой книги в мире станет больше людей, для которых имя нашего незабвенного старца, архимандрита Наума (Байбородина), будет дорого и память о нем священна, то задача этого моего скромного труда будет выполнена.

Школа молодого бойца

Гардеробный трест

Незадолго до того, как впервые оказаться у архимандрита Наума, я уволилась с работы. Батюшке это не понравилось, но вернуться обратно было невозможно.

– А что ты теперь хочешь делать?

– Думаю сторожить какую-нибудь контору и петь в храме.

– Ну, вот и хорошо. Посторожишь и попоешь.

И по Батюшкиным молитвам досталась мне уникальная сторожевая работа в самом центре Москвы, на Маяковке, на улице Медведева – в бывшем Старо-Пименовском переулке, со смешным таким названием «Гардеробный трест». Это в советское-то время – контора, которая нанимала гардеробщиков, а потом предлагала их разным организациям. Ну точно «Рога и копыта». Десять комнат, два входа, кабинет директора, кабинет секретаря, где я и обитала, и все. Работаю через два дня на третий. В шесть вечера все уходят и сдают мне ключи, а в девять утра я им ключи возвращаю. В кабинете секретаря пишущая машинка! Я меняла ленту на свою и полночи печатала на папиросной бумаге редкие тогда книги – Лаврентия Черниговского, например, в восьми экземплярах. И еще немного подрабатывала – печатала пачки платежных поручений для директора.

Принимать гостей на работе было категорически запрещено, но кого это интересовало. Почти каждое дежурство у меня появлялись мои друзья и знакомые. Приходил иногда и отец Алексей Царенков – он, приезжая из Ивановской области, встречался в Москве со своими духовными чадами и засиживался с ними допоздна, иногда и у меня на работе. Вот придут они ко мне на ночь глядя с Ниночкой Моисеевой. Метро уже закрывалось… Тогда мы драпировали полотенцем телевизор, батюшка ставил на него дароносицу со Святыми Дарами, я ему составляла кроватку из стульев в один ряд в кабинете директора, на таких же импровизированных кроватках через стенку укладывались мы с Ниночкой. А рано утром я их тихонько, незаметно, по одному выпускала на свободу. Каждый вечер, приходя на работу, окропишь крещенской водой всю контору после толпы гардеробщиков, особенно кабинеты директора и секретаря, и уже можно дышать. А директор по утрам удивлялся: «Не понимаю, почему именно после твоего дежурства я так хорошо себя чувствую на работе – какая-то другая атмосфера». Как-то он мне с гордостью рассказал, что надпись на Мавзолее «Ленин и Сталин» – это его работа. А потом он поменял профессию и придумал эту чудную контору. Такой другой работы, говорили мои друзья, не найти ни в одной столице, ни в Москве, ни в Ленинграде.

Наша бригада сторожей обслуживала несколько организаций в районе Маяковки. Одна из них – Министерство, кажется, «Спецстроймонтаж» – была напротив моей конторы, чуть наискосок, на углу Медведева и Пушкинской улицы. Ее сторожила как раз мама отца Алексея, Екатерина Александровна. Конечно, никто не знал, что она мама священника.

И вот однажды ночью раздается стук в двери: «Открывайте! Проверка». А у меня как раз была в гостях моя подруга Татьяна, будущая дивеевская монахиня Никодима. Она уже спала на стульчиках в кабинете директора. Вот уж пришлось нам помолиться! Они открыли все двери, а главную – в кабинет директора – не заметили. Прошли мимо. Я позвонила по всем нашим постам – проверки изредка бывали, и если уж проверяли, то все посты подряд. Но ни к кому больше они не пришли. Только мы заснули, как снова стук – открывайте, у вас кто-то есть. И опять они прошли мимо директорской двери.

 

Утром мне позвонила Екатерина Александровна: «Нет, ты представляешь? Наши бабки (которые работали на ее посту в прошлую смену) застукали моего Алешу, который приходил к тебе с Ниночкой Моисеевой, и доложили куда следует. И главное, мне все рассказали, на тебя пожаловались».

Поехала я к Батюшке:

– Что же теперь делать?

– А ты им скажи, что к тебе из деревни родственники приезжали, сало, молоко привезли.

В следующее дежурство прихожу на работу, и что же вижу – роскошный мраморный подъезд, который выходит на улицу Медведева напротив моей работы, заколачивают, разбирают и пробивают дверь в гранитном цоколе стены, которая выходит на Пушкинскую улицу, за углом. Говорят, распоряжение руководства. Понятно – оттуда не будет видно, кто ко мне приходит.

Я поблагодарила Батюшку, а он только улыбнулся в ответ.

Но бабки стали выходить из подъезда, заворачивать за угол и часами караулить, не идет ли кто ко мне в гости. Я снова поехала жаловаться к Батюшке.

Через пару дней ко мне пришла на работу бригадир и с удивлением рассказала, что руководство приняло неожиданное решение передать охрану Министерства другой бригаде и поменяло весь состав сторожей.

Я еще раз поблагодарила Батюшку, а он, как всегда, отправил меня в Троицкий собор благодарить преподобного Сергия.

Забавная у нас была бригада. Почти все – православные люди. У всех высшее образование. Не с кем было поменяться на праздник – в церковь нужно было всем. И вот с одним из сторожей, назовем его Константин, мы очень подружились (к Батюшке нашему он, к сожалению, не ходил). Костя – филолог, я – что-то вроде: было о чем поговорить за чаем. Какие-то любимые стихи другу почитать, например. Какая-то взаимная симпатия уже появилась, но ничего греховного, на мой лукавый взгляд, в наших отношениях не было. А когда Константин поступил в семинарию и до меня дошло, наконец, что дружбу эту нашу нужно решительно прекращать, я положила в сумку сокровище по тем временам – маленькое Евангелие на рисовой бумаге в мягкой зеленой клеенчатой обложке, – приехала в Загорск, попрощалась с Константином и подарила ему на память это Евангелие: он еще очень удивился, где я его взяла, такая редкость была. И тем же утром иду к Батюшке на исповедь.

Обо всем рассказала, кроме этой истории: «А о чем тут говорить, – думаю, – я к нему и не прикоснулась ни разу даже, никакого греха-то не было».

– Все рассказала? – спрашивает Батюшка.

– Все, – отвечаю уверенно.

– Все? И никто к тебе на работу не приходит? Чай не пьете? Стихи не читаете?

Батюшка с трудом нагибается, что-то ищет под столом в тесной своей каморке и – хлоп! – выкладывает на стол точно такое же Евангелие в зеленой мягкой обложке и пристально смотрит на меня. Я, конечно, в слезы.

– Чаще ходи в гробовой магазин. Это действует отрезвляюще.

– А что мне теперь с этим Евангелием делать?

– А что хочешь. Ты хозяйка.

Драгоценное это Евангелие, немного потрепанное за многие годы, теперь как реликвия стоит на моей книжной полке. Читать мне его уже трудно – очень мелкий шрифт, а так хочется, как когда-то, не расставаться с ним, носить его с собой всегда.

Батюшка все это называл «Школой молодого бойца».

Ну, царство…

Я тогда ездила к Батюшке часто, старалась бывать у него раз в десять дней, как он мне с самого начала благословил.

В тот день я впервые оказалась свидетелем явного чуда, которое совершилось по Батюшкиным молитвам, – обычно он скрывал такие вещи, а тут не удалось. К нему подошла во время приема – это, конечно, было еще в старой келье – молодая женщина, упала ему в ноги:

– Батюшка, помогите, никто, кроме Вас, не поможет. У меня страшные головные боли, я теряю сознание на несколько часов, а дома маленький ребенок, что он может натворить за это время… Врачи от меня отказались.

– Ну вот как с тобой быть, – говорит Батюшка, – это ведь все равно, как если бы человек пришел в первый класс и просил диплом об окончании института. Надо сначала Богу поработать…

– Батюшка, помогите, пожалейте нас!

– Ну ладно, сейчас у тебя вполовину пройдет, а остальное потерпи. Кто тут из Москвы?

Я прижалась к стенке, мне совсем не хотелось с ней возиться, но все молчали, и пришлось признаваться.

– Вот возьми ее, все расскажи, что нужно, подари ей платье. Дай ей акафист Иоанну Крестителю и иконочку его. Пусть она акафист читает, как только голова начнет болеть, и будет проходить.

Самое интересное, что акафист Иоанну Крестителю, перепечатанный на машинке, в тот день лежал у меня в сумке, его мне накануне подарила Елена Семеновна Крепс, которая тогда по Батюшкиному благословению занималась моим воцерковлением. Это была большая редкость в те времена. Я сразу же отдала его Антонине. И картонная иконочка Иоанна Предтечи у меня дома уже была, и тоже вскоре оказалась у Антонины. Кстати, выяснилось, что она жила в городе, который был всего в сорока минутах езды на электричке от моего дома по той же ветке.

Приехала я к ней домой, привезла свое платье в подарок, а она и рассказывает, что вот уже несколько раз, как только заболит голова, начитает читать акафист Иоанну Крестителю, дочитает до середины, и все проходит.

Договорились мы с ней о поездке к Батюшке. Но что-то у меня не складывалось, и я снова приехала к ней, чтобы перенести поездку (телефонов тогда не было ни у нее, ни у меня). А она рассказывает, что поездку и так уже отложила, – ночью ей приснился Батюшка: «Такая красота вокруг него была – ну, Царство. Все как будто под водой происходит. Батюшка стоит в свете изумрудном, а от него в одну сторону плывут какие-то коробки, в другую книги, в третью – машины и еще много всего разбегается по сторонам, а он всем этим руководит, распределяет по назначению. И говорит ей: «Знаешь, здесь сейчас у меня неполадки, надо разобраться, подрегулировать кое-что, ты приезжай ко мне через пару дней». А тут пришел с работы муж, ему поменяли график, и он меня только через два дня может отпустить».

И что интересно, она ведь ничего не знала о Батюшке и совсем новым человеком для него была. Потом мы как-то с ней потерялись, но эта история осталась в памяти навсегда.

Алтайские восходы

На Алтае мы оказались в самом начале сентября в экспедиции по сбору золотого корня, который растет там вдоль горных ручьев. Мне давно хотелось увидеть алтайские горы своими глазами, а тут подвернулась счастливая возможность такой поездки, да еще бесплатно, – уж на дорогу туда и обратно мы как-нибудь золотого корня насобираем. Ну вот в результате только на дорогу и насобирали – нас, естественно, обманули в пункте приема, почти ничего не заплатили. Ну и ладно. Зато побывали-то где!

В палатке мы обитали втроем: Леша, Валя Курьерова и я, каждый в своем спальном мешке-коконе. Мне повезло – вода, которая натекала по утрам в нашу палатку, не добиралась до моего мешка, но каждое утро, на рассвете, меня будил диалог из соседних сырых мешков: Леша рассказывал Вале о своих переводах русских поэтов на английский и английских на русский. А Валя Леше о деталях итальянских интерьеров – это была ее диссертация. И что?

Ехать в такую даль, чтобы слушать тут с утра пораньше московскую болтовню?

Я вылезала из своего мешка тихо-тихо, чтобы не разбудить соседей, и, осторожно ступая по мокрой траве, выбиралась наружу. Огромные камни, поросшие зеленым и розовым лишайником… Рядом со мной пристраивается встречать восход маленькая застывшая ящерица. Справа и слева – бесконечные горные хребты, а мы между ними на камне, в ущелье. Это наш наблюдательный пункт. Эх, туда бы мой сегодняшний фотоаппарат… Невероятные переходы цвета и формы, картина, которую мы с ящерицей созерцаем, все время изменяется, как будто в фантастическом огромном калейдоскопе, который медленно-медленно поворачивается…

Я никогда не любила ни Рериха, ни Чюрлёниса. Не то чтобы не понимала, а именно не любила. А после этих невероятных алтайских восходов знаменитые рериховские горные пейзажи, мягко говоря, совершенно бледнеют. Его мутные алтайские картины, «написанные мылом», вообще не похожи на то, что я видела там. Точнее, слегка похожи все-таки, но как будто он сделал нечеткую черно-белую фотографию, а потом наспех раскрасил грязными серыми красками. Не понимаю, что в нем находят ценители. И Чюрлёнис – его достойный ученик. Вот прямая иллюстрация к вопросу о том, что первично – материя или сознание. Сразу видно, что сознание. Больная голова рождает больное творчество. Как рифмованные мысли – это никогда не поэзия, не искусство, так и рериховские холсты – всего-навсего иллюстрируют его восточные хмурые идеи, воплощают его религиозные убеждения. И художественная несостоятельность, надуманность этих его картин замечательно демонстрирует ложность его мировоззрения.

Сначала мы доехали на поезде до Барнаула, потом до Бийска. Потом на машине до Усть-Семы, и утром на грузовике по Чемальскому тракту вдоль Катуни нас повезли высоко в горы. Дорога закончилась, и мы еще долго поднимались с рюкзаками пешком наверх, дыхания хватало на несколько минут, нужно было все время останавливаться, чтобы отдышаться. Ну вот и пришли. Невероятной высоты кедры вокруг и небольшая полянка, где мы поставили свои палатки на берегу чистейшего горного ручья. Земля устлана огромными блестящими разноцветными листьями бадана – сентябрь. Нет, под кедрами не земля, а на полтора – два метра в глубину – кедровые иголки. Наверное, на берегу такого же ручья, только не алтайского, а алма-атинского, случилась история, о которой мне недавно рассказали. Такая же компания путешественников расположилась у горного ручья, и кто-то из них отправился за водой. Склонился над ручьем и вдруг отшатнулся в испуге. Он еще раз подошел с ведром зачерпнуть воды, и опять его отбросило в сторону. Тут из соседних зарослей жимолости вышел незнакомый человек и направился к воде. Оступился, упал и виском ударился о камень. Спасти его не удалось. Весь день ушел на то, чтобы доставить тело в больницу, разобраться с милицией, и когда все, измученные, задерганные, собрались наконец у костра на ужин, кто-то вспомнил: «А что тебя утром так шарахнуло у ручья два раза подряд?» – «Да я только подошел к воде, и слышу: “И место то, и время то, а человек не тот”. Пришел в себя, думаю – может, показалось. Подошел еще раз, и снова голос: “И место то, и время то, а человек не тот”. Вот и все – тот человек маленько задержался…» Подруга моя, Наташа, наш повар, исполняя заповедь насчет отдай последнюю рубашку, в первые же дни экспедиции отдала туристам, которые забрели в наши края и где-то потеряли свой котелок, одно из двух ведер, в которых мы варили обед. Которое получше, конечно, чтобы все по-христиански. И мы весь месяц мучились с единственным ведром, в нем готовили и суп, и кашу, оно почему-то сразу проржавело, а вода в ручье ледяная… Везет же мне с этими ведрами-кастрюлями в единственном экземпляре. Вот, пожалуйста, ХХ век, и не найдешь нигде ведра, хоть плачь! И ведь еще весь наш запас сахара им отдала в придачу. Я вот думала, что там, в Евангелии, сказано отдать последнюю рубашку свою, а не чужую. Но уж кто как понимает… Потом вообще вся еда почему-то закончилась, наверное, не только сахар получили те туристы вместе с новеньким нашим ведром, а нам еще неделя оставалась до спуска с гор к тому месту, куда за нами должна была прийти машина. Парни стреляли глухарей, Леша с Валей страшно обиделись на Наташу, и наша компания разделилась на два лагеря. А я тоже обиделась, но поддерживала ее как могла, поэтому Леша с Валей обиделись заодно и на меня. Помирились мы только через год. А тогда даже почти не разговаривали из-за чая без сахара.

Оставшись в результате почти в одиночестве, я частенько уходила на небольшие прогулки и вот однажды, забираясь невысоко в гору, увидела знаменитые жарки. Они были такие невероятно яркие и огромные, что я совсем забыла, что подо мной отвесный провал, потянулась за цветком и почти сорвалась, повисла на руках на небольшом уступе. Помощи ждать неоткуда. А руки у меня очень слабые. Я не понимаю, как мне удалось подтянуться, при моей абсолютной неспортивности, всегдашней школьной двойке по физкультуре. Это точно – у меня открылись со страху «резервные возможности организма». Вот так однажды было и с игуменией Варварой, когда она еще послушницей решила привести в порядок территорию нашего разрушенного монастыря и подожгла сухую траву. А огонь перекинулся на сложенные высоким штабелем тяжеленные огромные лаги, которые нам кто-то привез в подарок для будущих полов и потолков. Лаги загорелись, а это было на тот момент все наше монастырское имущество. И она раскидала их одна, как щепки. Потом четверо мужиков целый день пыхтели – складывали обожженные лаги в штабель.

Мы насобирали несколько мешков золотого корня, путешествуя вдоль алтайских ручьев, отпуск наш уже заканчивался, два наших лагеря временно объединились в один, мы дружно спускались вниз. По дороге остановились на привал у пастухов диких горных коров, такие были аксакалы, страшное дело. Там отстрелили последнего глухаря на обед и вскоре уже забирались в кузов зеленого ГАЗона, в кабине которого рядом с водителем сидел приехавший за нами из Усть-Семы начальник нашей экспедиции. Машина осторожно спускалась по извилистой узкой дороге вдоль бурлящей белой Катуни, слева – Катунь, справа – отвесные высокие скалы с черными подтеками; это мумие. И вдруг грузовик наш стал набирать скорость на спуске, а из окна кабины высунулась лохматая голова водителя: «Прыгайте все из кузова! Быстро! Тормоза отказали. Сейчас всем хана! Я тоже буду прыгать!» Первым выскочил из кабины наш начальник с двумя большими буханками хлеба под мышками. Это было очень смешно. Потом еще двое выскочили из кузова кувырком в кусты огромной алтайской малины, а я не спеша думала, что с моей «ловкостью» точно сломаю себе позвоночник, да уже не успеть резиновые сапоги натянуть, не ходить же там босиком в ожидании машины, которая в лучшем случае через месяц появится… И тут неожиданно на нашей узенькой горной дороге оказалась полянка, а водитель еще не успел выпрыгнуть, пошел на виток спирали и сумел погасить скорость. Мы высыпали из кузова и потихоньку стали приходить в себя. А шофер оглядел нас и сказал: «Кто-то из вас тут очень счастливый! Мы все сейчас должны были вон там рыб кормить», – и показал на Катунь. Тут до меня, наконец, дошло, что пора молиться и Бога благодарить, и эта первая за все время нашего путешествия молитва была, конечно, молитва Иисусова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную».

 

И еще дошло, что, скорее всего, счастливыми-то были мы с Валей – Валя покрестились за месяц до нашей поездки, а я – всего три месяца тому назад. Не успели еще особенно грехов набрать.

Крестилась-то я, ничего не понимая, не осознавая, мне еще предстояло через полгода в Печорах пережить переворот сознания – крещение покаянием, и Господь, предвидя это, дважды спас от нелепой внезапной смерти грешную мою душу.

И вот через пару лет как-то вечером позвонил мне из Ленинграда на работу Геннадий – самый близкий друг Леши:

– Ты столько нам с Алексеем рассказывала о твоем Батюшке, отце Науме, а я завтра приезжаю на один день в Москву. Отвези меня к твоему старцу.

– А когда ты приезжаешь?

– Рано утром.

– Ну, попробуем. Я сдаю ключи в девять, и можно через полчаса встретиться на Ярославском вокзале. Впритык, конечно, но шанс есть.

На вокзале мы увидели объявление об отмене электричек до часу дня.

– Все бесполезно. Батюшка уходит в два, мы приедем в Лавру в лучшем случае только к трем, к закрытой двери.

– Все равно поедем. У меня будет время часов до пяти, потом бегом на электричку и сразу в поезд. Я хоть на пороге его кельи постою.

– Да кто нас пустит в келью, не пройдем даже через проходную. Знаешь, тогда молись.

И мы поехали с моим некрещеным Геннадием в Сокольники, в ближайший храм; он поставил свечи Матери Божией, вернулись на вокзал и в три часа все-таки оказались в Лавре возле проходной, нас почему-то сразу пропустили, что было в те годы совершенно невероятно, и вот мы стоим в тишине на пороге безлюдной Батюшкиной кельи.

– Ну вот, здесь Батюшка и принимает народ…

И тут послышались шаги, и в пустую приемную, к нашему великому удивлению, заходит наш старец.

– Ну что, приехали?

И начался разговор, который продлился ровно два часа, – как раз все то время, какое было у Геннадия, чтобы он мог успеть на свой вечерний поезд. Батюшка с такой любовью с ним говорил, и шутил, и даже «обижал» осторожно – проверял устроение души. Наш математик все выдержал достойно и смиренно. «Значит, и мама и папа твои – оба евреи? Жаль. Вот если смешивается кровь, ну, с польской, например, эти умнее бывают». И как бы между прочим:

– Где же ты такого хорошего нашла? Сколько тебе? Двадцать семь? Ваши обычно к тридцати крестятся. Ну вот, будешь изучать языки, заниматься древними переводами. Поосторожнее с металлом, с машинами…

Через год Геннадий позвонил мне рано утром: «У мамы онкология, в одиннадцать операция. Попроси Батюшку помолиться о ней».

Я едва успела на нужную электричку, и было уже без пяти одиннадцать, когда я добежала до Батюшкиной приемной. А там толпа во всех комнатах, и он где-то вдалеке, его не видно, только слегка доносится из самой дальней комнаты его голос. Я стою на пороге и кричу внутри себя: «Батюшка, мне бы два-три слова сказать!» И тут он как будто вырастает над всеми и обращается прямо ко мне: «Ну, говори два-три слова». Народ расступается, чтобы меня пропустить, и я передаю ему просьбу некрещеного Геннадия о своей некрещеной маме.

– Хорошо, но только она должна дать Богу какой-нибудь обет.

На следующий день позвонил Геннадий – операция прошла прекрасно. Потом еще десять дней все было прекрасно, а потом она умерла.

– А она дала обет Богу?

– Я не смог ей об этом сказать…

Прошло еще два года. Моим друзьям исполнилось по тридцать лет, я решила съездить в Ленинград взглянуть на них, и когда оказалась у Леши, он встретил меня в комнате, заваленной словарями, разными изданиями Библии среди кучи всяких рукописей.

– Да вот, решили мы с Геннадием переводами заняться. Он делает новый перевод Деяний святых Апостолов с греческого, а я некоторые библейские книги с древнееврейского перевожу…

– А что у тебя с носом? Был еврей как еврей, а теперь совсем грек с античным профилем…

– Ну надо же, как ты увидела? Ведь никто не замечает. Это мы с Геной вскоре после его поездки к твоему Батюшке были в командировке в Ереване, и маршрутка, на которой мы ехали, попала в страшную аварию. Из одиннадцати человек восемь погибли. У меня травма головы, перелом носа. А у Гены – синяк на коленке.

Вот тут я и напомнила им слова Батюшки насчет занятий древними языками и переводами. И крещения к тридцати годам. И предупреждение насчет машин. Оба они совершенно все это забыли.

Через три месяца Алексей позвонил мне и доложил, что они крестились вместе во Внуто, у отца Иосифа.

– А зачем они делают эти переводы? – спросил Батюшка, когда я ему рассказала о крещении своих друзей.

– Не знаю.

Что еще я могла ему ответить… Вскоре, к сожалению, наша дороги совсем разошлись…

– У меня в Ленинграде никого нет, – услышала я как-то от своего старца, когда попыталась найти там для моих друзей священника из числа Батюшкиных чад.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?
Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»